Между глянцем и крысами

Рыжий гвоздики не снимает. Не снимает тогда, когда получает из рук Ли толстый, действительно забитый конверт, когда ловит раскаленной кожей его льдисто-мерзкий взгляд, когда снова давится, как рыбьей костью, этим комичным, карикатурным неоновым коридором. Когда курит, прислонившись спиной к холодной стенке, когда идет по льдисто-свежей улице, когда протягивает рецепт маминых таблеток аптекарше. Когда забирает их и когда руки так жжет, что впору оторвать к чертям кожу вместе с отпечатками пальцев. Рыжий не снимает их и тогда, когда заходит в свою собственную квартиру. — Привет, — улыбчиво встречает его мама, входя в коридор и вытирая полотенцем мокрые руки. Рыжий на секунду замирает, отравившись такой каноничностью, такой натуральностью этой картины: он приходит домой, а его все еще встречает мать, которая, наверное, что-то на кухне готовит. Как будто нет в его руках никаких таблеток, а в ушах — никаких гвоздиков. Как будто у него снова есть шанс почувствовать себя нормальным. — Я купил, — он тянет ей пакет с таблетками, и на секунду в ее глазах мелькает какая-то зыбкая, огромная тоска. — Спасибо, сынок, — она снова улыбается, а через секунду добавляет более серьезно: — Но мне все равно кажется, что ты слишком много работаешь. — Мам, — он театрально закатывает глаза, и она снова улыбается от этого жеста, — мы уже об этом говорили. — Да, но все же... — В кафешке я не очень устаю, а готовить мне в кайф. Так что все нормально. Правда. Он переводит взгляд прямо ей в глаза и едва ли не обжигается от смеси всего, что там есть: нежности, тоски и, наверное, просто усталости. Не то чтобы моральной и не то чтобы физической. — Хорошо, да, с тобой бесполезно спорить, — она поднимает руки в сдающемся жесте и снова идет на кухню. Рыжий усмехается, срезая себе кусок кожи на лице этой самой усмешкой. В голове внезапно всплывает «давно не видел, как ты смеешься, малыш» Ли, и его только сейчас колет от этих слов. Зато легче было уколоться, чем пытаться что-то отрицать. — Как там Тянь? — доносится голос мамы из кухни, и у Рыжего внутри что-то громко переебывается от этих слов. Мда, пиздец. Этот мажористый хуй становится настолько частью его жизни, что уже даже мама интересуется, как там его жопа поживает. — Да вроде ок все, — бросает Рыжий, пытаясь аккуратно развязать кеды, через секунду уже забивая и стягивая их ногой. — Я все волнуюсь за то, что ты с ним очень невежлив, — смеясь, отвечает она сквозь льющуюся из крана воду и шум телевизора. — Чего, блин? — фыркает Рыжий, проходя на кухню. Мама что-то готовит и параллельно моет посуду. — Ты часто ведешь себя невежливо с хорошими людьми. — Я себя с ним нормально веду. — Точно? — Ну да. Я ж тип работаю на него, все дела. — А он сам тебе нравится? — Мам, что, блин, за вопросы? Она смеется, и Рыжему вдруг кажется, что она что-то несомненно понимает. Что-то, чего не понимает даже он сам. Он не верит ни в какие седьмые материнские чувства, но его мать никогда не говорит чего-то, что не имеет места быть в его жизни. — Я просто спрашиваю, — невинно отвечает она, и Рыжий фыркает, подходя к ней и забирая из ее рук мокрую тарелку, чтобы вымыть самому. Она не отдает. — Нет уж, — начинает она деланно серьёзным тоном, — ты сегодня ушел во сколько? — В семь утра, — отвечает Рыжий. — А сейчас сколько? — Двенадцать ночи. — Ну вот и иди в душ, а потом спать. Это я у нас тут такая полуночница, что вечно надо ночью пироги готовить. — Мам. — Нет, Гуань Шань, — он на секунду беззлобно закатывает глаза от своего полного имени, которое она произносит только тогда, когда хочет показаться серьезной. В последний раз она так его называет, когда он впервые приносит ей таблетки после первого сеанса «Пантеры». — Спать. — С тобой спорить еще бесполезнее, чем со мной, — он хмыкает и в следующую секунду понимает, что действительно чертовски устал. Даже не просто устал — клинически, зверски заебался. — Ну так ты ж должен был в кого-то таким выйти, — она притягивает его за затылок, и Рыжему приходится наклониться, чтобы она смогла поцеловать его в лоб. — О, подожди, — отстраняясь, она щелкает пальцем по мочке уха, в которую все еще вдет гвоздик. — Я думала, что ты жалеешь о том, что проколол уши. У Рыжего заедает внутри, и на мгновение он перестает дышать. Мама думает, что уши он проколол себе сам по своему желанию еще в пятнадцать лет. Именно это он ей и сказал. — Э, ну, прост попробовать захотелось, — сглатывает Рыжий, отстраняясь, чтобы она не заметила вспыхнувших щек, хотя она, конечно, заметила. — Слушай, — начинает она, всматриваясь в гвоздики уже издалека, — а тебе идет. Очень даже. Сразу такой жених. О боже, нет. Только не разговоры о женихах. — Так, все, я спать, спокойной ночи, — Рыжий хаотично обнимает ее и спешит к себе в комнату, ловя спинным мозгом ее радостный, лёгкий смех.

*

Рыжий не знает, почему постоянно забывает снять долбаные гвоздики. Как только кто-то из коллег в кафе говорит ему, что с сережками ему действительно лучше или что теперь он похож на пидора, Рыжий уверенно мчится в раздевалку, чтобы всё-таки их снять. Но на полпути его обязательно, как назло кто-то перебивает, и после этого он снова начисто про них забывает. Во время перекура, снова у двери черного входа, Рыжий включает фронтальную камеру, чтобы посмотреть на эти гребаные гвоздики. Держать камеру неудобно из-за сигареты в руке, поэтому он всё-таки делает фото. Возможно, ему действительно идет. По крайней мере, он в этом не разбирается. И где-то в глубине сознания, на самых темных, выкаленных в ненависти задворках, Рыжий понимает, что не снимает их специально, потому что боится, что стоит это сделать — и что-то в нем снова оборвется. Оборвется — и он снова окажется во дворе школы, снова с рукой Ли на горле и адской, завывающей болью в только что проколотых ушах. Снова не в состоянии смириться. И на той же глубине прокуренного сознания ему кажется, что гвоздики символизируют смелость. Смелость, которую он зубами из себя вытягивает, чтобы побороть внутри себя все: стыд, страх, обиду, отчаяние. Он работает в «Пантере». Он общается с Тянем. И он носит сережки, которые подарил ему его постоянный клиент. Потому, что он ничего из этого не боится. Больше — нет. Рыжий приваливается спиной к стене и делает такую долгую затяжку, что легкие болят. Его вдруг переполняет какое-то дикое, совершенно ледяное чувство — чувство, как будто бы он свободен. Он не боится того, что на него смотрят. И что Тянь просит его остаться подольше. Он не боится того, что Ли снова раскрошит его на куски, как он делал это, когда они были подростками. Единственный его страх — это болезнь мамы, и именно поэтому у него нет права бояться чего-либо еще. Дым вылетает сквозь зубы вместе с этим громадным чувством перемен, склеившихся в глотке. Сегодня у него сокращённый день — значит, он может забежать в магазин и накупить всякой фигни домой. Купить, наконец, новых ножей, чтобы маме было удобнее готовить. Или новый миксер. Да, лучше новый миксер. Рыжий снова берет телефон, крутит его в руках и входит в сообщения. Тянь пишет ему свое обычное «завтра приходи в часов семь-восемь» сразу после того, как он вчера от него уходит. Приходить в семь-восемь. Может, лучше бы нахуй выпилиться. Рыжий думает, что до семи-восьми времени у него дохрена. И еще — что надо купить по скидке гранатовый соус. Единственный плюс — он ест с Тянем все то, что ему же и готовит. Такое себе удовольствие, но все же. И таскает у него его дорогие сигареты. Парламент. Не то чтобы они стоили своих денег, но всяко лучше его дешевого говна, плавящегося в руках. И Тянь никогда не против. Рыжий вообще не знает, против чего он когда-либо был. Сколько раз он был у него? Пять? Десять? Никогда не отказывает. Блять, думает Рыжий. Хватит, и тушит сигарету о стену. Закидывает окурок в мусорку — не попадает. Да и, в принципе, хуй с ним. У него и так на сегодня слишком много дел.

*

Гранатовый соус на акции есть. И миксер — новый, с высокой мощностью, куда лучше, чем то древнее нечто, что стоит у него дома. Одно дерьмо — придется тащить его сначала к Тяню, а потом уже домой. Рыжий не любит тащиться по общему коридору к квартире Тяня. Он, в целом, вообще не любит его дом, потому что за роскошью и красотой тут веет гнилью. Возможно, он слишком предвзят. Возможно, он просто не хочет признавать, что находится на голову ниже. А возможно, он уже знает, сколько раз нужно стучать в дверь и с каким звуком она его встретит. Три. Раз, два, три. С миксером под мышкой — чертовски неудобно, и он едва его не роняет с громким, отдавшимся эхом «блять». За этим «блять» и попыткой не уронить миксер он не сразу поднимает взгляд на Тяня, открывшего дверь. А когда поднимает — не видит Тяня. Что за... В дверном проеме стоит высокий, слишком высокий и слишком здоровый мужик с белесыми волосами. Тонкие брови, лицо — как у немца: острое, грубое. — Добрый вечер, парень, — говорит он металлическим голосом, и Рыжий едва не дергается от факта того, что оно разговаривает. — Чего ищешь? — Я... э, ты кто вообще? — Рыжий хмурит брови так, как только может, и в какой-то момент начинает казаться, что его лицо вот-вот треснет. — Меня этот вопрос интересует больше. Что за пиздец? Какой-то левый монструозный мужик в квартире Тяня. В квартире Тяня без Тяня. — Я готовлю тип, — Рыжий дергает бровью, заглядывая за плечо этого мужика в, судя по всему, действительно пустую квартиру. — А, так ты домработница, да? — мужик опирается плечом о дверной косяк и скрещивает накачанные, сильные руки на груди. Господи, он нахуя такой здоровый. — Хрена с два, — рыкает Рыжий, — я просто готовлю. И, вообще, где Тянь? — Где Тянь, — зачем-то повторяет мужик, качая головой. — Скоро придет. Проходи, не стесняйся. Он отступает в сторону, пропуская Рыжего внутрь, и тот делает шаг вперёд прежде, чем думает, надо ли вообще заходить. В квартире действительно пусто. Ни Хэ, ни Тяня. — И приготовь что-нибудь как раз. Жрать хочу как свинья. Рыжий все еще не может понять, что за хуйня происходит и кто это вообще такой. Больше всего не может понять, как к нему обращаться. Это родственник? друг? еб твою мать, парень-спонсор? Мужик бросает на Рыжего оценивающий, долгий взгляд и, видимо, заметив его замешательство, говорит: — Не боись. Я не папа. У Рыжего аж немного отпускает. Совсем, совсем чуть-чуть — буквально на два деления из ста. — А кто тогда? — Папочка, — говорит мужик, скаля зубы. Белые, какие-то острые. — Я, бля, серьезно, — начинает Рыжий, — что за фигня? — Для кухарки ты слишком разговорчивый, — мужик блестит глазами и усаживается на диван. — Да иди ты, — рыкает Рыжий, расшнуровывая кеды. Атмосфера — полный пиздец. — Ого. Какой-то ты слишком смелый. — А хули церемониться, если я в душе не ебу, кто ты такой вообще. Мужик делает лицо типа «а и вправду», а потом хмыкает, доставая из кармана пачку сигарет. Тоже дорогих. — Хорошо. Можешь звать меня А Цю, но ещё раз пошлешь меня нахуй — и будешь звать маму на помощь. Рыжий хочет огрызнуться, но понимает, что этот А Цю, кем бы он ни был, видимо, не шутит и слов на ветер не бросает. Дерется он неплохо, но все его старания по сравнению с этой машиной — детские шалости. Рыжий фыркает, натянуто, скованно, и идет на кухню. — Тебя-то как звать, поваренок? — доносится ему в спину грубый металлический голос, и Рыжий выдыхает, чтоб не сорваться. — Можешь звать меня Цю А, — отвечает он, почему-то прекрасно зная, что имя этот мужик называет ненастоящее. В ответ раздается только смешок, твердый и оскаленный. — Шутить любишь, да? — Обожаю, — вполоборота рыкает Рыжий и скрывается в кухне. Это не его дело. Не его ума — и нахуй ему это не надо. Папик, родственник, кто угодно — это дело Тяня. Его же дело — просто приготовить пожрать и дождаться, когда ему отдадут бабло. Рыжий роняет первый же нож, который берет в руки, и едва успевает отставить ступню. Нож лязгает по полу с сопровождением из «блять», «сука» и «ебаный в рот». Какого черта вообще? Почему он должен приходить к Тяню по его же приглашению, а встречать какого-то громилу с лицом афганского военного? Никаких объяснений, предупреждений — ничего. Может, это действительно его... парень. Молодой (нет) человек, спонсор, хуй-знает-кто — и Рыжий ловит себя на том, что уже минуту добела стискивает десны. Просто из-за того, что его не предупредили, да — совсем не из-за того, что этот мужик мог действительно оказаться каким-то папиком. Определённо точно не из-за этого. — Сука, — почти беззвучно проговаривает Рыжий, протирая губкой упавший на пол нож. Определенно. И его дело — просто приготовить еды. Получить бабки. И уйти. Это все, что он должен сделать. И все, что он сделает. Через полчаса, когда Рыжий закидывает в духовку фаршированную рыбу, в прихожей раздаются шаги и звук открывающейся двери. Серьезно? Он просто так съебется? — Эй, — выкрикивает Рыжий, выходя из кухни. Мужик — А-хуй-его-пойми-Цю — смотрит на него через плечо. — Жди и занимайся своим делом, кухарочка. Приятно было познакомиться, — и так же сурово, так же безэмоционально выходит, хлопая тяжелой металлической дверью. Рыжий ахуевает сильнее, чем можно было. — Блять, что за люди, — рыкает он, подходя к столу, где лежат сигареты Тяня. Достает одну из пачки. Закуривает его же зажигалкой. Дым плавно проникает в легкие, обжигает слизистую, и Рыжий на секунду закрывает глаза. Страннее ситуации быть не может. Он один в квартире Тяня — огромной, полупустой, с панорамными окнами и вечным сигаретным запахом. Один и совершенно не понимает, что за хуйня. Не. Мое. Дело. Все. Технически, это действительно так. Практически — он все еще находится в пустой квартире Тяня, понятия не имея, какого черта он здесь делает один. Рыжий берет в руки телефон и раздраженно, беспардонно клацая пальцами, набирает сообщение Тяню: Вы: «ты че ебанулся в край» Вы: «где ты блять вообле» Вы: «и что это за хуило белобрысый» Тянь не отвечает. Ни через пять минут, ни через пять выкуренных сигарет, и Рыжий не знает, ей-богу, не знает, почему продолжает сидеть. Логичнее и проще всего — просто уйти, оставив открытую квартиру и холодную рыбу. Логичнее. И абсолютно точно проще. В сто миллионов раз проще, чем сидеть одному. Но нет идеи слаще, чем дать Тяню пизды, когда он придет. Выматерить весь свой словарный запас, выебать мозг, как самая последняя девка. Сладко-горькая месть. Да, он точно выебет ему мозг. Спустя еще четыре выкуренных сигареты — по подсчетам Рыжего, с момента его прихода прошло три часа — дверь открывается. Тяжело и с легким скрипом. — Ну неужели, блять, — шикает сам себе Рыжий, поднимаясь с дивана. Дверь захлопывается за спиной Тяня тогда, когда Рыжий входит в прихожую. — Извини меня, ты, сука, ахуел? — начинает Рыжий, но, увидев Тяня, осекается. Потому что никогда раньше его таким не видел. Он не улыбается, стоит понуро и даже не сразу его, Рыжего, замечает, а когда замечает — смотрит стылым, заебанным взглядом. — Че случилось? — хмурит брови Рыжий, делая два шага вперед, чтобы посмотреть на него поближе. Тянь на секунду замирает, не реагируя, ничего не делая — просто глядя на Рыжего, и тому становится до подкожного зуда неуютно от этого взгляда. — Че случилось, я спрашиваю? — снова спрашивает Рыжий. Тянь не отвечает снова. Просто подходит к Рыжему и, прежде чем тот успевает отпрянуть, утыкается лбом в его плечо. Ему приходится немного сгорбиться, чтобы сделать это, потому что он выше. — Ты че твор... — Спасибо, что пришел. Рыжий открывает рот, чтобы что-то сказать, и тут же его закрывает, потому что понимает, что совершенно, до блядства не знает, что можно сказать. И как двинуться с места — тоже не знает. Совершенно. Они так и стоят: Тянь с головой на плече Рыжего и Рыжий со стеклом вместо костей и автомобильным мотором вместо сердца. Тянь с мутью вместо глаз — и Рыжий с расколотым, разбитым сознанием. Совершенно не понимающий, как себя вести. — Что с тобой не так, — без вопросительной интонации говорит Рыжий почему-то сквозь задержанное дыхание. — Устал, — шепчет Тянь ему в плечо. — Пошли спать. И отходит, не глядя, не поправляя падающие на лицо волосы. — Стой, бля, че ты... Тянь переводит на него взгляд, и Рыжий почему-то замолкает на полуслове. От его взгляда сжимается что-то внутри и не разжимается. — А, да, — вдруг говорит Тянь, и тон его становится, кажется, еще серее. — Деньги на столе в конверте. Дверь за собой закрой. Рыжий сглатывает, впервые в жизни понимая: вот он — Тянь, с которым что-то не так. Не тот человек в раздевалке, не тот, что просит остаться подольше, — именно этот. Тянь, который не настаивает. Который не просит остаться. Возможно, настоящий. Впервые. Со всем своим внутренним дерьмом, от которого сворачивает все нутро в клубок. — Что, даже жрать не будешь? — спрашивает Рыжий, хотя прекрасно понимает, что, что бы ни случилось, Тяню не до еды. Тот смотрит на него секундно не понимающим взглядом, а потом машет головой: — Можешь сам съесть. — Ага, блять, я тащился сюда и корячился, чтоб самому пожрать? Хрен тебе, с утра схомячишь. Рыжий видит, как Тянь бросает на него еще один нечитаемый взгляд. И как впервые тускло ухмыляется одним уголком губы: — Справедливо. — Ага, — зачем-то злобно бросает Рыжий, и они замолкают ровно на пять секунд, прежде чем Тянь отворачивается: — Я спать. Если хочешь — можешь остаться. И уходит, не дождавшись ответа, оставляя Рыжего как есть — без понимания происходящего, со сплошным сюром в раздутой голове. Как будто бы снова одного в квартире с панорамными окнами. Рыжий еще стоит секунд десять, решая, нужно ли еще что-то говорить. Решает, что нет. Что не время — и, наверное, снова же, не его это дело. А если и его, то спросит завтра. Наверное. В горле стоит горький привкус сигарет, и Рыжий почти тянется к пачке, а потом думает, что еще одна — и его просто нахуй стошнит. — Блять, — тихо выдыхает он, зажимая переносицу пальцами. Просто какая-то неебическая хуйня. Стопроцентное дерьмо. На часах почти двенадцать. Мама еще, наверное, не спит, и если он поторопится — успеет прийти до того, как она уляжется. Больше всего Рыжему хочется в душ, хотя он знает, что никакая вода никакой хуевый день с него не смоет. Он берет свой телефон, проверяет ключи и сигареты. Еще раз заходит на кухню, чтобы проверить, поставил ли он рыбу в холодильник. И, не зная зачем, заглядывает в комнату к Тяню, аккуратно, почти крадучись, как чертов воришка. Он в ней ни разу не был. Возможно, это вообще не его комната, хотя, в принципе, она ничем не отличается от остальных: здоровые окна, светлые стены. Шкаф, стол. И кровать, на которой спит Тянь. Как будто тот вырубился, как только коснулся подушки: лежа на животе, в одежде, одна рука свисает с края кровати. Как человек, который очень, очень сильно заебался. Рыжий ловит себя в тот самый момент, когда неосознанно делает шаг вперед. Когда ловит — делает ровно четыре шага назад, так, что Тянь пропадает из видимости, а в поле зрения остается лишь кусок освещенного луной паркета. Какого хуя я творю. Нет. Нет, нет. Нет. И одновременно понимает, что нет ничего ужасного в том, чтобы остаться. Присмотреть — мало ли этот белобрысый хуесос объявится — и с утра расспросить, что за дерьмо. Это было бы, возможно, даже правильно. Слишком правильно, чтобы быть частью его жизни. Рыжий сглатывает сухую слюну и, заколебавшись на десять долгих, тягучих секунд, разворачивается и уходит по направлению ко входной двери. Нахер. Просто не надо. Ему это незачем. Он не боится, ему просто нельзя привязываться к людям и делать вид, что ему не насрать, даже если ему действительно не насрать. Ему необходима еще пара секунд, прежде чем выйти за порог и закрыть за собой дверь, и ровно тридцать минут до дома, чтобы вспомнить, что он забыл ебаный миксер.

*

На следующий день Тянь приходит к нему на работу. Выглядит он ровно так же, как и обычно, разве что едва заметные круги под глазами выдают в нем вчерашний пиздец. Почему-то он приходит во время перерыва, когда у Рыжего есть пятнадцать минут отдыха. Откуда он узнает этот тайминг — одному черту известно. — Привет, — с привычной ухмылкой говорит он, подходя к барной стойке, за которой сидит Рыжий. Клиентов нет от слова совсем. Рыжий дергается от неожиданности. — Блять, напугал. Придурок, — рыкает он, вставая со стула. — Покурим? — дергает бровью Тянь, демонстративно доставая пачку из кармана джинс. Черных, как ебаный ад. Рыжему хочется сказать «нет». На деле же он просто кивает и идет в сторону черного входа. Словив вздернутые брови Тяня, он бросает: — К черному входу погнали. Начальство пизды дает за курение у главного. Начальство пизды не дает. Просто у Рыжего, наверное, уже развивается фобия, что, кури он у главного входа, — обязательно доебется какой-нибудь мажорчик. Они выходят во внутренний дворик, и Тянь сует Рыжему сигарету раньше, чем тот успевает достать свою. Парламент. Ебучая стабильность. Рыжий фыркает, но сигарету берет. — Ну и? — спрашивает он, закуривая. — Что и? — переспрашивает Тянь абсолютно дебильным тоном, хотя прекрасно знает, о чем его спрашивают. Если ему, конечно, не отшибло к хуям память. — Объясниться не хочешь? — Ты про вчерашнее? — А про что, блять, еще? — жеванно из-за сигареты, зажатой между губ, гаркает Рыжий. Привычка выебываться и увиливать от очевидных вопросов — кредо Ли. — Не хочу, — коротко отвечает Тянь, и на лице его ни одна черта не дергается ни в какую сторону. — Ну, или это просто не так интересно. — Серьезно? — выплевывает Рыжий, поворачиваясь к Тяню. Только этого дерьма ему не хватало. — Я прихожу в твою хату и вижу там какого-то здорового хуя, тебя нет, а потом ты приваливаешься, убитый в какашку, да так, что сразу на боковую, а теперь, блять, «не так интересно»? Что за ебала? Тянь смотрит в ответ, коротко дергает бровями и зачем-то качает головой. Почему-то Рыжий знает, что ничего дельного так от него и не добьется. — С Хуа Би познакомился, значит, — сплевывая на землю, чего не делал никогда раньше, говорит Тянь непонятным тоном. Каким-то слишком выверенным. — Хуа-Хуя, Би-Еби, мне похуй, — рыкает Рыжий, отворачивая голову, чтобы скрыть застывшую на скулах злость. Так легче. — Он вообще каким-то, блять, А Цю представился. Тянь смотрит на него, а затем выплевывает сдавленный, удивлённый смешок: — А Цю. Забавно. — Нихуя не забавно. Кто это был? — Слушай, — выдыхает Тянь, почему-то только сейчас подкуривая сигарету. — У меня есть предложение. — Какое? — Заманчивое. — Говори, блять. Рыжий ловит себя на том, что не то чтобы уже даже злится — ему просто обидно быть соучастником какого-то говна, за которое ему даже не поясняют. Чертовски дебильное чувство. — Смотри: я расскажу тебе все, если ты сходишь со мной на вечеринку моих друзей. Бухло с них, ничего не надо. Рыжий хмурит брови еще сильнее, чем раньше. Предложение не то что глупое — совершенное конченое. — А я-то там каким хуем пригожусь? — Мне скучно одному. — Хуевые у тебя друзья, если тебе с ними скучно, — фыркает Рыжий, заранее думая, как изощреннее отказаться. К сожалению, мыслей в голове нет, поэтому он просто добавляет: — Нет. — Ну Рыжик, пожалуйста. — Нет. — Я заплачу. — Ты думаешь, я, блять, настолько продажный? — Я сам приготовлю любое блюдо, которое ты захочешь. Рыжий чуть дымом не давится. Точнее, все же давится — дымом, слюной и ахуем. — Ты че, рофлишь, что ли? — Нет. Любое. Рыжий смотрит на него уже не просто как на дебила — как на самого придурочного человека из существовавших на планете. — Ты ж кухню спалишь. — Ну и что, моя ж кухня. Рыжий затягивается, думая, в какую залупу его жизнь заносит. А еще понимая, что это самое ахуенное предложение, которое он слышит за последнее время: он получит информацию, нахаляву побухает, а по итогу еще и проржется с попыток богатеньких избалованных детишек приготовить себе пожрать. Бриллиант среди идеальных условий. Просто ебаный алмаз. — Ебать. Ладно, — хмыкает Рыжий, уже даже не удивляясь тому, что в очередной раз влезает в какие-то тяневские авантюры. Как будто бы это уже часть его долбанутой жизни. — Правда? — Ну да. Хочу посмотреть, как сгорит Китай вместе с твоей стряпней. — Рыжик. Я тебя люблю. — Завали. — Окей, — улыбается Тянь, и Рыжему кажется, что он почти тянется, чтобы его обнять. Технически, так и есть: он подается вперед и закидывает свою руку Рыжему на плечо, ероша волосы свободной ладонью. — Блять, пусти, — шипит Рыжий не в состоянии вырваться из крепкой хватки с сигаретой в руке. Повырастали сильные как мутанты. Тупые, мать его, мажоры. — Сегодня в девять. Сможешь? — Если ты меня, блять, не отпустишь, я... Тянь резко отходит, и Рыжий не успевает договорить, почти теряя равновесие. Взъерошенные волосы торчат во все стороны, и ему ужасно хочется затушить эту сраную сигарету прямо об лицо Тяня. — Сегодня в девять. Встретимся здесь и пойдем, — прикусывая губу, отвечает Тянь, и Рыжий на секунду думает, что так ахуенно выглядеть после хуевого сна может, наверное, только этот идиот. — Встретимся — и ты пойдёшь нахуй, — хотя нахуй ему больше всего хочется послать именно себя. За такие мысли и за такие поступки. К маме сегодня должна прийти подруга, так что, технически, все карты складываются идеально, одна на одну, и плевать, что Рыжий привык к тому, как легко рушатся все его карточные домики. — Ради тебя все, что угодно, — ехидно бросает Тянь, и Рыжий, понимая, какие они всё-таки оба дебилы, показывает ему средний палец.