*
У Рыжего тяжелый взгляд — испуганный, уставший, мокрый, на него сложно смотреть, потому что Тянь прекрасно знает, из-за чего это. На секунду ему критически хочется вернуть все на круги своя: когда он не понимал Рыжего, когда совершенно не знал, почему тот такой, какой есть, но не сейчас. Не это. Его от этого тошнит и мутит. — Ты в порядке? — спрашивает у него Тянь, изо всех сил говоря спасибо всем тем, кто научил его врать. Первоклассно, без запинок и с максимально искренним выражением лица. Они сидят у него в квартире, и у Тяня сердце буквально сжимается от каждой секунды. Боится, что в любую последующую минуту может открыться входная дверь — у Чэна есть ключи, которые откроют все в этом мире. — Я… да… — сдавленно отвечает ему Рыжий, отводя взгляд, и у Тяня отвратительно тянет там, где должно быть сердце. Где, может быть, оно все еще есть. — Рыжик, не ври мне. Рыжий смотрит на него тягучим долгим взглядом, и Тянь понимает: его убивает это. Вся эта ситуация — она убивает Рыжего, потому что это не про него: все эти долгие взгляды, вся эта нескрываемая подыхающая тварь в глазах. Не про того Рыжего, которого Тянь до боли привыкает видеть рядом. — Нихрена не в порядке, — машет головой Рыжий. — Просто… я знаю, что хуйню скажу, но ты можешь не спрашивать, что произошло? И все еще закрытый, застегнутый в себя, заколоченный на сотни досок, стоит которые тронуть — и все пальцы в занозах. — Ладно, — кивает Тянь, контролируя себя, чтобы не покраснели от стыда уши. — Короче, у меня есть некоторые проблемы, — Рыжий чеканит слова, и сразу видно, как ему не хочется этого всего говорить, но насколько у него нет выбора. — Мне нужно… короче, можно у тебя пожить некоторое время? Тянь ждет, пока он закончит, хотя и так знает, что тот хочет сказать. У их плана был один снаряд, который мог не выстрелить: Рыжий мог просто найти кого-нибудь другого, а не Тяня. Пожить у каких-то знакомых, где его точно не найдут, но он выбирает именно его, и Тяню от этого пиздец как больно. Просто невыносимо. — Мне нельзя находиться дома, — наконец-то заканчивает Рыжий и отводит взгляд куда-то слишком далеко. — Насколько нельзя? — клонит голову Тянь, наперед зная ход их диалога. Рыжий молчит секунд пять, сглатывает и отвечает после того, как на секунду прикрывает глаза: — Вообще. — Я… я не буду спрашивать, что случилось, я пообещал, но один момент: ты уверен, что конкретно у меня дома будет безопасно? Рыжий жмурит брови, смотрит на него вопросительно, а Тяню этот взгляд выдерживать — как будто на одном пальце скалу пытаться поднять. — В общем, на один вопрос ответь, ок? — продолжает Тянь. — Дело в том, что тебе нужно укрыться от каких-то людей? Он чувствует, как Рыжий на несколько секунд задерживает дыхание. У самого сердце замирает: неужели он что-то заподозрил? Но потом Рыжий просто коротко кивает и снова отводит взгляд. — Тогда стоит укрыться там, где они тебя точно не найдут. Потому что — знаю, тебе это не особо хочется слышать, бла-бла-бла, но. Ты часто появлялся в моей квартире за последнее время. Это небезопасное место. — Блять, — выдыхает Рыжий и потирает переносицу, сжимает пальцы на ней, коротко качает головой. — Да. Блять. — Эй, — Тянь машинально тянет руку к его плечу, но останавливается прежде, чем коснуться. — Я помогу. У меня есть знакомые, которые сейчас могут дать пожить. — Нет, — отрезает Рыжий. — Я найду другое место. — Нихрена ты не найдешь, — он ловит взгляд Рыжего и впитывает его своей же темной сетчаткой. — Если ты уж не говоришь мне, что происходит, то хотя бы просто дай мне помочь, тем более — ты серьезно? Сейчас не время быть героем, просто прими гребаную помощь. Рыжий молчит — то отводит глаза, то возвращает их обратно в зрительный контакт, и Тянь видит, насколько сильно эта удавка сжимается на его шее. Он помнит этот взгляд — взгляд Принца, до которого доходит, что не удастся просто так слинять. Взгляд, который сломается через три шага и никогда не вернется в обратное русло. — Я… — снова начинает Тянь. — Я не стану допытывать тебя, что происходит. Но просто так это не оставлю. Так что лучше просто заткнись и доверься мне. Много прошу? Он смотрит Рыжему в глаза одним из своих самых хладнокровных взглядов, который беззвучно кричит: я все исправлю я все исправлю я все исправлю. Знает, что Рыжий этот крик не прочтет и не поймет, но так становится немного легче. — Много я прошу? — повторяет Тянь, чувствуя, как это стало с недавних пор больно: давить. Тем более на Рыжего, но сейчас у него нет выбора — ему нужно хоть об стенку разъебаться, но сделать так, чтобы Рыжий ему доверился. — Нет, — серо отвечает тот. — Ладно. — Слава богам, оно не стало выпендриваться! — шутит Тянь, тянет вверх один уголок губы, зная, что это неуместно, но это именно тот образец, который Рыжий привык на его месте видеть. — Тогда подожди. Я договорюсь, и мы поедем туда. Ок? — Да, — отвечает Рыжий и, когда Тянь встает с телефоном с дивана, готовый делать вид, что списывается со своим знакомым, добавляет: — Это… — Да? — Тянь оборачивается обратно на него, чувствуя, как тремор слегка бьет по пальцам, держащим телефон. — Спасибо. Тянь думает: пиздец. Он готов прям здесь ебнуться на коленки и начать прижимать ушки просто от этого «спасибо», готов расстелиться на ковре и буквально завилять хвостом. Его прибивает, уже прибило. К стене, к полу, к рыжему, к Рыжему. Убивает, жрет. И эта вся срань, в которую их обоих занесло, убивает его еще больше. Высасывает изнутри, потому что за всей этой гранью пиздеца и страха он чувствует, что наконец-то сближается. Что становится хоть на пару миллиметров, но ближе, и стыдно признаваться, как это чувство может сделать из закаленного взрослого мужика сраную десятилетнюю девочку. Тянь отбрасывает эти мысли в сторону. Пока у него есть шанс почти быть рядом, он будет ночами не спать — охранять и лаять. — Не за что, Рыжик.*
Квартира, в которую его приводит Тянь, выглядит просто отвратительно — почти пустая, с облезлыми стенами, с запахом плесени, почти как в какой-то постапокалипсис. Не то чтобы Рыжему сейчас есть на что жаловаться или чем выебываться, у него просто в голове не вяжется образ Тяня и вид этой хаты. — Твой знакомый че, король крыс? — спрашивает Рыжий, оглядывая всю эту грязь на стенах, и Тянь за его спиной усмехается: — Типа того. Он не самый хороший человек, но за ним должок. Собственно, мы в этом должке сейчас и находимся. Вид этой максимально всратой квартиры, которая еще и находится в самых ебенях города, перебивает бесконечный поток мыслей в голове Рыжего, и ему как будто бы хоть ненадолго становится лучше и легче дышать. Несмотря на плесень, поганство и сырость. Они убираются почти полдня: подметают, моют полы, разгребают слетевшую со стен штукатурку. Не то чтобы обживаются — просто придется же им тут жить непонятно сколько времени. Точнее, ему придется жить: Рыжий почти уверен, что Тянь уйдет обратно к себе. И он даже на это надеется, потому что ему самому и так пиздец неловко из-за того, что приходится впрягать его в свои проблемы. Искать квартиру, помогать тут убраться. Не расспрашивая, что у него там за дерьмо происходит, какого черта творится, почему он даже не рассказывает. Это не то чтобы похоже на Тяня, сперва думает Рыжий, а потом понимает: нет, это именно то, что он есть. Не заебывать, когда реально не надо. Просто молча помочь. Как будто ему самому это важно, как будто Рыжий — не пустая вмятина на стенке с облетевшей штукатуркой. Вечером они оба просто падают на старый дряблый диван, ставя на пол лампу, которая разбивает комнату широким шаром света на полу. Рыжий краем глаза замечает, как тяжело падают тени на лицо Тяня — как они половинят его глаза и делают глазницы впалыми и черными. — Ты же понимаешь, что не сможешь сейчас работать? — говорит Тянь, открывая бутылку пива, и Рыжий даже не сразу понимает, где он ее взял. Вспоминает: они зашли в магазин, прежде чем вообще прийти сюда. — Ага. Я взял больничный на неделю. Мне пизды дадут, конечно, но… понимаешь. — Понимаю. Тянь протягивает ему вторую открытую бутылку. Пиво ледяное, только из холодильника, и на секунду становится очень больно в зубах. Но Рыжий пьет без остановки секунд десять подряд — может, так легче станет. — Как там Юи? — спрашивает Тянь, и у Рыжего внутри колотит. Бьется током. Как будто его сердце — долбаный комок проводов. Мама в больнице. И это все, что он может сейчас сказать, о чем вообще может подумать. — Она в больнице, — спокойно отвечает он, потому что наконец-то доходит: они здесь вдвоем. И Тянь — сейчас единственный, кто у него… остался? есть? рядом? Имеет право знать. Наверное, пора попытаться сделать то, чего он не делал уже много лет, — открыться. Приоткрыться. Хоть что-то. Что-нибудь. — В больнице? — голос у Тяня сипнет на секунду. Рыжий замечает. — Да. — Это как-то связано с… — Нет, — машет головой Рыжий. — Она болеет. Ну — в принципе. И ей нужно постоянное лечение. Сейчас она на профилактике. Рыжий сжимает и разжимает кисти рук — потому что пальцы дрожат. Вслушивается в мерное гудение лампы и в холод рядом с собой, а потом понимает, что не слышит Тяня. Не слышит даже дыхания. Он переводит на него взгляд, и Тянь сидит рядом абсолютно застывший, глядя стеклянным взглядом на лампу, впитывая в себя ее свет, преобразуя его в черную материю, в черную дыру. Сидит и не двигается — просто смотрит, и Рыжий хмурит брови, потому что совершенно не понимает, что с ним такое. — Ты чего? — спрашивает он, и Тянь в ответ сухо сглатывает. — Вот зачем тебе столько денег. У Рыжего хлопает в голове — щелчком, скрипом и хрустом. Он непонимающе смотрит на Тяня: — В смысле столько? — Ну, — косит на него глаза Тянь, — я плачу тебе куда больше, чем вообще платят за такую работу, а ты при этом все равно работаешь в кафе. Я никогда не понимал зачем. — А, — у Рыжего отпускает в груди, а спустя секунду кажется, что в его черепной коробке развивается самая настоящая паранойя и он уже не может воспринимать слова без пантеровского подтекста. — Боже. Черт. Мне жаль, правда. — Что жаль? — хмурится Рыжий, а Тянь все так же смотрит на лампу черными, как ад, глазами. — Юи. Мне жаль, что это все с вами происходит. Никто из вас этого не заслуживает. — Ты-то почем знаешь, что мы заслуживаем, — фыркает Рыжий, отводя взгляд, пытаясь унять снова разваливающееся на части сердце. От серьезности в голосе Тяня и от слов, которые он столько лет сам себе повторяет. — Вижу, — Тянь переводит на него глаза, и Рыжий ловит этот взгляд периферией зрения. — Не то чтобы я супер знаком с Юи, но она явно самая чудесная женщина, которую я встречал в своей жизни. Помни я свою маму, я бы хотел, чтобы она была хоть немного на нее похожа. Тянь усмехается — невесело и горько, и Рыжий чувствует в этой усмешке рикошет в свою собственную голову. Он знает, насколько Юи чудесная, насколько она не заслуживает того, что с ней происходит, причем всего из этого: от мужа в тюрьме и болезни до агрессии в глазах собственного сына. — Может, она была бы, — тихо говорит Рыжий и все так же лишь периферией видит, как долго и вязко смотрит на него Тянь. — Если я сейчас попытаюсь тебя обнять, что будет? — Уебу, — жмет плечами Рыжий, а сам понимает: ничего. Ничего не будет. Впервые за всю их максимально странную историю — ничего; только здесь и только сейчас, в этой стремной квартире с плесенью у границ потолка. — Ладно, — выдыхает Тянь, и Рыжий коротко поджимает губы. — Я все равно тебя не боюсь. Рыжий не успевает дернуться, когда Тянь разворачивает его лицом к себе, цепляясь пальцами за футболку на спине, обнимает голодно, холодно, горячо — крепко, и Рыжий щекой чувствует черные мягкие волосы, когда Тянь кладет голову ему на плечо. И горячее дыхание на своей шее, частое, сорванное, и руки, которые слишком крепко его прижимают. Рыжий думает: пиздец, как сердце колотится. Понимает, что бесполезно пытаться хоть что-то сделать — оно так сильно выдалбливает у него в груди, что Тянь в любом случае услышит. А потом своим же плечом чувствует, как быстро бьется сердце Тяня. Там, где рука Рыжего соприкасается с его грудью — где-то там, где-то далеко. Рыжий не отвечает на объятие — просто не может поднять даже руки, они совершенно его не слушаются. Больше всех из этого бунта его не слушается сердце, которое просто колотится внутри. Так сильно, словно хочет выбежать, слинять и оставить своего хозяина умирать здесь, среди обшарпанных стен и с тусклым светом лампы. И Рыжему кажется, что если этот вариант окажется тем самым вариантом его смерти, то в принципе, не так уж это и плохо.*
Вряд ли все это собачье дерьмо хоть чего-то стоит. По крайней мере, он лично в этом очень сомневается. Его собственные липкие глаза и длинный язык, впутавшие Рыжего в этот весь цикличный ад, зная, прекрасно зная, что тот не создан для этого, не из той стали выкован, что Рыжего, в отличие от него самого, никто не учил, как правильно себя вести в этом мире. И Тянь — этот наглый, наглухо отбитый кусок говна, который слишком любит риск, живет им, жрет его, дышит им, смотрит на него в зеркало. Которого совсем не заботило, что с этим Рыжим в случае чего может стать. Который никогда с такими, как Рыжий, не сталкивался. И посередине этих двух полюсов сам Рыжий — та самая псина из детства, облезлая дворняга, способная лишь скалить зубы, жевать грязь и вечно пытаться броситься зубами в шею. — Н-да, — выдыхает Ли, понимая, в какую воронку их заносит. Уже занесло. Это не одностороннее поле. И хотя убеждать самого себя в том, что, не будь эта ситуация угрозой для него самого, ему было бы насрать на судьбу Рыжего, все равно не получается, пиздец грозит им всем. Нет в жизни Чэна ничего, к чему он относится так строго и ревностно, как к своему идиотскому братику. Проблема в том, что охранять он его от собственно выдуманных угроз научился, а воспитать заранее, чтобы тот не впутывался в дерьмо, — видимо, времени не хватило. А дерьмо, в которое Тянь впутывается, отвратительно рыжее, злющее и своевольное. И никого в своей жизни не боится. Они, думает Ли, отвратительно похожи. Все втроем. Рыжий с ним самим потому, что жили на улице и глотали одну и ту же кровь каждый гребаный день. Тянь — потому что лучше них знает, как самого себя воспитывать и каково это: видеть свой самый страшный кошмар каждый день. Называть его семьей. Зеркалом. Братом, отцом, собой. Ли не может предугадать, что именно случится, что именно уже происходит, но почему-то уверен: Рыжего убьют. Тем или иным способом — чтобы не было возможности рецидива. Тянь вряд ли предполагает настолько радикальный вариант, но Ли чувствует. Его самого, скорее всего, заново научат дисциплине, и на этот раз Чэн не вручит это дело своему младшему братику, нет — возьмется за все своими руками. Потому что рыба гниет с головы, а голова, которая находит всех проституток, — именно Шэ Ли. А что с Тянем — он не знает, что будет с ним. Но наверняка не утирание соплей салфеточкой и не конфетка, чтоб дитятко не плакало. Ли зажимает сигарету между зубов — десятую за последний час. Уже тошнит, но нервы тянет сильнее. Легче проблеваться, чем слететь с катушек. Он не знает, куда Тянь спрятался с Рыжим и что он ему наплел, но определенно точно осознает: рано или поздно Чэн их найдет. Он всегда находит. А его самого искать и не надо — он здесь, в «Пантере», на кожаных креслах, слушает, как стремительно приближается звук шагов по неоновому коридору. Прямо сюда. Ли выдыхает, змеино, горько, зная, что сейчас будет. Зная, что первая линия огня падет именно на него. — Ли, — доносится сзади, и его коротко колет в голову от своего собственного имени. — Чэн, — кивает он, поворачиваясь на кресле, натягивая на морду свою привычную маску, зная, что это выглядит жалко, потому что Чэн и так все знает. — Би. Он ненавидит этого белобрысого громилу. За тигриный злющий взгляд, за ствол в руках, за то, что такой твари вряд ли что-то можно было противопоставить. Больше он ненавидит только самого Чэна — просто потому, что его нельзя не ненавидеть. — Где Рыжий? — в лоб спрашивает Чэн, все такой же высоченный, в дорогом костюмчике, как две капли воды похожий на Тяня. Если бы ангел и демон, сидящие на плечах, были правдой, то братьев можно было бы легко разделить на эти должности, пусть Тянь на ангела был похож и с натяжкой. — Опять ты о своем Рыжем, — фыркает Ли. — Не знаю я, где он. Он мне не друг, я за ним не сл… Через секунду — рукоятью ствола по морде, так, чтобы впечататься в кресло, так, чтобы Би мог продемонстрировать, как нужно правильно прикладывать по ебалу, как в каком-то мастер-классе. Ли кашляет, сплевывает на пол кровь, брызнувшую то ли из разбитого носа, то ли из раздолбанной губы — в таких случаях нельзя понять. — Где Рыжий? — еще раз спрашивает Чэн, и от его голоса даже неоновый свет за дверью начинает превращаться в адское пекло. Ли поднимает на него взгляд исподлобья, чувствуя, как становится невероятно смешно от этой ситуации: они все спасают Рыжика, который даже не понимает, что происходит. Комичность ситуации пизже любой классической комедии. — Ты мог на него жучок, что ли, повесить, раз так неймется его находить постоянно. И еще — его стягивают с кресла, ставят на колени, чужим же коленом об лицо, и Ли просто надеется, что они ему сейчас нос в череп не вгонят. Не хотелось бы умирать в «Пантере», уже лучше сдохнуть во время одной из уличных драк. Куда больше героизма. — Интересно, — Чэн садится перед ним на одно колено, берет за волосы и поднимает его голову. — Ты в любой момент можешь сдохнуть и все равно продолжаешь защищать шлюху. Он что, действительно так хорошо отсасывает? Ли смотрит прямо ему в глаза, и в них настолько темно, что кажется, будто даже нет цвета — просто пустота. Абсолютная. Он пускает ручеек крови течь по подбородку, думая, что мгновенно умереть, плюнув кровью Чэну в лицо, было бы уже веселее. — Я не пробовал, — отвечает с косой ухмылкой, — не удалось уговорить. Брезгует, наверное. Чэн не хмыкает в ответ — ему вообще не особо смешно, судя по взгляду. Ли следит взглядом за тем, как он достает из кармана костюма черную кожаную перчатку, надевает ее на правую руку, смотрит пару секунд прямо в глаза — а в следующий момент бьет его по лицу. Хлестко, больно. Унизительно. А раз унизительно — значит куда больнее, чем любой удар от Би. Получить пощечину ладонью, закованной в кожаную перчатку, чтобы на коже не осталось поганой крови, — отвратительно, и в глазах Ли плавится так сильно, что под сетчаткой начинает жечь. — Ты делаешь хуже всем: и ему, и себе, — металлически говорит Чэн. — Я его все равно найду, но каждая минута поиска отбирает у него шанс. Так что лучше просто скажи, где он. Ли смотрит в его глаза, как будто желая, чтобы его собственное золото в них отразилось. Но в пустоте не отражается ничего, и он просто фыркает, ухмыляется, не отводя глаз, зная, что крысы умирают гордыми, голодными, умирают последними, тонут вместе с кораблем. Потому что крысы — живые. А черная гладь глянца — нет. — Ну, ты же знаешь, — он строит театральную морду «ах как жаль», — у рыжих нет души, так что я не смог отследить его по своим святым радарам. Я не знаю, где он. Чэн не издает ни звука, лишь смотрит в его глаза еще пару секунд и поднимается на ноги. Ли роняет голову, сгибается пополам — лицо отвратительно болит, кровь липнет к деснам и небу, привкус железа растворяется в слюне. Чэн хрустит пальцами, снимает перчатку и бросает ее к ногам Ли. Поворачивается к Би и, прежде чем выйти из комнаты, говорит: — Не добивай. Ли выдыхает, сплевывает кровь на перчатку и смеется под звук удаляющихся шагов от того, как весело оборачивается эта детская шутка про рыжую проститутку. И смеется он ровно до того момента, пока следующий удар не прилетает в солнечное сплетение.