*
Тяня впервые передергивает, когда во всегда холодном, всегда золотисто-змеином взгляде Ли, сидящего на кресле, мелькает то самое, то слабое «я не знаю». Не знаю, что делать, как быть, как вырулить, как выкрутиться. Не знаю. Во взгляде Принца — вселенская обида. Безразмерная усталость. Ненависть. Такая, какую им всем вместе взятым никогда не прочувствовать. Принц просто стоит рядом со столом, как будто Тяня вызвали в кабинет директора. — Что у вас за похороны тут? — хмыкает Тянь, занимая одно из кожаных кресел. Находиться в «Пантере» днем — почти то же самое, что и ночью: конечно, это ж ебаный подвал, тут солнечного света отродясь нет. Неон, почему-то запах машинных вонючек, беспрерывная музыка из динамиков по периметру. Разве что людей нет совсем, наверняка только они втроем и еще пара охранников. — Нам нужно поговорить о твоем ненаглядном, — цедит Принц, и впервые Тяню перестает быть весело. И не от нетипичной серьезности в тоне, а оттого, что кристально ясно, про кого идет речь. — Что случилось? — спрашивает он, и от его голоса, казалось, в комнате становится на три тона темнее. — В общем, Чэн собирается жать красную кнопку, — отвечает Ли на выдохе, на змеином яде, на отблеске золота, и в груди Тяня что-то длинно, мокро хрустит. Красная кнопка. Вряд ли кто-то понял бы, но они трое знают это выражение лучше, чем фанатики — отче наш. Если коротко, это значит, что всему пиздец. Если длинно — то всему полный, бесповоротный, костлявый пиздец. Тянь сглатывает. Вдыхает, а воздух — точно стекло, режет небо, вырывает зубы, на языке сплошное железо и больше не чувствуется вкуса. Рыжий. Рыжик. Малыш Мо. Его. Его вкус блядского эрл грэя — и плед, оставленный аккуратно сложенным. Он знал, что Рыжий не спал, знал, что у того внутри тоже все ревет, как целый львиный прайд. Почти быть. Здесь — «Пантера», красная кнопка и придурочное «не знаю» в глазах Ли. Знаешь, знаешь, все ты, твою мать, знаешь. Потому что я — нет. — Что делать? — Тянь знает, что прошло точно секунд пятнадцать прежде, чем он отвечает, и эту слабость замечают все трое, все успевают ее впитать, сожрать, понять. Но ему все равно. — Спасать Рыжика, что же еще, — злостно огрызается Принц, и Тянь прекрасно знает почему: потому что тогда, когда ему нужна была помощь, Тянь впрягся не то чтобы охотно. — Не то чтобы мне хотелось, но… — Каким образом? — Рассказать ему все. Укрыть где-то, — Принц проводит пальцем по столу, как будто пытаясь найти на нем пыль. — Я поговорю, так и быть. Ну, или ты сам. Как хочешь. — Он не должен знать про меня. — Что? — фыркает Ли. — Ты — причина, по которой это все происходит. Чэну все равно, какие он тут звезды с неба хватает. Было бы все равно, если бы на него дрочил кто угодно, кроме тебя. — Он не должен знать про меня, — сквозь зубы повторяет Тянь. — Еще раз повторяю, мы не… — Заткнись! — рыкает Тянь, повернувшись к Ли. Тот замолкает, блеснув золотистым «ну ты и ебанат» в глазах. — Слушай, — начинает Принц, — как ты собираешься объяснить ему, почему именно до него доебались? — Не называй имен, — отвечает Тянь, отвернувшись в стену. — Просто скажи, что верхушке не нравится одержимость, — его клинит и запинает на этом слове, — его клиента им. — Ты такой умный, — саркастично хмыкает Принц. — А Рыжий-то тут при чем? Он просто выполняет свою работу, никак не пересекается с клиентом. — Блять, — выдыхает Тянь. Это ужасно. Это все просто отвратительно. Тянь помнит, что происходило с Принцем, когда тот просто хотел наконец-то убраться из «Пантеры». У того куча долгов, две сестры, нет отца и не самая лучшая репутация и без того, а мама — о, его милая мама, пытающаяся все тянуть на своих плечах. Что бы с ней стало, все-таки узнай она, а потом и все соседи, коллеги и родственники, чем занимается ее непутевый сынок. Рыжего, скорее всего, просто убьют. Или доведут до желания справиться с этим грязным делом самому. Потому что он не просто захотел уйти — он захотел, сам того не подозревая, прихватить с собой совершенно не то сердце. Рыжего если и не убьют, то точно сломают. Ломать несложно, если мастерски знаешь как. Тянь не думает, что Рыжий слабенькая девочка, нет. Просто он не знает человека, который может творить то, что может творить его брат. Тянь трясет головой, как будто стараясь снести из головы эти мысли. Не получается, потому что нихрена это уже не мысли — это три шага от правды и четыре шага над обрывом. — Нам и так уникально везет, что у Чэна пока что какие-то дела вне страны, — поддерживает Принца Ли. — Он, конечно, мог бы и своих псин подослать все сделать, но, ты знаешь, ему самому в кайф такое тв… — Не надо мне рассказывать, что моему брату в кайф, — рыкает Тянь. И снова опускает голову. — Он… просто не должен узнать. — Надо же, — фыркает Принц, и Тянь периферическим зрением видит, как напрягается Ли, потому что они оба знают, что тот собирается сказать. — А я уже было подумал, что тебе действительно на него не насрать, а ты, как всегда, стремаешься за свою жопу. — Мне не насрать, поэтому я и стремаюсь. — Пойми, идиот ты ебаный, что, если до твоего Рыжика доберется Чэн, ему уже будет не до твоего предательства. В привычной обстановке он бы уже стоял, прижимая распущенную пасть Принца зубами к стенке, сжимая руки за спиной так, чтобы максимально больно, но не сейчас. Не сейчас, когда Рыжий действительно по уши в дерьме, когда он сам по уши в дерьме, когда все затапливает дерьмом, а Принц почему-то все равно пытается ему помочь. Возможно, все же чувствует некую благодарность за тот вклад в его спасение. — Нет, — отрезает Принц, и Тянь на секунду задерживает дыхание. — Я не собираюсь лить в уши человеку такую необъяснимую хрень. Да и он парень вроде не тупой — не поверит. Это бесполезно. Нет времени ждать. Ломаться — тоже. У них время сгорает на часах, а Рыжий все еще думает, что все хорошо. — Я разберусь с Чэном, — Тянь разворачивается к Принцу, глядя прямо в глаза. — Сделай так, чтобы Рыжий не узнал про меня, и, я обещаю, я помогу не только ему. Он чувствует, как напрягаются внутренности Ли, как блестит в его глазах совершенно нездоровая изморось. Видит, как дергается бровь у Принца, и чувствует, как ему самому на все вокруг похуй: ему просто нужно спасти то, во что он сам вогнал кинжал. — Каким образом? — Принц не отрывает взгляда, и Тянь даже на секунду задумывается, как вырос этот мальчишка, которому просто нужны были деньги. И от этой мысли становится почти так же страшно, как и тоскливо. — Узнаешь. Просто сделай. Принц удерживает зрительный контакт еще пару секунд, а потом фыркает и отводит взгляд. У Тяня внутри дергается и даже на секунду проясняется. — Дай его номер, — говорит Принц Ли, и тот, прежде чем отвернуться, бросает в глаза Тяня один лишь только взгляд. Взгляд я-надеюсь-ты-знаешь-что-делаешь. С нотками потому-что-иначе-нам-всем-пиздец. И послевкусием и-пожалуйста-только-не-ври.*
Неизвестный номер: «Ю-Кафе, 14.30, столик в дальнем правом углу». Рыжий сидит и устало смотрит на это сообщение, не совсем понимая, какой резон Тяню писать с левого номера. Он даже перепроверяет, не скинул ли его телефон каким-то уникальным образом настройки, не переписал контакт, но нет: все еще «Мудак», все еще есть диалог. Возможно, ему стоит пойти. Скорее всего, совершенно точно, абсолютно наверное — нет. Но возможно, возможно. Возможно в том, чтобы не пойти, нет никакого ебаного смысла. Он звонит маме, и та на абсолютном восторге рассказывает, как ей нравится Тянь, пока Рыжий просто сидит, сжирая изнутри собственные щеки. Какой он милый, вежливый парень с хорошим чувством юмора. Спрашивает, как они ночью посидели, на что у Рыжего сжимается под лопатками и давит под ребрами — никак, мам, спать легли да и все. Он сам хочет, чтобы так и было. И думать не может больше обо всем этом, его больше интересует, как она и не забыла ли выпить таблетки. Но Юи, кажется, чувствует себя прекрасно — ей давно стоило развеяться. А теперь — это сообщение. И Рыжий, который сидит и думает: нахуй или похуй. Решает, что похуй. Дел у него все равно не то чтобы много на сегодня, а избегать Тяня вряд ли получится: во-первых, ему все еще нужны его бабки, а во-вторых… во-вторых, не имеет смысла. Просто хочется кофе. Да. Кофе — это поможет. Всегда помогает. Рыжий выходит из квартиры и, закрывая дверь, думает, что уже в который раз за последнее время он чувствует себя неимоверно смелым, пусть и клинически, уникально придурочным.*
Кафе находится не то чтобы далеко, но и не близко — Рыжий идет пешком, потому что тепло и потому что нужно запустить воздуха в голову. Думается все еще дерьмово, но это, наверное, привычно. После открытой двери в глаза ударяет полосатый свет на полу — от жалюзи, а в нос — кофе. Сплошной кофе. Везде, в стенах, в стульях, в официантах. Рыжий сглатывает и проходит к крайнему столику в правом углу. На удивление, тот там стоит один, как будто вдалеке от остальных. Пустой. Блять, ебанат, даже здесь опаздывает, думает Рыжий, а потом пытается вспомнить, как часто Тянь опаздывает. Не может вспомнить, но все равно сходится с самим собой на мнении, что он ебанат. Он садится за столик, и к нему тут же подлетает официантка. — Просто черный, — начинает Рыжий до того, как та открывает рот, — пожалуйста. Официантка на секунду вскидывает брови, и Рыжий уже готов к тому, что его это выбесит, а потом коротко кивает, разворачивается и уходит. Рыжий выдыхает: какого черта я тут, бля, делаю? Вокруг сидит много парочек, и он сам только сейчас задумывается о том, что они будут тут сидеть тоже как парочка. И не дай бог Тянь будет выкидывать какую-то срань, он ему кипяток выльет на лицо и ухом не поведет. Он слишком глубоко, слишком вдаль своей головы задумывается над этой ситуацией и лишь краем уха слышит чье-то: «Привет». Хотя в смысле чье-то? Уже на моменте подъема головы он выпаливает: — Вот бы ты хоть раз, блять, — и сталкивается с чужими глазами, — не пришел. Перед ним стоит не Тянь — нет, вообще не Тянь. Слишком не Тянь. Светлые волосы, светлые глаза — вообще не то. И лишь в тот момент, когда парень, ухмыляясь, садится напротив, до Рыжего доходит. Напалмом, захлебом, криком — все внутри, под ребрами, сжимает, крошит. — Какого ты, блять… — Давно ждешь? — спрашивает Принц, и Рыжий открывает рот, собираясь сказать то, что еще не придумал. — Давай сразу проясним: я тебя тут не на свидание пригласил, можешь разжать свои булочки. Рыжий втягивает воздух через нос, думая, как тупо он, наверное, выглядит сейчас. А потом думает: а как, блять, я должен в такой ситуации выглядеть? И в голове сразу миллиардами мыслей: он хочет меня спалить? Пришел шантажировать? ему нужны деньги? доебала конкуренция со мной? Так извините, блять, я не виноват. Или он подкатывает? Что он, блять, тут делает? что я тут делаю? Рыжий заново собирается открыть рот, но официантка приносит его кофе, ставит на стол, и он сразу машинально утыкается взглядом в черную гладь. Едва плещется — а вот в его голове настоящий цунами. — Капучино, пожалуйста, — говорит Принц, и официантка, кивнув, снова так же неожиданно пропадает. — Я по работе. У Рыжего внутри воет уже даже не собака — мелкий побитый щеночек, глотающий кровь своей разорванной пастью. Кровь Рыжего, горькую, черную. Сам Рыжий уже ею захлебнулся. — Что по работе? — очень хмуро, безразмерно тупым голосом спрашивает Рыжий, на автомате оглядываясь по сторонам, как будто кто-то в этой кафешке будет подслушивать, как будто кому-то есть до них дело, как будто всем интересны чужие дела «по работе». — В общем, — начинает Принц, и Рыжий сглатывает, когда понимает, что тому не слишком комфортно подбирать слова, которые он собирается выдать. — Тебе нужно будет на какое-то время пропасть. Что, блять? Ч т о, блять? — В смысле, — без вопросительной интонации спрашивает Рыжий, глядя сквозь, глядя куда-то в слишком мрачную глубину глаз Принца, не видя ни цвета, ни выражения, слушая лишь биение сердца в собственных ушах. — Ладно, расскажу прямо, — выдыхает Принц. — Если ты думал, что «Пантера» — это райское местечко, то ты ошибался. — Я не дум… — Я говорю: слушай, — отрезает Принц, и Рыжий собирает все свои яйца в кулак, чтобы сконцентрироваться на его словах и унять разрыв в своих ребрах. — Дело в том, что «Пантера»… собирает информацию внутри самой себя, — он замолкает, чтобы убедиться, что Рыжий понимает, и тот лишь спустя несколько секунд догоняет. — Какую информацию? — Компромат. Во всех комнатах ведется видеонаблюдение. Съемка. Данные. Словом… — Подожди, — выдыхает Рыжий, понимая, что уже плохо слышит даже свой голос. — Они снимают, как… — Да, они снимают, как ты дрочишь за деньги, Рыжик. Выпей кофе, — он тыкает пальцем в чашку Рыжего, и тот на автомате тянется, чтобы взять ее в руки. Понимает, что не сможет, потому что разъебет в хлам. Понимает, что — а ничего не понимает. Слишком сложно осознать, что с твоей жизнью только что случился инфаркт. — Зачем? — спрашивает он сквозь зубы, не находя в себе сознания посмотреть в глаза Принцу. — Чтобы никто не ушел, пока они сами этого не захотят. — Ага. Они оба замолкают: Рыжий потому, что организм не справляется с тем, чтобы все это переварить; Принц — наверное, потому, что прекрасно это понимает. Рыжий сидит и смотрит куда-то в кофе. Черный, прямо как его вся ебаная жизнь — и неужели он не мог этого предусмотреть, неужели было непонятно, что это слишком легкие бабки, неужели было непонятно, что мышеловка захлопнется и… И… — Шэ Ли, — выпаливает Рыжий на выдохе, чувствуя, как зрение постепенно застилает и как к горлу подступает тошнотой та самая злость, с которой он жил всю свою дерьмовую, бесполезную жизнь. — Нет, — Принц вскидывает руку, — Ли не виноват. Он так же повязан, он не имеет права об этом распространяться. — Но мы с ним… — рычит Рыжий, не совсем понимая, что они с ним: пиздились в детстве? ненавидят друг друга? но все равно должны играть в братанов? — Просто поверь, я знаю, о чем говорю. — Блять, — у Рыжего в голове щелкает лампочка, разорвав миллионы мыслей, разбив стекло в глазах, — так... стоп. Я пока не собираюсь уходить. Типа… я работаю, не? В чем прикол? Принц бросает на него взгляд, а потом отводит глаза, с разлитой в них чашкой какого-то понимания, какой-то тоски, как будто «мне жаль» смешалось с «какой же ты дурак». — Дело не в тебе, — начинает он, — дело в твоем клиенте. — Че? — выпаливает Рыжий. — Что с ним-то? — Он важный человек, один из… верхушка, короче. А тем, кто выше верхушки, очень не понравилась его увлеченность тобой. — А я-то тут до какой пизды? — хмурит брови Рыжий, не понимая, к чему все ведет. Внутри животный, мокрый страх отступает на задний план, и сцену его головы занимает искреннее непонимание. — Ну, у богатых извращенцев свои загоны, — хмыкает Принц, и Рыжему кажется, что это все охрененно не вяжется. — В любом случае, они хотят тебя сдвинуть с поля. — Как сдвинуть? — Вообще сдвинуть. — Блять, хватит загадками пиздеть, что это значит? — Рыжий злится, потому что сейчас совершенно не та ситуация, когда этот беловолосый придурок может юлить. — Самое мягкое, что они могут сделать, — разослать этот компромат всем, кого ты знаешь. В том числе и родственникам. Мама. Его мама. У Рыжего пересыхает во рту настолько, что глотку почти разрывает, когда он пытается хотя бы сглотнуть. Он просто представляет, что будет с его мамой, если она узнает, чем он зарабатывает. Это ее убьет. Это убьет их обоих. Просто расщепит на атомы. — Самое мягкое? — переспрашивает он севшим голосом, все еще пытаясь отогнать из головы эту картину: мама, а перед ней — видеозапись на экране. — Об остальном никто не знает, но поверь, Рыжий, эти люди не станут жалеть. Ни тебя и ни о чем. Рыжему кажется, что еще пара минут — и он сойдет с ума. Попытается воткнуть себе ложку в глаз, ляжет в дурку и будет трогать белые стены, думая, что это просто множество дверей, у которых нет ручек. И именно сейчас, именно в этот момент, утонувший в остывшем кофе, ему надо собраться из киселя в тело. Он выстоял, когда отец сел в тюрьму. Когда мама рыдала по ночам, зажав рот ладонью. Когда болезнь снова срывалась. Когда — всегда. И именно сейчас, когда он сам вляпался в свое же дерьмо, ему нужно что-то делать. — Что мне делать? — спрашивает он, глядя Принцу в лицо остекленевшим взглядом. — Тебе нужно укрыться у кого-то, — отвечает Принц. — Найди человека, у которого можно попросить помощи. Спрячься. На время. — Я не могу, — ворчит Рыжий, отводя взгляд. — Исключено. — Почему? — Не могу и все. — Почему, Рыжий? — Да мама у меня, блять, — выпаливает он, и в груди что-то безвозвратно срывается в глубину желудка. — Что с ней? — вкрадчиво и аккуратно спрашивает Принц, видимо, понимая, что эта тема не то что больная — уже почти мертвая. — Болеет она. Не могу я ее оставить. — Ага, — выдыхает Принц, опуская глаза. — Тогда ей нужно будет лечь в больницу на какое-то время. — Что? — Рыжий вскидывает глаза, глядя на Принца как на самого ебанутого человека в его жизни. Хотя таким человеком в его жизни уже является он сам. — Дома оставаться ей не надо. Положи ее в больницу, пусть она там переждет, а ты пока отсидишься где-то. — Она ненавидит больницы, — выдыхает Рыжий, отводит взгляд. Думает, что все слишком как-то в говне. — Надо. Скажи, что необходима профилактика, подговори врача, чтоб ей то же самое говорил, бабки для этого у тебя есть. Иначе, — Принц замолкает на пару секунд, как будто думая, стоит ли это говорить, — иначе она вообще может больше тебя не увидеть. Рыжий снова поднимает на него глаза и по одному светлому блеску понимает, что происходит, понимает, что Принц это все говорит не просто так — что тот сам, вероятно, прошел через это. Потому что такая тоска в чужом взгляде не может врать. — И это, — снова говорит Принц, — делай все немедленно. Лучше, чтоб сегодня твоя мама дома не ночевала. Жопой своей не свети на улице. И ее не подставляй — навещай по необходимости, придумаешь отмазку. Помни: это все ради ее же блага. Рыжий сглатывает, чувствуя огромный путаный комок нитей в своем горле, которые расплести не получается никак — все переплетается вокруг органов, костей и мяса. Нити стягиваются с каждой секундой, лопаются сосуды, и единственное, что сдерживает напор, — кровоточащее сердце, которое все еще хочет быть живым.*
— Мам, я уже говорил. Это необходимо, ты же сама говорила с врачом. — Да я-то говорила. Но все равно. Внезапно так. Он выдыхает сквозь зубы, пытаясь сделать это настолько незаметно, насколько позволяют расшатанные нервы. Больничные коридоры пахнут спиртом и бинтами, таблетками и бахилами, и он этот запах ненавидит так же, как и она. Невыносимо больно платить врачу за то, чтобы он все-таки соврал маме по поводу необходимой профилактики. Нет, конечно, профилактика лишней не будет, он уже несколько раз рекомендовал ее, но нужно убедить его сделать ее срочной. Мол, действие таблеток требует на этом периоде стационарного отслеживания, Юи. Невыносимо ей об этом сообщать, когда она приезжает домой в потрясающем настроении. Видеть ее треск в глазах, видеть, как улыбка на ее губах превращается в сухое сглатывание. Как она не понимает, почему все так срочно, пока собирает вещи. Невыносимо сейчас, когда они уже подходят к ее палате. Невыносимо невыносимо невыносимо. Невыносимо. Н е в ы н о с и м о. Рыжий думает, что справится, что все получится, ровно до этого момента, пока она не начинает раскладывать свои вещи на прикроватную тумбочку. Йогурты, таблетки, зубная щетка и паста, таблетки, фрукты. Сумочка. С таблетками. Он дожидается, пока она полностью все разберет, сидит с ней еще минут пять и собирается уходить. — Ладно, мам. Мне пора, надо на работу заехать, — он врет. — Справишься тут? — Конечно, милый, — она натянуто улыбается. Он не может смотреть на эту улыбку, потому что знает, насколько она ненавидит больницы, их запах, их атмосферу, врачей, стены — как будто ты совсем слаб, как будто ты не можешь больше справляться сам. От мысли о том, что это все его вина, и непонятно, что будет дальше, его тошнит. Он обнимает ее, чувствуя сухой поцелуй в шею, от которого разлагается кожа, кивает и разворачивается. Быстрее, быстрее, к двери, бежать, галопом, быстро, стирая ноги — б е ж а т ь. Подальше от вины. От самого себя. Совести. Сердца. Бежать. — Милый? — окликает она его, когда он почти открывает дверь. — Да? — он оборачивается. Лучше бы он этого не делал, потому что прекрасно знает этот взгляд. — Ты же ни во что не вляпался? — спрашивает она, и он чувствует это: стекло, вонзившееся в глотку, рука, перерезающая горло, разбитые дыхательные трубки, так тяжело и невыносимо вдохнуть. — Нет, конечно, — он врет, врет, врет, слишком много и слишком болезненно врет. — Ты чего? — Ну просто… не знаю, все, все хорошо, — она натянуто улыбается, и Рыжий почти отводит глаза, просто чтоб этого не видеть. — Эй, — окликает он, но подойти не решается, — ты же должна мне, ну… доверять. Он почти готов себя ударить за эти слова. За наглую ложь и все то дерьмо, во что превращает их жизни. — Я тебе доверяю, милый, — она вскидывает брови, впервые улыбается по-настоящему, и от этого почему-то становится так невыносимо, что еще пара секунд — и сорвет к чертям. — Из всего этого мира ты единственный, кто мне никогда не разобьет сердце, ты же знаешь. Он чувствует, как начинает дрожать на уровне кадыка. Как начинает щипать глаза. Как тошнит, как его невыносимо тошнит. До боли, до скрежета, хруста и ломки. Рыжий кивает: — Пока, мам. Приеду завтра. Он не дожидается, пока она кивнет, потому что чувствует, что не сможет. Добегает до туалета, рвано закрывает за собой дверь, падает на колени и блюет в унитаз. Желудочным соком, виной, болью, выблевывая из себя эту тварь, которая постоянно врет и делает что-то не так. Все не так. Вся жизнь — не так. Не то. Не он. Когда блевать оказывается нечем, он приваливается спиной к стене, упираясь затылком, упираясь руками в пол, сжимая зубы, сжимая ребра, чувствуя, как его трясет — от тока, от безысходности, от развалившегося на девять частей мнимого ощущения того, что все наконец-то налаживается. В какой-то момент он рычит сквозь зубы, чувствуя, какое мокрое, какое соленое у него лицо, надеясь на то, что это блевота, его желудочный сок, а не последствия того, что его мама, его собственная мать лежит в больнице просто для того, чтобы, наверное, выжить. Потому, что она так отчаянно в него верит, когда верить больше просто не в кого — когда даже этот придурочный, бесполезный бог считает их семью безнадежной. Рыжий выдыхает и мокро, солено, жадно дышит вонючим больничным воздухом. Этот момент слабости, животной потерянности — то, что он навсегда оставит здесь, в больничном туалете, в привкусе железа на языке. И выхода у него нет. Абсолютно никакого. Он достает телефон, изо всех сил пытаясь унять тремор в пальцах. Выдыхает, осознавая, что нет, эта слабость далеко не последняя. Но выхода нет, а на подкорке жженной резиной догорает натянутая улыбка матери и тоска в светлых глазах Принца. Рыжий пишет сообщение, поднимается с пола, умывается, не глядя на себя в зеркало. Когда приходит ответное сообщение, он уже выходит из туалета, надеясь, что за закрытой дверью не успела образоваться очередь. Очереди нет, кроме той, что он самолично выпускает себе в голову тогда, когда возвращается к Ли, чтобы снова отравиться золотом. Вы: «мне нужна твоя помощь» Мудак: «Все, что пожелаешь, малыш»