Султан моей души

Вот только преданный Газанфер-ага не отказался от безумной затеи отомстить юному Султану за его холодность в отношении Баш Хасеки и решил проучить его, о чём и решил поделиться с Джанфеде калфой, встретившись с ней в одном из коридорных поворотов, но для начала, убедился в том, что их никто не подслушивает, да и вообще никого нет поблизости. --Этого больше нельзя терпеть. Джанфеде! Пора проучить Повелителя и напомнить ему о существовании нашей госпожи, а то он совсем охладел к ней из-за этой русской ведьмы Санавбер.—с нескрываемым возмущением поделился с калфой молодой евнух, что напоминало собой душевное излияние. Джанфеде калфа так это и восприняла, из-за чего понимающе вздохнула и не в силах скрывать, одолевшего её душу, дурного предчувствия, спросила: --И что ты собираешься сделать с нашим Повелителем, Газанфер? Тот хищно сверкнул карими глазами на неё и, коварно улыбнувшись, чуть слышно поделился, даже не догадываясь о том, что, в эту самую минуту, по коридору прогуливается хранитель главных покоев, погружённый в глубокую задумчивость: --Мои люди заманят его вместе с Санавбер Хатун в прачечную, где хорошенько припугнут, слегка побив, а может и не только… От услышанного плана возмездия, Джанфеде едва ни лишилась речи от, переполняющего её всю, ужаса, чем и воспользовался, бесшумно подойдя к ним, Мустафа-ага, ничего и не услышавший, но, спугнувший заговорщиков и приказавший им, немедленно разойтись по своим делам в гареме, что те и сделали, почтительно откланявшись. Так незаметно наступил вечер, и над Османским государством сгустились сумерки, не говоря уже о том, что постепенно стало совсем темно, а в великолепном султанском дворце продолжала кипеть жизнь. Его обитатели завершали все свои дневные дела и готовились ужинать. Вот только молодая султанская чета была не из их числа. Они пришли в прачечную, якобы по просьбе Зульфие Султан, которой, вдруг, ни с того ни с сего, понадобилось с ними душевно поговорить, что уже паре казалось странным, ведь дражайшая кузина могла свободно с ними поговорить и в главных покоях, но понимая, что мучить себя догадками, нет смысла, возлюбленные задумчиво переглянулись между собой и, придя к общему мнению, уже собрались войти во внутрь, как, в эту самую минуту их окликнула, вовремя появившаяся в, тускло освещаемом, мраморном коридоре, Джанфеде калфа. --Повелитель! Госпожа! Не входите туда! Это ловушка!—предостерегающе произнесла она, стремительно подойдя к ним и почтительно поклонившись, что вызвало у возлюбленных крайнее недоумение, с которым они переглянулись между собой. --О чём это ты говоришь, калфа?—ничего не понимая спросил у Джанфеде Селим, пристально смотря на неё. Конечно, поверить в, услышанное, очень сложно и, практически невозможно. Калфа знала это, в связи с чем, тяжело вздохнула и, ничего от них не скрывая, призналась: --Просто, кое-кому из гарема совсем не понравилось то, как Вы последнее время относитесь к нашей многоуважаемой Баш Хасеки, поэтому и захотел Вас проучить. Воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого юная Хасеки, крепче сжала руку возлюбленного в своей руке, от чего они потрясённо переглянулись между собой, хотя, в душе, Селим догадался о том, что западню ему подстроил, тайно влюблённый в Нурбану, Газанфер-ага, из-за чего он с горькой иронией звонко рассмеялся, решив с евнухом вразумительно поговорить по возвращении с пятничного намаза в главной мечети Стамбула, а, пока, же, вместе с женой вернулся в главные покои, где между ними состоялся жаркий хальвет. Вот только с пятничного намаза парочка так и не вернулась, что сильно встревожило всех обитателей Топкапы. В связи с чем и, понимая, что дело здесь не чисто, полная праведным гневом, Зульфие Султан пришла в покои к невестке, которая уже, тоже не находила себе места от невыносимого беспокойства за Повелителя и разбиралась со своими слугами, пребывая в самой настоящей ярости. --Что за бездари с идиотами меня окружают!—бушевала она, крича на них.—Я, же, ясно дала вам обоим понять о том, что мои дела с Повелителем и его фавориткой касаются только меня! Она ещё не знала о том, что весь их резкий разговор внимательно слушает, стоявшая немного в тени, Зульфие Султан. --Простите, Султанша, но моей вины тут нет. Это всё Газанфер-ага!—оправдывалась старшая калфа, от чего старший евнух сверкнул на неё гневным взглядом, что пересилило чашу терпения в душе Зульфие Султан. Она не могла больше молчать и, глубоко потрясённая, вышла из тени, дав, растерявшемуся аге, яростную звонкую пощёчину с угрожающими словами, обращёнными ко всей сомнительной троице: --Если с моим дражайшим братом и его беременной Хасеки случится какое-нибудь несчастье, все вы, без исключения окажетесь на дне Босфора, зашитыми в мешки и с удавкой на шее! После чего, она, слегка придерживая юбку шикарного парчового бледного голубого платья, ушла из покоев Баш Хасеки, провожаемая шокированными взглядами, стоявшей в почтительном поклоне, троице. Окраина Стамбула. Глухой лес. Ночь. Что касается молодых венценосных супругов, они не могли понять одного, где находятся и почему связаны, да и какое сейчас время суток. Хотя нет. С временем суток, парочка разобралась—это ночь, либо вечер из-за того, что стояла непроглядная темнота. Завывала метель, не говоря уже о том, что где-то неподалёку протяжно выли волки. Значит, супруги находились в хижине, со всех сторон, окружённые густым лесом. Возлюбленные супруги сидели на сухой соломе, когда к ним пришли какие-то два простолюдина разбойничьего вида и, не обращая внимания на юношу с девушкой, поливали всё вокруг каким-то вязким и резко пахнущим веществом, от запаха которого Санавбер начало нещадно мутить, хотя она и всеми силами боролась с собой, при этом, будучи бледной и измождённой. Казалось ещё немного, и она лишится чувств. --Выпустите нас немедленно! Неужели вы не видите, что моей жене плохо!—тщетно пытался достучаться до мужчин юноша, но те бросили на них взгляд полного безразличия и, проверив прочность верёвок на руках пленников, завязали им рот платком, затем ушли, подперев дверь бревном, после чего зажгли факелы от. Горящего чуть в стороне, костра и бросили их в разбитое окно хижины, которая постепенно залилась ярким пламенем и запылала, а наёмники оказались оглушены душераздирающим криком, погибающих в огне, пленников. Топкапы. А в эту самую минуту, словно предчувствуя неладное, Нурбану Султан никак не могла уснуть, в связи с чем, открыла изумрудные глаза и просто лежала в постели, тупо смотря на высокий потолок, пока внезапно ни открылось окно и её ни обдало внезапным резким холодом, смешанным с завыванием метели, сквозь которую молодая красивая черноволосая Султанша услышала, донёсшийся до неё душераздирающий крик мужа. Возможно, это было всего лишь галлюцинацией. Только, не смотря, на это, ей всё равно стало как-то не по себе. Её даже пробил лёгкий озноб, не говоря уже о том, что учащённо забилось трепетное сердце в груди, а душу сдавило, не известно откуда взявшимся, чувством тревоги. Только, сюрпризы этой ночи не закончились, хотя и заставили Баш Хасеки, подняться с постели и, подойдя к окну, прочно закрыть его. Казалось бы, пора вернуться теплу, но почему она продолжает вся дрожать, словно осиновый лист на сильном ветру? --Нурбану!—услышала она тихий оклик возлюбленного, благодаря которому молодая женщина вздрогнула и боязливо повернулась на зов, еле сдерживая крик ужаса, сковавший её, подобно непосильно тяжёлым оковам по рукам и ногам, да и голос её куда-то пропал. Она лишь потрясённо смотрела в ту сторону, где находился возлюбленный. Только почему-то его стройная, подтянутая фигура выглядела какой-то необычайно бледной и прозрачной, словно это к ней пришёл не он. А его призрак, да и веяло от него холодом. --Селим, что с тобой!—наконец, обретя дар речи и собравшись с мыслями, изумлённо спросила у него Султанша, но фигура исчезла, растворившись в воздухе, от чего Нурбану стало ещё страшнее, в связи с чем, она не смогла больше бороться с собой и рухнула, словно подкошенная на пёстрый ковёр без чувств. Не известно, сколько прошло времени, но когда Нурбану, наконец, очнулась от забытья, уже рассвело и залилось яркими солнечными лучами, а она сама не могла понять одного, что с ней произошло и каким образом оказалась снова в своей постели, хотя для её волновало, на данный момент другое, о чём и поспешила спросить у, сидящих возле неё, Гюльфем Хатун с Зульфие Султан, выглядевших, сегодня, какими-то подозрительно любезными по отношению к ней, но и печальными, что скрыть было невозможно: --Что с Повелителем? Он жив? Куда он пропал? Только в ответ ей было мрачное молчание из-за того, что её заботливые собеседницы сами ничего не знали, но, понимая, что Нурбану от неведения уже близка к панике, Зульфие Султан печально вздохнула и доброжелательно ответила: -- Мустафа-ага вместе с отрядом дворцовой стражи ещё вечером отправился на поиски. Только, пока никаких известий во дворец не поступало. Мы все, как и ты, Нурбану… Султанша не договорила из-за того, что Баш Хасеки больше не могла себя сдерживать, и горько прорыдала: --Повелителя больше нет! Он погиб! Перед тем, как я упала в обморок, его дух приходил ко мне! Между тремя, выглядевшими чрезвычайно потерянными, молодыми женщинами воцарилось мрачное молчание, которое и решила внезапно прекратить, вовремя собравшаяся с мыслями, Зульфие Султан. Она тяжело вздохнула и отрезвляюще воскликнула: --Я категорически запрещаю вам всем считать моего горячо любимого брата с его Хасеки погибшими до тех пор, пока Мустафа-ага ни вернётся: либо с ними живыми. Либо с тем, что от них осталось! Ясно?! Нурбану вместе с Гюльфем. Хотя и скорбно всхлипнули, но возражать не стали. Они. Лишь, молча кивнули, что вызвало у белокурой династийной Султанши вздох огромного облегчения. --Так-то лучше!—одобрительно заключила она и снова доброжелательно заулыбалась. Тем временем в, залитом яркими солнечными лучами, мраморном дворцовом коридоре, погрузившимся в уныние, Джанфеде калфа вместе с Гюлем-агой сидели на ступеньке. Им ничего не хотелось делать, да и зачем? Апатия одолела их, виной которой оказалась невыносимая печаль, вызванная пониманием того, что, возможно, они уже никогда не увидят живыми, горячо ими любимую венценосную чету. --Вот вы где! Лучше бы делами гарема занимались вместо того, чтобы строить козни против меня!—недовольно проговорил, выйдя к ним из ташлыка, Газанфер-ага, за что и получил от коллег по дворцовой службе взгляд полного искреннего презрения. --Да, уйди, ты отсюда, изверг! Это ты виноват в том, что мы теперь ничего не знаем о судьбе нашего Повелителя!—отмахиваясь от него, гневно бросил коллеге Гюль-ага. Вот только он зря старался, воззвать к совести и раскаянию Газанфера. Он, продолжая чувствовать себя победителем, в связи с чем и вальяжно сложа руки на груди, отрезвляюще произнёс, ставя коллег на место: --Я всего лишь приложил усилия для того, чтобы завтра, утром на Престол Османов взошёл Шехзаде Мурад, а Баш Хасеки Нурбану Султан стала при нём регентом! Так, что хватит страдать! Лучше готовьте всех наложниц старше двенадцати лет к отправлению во Дворец Плача! За что получил убийственный взгляд от Гюля-аги с Джанфеде калфой, еле сдерживающих себя от непреодолимого желания, немедленно побить его за такие слова. Только Газанферу-аге было уже, абсолютно всё равно на подчинённых. Он гордился тем, что сделал для своей горячо любимой и её Шехзаде всё, чтобы они получили то, к чему стремились все эти долгие десять лет, то есть Османскую Империю и султанский гарем. Вот только евнух поторопился радоваться, ведь в, эту самую минуту к подножию мраморного крыльца великолепного дворца Топкапы подъехала золотая карета, окружённая со всех сторон вооружённой конной охраной, которую возглавлял Мустафа-ага, который лично спустил ступеньки, и, открыв дверцу, помог осторожно выйти из неё её венценосным пассажирам. А тем временем, последние слова Газанфера-аги, окончательно вывели Гюля-агу из себя, из-за чего он решительно встал со ступеньки и уже вознамерился вцепиться в наглеца, как, в эту самую минуту, глашатый громко прокричал: --Внимание! Султан Селим хан и Хасеки Санавбер Султан Хазретлири! Воцарилось длительное молчание. Гюль-ага вместе с Джанфеде калфой, в миг воспряли духом и воодушевились, что нельзя было сказать о Газанфере-аге. Он весь побледнел и впал в ступор, не говоря уже о том, что потупил взор, чувствуя то, как от, переполняющего его душу, невыносимого страха за свою жизнь, ведь Повелитель, непременно, спросит с него за покушение. Молодой ага, к душевному восторгу сослуживцев, не ошибся в догадках, ведь, в эту самую минуту, царственно подошедший к нему вместе с юной возлюбленной, Султан Селим угрожающе и, не говоря о том, что чуть слышно и елейно мягким голосом, произнёс, обращаясь к аге: --Не думай о том, что тебе так легко сойдёт с рук ночное происшествие, Газанфер! Теперь ты находишься под моим пристальным наблюдением. Вздумаешь и дальше плести против меня интриги, окажешься в на дне Босфора. От услышанных слов Властелина, евнух побледнел ещё больше и даже задрожал, что вызывало ядовитые усмешки у Гюля-аги с Джанфеде калфой, не говоря уже о добродушной улыбке, которой одарила своего верного слугу юная Султанша, продолжившая свой путь до главных покоев вместе с венценосным возлюбленным, с которым о чём-то тихо беседовала. --Ну, что?! Поцарствовал всеми агами, Иуда!—презрительно фыркнул, поддевая Газанфера, Гюль-ага, провожая правящую чету взглядом полного обожания. Тот молчал, затаив в душе кровную обиду, как на сослуживцев, так и на Повелителя с его избранницей, но, пока решил не торопиться с осуществлением мести. Пусть успокоятся и забудут о том, что они ночью едва не погибли по его организации, в связи с чем, тяжело вздохнул и вернулся к своим делам в гареме. Чуть позже, когда, узнавшая о благополучном возвращении мужа домой, Нурбану Султан, вся переполненная огромным искренним счастьем, подошла к главным покоям, у входа в которые её с почтительным поклоном встретил хранитель Мустафа-ага. --Простите, госпожа. Только Повелитель не сможет сейчас вас принять.—принеся ей свои искренние извинения, доброжелательно проговорил он, чем Баш Хасеки оказалась глубоко разочарованна, но сохраняя царственное достоинство, не говоря уже о том, что не в силах скрыть любопытства, спросила: --Повелитель хочет побыть один? Вот только, как бы молодая Баш Хасеки ни старалась бы выглядеть при разговоре с ним обаятельной и доброжелательной, её чары не подействовали на хранителя. Он, хотя и оставался непроницаемым, но всё-таки, ничего не скрывая, ответил: --Нет. Просто его сейчас нет внутри. Он ушёл в хамам. Немного смущённая ответом хранителя главных покоев, Нурбану всё поняла и решила пойти к Повелителю для того, чтобы подарить ему всю ту искреннюю любовь и нежность, на какие была только способна. В связи с чем, грациозно развернулась и пошла в хамам, где ей вход в него загородили стражники, объявившие о том, что она не может пройти во внутрь, так как Повелитель отдыхает, приказав никого к нему не впускать. Нурбану всё поняла и, отойдя немного в сторону, терпеливо дождалась момента, когда стражники перестанут обращать на неё внимания, и стремительно вбежала внутрь. Оказавшись в мраморном просторном помещении с многочисленными колоннами и арками, застланное густыми клубами пара и освещаемое лёгким медным мерцанием от, горящих в золотых канделябрах, свечей, Нурбану внимательно всматривалась в, окружающую её, обстановку, при этом, крайне осторожно ступая по тёплому, но очень скользкому полу, пока ни услышала беззаботный звонкий весёлый смех и шутливый разговор возлюбленной парочки, доносящийся откуда-то с другого конца зала. Баш Хасеки, снедаемая непреодолимым любопытством, узнать о том, кто, же, может быть этой таинственной влюблённой парочкой, пошла прямо на звук, из-за чего оказалась, крайне неприятно удивлена, ведь этими любовниками оказался Султан Селим со своей тринадцатилетней избранницей русинкой по имени Санавбер. Птенчики обменивались между собой добродушными легкомысленными шуточками и, вальяжно сидя в медной чаше ванной с приятной тёплой водой и лепестками алых и белых роз, с огромной нежностью обнимая и лаская друг друга, звонко смеялись в перерывах между жаркими поцелуями, что взыграло по ущемлённым самолюбию с гордостью Баш Хасеки, в связи с чем, она яростно и со всего размаха бросила серебряный кувшин с красным кипрским вином, который несла в рукемах для того, чтобы вместе с возлюбленным отметить его благополучное возвращение во дворец вместе с их перемирием, о мраморную стену со словами, полными огромного искреннего разочарования и невыносимой душевной боли: --Значит, вот оно, что, Селим! В то время, что я всю ночь не сомкнула глаз и находилась, как на иголках, думая о том, где ты и, что с тобой, ты выехал за город и развлекался на пикнике с этой русской девкой?! Чем и привлекла к себе внимание возлюбленной пары, заставив их, ошарашенно вздрогнуть от неожиданности и, нехотя отстранившись друг от друга, недовольно приняться смотреть на неё. --Нурбану!—собравшись с мыслями, яростно взревел юноша, смотря в след, уходящей Баш Хасеки, которая царственно развернулась и выбежала прочь из хамама, ничего не видя из-за, застлавшей красивые изумрудные глаза, пелены горьких слёз до тех пор, пока к нему снова ни прижалась его нежная роза без шипов возлюбленная отдушина Санавбер. Она с тихим вздохом заботливо обняла мужа за мужественные мускулистые плечи, покрывая его стройное тело жаркими поцелуями и неистовыми ласками, что помогло ему постепенно вновь расслабиться и забыться в их огромной любви. Позднее, когда, залитый яркими золотыми лучами, уходящего за линию горизонта, солнца, юный, одетый в красный парчовый кафтан, Султан, находясь в своих просторных покоях, диктовал писарю, принятое им ещё после одного из последних заседаний Дивана, решение, к нему мягко, не говоря уже о том, что величественно, вошла Баш Хасеки Нурбану Султан, облачённая в парчовое яркое сиреневое платье и, почтительно поклонившись сердечному избраннику, подала ему знак изумрудным взглядом о том, что хочет поговорить с ним наедине. Селим понял её и, отпустив писаря, внимательно проследил за тем, как тот ушёл и закрыл за собой дверь, сдержано вздохнул и спросил: --Что-то случилось, Нурбану? При этом в его мягком тихом голосе отчётливо ощущалось нескрываемые холодность с отчуждённостью, вызванные её недавней сценой ревности. Баш Хасеки поняла это и, тяжело вздохнув, раскаявшись произнесла: --Простите меня за несдержанность, мой Повелитель. Признаюсь, я была не права в том, что погорячилась в хамаме, сорвавшись на Вас с вашей фавориткой. Только и Вы меня поймите. Вчера я весь день, вечер и ночь не находила себе места от беспокойства, думая о том, куда Вы пропали и всё, ли у вас хорошо, не говоря уже о том кошмаре, приснившимся мне под утро, когда мне всё-таки удалось немного задремать, где вы пришли ко мне в виде призрака, что и поспособствовало тому, что у меня сдали нервы. Внимательно выслушав Баш Хасеки, юноша понимающе вздохнул и, полностью смягчившись, не говоря ни единого слова, стремительно подошёл к ней и заботливо обнял, что сопроводилось её измученным вздохом. --Твой сон оказался вещим, Нурбану. Мы с Санавбер, действительно, едва не погибли, благодаря коварству твоего преданного слуги Газанфера, который вместе со своими наёмниками собирался сжечь нас заживо, связав и закрыв в одной хижине на окраине Стамбула. Только у него ничего не вышло, так как Мустафа-ага вместе со своими воинами подоспел вовремя и спас нас.—ничего не скрывая, поделился с Баш Хасеки юный Султан, что привело её в неподдельный ужас, в связи с чем, она даже вся побледнела, не говоря уже о том, что в её красивых изумрудных глазах заблестели горькие слёзы, из-за чего Нурбану, больше не сдерживая бурных чувств со страстными порывами, с жаром принялась целовать и неистово ласкать мужа, безжалостно избавляя его и себя от, мешающей им, роскошной одежды, пока ни оказалась вместе с ним на, разбросанных по полу мягких подушках с разноцветными наволочками, выполненными из парчи, шёлка и бархата, постепенно наполняя великолепные главные покои громкими сладострастными стонами с признаниями в любви. А, в эту самую минуту, к дверям, ведущим в великолепные главные покои, подошла, одетая в атласное светлое сиреневой платье, обшитое блестящим бирюзовым кружевом и дополняемое газовыми рукавами, Санавбер Султан, проход которой, к её глубокому разочарованию, преградил, вышедший к ней на встречу, хранитель Мустафа-ага. Он почтительно ей поклонился. --Великодушно простите своего самого преданного раба за то, что не могу пропустить Вас во внутрь, Султанша. Только Повелитель не сможет Вас принять, так как он не один. С ним Нурбану Султан.—принеся свои искренние извинения и ничего от неё не скрывая, проговорил Хранитель главных покоев, мысленно отмечая то, на сколько хороша юная Хасеки, из-за чего в его воображении, мгновенно всплыли порочные картины того: « как она сидит перед ним, абсолютно нагая на парчовом покрывале широкого ложа и призывно улыбается ему. Наконец, он не выдерживает и, подойдя к ней, при этом полностью раздевшись на ходу, затем опрокидывает её на спину и, нависнув над ней, подобно скале, с жаром целует в сладкие, словно дикий мёд, алые губы и воссоединяется с ней в неистовом акте головокружительной страсти, заполняя просторную комнату громкими сладострастными стонами, плавно переходящими в крик.» --Они помирились?—с не скрываемой надеждой в приятном тихом мягком голосе спросила она его, как бы возвращая из мира порочных запретных грёз в суровую реальность, из-за чего он тихо вздохнул, всеми силами стараясь, скрыть от юной Султанши смущение, залившее, не кстати, его лицо, что ни укрылось от её внимания, в связи с чем, она даже скромно ему улыбнулась, мысленно прося о благоразумии. Он услышал её. --Будем надеяться на то, что между ними, вновь воцарится душевные мир и покой.—собравшись, наконец, с мыслями, понимающе заключил, отвечая на вопрос юной госпожи, Мустафа-ага, получив от неё одобрительную улыбку, которой девушка одарила молодого человека, после чего, грациозно развернулась и пошла в гарем, провожаемая его смущённым взглядом, укоряющим себя за то, что поддался порочным желаниям того, что невозможно никогда, в связи с чем парень тяжело вздохнул и вернулся к своим прямым обязанностям хранителя главных покоев. Вот только радости от близости с мужем, Нурбану не принесло, а всему виной было то, что в порыве страсти, он несколько раз назвал её именем Санавбер. Конечно, это взыграло по ущемлённому самолюбию Баш Хасеки, но устраивать грандиозный скандал не стала. Она поняла мужа и, разочаровано вздохнув, выбралась из постели, провожаемая его недоумевающим бирюзовым взглядом, подошла к зеркалу и задумчиво принялась себя рассматривать в отражении, пытаясь понять одно, что в ней не так, раз её горячо любимый муж предпочёл ей, великолепной и властолюбивой черноволосой красавице Нурбану, нежную и ангелоподобную заботливую девчонку Санавбер, в связи с чем, печально вздохнула. --Похоже, это конец нашим чувствам, Нурбану.—признавая очевидное, печально констатировал светловолосый юноша, ощущая себя, крайне скованно и виновато перед Баш Хасеки, но и одновременно облегчённо от понимания того, что теперь ему больше не придётся лгать и изворачиваться перед ней, из-за чего тяжело вздохнул и виновато продолжил.—Нурбану, поверь! В моих мыслях совсем нет желания, задеть твои чувства. Мне всего лишь хочется быть с тобой честным. А тем временем, за окном уже сгустились сумерки и стало совсем темно, хотя в роскошных главных покоях, по-прежнему горел огонь в мраморном камине, распространяя по ним приятное тепло и, плавно обволакивающий их, лёгкий мерцающий медный отсвет. Баш Хасеки печально вздохнула и, мысленно благодаря мужа за искреннюю откровенность, решила ему больше не докучать и уходя, заверила: --Не волнуйся, Селим. Больше между мной и Санавбер не будет никаких ссор. Я помирюсь с ней. Когда за ней закрылась тяжёлая дубовая дверь, потрясённый до глубины души, юноша остался совершенно один, лежать в постели, погружённый в мрачные мысли. Вот только Нурбану не захотела выполнять, данное мужу, обещание и явилась к юной сопернице в тот самый момент, когда она уже крепко спала, свернувшись в клубок, словно кошка, но оказалась разбужена тем, что кто-то подставил к её горлу острый нож, от прикосновения холодного лезвия к которому, юная девушка вздрогнула и мгновенно открыла, полные ужаса, бирюзовые глаза, напоминающие, в данный момент, оттенок штормового моря, пока ни услышала тихий задумчивый голос Баш Хасеки, обращённый к ней: --Не дрожи так, Хатун! Я не стану убивать тебя, хотя и надо бы. Мне, просто хочется понять то, чем ты, вдруг, стала так дорога нашему Повелителю, раз, кроме тебя он никого не замечает из гарема, а, если уж, кого и пригласит к себе в покои, то в порыве страсти выкрикивает твоё имя. Не смеющая, вырваться из, крепко удерживающих её, рук Газанфера-аги, Санавбер судорожно сглотнула и снова вздрогнула, когда Баш Хасеки царственно подошла к ней и, осторожно дотронувшись до, аккуратно очерченного подбородка, вдумчиво всмотрелась в бирюзовую бездну, полных невыносимого отчаяния с безудержным страхом, глаз и, как бы, играя с ней, подобно кошке с мышкой, ласково погладила по бархатистым, влажным от предательских слёз, щекам, слизнула их проворным языком, уверенно прогулявшимся ещё по, манящим алым губам, по своей нежности, напоминающим, лепестки роз и, скользнув им в глубь рта, перепуганной юницы, переплелась с её языком в безудержном танце, от чего у той голова пошла кругом и учащённо забилось в груди трепетное сердце от, переполнявшего её всю, отвращения, отпустив, промурлыкала: --В том, что ты, действительно очень нежная и сладкая, я полностью согласна с Селимом, но вот… Дальнейшие её издевательские слова Санавбер не услышала. Она потеряла сознание от переизбытка бурных чувств с волнением, что послужило Баш Хасеки сигналом к дальнейшим действиям. В связи с чем, она мгновенно зашила соперницу в холщовый мешок и уже собралась было вынести её из покоев для того, чтобы, в дальнейшем вытащить из дворца и бросить в Босфор, как, в эту самую минуту в покои к юной возлюбленной пришёл Селим, почувствовавший, что в прощальных словах Нурбану одна лишь ложь и смертельная опасность для Санавбер, немедленно захотел предотвратить свершение коварного злодеяния. Для этого он и пришёл, да и как оказалось, не зря, даже вовремя. --Твоя злоба с ненавистью уже перешла все границы, Нурбану! Я так и знал, что ты сама никак не успокоишься, пока ни сживёшь несчастную девушку со света! Только я тебе этого не позволю!—грозно произнёс юный Султан и, не говоря больше ни единого слова, решительно оттолкнул ошалелого Газанфера в сторону и безжалостно разорвал верёвочный шов, яростно приказав, стоявшим в оцепенении, аге с Баш Хасеки.—Пошли вон отсюда, пока я вас сам в мешки ни упаковал и ни отправил на дно Босфора! Те мгновенно опомнились и стремительно ушли. Оставшись, наконец, наедине с возлюбленной, Селим вытащил её из мешка и, инстинктивно проверив пульс, к своей искренней радости, обнаружил его наличие, что вызвало в нём вздох огромного облегчения, но, понимая, что девушке будет намного удобнее в постели, крайне бережно взял на руки и, перенеся на кровать, осторожно уложил на мягкие перину с подушками, покрытыми шёлковыми простынёй, наволочкой и парчовым покрывалом, оставшись рядом, терпеливо ожидая момент, когда избранница очнётся. Он сидел на краю и с огромной нежностью поглаживал её по шелковистым золотисто-каштановым волосам, а его красивое лицо озарялось ласковой улыбкой до тех пор, пока до него ни донёсся измождённый тихий стон, постепенно приходящей в себя, юной девушки. --Селим!—медленно открывая бирюзовые глаза, выдохнула она, привлекая к себе его внимание. Он мгновенно вышел из своей мрачной задумчивости и, пылко целуя её в златокудрый лоб с тихим доброжелательным вздохом отозвался: --Я здесь, душа моя. Рядом с тобой. Не говоря больше ни единого слова, юноша плавно склонился к трепетным алым губам юной возлюбленной и, самозабвенно взяв их в сладостный плен своих мягких губ, неистово принялся целовать их, порхая по ним, словно невесомые бабочки по полевым цветкам, хорошо ощущая то, как девушка постепенно перестала дрожать и, полностью успокоившись, уверенно откликнулась на его заботливые ласки с поцелуями, забылась в их огромной, как бескрайний океан, головокружительной и чистой, словно утренняя роса, любви, накрывшей пару тёплой ласковой волной, в которой возлюбленные добровольно утонули. Шесть месяцев спустя. Дворец Топкапы. Вечер. За это время Санавбер с Нурбану выяснили все свои разногласия и, придя к общему мнению и согласию, наконец-то, помирились, что пришлось вполне по душе юному Султану Селиму. В его семье воцарился долгожданный мир и покой. Только он оказался не долгим из-за того, что на прошлой неделе, в провинции Кютахья вспыхнуло восстание под предвадительством лже-Баязеда. Султанская семья узнала об этом и не находила себе места от беспокойства за судьбу юного Султана, который готовился со дня на день отправится в военный поход на мятежников, что и спровоцировало преждевременные роды у юной Султанши. Они начались ещё с раннего утра. Юную Санавбер Султан начали мучить невыносимые боли в животе, из чего всем, как и самою юной девушке, стало понятно одно—сегодня, ближе к ночи в султанской семье появится новый член, а то и два из-за того, что живот, на удивление, был большой необычайно. Что, же, касается самой Санавбер, она лежала в постели главных покоев и, в окружении акушерки с помощницами, не говоря уже про Гюльфем Хатун, мучилась родовыми схватками, производя на свет своего шехзаде, а то и двух. Её громкие крики, эхом, отдавались в голове, находящегося на балконе, Властелина, в связи с чем, он не мог больше выносить их и. обхватив голову руками, опустился на парчовую тахту, отчаянно пытаясь, не думать о том, что сейчас происходит в его покоях и в постели, но громкие крики юной Султанши не давали ему никакого покоя, сводя его с ума и доводя до безумия от переживаний за возлюбленную. --Селим, успокойся и перестань нервничать! Санавбер—сильная девушка и прекрасно справится со всем!—вразумительно просила мужа Баш Хасеки, находящаяся возле него. Она стояла у мраморного ограждения, понимающе смотря на юношу. Вот только он продолжал переживать за избранницу, пока она внезапно ни перестала кричать. Воцарилась тишина, продлившаяся не долго, лишь до тех пор, пока, до находящихся на балконе Султана с Султаншей ни донёсся тройной детский писк, заставивший супругов, ошалело переглянуться между собой. В эту самую минуту к ним вышла, сияющая искренней радостью, одетая в светлое шёлковое платье, Гюльфем Хатун. Она почтительно поклонилась Повелителю и восторженно объявила: --Поздравляю вас, Повелитель! Санавбер Султан только что произвела на свет двух крепких здоровьем Шехзаде и Султаншу. Сама Госпожа чувствует себя хорошо, но, в данный момент отдыхает. Только Селим уже не слышал последних слов молодой женщины. Он мгновенно сорвался с места и, практически вбежал, в свои покои, где в постели по-прежнему лежала, уже переодетая во всё чистое, его прекрасная юная возлюбленная. Она дремала, измученная длительными родами, которые, на удивление, прошли легко, а ею и малышами занимались служанки и помощницы акушерки. Они обмывали малышей и пеленали их в одеяльца, заботливо укладывая в, уже принесённые агами, кроватки. --Селим, прошу тебя не езди в этот поход! У меня дурное предчувствие.—с нескрываемым душевным беспокойством просила у возлюбленного Санавбер после того, как он в присутствии Баш Хасеки и Гюльфем Хатун прочёл над тремя своими малышами молитву, дав им имена Мехмед, Джихангир и Гюльнар. Сейчас супружеская пара находилась в просторных главных покоях совершенно одни в лёгком медном мерцании от, горящих в золотых канделябрах, свечей. Юный Султан ничего не говорил возлюбленной. Он молчал и с огромной любовью смотрел на милую Санавбер, добровольно утопая в её ласковой бирюзе, а его лицо было озарено доброжелательной улыбкой. --Любимая моя, знала бы ты о том, как сильно я тебя люблю!—наконец, нарушив длительное молчание, трепетно выдохнул юноша. Вот только, почему-то юную девушку не покидало ощущение того, что её возлюбленный, словно прощается с ней навсегда, в связи с чем, она тяжело вздохнула и, прижавшись к его мужественной груди, в которой учащённо билось трепетное сердце, решительно произнесла, не терпя никаких возражений: --Я поеду вместе с тобой, Селим, но в форме новобранца янычара. Мне хорошо известно о том, что ты считаешь мой душевный порыв безумием. Только для меня так будет намного спокойнее, когда ты будешь находится у меня на глазах, чем мне сходить с ума от мрачных мыслей с догадками о том, жив ты или мёртв. Глубоко тронутый искренностью возлюбленной, юноша ничего не сказал ей, а лишь обречённо вздохнул и пылко поцеловал девушку в сладкие, как ягоды спелой клубники, губы, мысленно признаваясь себе в том, что даже, если бы и хотел, то не смог бы отказать ей в её настоятельной просьбе, поехать с ним в опасную военную компанию по подавлению восставших горожан Кютахьи. Так они проговорили до самого позднего вечера и совершенно забыли про, устраиваемый в гареме праздник по случаю рождения двух новых Шехзаде и Султанши, но, а утром выдвинулись в путь на восставших.