*
Мяч лупит по ладоням, как будто и не мяч вовсе, а чертов ток, и вот он, Рыжий, засунувший пальцы в розетку, а голову — прямо в щиток. Вот он, Рыжий, у которого мышцы ноют так, словно их растягивают как жвачку. Да, он просто давно не играл. С тех самых пор, как времени на это стало просто не хватать. Баскетбол всегда помогает снять напряжение, очиститься, смыться, стать немного легче. Возможно, именно из-за того, что Рыжий перестал в него играть, он и умрет раньше. Возможно, ему просто надо снова вернуться в русло. Тянь бегает куда легче, чем он сам, уводит мяч, прыгает невероятно близко к кольцу — и все с дебильной, абсолютно довольной улыбкой на покрасневшей щеками роже. Рыжий злится, чувствуя, насколько эта злость лечит. Как она склеивает все потрепанные мыслями суставы, вычищает изнутри, как пылесос, как кислота, отбеливатель — или что там еще может насквозь промыть тупую, затекшую со временем голову. Рыжий чувствует, как невыносимо легче ему становится. Как забывается «лучше, но не сильно», пантеровская вязь и золотые рубцы Ли, после которых заедает на уровне легких. Он даже не сразу понимает, как они заканчивают играть, кто побеждает (хотя это было логично) и почему пролетает два гребаных часа. Раздевалка абсолютно пустого зала встречает их сумраком и одной горящей лампочкой, красными шкафчиками и запахом мячей. — Кто-то вроде обещал меня взъебать, — с усмешкой бросает Тянь, стягивая мокрую футболку с плеч. Рыжий хмыкает на него вполоборота: — Отсоси. Я не играл сто лет. — Так и я вроде тоже. — Оффнись. Тянь едко смеется, хрипло, прокуренно, и Рыжий искренне не понимает, почему он вообще может так хорошо бегать, выкуривая дай бог чтоб по пачке в день. Ебаный мутант. Утыкается взглядом в красную дверцу шкафчика. Моргает, снова смотрит. Он был в этом зале ровно один раз много лет назад, когда они с Ли еще были подростками. Тот отлично играл в футбол и волейбол, зато всегда всасывал в баскетболе, и Рыжий никогда не упускал возможности подъебать его по этому поводу. Тот всегда бросал сухое «ха-ха, пиздец как смешно», вытирая со лба пот тыльной стороной ладони. Рыжий говорил ему, что он лузер, и Ли неизменно кидался в него бутылкой или футболкой. Чаще всего попадал прямо в затылок. А потом они расходились и снова становились врагами. И так по кругу. Рыжий выдыхает. Красная тень шкафчиков и скрип кроссовок оседают в желудке, спазм рвет вверх по позвоночнику, и он еле может его сдержать. Пару лет назад они были гребаными детьми, а сейчас Рыжий работает в его борделе. Пиздец. — Хэй, — доносится сзади, и Рыжий дергается, отлипая, отвисая, практически выныривая из этой красно-золотой глубины. Как будто бутылкой по затылку получает. — Ты чего замолк? — Ничего, — раздраженно бросает Рыжий, нагибаясь, чтобы сложить мокрую футболку в пакет. — Расстроился из-за того, что проиграл? — Ты думаешь, мне не поебать? — Думаю, нет. Рыжий сглатывает выдох, едва им не поперхнувшись. Просто хочется уйти, вернуться домой, просто понять, что с мамой все хорошо. И просто заснуть. Без красных шкафчиков, без ебучего Ли и без мыслей о том, что завтра в десять нужно быть в «Пантере». Просто смыть этот день к хуям. Чувство облегчения разрывается на уровне лёгких с каждым мазком красного на этих шкафчиках, и Рыжему на секунду кажется, что у него какая-то ебаная биполярочка. Что он абсолютно, клинически болен. Именно поэтому ему так хуево. Да, именно поэтому. — Да ладно тебе, Рыжик, — снова начинает Тянь, и Рыжий краем уха слышит, что его голос приближается. — Если хочешь, можешь взять реванш. — Отъебись. Рыжий выплевывает это прежде, чем чувствует ладонь на своей же мокрой спине, скользящую от лопатки вниз по позвоночнику. И выдыхает прежде, чем рвануться назад, замахиваясь практически со всей силы. Прежде, чем Тянь перехватывает его руку и выкручивает ее за его же спину. Мышцы забивает, и Рыжий упирается своей спиной в торс Тяня, рыча сквозь плотно сжатые зубы, так, чтобы чувствовать вибрацию в деснах. — Эй, — серьезно выдыхает Тянь ему в затылок, и Рыжий кожей чувствует, как сильно напряглись его мышцы и насколько бесполезны попытки вырваться. — Ты чего бесишься? — Пусти меня, сука, — хрипит Рыжий, пытаясь освободиться, но резкая боль в заведенной за спину руке туманит и без того заплывший разум. — Пущу, когда перестанешь беситься. Рыжий думает, что легче было бы просто сдохнуть, чем выдержать все это блядство. Что проще раскрошить свою собственную черепушку, чем попытаться хотя бы не блевануть от злости и прошлого, сжирающего заживо. Он с шипением выдыхает и рвется в сторону. Мышцы натягиваются, трескаются, срываются, и Тянь не может удержать его запястье. Рыжий отскакивает, как будто обжегшись, все еще чувствуя чужую кожу собственной спиной, глядя прямо в глаза, темные, туманные, серьезные почему-то просто пиздец как, и с трудом верится, что это глаза именно того тупого мажорчика, который стрелял у него, Рыжего, сиги, нравился его маме и спрашивал, любит ли он блядскую картошку. Между ними виснет напряженное, сбитое в дыхании молчание, разбитое в зрачках, в тумане, в красных шкафчиках, и вряд ли кто-то из них понимает, что вообще происходит. Рыжий не понимает больше всего, и от этого становится так неебически хуево, что хочется просто утопиться. — Я просто пошутить хотел, — серьезным тоном отвечает Тянь, не сводя глаз с Рыжего. — Иди нахуй. — Тебе настолько противно? Рыжий замолкает, заново уставившись прямо в темные глаза. Тянь смотрит на него так, будто не понимает, что обжигает до костей. Рыжий смотрит в ответ так, будто больше нечего было сжигать. — Просто, блять, — начинает Рыжий, чувствуя, что не знает, что сказать, — не доебывайся до меня, ок? Тянь не отвечает. Рыжий не ждет, что он ответит. — Не пытайся, я ебу, не знаю, стать моим другом, нахуй оно надо, — Рыжий чувствует, как все горит, и это уже почти не больно. Разве что щекотно немного. — Я общаюсь с тобой только потому, что мне нужны бабки. И дрочу для каких-то мужиков тоже потому, что мне нужны бабки. Тянь отрывает от него взгляд, и Рыжему почему-то внезапно становится почти стремно, что он ничего не ответит, хотя одновременно ему пиздец как хочется, чтобы так и было. Тянь отвечает льдистым тоном: — Я заплачу тебе столько, сколько ты захочешь. Не беспокойся. Разворачивается и уходит, на ходу хватая сумку, не надевая футболку на все еще мокрое тело. Рыжий же остается стоять там, среди красных шкафчиков, глядя на полупустую бутылку воды, оставшуюся на скамейке.*
— Какого хуя это значит вообще? Рыжий ненавидит этот взгляд Ли: полный снисходительности, глумления, как будто бы он тот единственный, кто — ахуеть — знает все про всех. Паутинистое золото его глаз в такие моменты сливается в серебро, и от такого дебилизма хочется залезть даже не на стену — сразу в петлю. — Я тебе еще раз повторяю, — облизывается Ли, абсолютно, просто до мразотности довольный этим выражением на лице Рыжего, — клиент попросил перенести сеанс. Они все взрослые занятые дяди и часто ездят зарабатывать денежки в разные интересные места. — Так найди мне, блять, другого клиента. Бутылка воды Тяня так и остается стоять на скамейке, и Рыжий к ней не прикасается, хотя своя вода заканчивается, а пить хочется ужасно сильно. — Рыжик, — с гнилостной ухмылкой начинает Ли, — у нас тут своя внутренняя кухня. Если нет — значит, нет. Как, блять, с маленьким дитем разговаривает. — Что за еботню ты несешь? — Рыжий думает, что еще пять секунд — и сорвет нахуй. И почему бы и нет. — Ладно, окей, — Ли поднимает ладони в театрально-сдающемся жесте, и Рыжему нереально хочется ударить по ним с размаху. — Слушай, ситуация такая: когда клиенту нравится кто-то из работников, он становится постоянным. И желательно, чтобы никто больше этого работника не нанимал. Смекаешь? — Схуяешь, ты, блять, не Джек Воробей, — огрызается Рыжий, стараясь замять внутри себя здоровенную, размером с кита, злость и блевоту от слов «клиент», «работник» и «нанимал». — Капитан Джек Воробей, — правит Ли. Рыжий шутку не оценивает. Рыжий вообще уже нихуя не оценивает, даже если бы к нему на лимузине подъехала бы толпа проституток, держащих в тоненьких пальцах миллионы баксов. Просто поебать. — Найди. Мне. Другого. Клиента, — чеканя слова, ненавидя себя и произносить этот сюр, выдавливает Рыжий с прикрытыми глазами. Просто чтоб не смотреть. Просто потому что поебать и заебало. — Бля, что с тобой не так, — выдыхает Ли, потирая переносицу. — Окей, смотри. Следующий сеанс тебе оплатят по двойной ставке. Идет? Рыжий открывает глаза, уставшие, янтарно-серые. Парадокс в мозгу растет активнее раковой опухоли, хотя предложение идеально со всех сторон: ему придется унижаться один раз вместо двух за те же бабки. Но твою мать. — Блять, ладно, — выдыхает Рыжий, и Ли в ответ на это ведет глазами в жесте «ну наконец-то». — Кто вообще мой постоянный... блять, клиент? Сложно. Чертовски, мать его, сложно. Слова застревают на уровне глотки, и достать их стоит порезанной ротовой полости. — Ну-ну, Рыжик. Ты же помнишь правила: клиент не знает тебя, ты не знаешь клиента. — Он видит, как я дрочу. — И платит тебе за это неплохие бабки. Рыжий жмет плечами. Абсурд заползает под кожу и впитывается в самые глубокие раны, которые не затянутся никакими шрамами, и больнее, хуевее, мразотнее всего признавать, что он, кажется, просто привык. Привык к тому, в каком положении находится, привык унижаться, ломаться, крошиться. Просто потому, что надо. Надо — и на том абсолютное, рваное все. — Иди поспи, — начинает Ли, оглядывая Рыжего своим кислотным взглядом, — ты выглядишь как кусок говна. — Отсоси. — Потом проси. Рыжий смотрит на него как на полного ебаната. Так он смотрел на него и пару лет назад и будет смотреть через пару лет вперед. Потому что Ли, несомненно, и есть полный, клинический ебанат. Рыжий разворачивается и идет в сторону выхода, потому что ни о каких прощаниях и речи быть не может. Ли за его спиной стыло хмыкает, и Рыжего почти коротит. Неоновый коридор встречает холодом, шумом с верхних этажей и почти шизоидной яркостью, от которой хочется выколоть глаза. Рыжему вообще часто хочется себе что-то выколоть. Слишком часто. Он выходит за стены «Пантеры», и душный вечерний воздух бьет в легкие лучше любого табака. Сигарета из помятой пачки, зажать между губ, щелкнуть зажигалкой и сощуриться, чтоб дым не ударил по слизистой. На раз-два-три — вдох. На три-четыре-пять — отравиться ко всем хуям собачьим. Как и вчера, и позавчера, и год назад, и два, или сколько Рыжий там вообще курит — он не помнит и сам. Самообман — штука веселая, но вредная. — Сигаретки не найдется? Рыжий почти что закашливается холодным, мерзким дымом, почти что выплевывает все свое нутро прямо сюда, на грязный асфальт, прежде чем понимает, что нет. Это не тот голос. И какого бы вообще хуя? Рыжий поднимает взгляд, слезящийся от попавшего в глаза дыма, врезаясь им в светловолосого парня. — Испугался, что ли? — спрашивает тот, дернув бровью, и Рыжий фыркает. Не находит что сказать. Просто, зажав сигарету в зубах, тянется в карман за помятой пачкой. Парень смотрит на него тусклым взглядом, следя, кажется, за каждым движением, и будь Рыжий в своем обычном расположении духа, обязательно бы доебался, что он пытается в нем высмотреть. Но Рыжему настолько хуево, насколько и тогда, перед дверьми кафе, когда это злосчастное «сигаретки не найдется?» вписало в его жизнь еще одну большущую проблему. Начинающуюся на «Хэ» и заканчивающуюся на «ебал-тебя-в-рот-Тянь». Рыжий тянет сигарету, и парень кивает. — Спасиб. Рыжий думает, что ебнется, если тот сейчас попросит еще и зажигалку. Но парень не просит, достает свою, дешевую, ту, которую школьники покупают в ларьках, и подкуривает. Нихуя не как с обложечки. Абсолютно обычно. — Что, не пришел твой папик сегодня? Рыжий давится дымом. Тот лезет к глазам, к носу, и ему кажется, что сейчас что-то обязательно вспыхнет. — Че? — выпаливает Рыжий, хмуря брови, готовый хер-знает-к-чему. Но точно готовый. Парень косит на него уставшие блеклые глаза, смотрит долго, взатяг. Отворачивается и выдыхает дым. — Никому из «Пантеры» еще не удавалось начать рубить такие бабки почти со старта. — Ебануться. Я звезда, — усмехается Рыжий, удивляясь тому, что почти не хуеет от такого вот просто факта: его знают. Внутри «Пантеры». Его знают работники и клиенты. Ебаная, блять, местная знаменитость. Как вообще только угораздило. — Ага, — парень снова затягивается. — У нас тут по карьерной лестнице обычно месяцами поднимаются. Я только не понимаю: что в тебе такого особенного? Он опять смотрит на Рыжего, и тот смотрит в ответ. Гордо, стойко, тоже липко, несмотря на то, что от долгого зрительного контакта сворачивается под ребрами. Ибо нехуй. — Я не пидор, — отвечает он, почти выплевывая дым парню в лицо, и отворачивается. Тот усмехается спустя пару секунд, и Рыжий думает, что попадает точно в яблочко. — Кажется, я понял. — Что понял? Парень разворачивается к нему, отрываясь от стены, и черная футболка колышется на ветру. Он примерно одного роста с Рыжим, и тот почему-то чувствует себя увереннее, чем при общении с ебаным мутантом Тянем. Хотя сам он никогда себе в этом не признается. Парень протягивает ему руку. — Я Принц. Рыжий приподнимает одну бровь, машинально пожимая руку. — Принц? — Да. Это мой псевдоним. — Пиздануться, — усмехается Рыжий, давя внутри глотки дикое желание проржаться во весь голос. — Тогда я, блять, Папа Римский, — качает головой, затягивается. — Принц. Не, я, конечно, знал, что вы тут все ебать чсв-шные, но чтобы Принц. А че не Король? Принц смотрит на него с легкой, но опасной ухмылкой на губах. С такой, как будто он понимает то, чего Рыжему не дано понять. — Я не сам выбирал себе псевдоним, — делая последнюю затяжку только наполовину выкуренной сигареты, отвечает он. — У тебя он тоже есть. Рыжий хмыкает. Вскидывает брови. Абсурдность снова давит на желудок, и самое страшное то, что Рыжий привык это чувство игнорировать. — И какой же? — спрашивает он, и Принц смотрит на него самым очевидным в мире взглядом, вполоборота, делая шаг в сторону двери, над которой огромным неоновым блядством горит надпись «Пантера». — Рыжик.