*
Неизвестный номер: «Привет, Рыжик» Рыжий устало потирает лицо, смаргивая горячую пелену несостоявшегося сна, пытаясь разбудить пустую голову, потому что дневной сон — это всегда страх и ужас. Засыпаешь буквально на полчаса, а просыпаясь — не понимаешь, в каком из веков очнулся. Взгляд нечетким фокусом выхватывает 15:46 на часах и белую полоску сообщения. Твою, блять, мать. — Блять, — выдыхает Рыжий, упираясь горячим лбом в изгиб локтя, лежа на боку, кое-как склеив воедино разбитое ото сна сознание. Лучше бы и не собирал. Неизвестный номер: «Рыжик» Неизвестный номер: «Я же знаю, что ты не на работе» Неизвестный номер: «Спишь?» Неизвестный номер: «Кушаешь?» Неизвестный номер: «Смотришь порнушку в ванной?» Блять. Рыжий нахмуренно, сурово пялится в экран телефона, как будто бы чертов Тянь — абсолютно логично, что это он — смотрит на него в ответ своими ни черта не добрыми глазами. Так, как будто желание вдолбить пару ударов в морду этого придурка — цель всей его паршивой жизни. Рыжий уже понимает, что нет смысла не отвечать или добавлять его номер в черный список. Абсолютно никакого долбаного смысла, как и во всем его гребаном существовании, как в мамином «он милый», как в той сраной сигарете, которую он сам же ему тогда и всунул в его длинные блядские пальцы. Никакого гребаного смысла. Рыжий — как рыбка, которой крючок впился прямо сквозь немой рот. Неизвестный номер: «Не, ты точно там не теми делами занимаешься» Неизвестный номер: «Скинешь фотку?» Неизвестный номер: «Интересно» Неизвестный номер: «Чтоб ты знал, я тебя не осуждаю» Неизвестный номер: «Дрочить нормально» Неизвестный номер: «А вот не отвечатб на чужие сообщение ненормально» Неизвестный номер: «*отвечать» Неизвестный номер: «Бля» Неизвестный номер: «Я из-за тебя тупею» Неизвестный номер: «Рыжий рыжий конопатый АУ» Рыжий падает лбом в изгиб локтя, изо всех сил пытаясь подавить желание приложиться пару раз головой о стену. Выходит не очень, потому что это вообще единственное, чего он сейчас хочет. Весь сюрреализм ситуации долбит в голову изнутри, и Рыжий просто слушает почти ритмичный поток входящих сообщений, который, он уверен, не прекратится, пока он не ответит. Неизвестный номер: «Ты меня игнорируешь, это обидно» Неизвестный номер: «Я ведь к тебе со всей душой» Неизвестный номер: «И вообще» Неизвестный номер: «Невежливо с работодателем так обращаться :)» Рыжий почти физически чувствует, как из разреза в его башке вытекает вся желчь, которую он пытается сдерживать все это время. Просто чтобы не вышла с рвотным позывом. Просто потому что блятькакогохуя. Он берет в руки телефон и входит в диалоговое окно. Идиотизм ситуации стучится практически в глазницу, практически в его собственную черепную коробку, когда пальцы касаются экрана, тыкая в буквы, вдавливая подушечки в экран с такой усталой агрессией, которую вряд ли можно выдержать внутри головы. Вы: «бля отстань» Неизвестный номер: «УРА ГОСПОДЬ СПАСИБО» Рыжий выдыхает сквозь зубы, хмуря брови, как будто это сможет сдержать накатывающую мигрень, которая выжрет все лобные доли и к которой Рыжий уже привык. В пальцы чуть ли не током бьет от экрана, настолько ситуация абсурдная: он переписывается с левым мажорчиком, которого выдал своей маме в качестве нанимателя, который этой самой маме понравился и который теперь ни за что от него не отвяжется, пока вдоволь не наиграется. Супер. Просто ахуительная удача. Неизвестный номер: «Что, совесть замучила?» Неизвестный номер: «Или ты и вправду там теребонькал?» Неизвестный номер: «И фотку не скинул :(» Рыжий скрипит зубами, ложится на спину, щурясь от слишком яркого экранного света. В такое дерьмо одновременно он еще точно не влезал. Вы: «скажи спасибо что я ответил» Неизвестный номер: «Спасибулечки» Чертов абсурд. Самый пиздецовый пиздец. Рыжий сам не может поверить, что красная нить его невезения сплетется в такое говнище. Неизвестный номер: «Кстати, Рыжик» Неизвестный номер: «Врать-то нехорошо» Неизвестный номер: «Ты наглая морда» Неизвестный номер: «А мама у тебя чудо» Неизвестный номер: «А ты врун» Неизвестный номер: «Как только совести хватает» Рыжий почти стонет, потому что правда всегда чертовски, до раскрошенного в песок рассудка бесит. Да, он самый настоящий лжец. Дважды и по-крупному. Тянь прав, и ответить на это было нечего, кроме, разве что, классического: Вы: «иди нахуй» Неизвестный номер: «Ути пути, какие мы злые» Неизвестный номер: «На правду не обижаются» Рыжий снова скрипит зубами — такими темпами скоро придется идти к стоматологу с жалобой на стертые зубы и ноющие боли в деснах. Признаться до опиздохуения стыдно, но чертов Хэ Тянь прав: на правду действительно не обижаются. И у того есть полное право глумиться, потому что Рыжий умудрился втянуть в это даже его мажорскую морду. Чертов абсурдный сюр. Как вся его ебаная жизнь. Неизвестный номер: «Кстати» Неизвестный номер: «Ты кем на меня работать-то должен?» Рыжий почти в безмозглом трансе пишет и отправляет сообщение прежде, чем вообще успевает подумать над тем, нахуя он это делает: Вы: «поваром» В подсознании лязгает громкое «блять». Впрочем, Рыжему к своей вселенской тупости не привыкать. Неизвестный номер: «Правда?» Неизвестный номер: «Черт» Неизвестный номер: «Рыжик» Неизвестный номер: «Джекпот» Неизвестный номер: «Мне как раз нужна домохозяйка» Неизвестный номер: «Готовить» Неизвестный номер: «И любить» Неизвестный номер: «Учитывая то, что я любое дерьмо сожру» Неизвестный номер: «Можно просто любить» Рыжий фыркает. Он, блять, и не ожидал другого. Вы: «ты вообще хоть что-нибудб умеешь?» Неизвестный номер: «Да» Неизвестный номер: «Неплохо в плойку играю» Неизвестный номер: «И колечки из дыма умею делать» Неизвестный номер: «По-моему, достойные таланты» Вы: «просто ахуительно» Неизвестный номер: «Знал, что ты оценишь» Рыжий трет переносицу, жмурит глаза. Боль бьет в лобную долю, затрагивая только одну область, но предупреждая, что не выпей таблетку — и она непременно разрастется на весь организм, совсем как чертов рак. Боль от вранья, дерьма и мусора в собственной голове. Самое болезненное, как ни странно, именно вранье, потому что мама его точно не заслуживает. Рыжий устало выдыхает. Решает, что заебался устало выдыхать ровно так же, как устал врать, пусть даже это вранье было во благо. Ложь остается ложью даже при условии, что с ее помощью удастся что-то сохранить, и именно от этого его тянет блевать. Неизвестный номер: «Рыжик, у меня предложение» Неизвестный номер: «Взаимовыгодное» Неизвестный номер: «Смотрм» Неизвестный номер: «*смотри» Неизвестный номер: «Ты будешь реально на меня работать» Неизвестный номер: «Готовить» Неизвестный номер: «Хоть бичпаки» Неизвестный номер: «Я буду платить» Неизвестный номер: «Сумму сам назовешь» Неизвестный номер: «И таким образом» Неизвестный номер: «Ты не будешь врать маме» Неизвестный номер: «А я не буду» Неизвестный номер: «Голодать» Неизвестный номер: «По-моему, идеально» Лезвие мышеловки давит последний позвонок, и тот черепками разлетается по всей свалке жизни Рыжего. Кровь хлыщет рекой из пробитой насквозь кожи, и Рыжий не может заставить себя придумать хотя бы один аргумент против. Потому что Тянь — гребаная сволочь. Гребаная сволочь, которая говорит самые логичные в мире вещи. Про то, что у Рыжего сигареты дерьмовые, что он подлый лгун и что это идеальный вариант. Идеальнее некуда: он не будет врать маме, а поверх еще и деньги будет получать. Рыжий бы послал его нахрен с первого же сообщения, но Рыжий — не ребенок, уже очень давно, с того самого момента, как отец впервые не вернулся домой. И во второй раз, и в третий, и вообще, и ни в какую командировку он не отправился. А еще у Рыжего есть совесть. Совесть, сознание и рассудок, которым он пользуется после того, как натворит хуйни. Вы: «ты ваще готовить не умеешь?» Минус у этой идеи один. Хэ Тянь. Неизвестный номер: «Умею» Неизвестный номер: «Но я бы даже собак этим не кормил» Неизвестный номер: «Хочешь попробовать?» Непонятный, абсурдный, доставучий и пиздец темный Тянь. Темный в своем поведении, в словах и ни черта не добрых глазах. А Рыжего уже заебало. Он и вправду не может предсказать, чем вся эта путаница обернется в итоге. Но дать заднюю — значит, проиграть. А Рыжий обещал себе не проигрывать. Неизвестный номер: «Рыжик» Неизвестный номер: «Ау» Неизвестный номер: «Ну что?» Неизвестный номер: «Соглашайся» Неизвестный номер: «Иначе я нажалуюсь твоей маме» Неизвестный номер: «Ты же не хочешь, чтоб я от голода умер» Неизвестный номер: «Не» Неизвестный номер: «Ты-то может и хочешь» Неизвестный номер: «Но е надо» Неизвестный номер: «*не» Неизвестный номер: «Рыжиккккк я тупею на глазах, соглашайся уже» Рыжий не может себе самому ответить что, зачем и почему. Как, как и как — тоже. Он дает этому ублюдку ту самую сигарету — сам же себя в башку тупую и пристреливает. Дешевую, с плавящимся в руке фильтром сигарету. С горечью в глотке и ледяным песком в голове. Он не будет больше врать. Он будет просто недоговаривать. Это же лучше. Намного, да, определенно. Вы: «заебал» Вы: «я тебе в суп мышьяка подсыплю» И если это шанс заработать еще больше денег для того, чтобы вытянуть маму из этого Ада, то у него нет никаких прав отказываться. И никакие Хэ-чертовы-Тяни не помешают. Неизвестный номер: «То есть ты согласен?» Вы: «да» Неизвестный номер: «Рыжик» Неизвестный номер: «Ты лучший» Рыжий трет переносицу, понимая, что это действительно тот самый полный пиздец, который уже просто выходит за рамки каждого круга мата в его голове. Сильнее, чем господи, ебаный в рот, какой же пиздец. Сильнее, чем мигрень, растущая в черепной коробке. Сильнее, чем разряд, прошедшийся по пальцам, создавшим в телефонной книжке новый контакт. Мудак: «Сегодня вечером в любое время. Гео сейчас скину»*
Сигаретный дым скользко ложится на язык, и вся квартира в мерзком сигаретном запахе, потому что Тяню чертовски не нравится выходить на балкон для того, чтобы покурить. В том, чтобы курить в комнате, есть вкус одиночества, о котором орет его полупустая квартира, и романтики в этом столько же, сколько у Хэ Тяня таланта в готовке. Примерно ноль. В теперешнее время модно обзывать недостаток мебели и предметов уюта в доме минимализмом, и какое-то время Тянь пытается сам себя так обманывать, потому что самообман — это круто. Вот только квартира остается огромным полупустым квадратом не потому, что он неебаться какой дизайнер интерьера. Она такая потому, что в ней живет только он, а ему до пизды, где он живет. От бесконечных сигарет болит горло при глотании, еще пара штук — и начнет тошнить, но Тяню все равно, потому что — пусть болит. Вероятность умереть от рака горла ниже, чем если тебя собьет какое-то пьяное быдло за рулем новенькой тачки, так что хоть кури, хоть нет — смысла было тоже примерно ноль. Тянь крутит в пальцах телефон, который разблокируй — и носом уткнешься в открытое диалоговое окно. «Рыжик». Безымянный, опасный Рыжик, такой непонятный, что перехватывает глотку от каждого его гребаного мата, звучащего как из мусорки. Тянь затягивается. Обжигается дымом и мыслями. И поделать с этим не может ничего, потому что в голове — кисель, красный код и беспорядочная шумиха. Уставший от однообразия мозг, столкнувшись с неопознанным объектом, который не подходит ни под одну категорию, дает сбой, трескается материнской платой и сейчас просто дымится. Еще одна затяжка — и рванет ко всем хуям собачьим. Тянь затягивается, потому что пусть лучше рвет, чем тлеет. Чертов Рыжик. Долбаная дворняга. Совершенно непонятный, совершенно не тот, что нужно, та самая загадка, над которой ломаешь голову три часа, а потом, психуя, отбрасываешь в сторону, чтобы через время снова вернуться. И так по кругу. Чертов Рыжик. Глупый, глупый Рыжик. И непонятно, как «Пантера» вообще впустила его в свои неоновые двери. Непонятно, как он сам согласился туда пойти. И что больше всего непонятно: почему он ничего не боится. Тянь выдыхает. Глубоко и надолго, потому что забитые дымом легкие — это не забитая темнотой голова. Рыжий и правда звучит как типичная шпана, выглядит как типичная шпана, и северный привкус улицы проступает в резком ежике его бесконечно рыжих волос, в оскале его собачьих губ и каждом отблеске янтаря, который Тянь уже заколебался глотать. Улица диктует ему слова, движения, резкие, как у бешеной дворняги, диктует ему взгляды, которыми он зацепится за кадык и вырвет его с основанием. Что диктуют ему взгляды, которыми он смотрит сквозь беспардонную толщину стекла, — Тянь не знает. Не хочет знать — и хочет знать больше всего. Потому что янтарь отливает всеми цветами его гребаной жизни, этого тупого абсурда, этой клетки, в которую попадаешь раз и навсегда, чтобы потом тыкнули мордой в прутья, ну давай же, попробуй выбраться, давайдавайдавай, у тебя не получится, иди нахуй. Тянь выдыхает рваный кусок дыма, когда в дверь долбят тремя мерными ударами, от которых по позвоночнику проходится мелкая, затапливающая дрожь, как будто вот-вот — и в пределы квартиры войдет отец. Он хмыкает, тычет сигарету мордой в пепельницу, и та захлебывается в своем же дыму. Тянь открывает дверь внезапно и резко, потому что это того стоит. Стоит расширившихся зрачков Рыжего, того же самого, каким он помнит его среди витрин кафе, жаркими днями, с дерьмовой сигаретой между зубов. Между липкого оскала уличных губ. — Вау, — хмыкает Тянь, проглатывая колкий кусок облегчения, и Рыжий вопросительно приподнимает бровь. — Я не думал, что ты реально придешь. — Могу съебать, если не доволен, — рыкает Рыжий, проходя внутрь, несмотря на собственные слова. Тяню в голову дает запахом порошка, которым несет от его одежды. Запахом того самого уютного дома, которого у него никогда не было, потому что сигаретный дым и дорогой парфюм — это и есть запах одиночества. — Хуевая квартира, — констатирует Рыжий, оглядывая этот кусок недоминимализма. — А ты, я гляжу, ревизор, — хмыкает Тянь, пристально глядя ему в спину, зная, что тот не видит, зато зная, что чувствует. — Просто хуевая, — бросает Рыжий, не оборачиваясь, проходя внутрь этой задымленной темной полукрепости. — Сразу видно, что один живешь. — Это ты по отсутствию второй пары тапочек определил? — ухмыляется Тянь, не отрывая глаз от рыжего затылка. От худого, но по-уличному крепкого тела, в котором читается каждая стертая в мясо костяшка. Рыжий бросает на него косой хмурый взгляд, от которого хочется скрыться ровно так же, как никогда больше не забывать. — Это я определил по тому, что у тебя пиздец хуевая квартира, — бросает он безразлично-злым тоном, и Тянь знает, что Рыжий действительно так считает, а не говорит для того, чтобы его позлить. В глазах каждого, кто приходит в его квартиру, читается это слепое, глухое и немое отчуждение, ощущение одиночества на коже, как рак, как мигрень, как чума, ползущая к глотке, но никто никогда не решается это сказать. А Рыжий — это чертов Рыжий. И у Тяня комом в горле встает эта призрачная, блядская честность, которой пылают его янтарные глаза. — У тебя хоть продукты есть? — спрашивает Рыжий, оборачиваясь, глядя если не с презрением, то с предвзятостью, и Тянь не может вспомнить, когда на него в последний раз кто-то решался так посмотреть. Разве что отец и разве что давно. — Не знаю, — ухмыляется Тянь, потому что доводить Рыжего до вспыхивающих от раздражения ушей становится его фишкой за те недолгие три раза, что они видятся. — Ты рофлишь, блять? — рыкает Рыжий, заведенный с пол-оборота, похлеще самых дорогих тачек, как будто до сотки — за три секунды. Как будто не лошадиные силы, а собачья злость, и Тянь не стесняется самому себе признаться, насколько это чертовски интересно. А интерес в стенах «Пантеры» — ахиллесова пята. Вот только они не в «Пантере», а у Хэ Тяня все изнутри выколачивает. — Не рофлю, — с гадкой, фирменной ухмылкой отвечает Тянь, — правда не знаю. Рыжий закатывает глаза, устало, в настолько уродливой пассивной агрессии, что уже даже красивой, притягательной, как будто воздух, которым он дышит, — сплошной афродизиак. — На кухню пошли, придурок, — шикает Рыжий, и Тянь сглатывает наваждение вместе с гадкой ухмылкой. Чертов Рыжик. Чертов, чертов, ч е р т о в Рыжик. Тянь театрально подает ему руку, совсем как принцессе в сказках, на что Рыжий со всей дури хлопает по ней. Ладонь обжигается, отдавая чуть ли не в плечо, и сразу проясняются две вещи: Рыжий умеет бить и Тянь глубоко в этих чертовых зыбучих янтарных песках. Он и вправду не может вспомнить, когда в последний раз встречал таких людей, как Рыжий. Даже отец не шел в сравнение, потому что, в отличие от отца, Рыжий пока что не рушит его жизнь. Они проходят через коридор в кухню, огромную, слитую с залом, и Тянь спиной чувствует, как Рыжий осматривает масштабы этого гордого ужаса. Если дать эту квартиру в нужные семейные руки — будет просто высший класс, хоть на обложку журнала фотографируй. Но в этой квартире живет только Тянь вместе со своим одиночеством, так что выглядит она банально хуево. — Ты че, рил один тут живешь? — спрашивает Рыжий, и агрессии в его голосе становится меньше. — Если хочешь, можешь жить со мной, — с ухмылкой отвечает Тянь, проходя к холодильнику через огромный кухонный стол, созданный наверняка для целой семьи, а не для него одного. — Пф, — фыркает Рыжий, — я лучше сам мышьяком отравлюсь. Тянь усмехается. Липко, надтреснуто, потому что уязвимость — это дерьмо. Самообман — это круто, а вот уязвимость — нет. Рыжий обходит его и открывает дверцу холодильника. Закрывает. Открывает дверцу морозильника, перебирая какие-то пакеты, о существовании которых Тянь уже давно забыл. Достает пакет с замороженной рыбой, и в каждом его движении сквозит какая-то неумолимая тоска, как будто бы ему странно здесь находиться, дерьмово здесь находиться, как будто острая линия его янтарных глаз отталкивает все, что к ней прикасается. Чертово как будто. Совсем как чертов Рыжик. — Бля, ты что, воздухом питаешься? — Да. Я как цветок, — отвечает он в свойственной себе манере, и Рыжий с уже знакомым взглядом оборачивается на него анфас. И тогда переебывает. По костям, артериям, венам, втирая в десны самый сладкий наркотик, так, чтоб леденело, чтобы свист в голове перерастал в ультразвук, от которого хочется проблеваться, настолько громко, ярко и страшно. Чертовы проколы в ушах. Две дырки в обеих мочках, которые нельзя было заметить через стекло «Пантеры», через ее полумрак, неон и горячий Ад в голове, сквозь воды которого нельзя было выбраться. Проколы в ушах, и в них так отчаянно не хватает сережек, что просто пиздец. П и з д е ц. Дыхание слетает с ритма, и Тянь так ничего и не отвечает на этот взгляд, одной частью сознания стараясь не выдать лицо, а второй уже просто забивая на все, потому что у Рыжего проколоты блядские у ш и. У Рыжего, у этого непонятного, громкого, язвительно-злого, абсолютно ненормального Рыжего, которого воспитала улица, и именно этот факт отражается в глубоком янтаре его глаз. У Тяня внезапно тянет под ложечкой от абсолютно нормального желания укусить Рыжего за ухо, почти срывает петли в голове, вот-вот — и чего стоит ступить пару шагов вперед, зажать шею, потому что он куда сильнее, выдохнуть разорванными легкими и укусить. Тянь выдыхает наваждение через нос, совсем как гнилостный сигаретный дым, потому что нет; нельзя. Рыжий не из тех сортов, которые простят такую пусть даже и шутку. Тянь вообще не может понять, к какому сорту людей относится Рыжий — и относится ли вообще. — Ты норм? — Рыжий щелкает пальцами на уровне лица Тяня, несмотря на то, что они стоят на расстоянии друг от друга, и тот отвисает. — Да-а, — выбрасывает Тянь, надевая на лицо новую маску, потому что эта дала трещину, а потерять лицо — значит, проиграть. — Видишь, что со мной голод творит. Рыжий смотрит на него как на доисторического долбоеба, и Тянь не может его в этом винить. Он вообще не может Рыжего винить ни в чем, кроме как почему ты, твою мать, такой непонятный-то, Рыжик? Рыжик, Рыжик. Уличная дворняга с проколотыми ушами, имя которой Тянь все еще не знает, потому что не собирается узнавать его от кого-либо еще, кроме самого Рыжего. Не было никаких сложностей: спросить на работе, подкупить Ли, подключить связи — у Хэ Тяня на руках столько карт, что порой они вываливаются из рукавов. Но н е т. Это все не то, потому что услышать его имя, слетающее с его же губ, — самое хардовое испытание за все последнее время. Даже задания Чэна не такие сложные. При мысли о Чэне в ребрах мерзко ерзает, и Тянь в порядке живой очереди заключает эту мысль под все известные ему замки. — Короче, — вдруг начинает Рыжий, стоя спиной, напряженный, как струна, как самое яростное напряжение из всех самых яростных напряжений. Чертов безымянный Рыжий. — Я буду приходить пару раз в неделю в свободное время. Или продукты норм покупай, или буду из такого перемороженного дерьма каждый раз делать. И, главное, — Тянь почти чувствует, какой невообразимо сильной энергией прет от его напряженной спины, — не пиздеть и не доебывать, пока я готовлю. — Есть, капитан. Сколько ты хочешь за свое мастерство? Почему-то Тяню кажется, что Рыжего просто так за бабки не купишь, и, если бы он реально не хотел его видеть, он бы не согласился на такую недоработу ни за какие бабки. Кажется, что Рыжему просто нравится чувствовать в крови этот неебический азарт, колосья войны, вплетенные в кожу, чувствовать, как течет сквозь зубы ненависть, от которой весь желудок заходится полнейшим спазмом, и если кто и может породить такое гигантское чувство, то определенно они двое. Или Рыжему просто действительно нужны бабки. Просто до такой степени, что впору обблеваться. Или все и сразу. В один пакетик и сдачи не надо. — Если я скажу, например, десять косарей? — фыркает Рыжий, и Тянь слышит в его голосе нотки того, что порождает самую темную ненависть и самый горячий азарт: нотки взятия на понт. — Окей, — отвечает Тянь незамедлительно, не задумываясь о том, что, как и зачем, просто упиваясь реакцией Рыжего: дернувшейся шеей, сведенной линией плеч, этому огромному напряжению, что хочется вытянуть щипцами и начать жрать руками с пола, как самый настоящий дикарь. — Рофлишь, что ли? — вполоборота спрашивает тот, и Тянь практически кожей чувствует, как у него пересыхает в горле. — Чего ты заладил с этими рофлишь. Если б рофлил, тебя бы здесь не было. — Ты щас допизд… — Не пиздеть и не доебывать, да? — Тянь поднимает ладони в жесте «сдаюсь» или «не лезу — убьет». Театрально, по-скотски и по-ублюдски. Так, как умеет только он. — Именно, — рыкает Рыжий и отворачивается, последний раз лязгнув янтарем по сонной артерии Хэ Тяня. Несмотря на то, что Тяню чертовски хочется посмотреть, как Рыжий готовит, он понимает, что нет; не время. Нет подхода, нет тактики, нет никакой стратегии просто для того, чтобы хоть на толику, хоть на один процент понять, что там творится в этой черепной коробке за гранью рыжего ежика. И пока между ними нет даже ниточки, которая не позволит всему разломиться в пух и прах за считанные секунды, Тянь не станет гнать вперед. Потому что такие, как Рыжий, — один на миллион среди стен «Пантеры», его одинокого дома и этого пустоглазого города.~
Тянь не может понять, каким образом Рыжий умудряется приготовить рыбу под соусом и рис с какими-то овощами из говна и палок, которые удается отыскать у него в холодильнике, но… — Черт возьми, это круто, — говорит Тянь, запивая все свое маленькое пиршество энергетиком, который, как всегда, не сделает его ни на капельку бодрее, зато даст на язык кислым привкусом. — Еще бы, — буркает Рыжий, открывая точно такую же банку. — Ты где готовить научился? — мельком бросает косой взгляд на то, как мерно двигается кадык Рыжего в такт глоткам. — Не твое дело. — Ну расскажи, — Тянь клонит голову вбок, стуча вилкой по пустой тарелке, в такт мерно отбивающим часам и приглушенному шуму зального телевизора. — С чего вдруг? — фыркает Рыжий, снова бросая короткий взгляд, и тот факт, что он никогда не устанавливает долгий зрительный контакт, вбрызгивает азарт Тяню в вены все больше и больше. Как гребаный морфий — тяжело больному. — Я не отстану. — Блять, — шикает Рыжий, и Тянь ухмыляется. Уже глубокий вечер, они сидят на кухне, а в квартире впервые за долгое время витает запах не сигаретного дыма, а еды. И запах порошка от одежды Рыжего, который Тянь запоминает и отпечатывает у себя в памяти почти что клеймом с пометкой «не забывать». Впервые за долгое время в квартире Хэ Тяня не так чертовски одиноко. — У моей семьи был ресторан когда-то, — начинает Рыжий, цедя слова негромко, словно бы ему запрещено произносить каждое из них вслух. — Готовить мама научила. — И что стало с этим ресторанчиком? — Не твое собачье дело, — огрызается Рыжий, и Тянь понимает, что, скорее всего, это одна из тех тем, которые не стоит пока что затрагивать. Еще одна чертова тайна безымянного уличного Рыжика, которую до зуда под кожей хочется узнать. — Ладно, — спокойно отвечает Тянь, потому что неосознанная боязнь спугнуть Рыжего вживается почти в подкорку. За всего-то четыре гребаных встречи, не считая пантеровских, которые даже встречами и не назовешь и от которых становится пиздецки тесно внутри собственной головы. — Тебе зачем деньги-то нужны? На тачку копишь? — Ага, на гроб тебе, — буркает Рыжий, и Тянь почти смеется. Чертов Рыжик. Самая сложная и, возможно, самая опасная головоломка за последнее время. Рыжий тянется через стол, чтобы взять пачку Парламента Хэ Тяня. Без спроса, даже не заморачиваясь, и Тянь в ответ на это хмыкает, не ожидая ответной реакции, просто глядя на то, как Рыжий подкуривает, делает первую затяжку, не выпуская сигарету изо рта. — Куришь как строитель, — бросает Тянь, и Рыжий в ответ молча показывает ему средний палец. Сигаретный дым, въевшийся в каждую клетку, мешается с запахом жареной рыбы, и в этот раз он не противный, потому что в нем нет одиночества. Потому что безымянный Рыжик на его кухне, Тянь уверен, такой же, как и он, где-то там, в глубине костей, в самых отдаленных нервах, и именно это не позволяет одиночеству сбросить свою ночную тень сквозь огромные окна. В отражении этих окон виднеется целый город, а в полусумрачном отражении глаз Рыжего — он сам. Возможно, ему удастся узнать его получше. Как минимум, он уже знает о нем больше, чем сам Рыжий мог догадываться. — Я пошел, — говорит Рыжий, щурясь от дыма, когда от сигареты остается две-три затяжки. — Не хочешь остаться? — предлагает Тянь, заранее зная ответ. Потому что это чертов Рыжик — самая непонятная хрень во всей его жизни. Рыжий просто фыркает, бросая на него взгляд, и янтарь в тусклом свете ламп отливает самой настоящей медью. Он тушит сигарету о пепельницу, небрежно, раскидывая пепел за ее пределы, и встает со стула, направляясь к двери. Тянь идет за ним, пытаясь привыкнуть к сумраку коридора. — Посуду мыть не будешь? — Научись, блять, ты хоть чему-нибудь, — бросает Рыжий через плечо, надевая кеды. Тянь хмыкает, потому что не собирается мыть никакую посуду. Потому что какая тут посуда, когда в голове один сплошной мешок мыслей, которые надо разгрести и разложить по полочкам. Тянь спокойно относится к срачу в своей квартире, зато терпеть не может беспорядок в собственной голове. — Эй, — бросает он вдруг, вылавливая взглядом голые руки Рыжего. — На, — зацепив пальцами лежащую на диване черную мастерку, он бросает ее в Рыжего. Тот перехватывает, не сразу понимая, что вообще словил. Как только понимает — тут же раскрывает рот в недовольном оскале, готовый высказать все, что думает по поводу этой мастерки, но Тянь перебивает, вбрасывая один из тех самых козырей, что вечно выпадали из рукава неаккуратными едкими словами: — Ты же не хочешь заболеть. Как ты тогда будешь зарабатывать по десятке за еду? Рыжий не отвечает. Зато смотрит долгим, тянущимся взглядом, нечитаемым не из-за темноты, а потому что и вправду абсолютно непонятно, что происходит на ресничном расколе в этот момент. Тянь чувствует, как пробивает холодом, а ребра сводит в тоскливой, одинокой манере. — Отдам в следующий раз, — бросает Рыжий, натягивая мастерку, которая ему велика, и открывая дверь квартиры. Свет коридора бьет в глаза, и Тянь щурится вместе с фигурой Рыжего, скрывающейся в этом свете. Дверь хлопает, слишком громко, почти беспардонно, возвращая Тяня снова в полумрак коридора, вот только перед глазами теперь летают белые пятна бликов от резкого удара света в глаза. Не видя половины круга обзора, он возвращается на кухню и снова садится за стол. Пальцы тянутся к пачке Парламента, полупустой, а взгляд цепляется за пепел, разбросанный вокруг пепельницы. Громко и беспардонно. Тянь ухмыляется, вертя в пальцах сигарету, и беспорядок в его голове растет с каждой секундой. Сегодня обязательно нужно будет его разобрать, выбросить ненужное, нужное — разложить по полочкам. Главное — не трогать тот самый момент на самой верхней полке, в котором одежда Рыжего пахнет порошком, и запах этот совсем не похож на одиночество.