Султан моей души

Окрестности Кютахьи. Два дня спустя. Султанское войско остановилось в нескольких километрах от восставшего города, но не торопилось ворваться в него. Вместо этого, они остановились на ночлег в поле, окружённые лесом для того, чтобы дать коням отдых, а самим хорошенько обсудить детали штурма и карательных мероприятий. Что, же, касается юного Падишаха, он после всех обсуждений со своими воеводами и начальниками янычарских отрядов, отдыхал в своём шатре, натачивая меч и ведя душевный разговор с юной возлюбленной, удобно сидя вместе с ней на походной кровати, а вокруг них царила спокойная обстановка, словно затишье перед бурей. --Утром, во время штурма, ты останешься здесь в шатре, Санавбер. Нечего тебе смотреть на жестокость. Увидимся, когда всё закончится.—не терпя никаких возражений, вразумительно проговорил юноша, мысленно умоляя супругу о взаимопонимании. Их бирюзовые пристальные взгляды встретились и на долго задержались друг на друге. Санавбер понимающе вздохнула, что вызвало у её мужа вздох огромного облегчения. Закончив, наконец с оружием, он уже собрался приласкать девушку, тем-более она сама инстинктивно потянулась к нему, но, в эту самую минуту, до них донеслись громкие крики, лязганье мечей и суета, заставившие, пару насторожиться. Они мгновенно встали с постели и крепко взялись за руки, готовясь драться с нападавшими. Вот только вместо них, в султанский шатёр ворвался, весь запыхавшийся. Не говоря уже о том, что встревоженный, Мустафа-ага. Он почтительно поклонился венценосцам и, немного отдышавшись, известил: --На наш лагерь напали мятежники, Повелитель. Янычары всеми силами стараются сражаться с ними. Только мятежники рассредоточились по всему лагерю, намереваясь, проникнуть к Вам, с целью захвата. В связи с чем, в воздухе повисло мрачное напряжение, во время которого, троица стояла, потрясённо переглядываясь между собой. Вот только вскоре им пришлось выйти из их общего оцепенения, ведь, в эту самую минуту, в шатёр ворвались разъярённые вооружённые мятежники. Началась жесточайшая, кровопролитная битва, полная отчаяния с самоотверженностью и отвагой, завершившаяся пленением султанской четы с их верным охранником Мустафой-агой, которых, связанных по рукам и ногам, отправили в город, поместив в подвал особняка местного санджак-бея, каковым и являлся лже-Баязед. Кютахья. Раннее утро. Не известно, сколько прошло времени, но, когда пленники, наконец, очнулись, обнаружили, что они находятся, запертыми в темнице подвала какого-то дома, прикованные тяжёлыми кандалами к каменной холодной стене, не зная того, какое сейчас время суток, не говоря уже о том, сколько они тут обитают. Вот только из мрачных мыслей их вывели чьи-то приближающиеся, уверенные мужские шаги, которые смолкли у самой тяжёлой двери, которая с оглушительным скрипом открылась, заставив пленников, инстинктивно зажмуриться, пока ни услышали, полные язвительности, насмешливые слова самозванца: --Мой «горячо любимый» брат Селим, как всегда в своём репертуаре и не может оторваться от женщин даже в военном походе! За что и получил убийственный, полный огромного презрения, бирюзовый взгляд от двадцатичетырёхлетнего Султана Османской Империи. --Полегче с выражениями, нечестивец! Эта женщина—моя законная жена!—грозно бросил он молодому супостату, сверкнув на него красивыми глазами, что ещё больше потрясло того, подтолкнув к решительным действиям. --Немедленно освободить Султаншу и проводить её в одну из комнат в особняке и относиться с уважением! Она является моей личной гостьей! Затем внимательно проследил за выполнением своего приказа, хотя и наткнулся на отчаянное сопротивление со стороны очень юной прекрасной Султанши, потирающей, затёкшие от напряжения, руки. --Я останусь там, где мой Повелитель!—воинственно произнесла она, что пришлось по душе, обладающему приятной внешностью, самозванцу, которому на вид было лет восемнадцать-двадцать. Только он никак не показал этого, вместо чего, с холодной непреклонностью, властно произнёс: --Я ещё не разобрался с моим «дражайшим» братом! Всё зависит от того, на сколько сговорчивым он окажется! За что получил новый уничтожающий бирюзовый взгляд от Селима, угрожающе прошипевшего: --Даже и мечтать не смей о том, что я тебе отдам, положенный мне по праву наследия Престол Великих Османов, проклятый супостат! Самозванец измождённо вздохнул и, потеряно пожав плечами, заключил потерянным тоном, обращаясь к подчинённым, терпеливо ожидающим его дальнейших распоряжений: --Мой брат полностью в вашем распоряжении, парни! Делайте с ним всё, что захотите! И не говоря больше ни единого слова, покинул темницу, крепко удерживающую в сильных руках, отчаянно вырывающуюся, юную Султаншу, не в силах слышать душераздирающие крики юного возлюбленного, которого в данную минуту жестоко избивали и насиловали сподвижники «Баязеда». Вот только, не успели они подняться на второй этаж, как юная Санавбер Султан решительно вырвалась из крепких рук самозванца, успевшего проникнуться к ней душевной симпатией, и прибежала обратно в темницу, где жестокие стражники продолжали измываться над её возлюбленным, уже лежащим на холодном каменном полу без чувств, а его верный телохранитель от понимания того, что никак не смог защитить Правителя от надругательства из-за того, что до сих пор прикован кандалами к стене, ошалело смотрел на всё происходящее. В эту самую минуту, растолкав всех мучителей, юная девушка кинулась к любимому мужу и, покрывая жаркими поцелуями его красивое лицо, пыталась привести в чувства. Слёзы текли ручьём по бархатистым щекам Юную девушку не смущало даже то, что возлюбленный оказался раздет по пояс с низу. Она не замечала этого, ведь главным для неё было, как можно скорее, помочь избраннику забыть весь этот кошмар. --Немедленно прекратить изуверства!—грозно приказал сподвижникам, выйдя из глубокого оцепенения, находящийся в камере уже несколько минут как, «Баязед», восхищённый отвагой прекрасной юной Султанши, особенно тем, с какой трепетной нежностью она относится к мужу и, бесшумно подойдя к ней, участливо предложил свою помощь. Только юная Султанша бросила на него, полный обжигающей ненависти, убийственный взгляд и гневно приказала: --Убери от нас свои грязные руки, изверг! Ты итак уже причинил нам достаточно зла! Больше нам от тебя ничего не нужно! Парень всё понял и, не желая ещё больше злить прекрасную юуню воительницу, отошёл от неё в сторону, приказав своим людям, немедленно принести носилки. --В покоях Вам будет намного удобнее, чем здесь! Да и моя сестра Гюльсерен поможет в уходе за нашим Повелителем.—не терпя никаких возражений, произнёс «Баязед», мысленно признавшись себе в том, что из-за этой венценосной парочки рухнули все его изначальные планы по захвату османского престола с последующим воцарением. Понимая это, он тяжело вздохнул и, внимательно проследив за тем, как сподвижники бережно уложили юного Султана на носилки, укрыв его пледом, унесли на второй этаж в жилые помещения, лично проследил за тем, как тому была оказана необходимая врачебная помощь, предварительно отпустив Мустафу-агу, который мгновенно вернулся к своему войску, готовить сокрушительное наступление на мятежников с последующим освобождением султанской четы и жестокими казнями над мятежниками. Не известно, сколько прошло времени, но, когда Селим, наконец, очнулся, он обнаружил, что лежит на животе в какой-то очень уютной комнате, заботливо обнимаемый своей горячо любимой Санавбер, к коленям которой он инстинктивно прижался, при этом его душевное состояние было ужасным. Он чувствовал себя, втоптанным в грязь, униженным и морально раздавленным, в связи с чем, из ясных серо-голубых глаз по бархатистым щекам текли солёными прозрачными ручьями слёзы, что ни укрылось от внимания, сидящей возле него на краю широкой постели с тёмными деревянными кроватными столбиками, украшенными медью, от которых ниспадало воздушное газовое серебристое облако балдахина. Она ласково погладила возлюбленного по шелковистым светлым волосам и прошептала над самым ухом, что вызвало у юноши лёгкий приятный трепет: --Больше никто не посмеет причинить тебе вред. Селим поверил возлюбленной и попытался удобнее лечь на спину, но, в эту самую минуту его тело пронзила такая нестерпимая дикая боль, что бедняга вскрикнул не своим голосом и от болевого шока потерял сознание, благодаря чему, юная девушка вышла из глубокой мрачной задумчивости, в которой пребывала и, заботливо уложив мужа на мягкие подушки, взяла с тумбочки, оставленную Гюльсинар Хатун баночку с целебной мазью и принялась бережно и осторожно втирать её в больное место, шёпотом читая исцеляющие наговоры с молитвами, что постепенно его успокоило. Селим даже стал дышать ровнее, не говоря уже о том, что сам не заметил того, как провалился в глубокий сон, лёжа на спине. Санавбер добилась желаемого результата и вздохнула с огромным облегчением, даже не догадываясь о том, какой душевный разговор идёт между Лжебаязедом и его сестрой в соседней комнате. --Зря вы всё это затеяли, Шехзаде. Султан Селим ни за что не уступит вам свой престол, полученный ему по праву Престолонаследия. Может, лучше вам с ним помириться и, отказавшись от всех притязаний официально, вернуться в султанскую семью и жить спокойно в кругу родных людей.—вразумительно предложила венценосному возлюбленному красивая темноволосая, кареглазая семнадцатилетняя юная девушка, обладающая кротким, добродушным, нежным характером, одетая в голубое шёлковое и обшитое серебристым кружевом с газовыми рукавами, платье. Парочка сидела на, разбросанных по полу, мягких разноцветных подушках в лёгком медном мерцании от, горящих в серебряных канделябрах, свечей, которые разбавляли, царивший вокруг вечерний мрак. Шехзаде был погружён в глубокую мрачную задумчивость, в связи с чем тяжело вздохнул и откровенно признался ей в том, что, на протяжении всего этого дня после того, как отдал брата на поругание своим сподвижникам, сам постоянно думал о том, же: --Мне просто захотелось заставить Селима страдать так же сильно, как все эти годы страдал я, лишившись всего, что мне было дорого, но потом я понял, что Селиму, тоже изрядно достаётся от жизни и, особенно от нашего общего отца, лишившегося здравого ума из-за бесконечных подозрений всех в заговорах, да и я всю жизнь вёл себя, как самый настоящий избалованный эгоист-подросток, которого любила и восхваляла вся семья: братья, матушка и наша старшая сестра Михримах. Селим, же был всю жизнь одинок и не воспринимаем всерьёз никем. Шехзаде пьяница и развратник. Так мы все к нему относились, не заботясь о том, что в нём теплится хрупкая, ранимая и очень чуткая душа. Это все мы несправедливо изгнали его из рая семейного тепла, заставив его расти и воспитываться самому по себе. Внимательно слушая сердечного избранника, Гюльсерен понимающе вздохнула и душевно заключила: --Теперь вы понимаете, что все ваши общие беды появились с раннего детства от недопонимания и детской зависти с ревностью друг к другу, подогреваемые вашими общими близкими. Положите этому конец, выясните все ваши общие разногласия и помиритесь. Уж лучше жить в мире и взаимопонимании друг с другом, чем всю жизнь враждовать. Полностью согласившись с её мудрыми словами Баязед сам не заметил того, как из его мужественной груди вырвался печальный вздох, с которым он плавно поднёс серебряный кубок с ягодным шербетом к губам и лениво отпил, что сопровождалось внимательным взглядом юной Гюльсинар Хатун. Расставшись с фавориткой, Шехзаде Баязед на протяжении всей ночи думал о том, как ему начать душевный разговор со старшим братом и, еле дождавшись наступления утра и первых ярких солнечных лучей, окрасивших всё в золотой и медный тона, отправился к нему, решив, для начала, справиться о его самочувствии. Он пришёл к Селиму в покои в тот самый момент, когда он удобно сидел на, обитой тёмным зелёным, имеющим оттенок мха, бархатом, тахте, одетый. Тоже в зелёное облачение, состоящее из парчи и шёлка. Вид у него сегодня был весьма бодрым и не лишённым воинственности от непреодолимого желания, самому разобраться с младшим братом. Вот только, сидящая возле него, одетая в брусничного цвета, парчовое шикарное платье с дополнением золотой органзы, гипюра и шёлка, Санавбер, роскошные распущенные длинные волосы которой украшали нити из розового жемчуга, вразумительно наставляла мужа не горячится, а позволить Шехзаде Баязеду высказаться, затем выслушав его спокойно, выставить свои претензии. Ведь именно тогда братья смогут прийти к взаимопониманию и примирению с согласием, в связи с чем, светловолосый юноша тяжело вздохнул, погрузившись в ещё большую задумчивость --Я искренне рад тому, что тебе стало лучше, брат.—привлекая к себе внимание молодой супружеской пары, доброжелательно произнёс Шехзаде Баязед. Заметив, наконец, присутствие брата, Селим, внутренне весь напрягся, мысленно готовясь к новому словесному сражению, что заставило дражайшую жёнушку, понимающе вздохнуть и крепко сжать его руку в своей для того, чтобы он чувствовал её моральную поддержку. --Да. Мне сегодня, значительно, лучше!—наконец, переборов себя, миролюбиво. Как ему казалось, тихо выдохнул Селим. Видя, что старший брат настроен положительно на предстоящий, весьма непростой разговор, Баязед с огромным облегчением вздохнул и посмотрел на юную Хасеки с мысленной просьбой о том, чтобы она оставила его наедине с братом. Санавбер всё поняла, но посмотрела на мужа в терпеливом ожидании его позволения. Селим одобрительно кивнул. Юная Хасеки грациозно поднялась с тахты и. почтительно откланявшись венценосным братьям, вышла из просторных, выполненных в зелёных тонах, покоев, но осталась стоять возле двери для собственного душевного успокоения. Юный Падишах проводил возлюбленную, полным огромной нежности с благодарностью, взглядом цвета моря в спокойную погоду, омывающего песчаный пляж тропического острова, затерянного в Тихом океане. --Я готов тебя выслушать, Баязед.—наконец, вернувшись мыслями к, находящемуся в его просторных покоях, младшему брату, всё тем, же миролюбивым тоном произнёс Селим, из мужественной груди которого произвольно вырвался измученный тихий вздох, позволяющий собеседнику распознать, одолевающее его трепетную душу, невыносимую усталость. Баязед почувствовал это душевное состояние старшего брата и заботливо предложил ему, выяснить их разногласия тогда, когда тот будет готов к разговору морально и эмоционально. Вот только Селим, хотя и искренне поблагодарил брата за понимание, но откладывать с важным для них обоих разговором не захотел. Они итак всю жизнь никак не могли прийти к взаимопониманию с согласием. И тут, между братьями начался тот самый душевный разговор, к которому они никак не могли прийти за всю свою яркую жизнь. Конечно, он был перенасыщен яркими эмоциями: гневом, разочарованием, обидами, болью, но, в итоге, наконец, завершился искренним взаимопониманием с долгожданным примирением, не говоря уже о душевности. Разговор завершился на том, что братья пришли к тому, что решили во всём помогать друг другу и поддерживать, особенно на период военных походов, где Шехзаде Баязеду предстояло добросовестно исполнять в столице обязанности регента Османского Государства, а всё остальное время спокойно править Кютахьей. На протяжении всего того времени, что братья выясняли между собой отношения, их нежнейшие, как шёлк, возлюбленные, находящиеся по другую сторону двери, сходили с ума от невыносимого беспокойства за дорогих мужчин и мысленно молились Господу Богу о том, чтобы те, наконец-то, помирились, а не поубивали друг друга, что сблизило девушек до уровня подруг «по общему несчастью», не размениваясь на чиноприклонения. В данный момент, Санавбер с Гюльсинар являлись всего лишь, трепетно и нежно любящими своих душевно-сердечных избранников, юными девушками. Их пламенные молитвы оказались услышаны тем, что вскоре открылась дверь и из покоев вышли, весело смеясь, но при этом продолжая что-то между собой душевно, не говоря уже о том, что беззаботно обсуждать, Селим с Баязедом, решившие, вместе съездить в янычарский лагерь для того, чтобы всех там успокоить, но, заметив, не находящих себе места от беспокойства за них, юных возлюбленных, подошли к ним и синхронно крепко обняли их, давая им, понять о том, что всем душевным тревогам пришёл конец, а на смену им пришли долгожданные душевный покой с братским взаимопониманием. --Селим, я, конечно, искренне рада тому, что у вас с Шехзаде Баязедом всё, наконец-то, наладилось, и вы помирились. Только меня беспокоит то, как бы Нурбану Султан своими коварными интригами, вновь вас ни привела к братоубийственной войне.—вразумительно предостерегла возлюбленного юная Хасеки, добровольно утопая в ласковой бездне его глаз. Он понимающе вздохнул, мысленно признаваясь себе в том, что от его «чёрной волчицы» можно ожидать любой подлости, ведь это именно Нурбану Султан всеми силами довела до жестокой кровопролитной братской войны, чего Селим с Баязедом, изначально не желали. Об этом, же, беспокоилась и, одетая в тёмно-сиреневое, отделанное блестящим кружевом, роскошное платье, Гюльсерен Хатун, в связи с чем, братья с мрачной задумчивостью переглянулись между собой, признаваясь в том, что такая опасность действительно существует. Тем, же вечером, когда братья вернулись в особняк после встречи с правительственными войсками, объяснив им всё, у юного Султана состоялся весьма душевный разговор со своим телохранителем, который совсем не доверял Шехзаде Баязеду, при этом, молодые люди сидели за круглым столом на, разбросанных по полу, мягких подушках с тёмно-сиреневыми шёлковыми наволочками и в лёгком освещении, горящих в канделябрах, свечей и, согреваемые, плавно обволакивающим их, исходящим от камина, теплом. --Шехзаде Баязед уступил Вам лишь для того, чтобы завоевав доверие, лишить бдительности, а потом, когда Вы отправитесь в военный поход, легко захватит власть.—вразумительно предостерёг венценосного собеседника хранитель его главных покоев и соратник в боевых походах Мустафа-ага, пристально смотря на него, из-за чего из мускулистой груди Селима вырвался понимающий тяжёлый вздох. Я сам весь день думаю о том, же, Мустафа. Только я согласился помириться с Баязедом лишь для того, чтобы держать его возле себя и знать обо всём, о чём он думает и чего замышляет. Лучше держать врага возле себя.—поделился с другом своей, тщательно продуманной тактикой, юный Султан, в связи с чем, между ними воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого Мустафа-ага, хорошенько обдумав разумные слова Повелителя, мысленно признался себе в том, что тот избрал для себя правильную тактику. --Тогда Вам, мой Повелитель, лучше взять Шехзаде Баязеда с собой в столицу. Здесь его оставлять не стоит, ведь никогда не знаешь. Что он задумает против нас.—воспользовавшись, воцарившимся между молодыми людьми, мрачным молчанием, разумно рассудила юная Санавбер Султан, грациозно войдя в просторные покои к мужу, одетая в белоснежное шёлковое и обшитое серебристым гипюром, платье. Она почтительно поклонилась ему, кокетливо улыбнувшись, благодаря чему, Мустафа-ага понял, что ему лучше уйти, из-за чего встал с подушек и почтительно откланявшись, ушёл. Венценосные супруги остались, наконец, совершенно одни, что лишь поспособствовало их плавному сближению друг с другом, благодаря чему, Селим, сам того, не заметив, как добровольно утонул в ласковой бирюзовой бездне глаз возлюбленной и, плавно дотянувшись до её, зовущих в головокружительное море, нескончаемых порочных удовольствий, алых губ, забылся в долгом, подобно самой вечности, жарком поцелуе. Вот только возлюбленная пара даже не догадывалась о том, что Шехзаде Баязед, понимая, что Селим, возможно ему не доверяет, решил приблизить к нему ту Хатун, которую изначально воспринимал никак иначе, как за душевного друга, либо за сестру, каковой стала для него Гюльсинар, из-за чего он душевно заговорил с ней во время их совместного ужина в его покоях. --Селим не доверяет мне, Гюльсинар. Это не удивительно, ведь я вчера подверг его невыносимому унижению. На месте моего, правящего огромной Империей, старшего брата, я вообще приказал бы убить меня, когда мы с ним ездили к янычарам.—поделился с, сидящей возле него на полу, юной красавицей, одетой в парчовое нежное розовое платье и смотрящей на него предано и влюблённо. --И что Вы собираетесь предпринять для того, чтобы загладить вину перед нашим справедливым и очень молодым Повелителем, господин моего души и сердца?—участливо спросила она у избранника. Только всегда прагматичный и воинственный Шехзаде Баязед не обращал внимания на её чувства. Они были для него чужды. --Как тебе, наверное, известно о том, что Хасеки моего брата, Санавбер Султан на днях произвела на свет тройняшек, в связи с чем не сможет делить ложе с Селимом ещё где-то с месяц. Так вот, её место в его постели займёшь ты, но лишь для того, чтобы держать меня в курсе того, о чём думает и говорит мой дражайший брат. Очаруй его так, чтобы он доверял тебе во всём.—хладнокровно наставлял наложницу Баязед, не обращая внимания на невыносимую печаль с разочарованием, отчётливо читающихся в её карих глазах. В связи с чем, между молодыми людьми воцарилось длительное мрачное молчание. Гюльсинар всё поняла и, тяжело вздохнув, покорно пообещала ему всё исполнить ближайшим утром. Шехзаде Баязед одобрительно кивнул и продолжил их совместный ужин, хотя и в мрачном молчании. Гюльсинар сдержала, данное Шехзаде Баязеду, обещание и вот, рано утром, когда лучи яркого сентябрьского солнца дерзко проникли во все просторные помещения роскошного особняка, она удобно сидела на тёплой мраморной плите, затерявшись в густых клубах пара хамама и с замиранием в трепетном сердце наблюдала за тем, как увлечённо раздевается молодой Султан, глубоко погружённый в мрачную задумчивость, из-за чего никого и ничего не замечал, считая, что здесь он находится совершенно один. Это позволило Гюльсинар заворожённо любоваться им. Султан Селим действительно являлся очень красивым мужчиной, обладающим атлетическое, стройное, мускулистое тело, вызывающее у девушек, порочные мысли, благодаря которым, красивое лицо Гюльсинар Хатун залилось румянцем смущения, в связи с чем, она судорожно вздохнула, что вывело венценосного юношу из глубокой мрачной задумчивости. Он мгновенно очнулся и, наконец, заметив юную девушку, понял, что она здесь уже прилично насмотрелась, сам залился смущением, не говоря уже о том, что выглядел растерянным. -- Можешь возвращаться в свои покои, Хатун. В услугах наложниц я не нуждаюсь.—с холодным безразличием и, собравшись, наконец, с мыслями, приказал он ей, бросив на неё беглый, ничего не значащий взгляд. Гюльсинар всё поняла и, не говоря ни единого слова, почтительно откланявшись, ушла, даже не зная о том, что за всей этой сценой внимательно наблюдала сквозь золотую решётку, облачённая в бледно-голубое, обшитое блестящим гипюром и дополненное серебристым газом, шёлковое платье, Хасеки Санавбер, пожелавшая, помочь горячо любимому мужу в омовении и, заодно приласкать его. Ей до глубины души понравилось то, с каким безразличием и холодностью, Селим отослал от себя, навязанную ему Шехзаде Баязедом, наложницу, из-за чего не удержалась от язвительной колкости, которую она бросила Гюльсинар при выходе её из хамама. --Ну, что, много чего успела рассмотреть, Хатун?! А теперь немедленно забудь обо всём, ибо Султан Селим является моим дражайшим мужем и для других он недосягаем!—с язвительной усмешкой бросила она глубоко разочарованной наложнице, которая очнулась от своих мрачных мыслей и, почтительно поклонившись госпоже, прошла мимо, провожаемая её презрительным взглядом. А тем временем юный Султан уже, практически дремал, вальяжно лёжа в медной ванной с приятной тёплой водой с, вылитым им в неё, раствором из целебных и успокоительных трав и в лёгком освещении от, горящих в золотых канделябрах, свечей, благодаря чему, он полностью расслабился, забыв о том, что его ещё продолжает мучить дискомфорт от боли в упругой попке. Он никого не ждал, что лишь поспособствовало тому, что юноша отрешился от всего внешнего мира. Вот только вскоре, одиночество завершилось тем, что, в эту самую минуту, бесшумно открылись деревянные створки двери, и в просторное помещение хамама грациозно вошла Санавбер и медленно направилась к нему, раздеваясь на ходу, пока ни шагнула в медную чашу ванной абсолютно нагая, что дерзко вырвало Селима из ласковых объятий Морфея, заставив его, нехотя открыть серо-голубые глаза и изумлённо посмотреть на неё. --Санавбер!—тихо выдохнул он, внося в свои слова противоречивые чувства: удивление, смущение, восхищение и недоумение. --Да, Сердце моё.—кокетливо ему улыбаясь, доброжелательно и, не говоря уже о том, что с обжигающей страстью в мелодичном мягком тихом голосе отозвалась юная девушка, что подействовало на юношу, как сигнал к действию. Он трепетно вздохнул и, ласково погладив её по шелковистым золотистым волосам и со словами: --Будь постоянно рядом и, что бы ни случилось, никогда не оставляй меня даже, если, в пылу гнева, я сам стану настаивать на обратном.—с неистовым пылом принялся целовать возлюбленную в сладкие, как ягоды спелой земляники, алые губы. Глубоко тронутая его искренними словами, Санавбер загадочно ему улыбнулась и, решительно произнеся: --Даже и не мечтай о том, что я тебя оставлю.—с неистовым пылом принялась отвечать на каждый его поцелуй. А тем временем, к прогуливающимся по саду, Гюльсинар Хатун, которая душевно сообщила Шехзаде Баязеду о том, что вечером они все выдвигаются обратно в Топкапы, из чего Баязед мысленно сделал для себя не утешительный вывод о том, что Селим, действительно не доверяет ему, из-за чего и предпринял все возможные меры предосторожности для своего, же спокойствия. «Ну, что, же! Хозяин-барин!»--мрачно пронеслось в мыслях у юного Шехзаде, в связи с чем, он печально вздохнул и в слух доброжелательно заключил: --Воля Нашего Повелителя—закон для всех! Не доверяющий в столь внезапную уступчивость Шехзаде, всегда бдительный Мустафа-ага одобрительно кивнул и вернулся в особняк, оставляя парочку наедине друг с другом и не обращая внимания на, хрустящую под ногами, уже пожухлую золотую листву с лёгким похолоданием, так как был тепло одет, хотя и на дворе стояла солнечная погода. --Ну, вот тебе и повод для новых попыток очаровать Повелителя.—бесстрастно произнёс, провожая телохранителя старшего брата задумчивым взглядом, Шехзаде Баязед. Зато Гюльсинар, зная о том, какая ревнивая и мстительная Баш Хасеки у Властелина Мира, засомневалась в том, что ей вообще позволят когда-либо, пройти по «золотому пути», в связи с чем печально вздохнула, но ничего не стала говорить собеседнику. Топкапы. Два дня спустя. Чутьё не подвело юную девушку, ведь сразу по приезде в столицу Османской Империи и, проходя по, залитым яркими золотыми солнечными лучами, мраморным коридорам величественного дворца, она встретилась с прекрасной, стройной, как молодая сосна, черноволосой Баш Хасеки Нурбану Султан, которая высокомерно оглядела её с головы до кончиков носков туфелек, от чего Гюльсинар почувствовала себя крайне неуютно, но, собравшись с мыслями, почтительно поклонилась. --Значит, ты и есть, подаренная Шехзаде Баязедом Повелителю, наложница по имени Гюльсинар, Хатун.—презрительно фыркнув, произнесла молодая Баш Хасеки. Девушка чуть слышно выдохнула положительный ответ: --Да, госпожа. Глубоко и крайне неприятно удивлённая честным ответом очаровательной юной собеседницы, Нурбану Султан мгновенно обратилась к, стоявшей немного в стороне в терпеливом ожидании того момента, когда на неё обратят внимание, Санавбер после того, как отошла от растерянной девицы: --Она никогда не пройдёт по «золотому пути», Санавбер! Я не доверю ей нашего Повелителя девице, принадлежащей Шехзаде Баязеду, пусть даже она и невинна. Думаю, ты мне в этом поможешь! Прекрасная юная Хасеки целиком и полностью согласилась с мудрой наставницей, ведь ей, тоже было, далеко не по душе то, что подруга Баязеда, отныне часть гарема их возлюбленного Властелина, чувствуя, нависшую над ним и их общими детьми, опасность, в связи с чем, понимающе вздохнула и, почтительно поклонившись ей, с искренней воинственностью заверила: --Можете полностью и во всём рассчитывать на меня, госпожа. Я, тоже не позволю ей, разделить ложе с Повелителем! Пусть и не мечтает о нём! Довольная таким решением юной подруги, Нурбану одобрительно ей улыбнулась и вместе с ней, сопровождаемая их общими служанками, прошла на террасу, где захотела обсудить с ней план борьбы с новой наложницей и за одно послушать о том, как прошла поездка в провинцию Кютахья, оставляя далеко позади себя, переполненную глубокой растерянности и понимающую, что жизнь здесь для неё превратится в настоящий ад, одетую в дорожный светлый костюм с головным убором, Гюльсинар. --Санавбер, я предложила тебе пройти вместе со мной на балкон для того, чтобы никто из гарема не смог ничего узнать о твоих Шехзаде. Мы с Газанфером-агой, Джанфеде-калфой и Эсмой Хатун всеми возможными силами стараемся держать всё в тайне, иначе наложницы поймут, что они ещё смогут превзойти тебя и сместить с пьедестала Хасеки, а этого нам, ну никак нельзя допускать.—как можно осторожнее и, подбирая, как ей казалось, самые деликатные слова, одетая в великолепное атласное мятное и обшитое серебряным гипюром, платье, Нурбану, шикарные иссиня-чёрные волосы которой были подобраны к верху, осторожно подготавливала Санавбер к жестокому удару, из-за чего, чувствуя неладное, та побледнела, ощущая то, как внезапно твёрдая почва начала уходить у неё из-под ног, в груди учащённо забилось сердце и даже стало нечем дышать, но сумев, вовремя совладать с собой, юная девушка собралась с мыслями и тяжело вздохнув, с нескрываемым беспокойством спросила, дрожащим от волнения, тихим голосом, при этом оперевшись о спинку, обитой тёмно-бирюзовой парчой, тахты для того, чтобы не потерять сознание от, переполнявших нежную душу бурных чувств: --Что случилось с моими Шехзаде, Госпожа? Нурбану понимающе вздохнула и, внимательно проследив за тем, как верная Эсма Хатун заботливо подала своей юной госпоже серебряный кубок с прохладной водой и, терпеливо дождавшись момента, когда Санавбер постепенно успокоилась, ничего не скрывая, известила: --Позавчера нашим Шехзаде внезапно стало плохо. Возможно они простыли во время прогулки, не знаю. Только у них резко поднялась температура и не известно почему, носом пошла кровь, которую служанки и дворцовые лекари долго не могли остановить, в связи с чем и, понимая, что все наши действия бессильны, я через Газанфера-агу позвала главного дворцового лекаря и других важных медицинских светил, которые внимательно осмотрели малышей и сделав необходимые анализы, единогласно вынесли печальный вердикт о том, что у Шехзаде неизлечимая, очень опасная болезнь под названием гемофилия. Лекарства от неё не изобрели ещё, поэтому нам всем рекомендовано, тщательно следить за детьми и оберегать их от падений, ранений и от активной жизни, которые могут привести к безвременной смерти. В связи с чем, между Султаншами воцарилось длительное мрачное молчание, да и, царящая вокруг, хорошая тёплая погода перестала для них существовать. Солнце в трепетной душе юной матери, мгновенно померкло, сменившись вечной поздней осенью с её постоянными проливными дождями, слякотью и мерзлотой, не говоря уже о, занесённом хмурыми тучами, небе. Вот только обе Султанши не учли одного, что за ними внимательно наблюдает, стоя, оперевшись о мраморное ограждение сильными руками, Султан Селим, который, сегодня был одет в зелёное облачение из парчи и шёлка, хотя и разных оттенков, при этом, светловолосую голову занимало то, почему две его горячо любимые жены пребывают в странном и, не известно откуда взявшемся, беспокойстве, вернее даже в невыносимой печали. Неужели с их общими маленькими Шехзаде случилось что-то страшное, иначе милая Санавбер ни находилась бы в состоянии близком к обмороку, а Нурбану ни сдерживала бы из последних сил горьких слёз, ухаживая за ней. Не понятное чувство тревоги одолело хрупкую, словно горный хрусталь, душу молодого Султана, от которой его отвлекло внезапное появление на балконе верного хранителя главных покоев, пришедшего к нему, поговорить о дальнейшей судьбе Шехзаде Баязеда, являющимся реальной угрозой для Османского Престола, но, заметив странную мрачность, отчётливо читаемую в красивом лице Властелина, почтительно ему поклонился и, бесшумно подойдя к мраморному ограждению, встревоженно всмотрелся на, залитый яркими солнечными лучами, балкон, примыкающий к просторным покоям Баш Хасеки, увидел то, как, переполняемая бурными расстроенными чувствами, Санавбер Султан упала на тахту, потеряв сознание, вся бледная, измождённая, но безумно прекрасная. Мустафа-ага, аж громко ахнул, что привлекло к нему внимание Повелителя, с недоумением, пристально посмотревшего на верного друга и соратника. --Если ты пришёл поговорить со мной о дальнейшей судьбе моего брата, Шехзаде Баязеда, я ещё ничего не решил.—словно догадавшись об истинной причине прихода к нему хранителя покоев, привлекая к себе внимание, тяжело вздохнув, заключил Селим и, не говоря больше ни единого слова, стремительно отправился в просторные покои к Баш Хасеки для того, чтобы узнать у неё истинную причину обморока у Санавбер. Вот только после того, как Селим узнал от Баш Хасеки о том, что его с милой Санавбер Шехзаде страдают страшным неизлечимым недугом гемофилией, он впал в глубокую апатию, из-за чего заперся в своих покоях и просидел в них весь день, попивая вино из кувшина, в связи с чем, даже не заметил того, как над Османской столицей плавно сгустились тёмно-голубые сумерки, ознаменую собой, наступление вечера. Даже сейчас молодой Султан находился в покоях и продолжал пить до тех пор, пока ни обнаружил, что кувшин внезапно опустел, а идти за новым не было сил. Голова кружилась, и беднягу из стороны в сторону шатало так мощно, словно он являлся кораблём, попавшим в беспощадный шторм, из-за чего юноша предпринял для себя самое разумное решение—оставаться на тахте, да и куда бы он пошёл, ведь даже не мог подняться. Его дико клонило в сон, который мог избавить его от той невыносимой боли, терзающей трепетную душу. Вот только Селим всем своим существом желал напиться до такой степени, чтобы больше ничего не чувствовать и не страдать. Его мысли оказались услышаны кем-то с выше, ведь, в эту самую минуту, бесшумно открылись тяжёлые створки дубовых дверей, и в просторные, залитые лёгким медным мерцанием от, горящего в мраморном камине, пламени, покои царственно вошла стройная женская фигурка, облачённая во всё белое, словно невеста, либо привидение, или ангел бескрылый. Даже лицо таинственной прекрасной незнакомки, держащей в изящных руках серебряный кувшин с вином, разглядеть невозможно. Его скрывала плотная вуаль. Кто она, Селим не смел и предположить. Перед глазами всё расплывалось в одно бесформенное тёмное пятно. Юноша даже глаза закрыл и, измождённо вздохнув, взмолился: --Кто ты, прекрасное видение? Не мучай меня! Пожалуйста, открой мне свой ангельский лик! Стоявшая перед ним в терпеливом молчании, юная девушка услышала его просьбу и, понимающе вздохнув, убрала за спину серебряный кувшин одной рукой, за которым Селим инстинктивно потянулся, но оказался разочарован, что вызвало у него печальный вздох, но и одновременно юноша оказался приятно удивлён, ведь той таинственной прекрасной незнакомкой оказалась его горячо любимая Хасеки Санавбер. Он узнал об этом лишь тогда, когда она плавно и медленно убрала газовую вуаль с лица свободной рукой. --Санавбер!—измождённо выдохнул юноша, протянув к ней руку, подобно утопающему в ледяной воде несчастному пассажиру, потерпевшему страшное кораблекрушение, к спасительному плотику. Конечно, девушке было невыносимо больно видеть возлюбленного в столь жалком состоянии, хотя и прекрасно знала причину душевных мук, из-за чего печально вздохнула и произнесла: --Да, Селим! Я пришла сюда для того, чтобы исцелить тебя от невыносимого страдания, терзающего твою хрупкую душу. Для Селима это послужило сигналом к решительным действиям. Он умилённо вздохнул и, не в силах скрыть искреннего восхищения, заключил возлюбленную в жаркие, как полуденный летний зной, объятия, с обжигающей страстью принялся неистово целовать её в алые и сладкие, как дикий мёд, губы, увлекая на широкое и, скрытое в газовых вуалях балдахина, ложе, и инстинктивно избавляя её и себя от уже, начавшей стеснять их движения с действиями, одежд. Пламенная любовь накрыла их ласковой тёплой волной. В эту самую минуту, стоявший на балконе, Шехзаде Баязед с мрачной задумчивостью смотрел на вечерний Босфор, по гладкой и тронутой лёгкой рябью, поверхности которого величественно проходили парусники. Его мысли занимал дневной душевный разговор с братом-Повелителем. В нём, Селим сказал ему о том, что утром во время совета Дивана, он, наконец, вынесет своё решение относительно его дальнейшей судьбы. Вот только, молодой Шехзаде не знал того, что в нём кроется, из-за чего в его голове хаотично проносились многочисленные мысли, одна мрачнее другой, но они оказались развеяны дерзким приходом к нему, одетой в розовое парчовое платье с атласными вставками и газовыми рукавами, Гюльсинар Хатун, выглядевшей сегодня какой-то чрезмерно взволнованной, что само по себе уже привлекло к ней его внимание, благодаря чему, парень мгновенно вышел из глубокой мрачной задумчивости и, тяжело вздохнув, плавно обернулся к ней и поинтересовался: --Что это с тобой, Гюльсинар, да и зачем ты пришла сюда, ведь тебя могут увидеть слуги Нурбану Султан? Юная девушка почтительно ему поклонилась и, понимающе вздохнув, ничего не скрывая, поделилась, но лишь тогда, когда немного отдышалась и собралась с мыслями: --Я, конечно, хорошо понимаю, что, придя к Вам, я сильно рискую быть разоблачённой в шпионаже…Только дело очень серьёзно, Шехзаде. Малыши Хасеки Санавбер больны гемофилией, то есть не свёртываемостью крови, что само по себе лишает их права на престолонаследование, а это означает, что именно Вы становитесь главным наследником Османского Престола, в случае безвременной смерти Повелителя, а уж потом Шехзаде Мурад. Возможно, именно об этом и сообщит Вам завтра на Совете Повелитель. Между молодыми людьми мгновенно воцарилось мрачное и очень длительное молчание, в ходе которого, прекрасно знающий о том, что это за болезнь такая и кто является носителем её гена, Шехзаде Баязед сильно огорчён, из-за чего захотел немедленно пойти к старшему брату для того, чтобы попытаться, хоть как-то утешить его, ведь на Селима с Санавбер сейчас ложилась непосильная ноша постоянного слежения за малышами и предостережением их от активной жизни, которая может принести за собой падения с растяжениями, способными спровоцировать внутренние кровоизлияния и невыносимую боль. --Возвращайся в гарем, Гюльсинар!—быстро приказал он наложнице и, не дожидаясь выполнения своего распоряжения, не медля ни одной минуты, отправился в главные покои к брату, провожаемые пристальным взглядом юной Хатун, поддерживающей его в благородном стремлении. Она поняла Шехзаде и, немного выждав, вернулась в гарем, никем из смотрителей не замеченной. Вот только пройдя по, залитому лёгким медным мерцанием от, горящего в чугунных настенных факелах, пламени, составляющих лёгкое освещение мраморному коридору, встревоженный известием о болезни маленьких племянников, Шехзаде Баязед дошёл, наконец, до главных покоев старшего брата, но пройти в них ему не позволил, вышедший к нему на встречу, хранитель Мустафа-ага, который почтительно ему поклонился и, сохраняя полную невозмутимость, хладнокровно известил: --Повелитель не сможет вас принять, Шехзаде. У него сейчас Хасеки Санавбер Султан. Баязеда совсем не задела холодность тона, с каким с ним говорил хранитель покоев, пренебрежение с недоверием и предосторожностью которого, были парню понятны, в связи с чем, он тяжело вздохнул и попытался мягко объяснить истинную причину своего столь позднего визита к брату, что ещё больше насторожило Мустафу-агу, из-за чего он обеспокоено спросил: --Но как вы узнали о болезни Шехзаде Мехмеда и Джихангира, ведь Баш Хасеки строго следит за тем, чтобы информация об этом оставалась в тайне от всех дворцовых обитателей? Шехзаде Баязед понимающе вздохнул и осторожно рассказал хранителю обо всём и даже о том, что ему об этом сообщила, случайно подслушавшая душевный утренний разговор между Султаншами, Гюльсинар Хатун, оказавшаяся на столько взволнованной услышанным, что посчитала необходимым всё рассказать ему, как названному брату, рискуя жизнью. Мустафа-ага, конечно, понял благородное побуждение Хатун, вот только этого нельзя было сказать про, бесшумно подошедшую к главным покоям, одетую в шикарное синее парчовое платье, Баш Хасеки Нурбану, которая пришла в огромную ярость от того, что услышала из душевного разговора Шехзаде Баязеда с Мустафой-агой и решила обрушить её на болтливую наложницу, приказав верным, сопровождающим слугам, Газанферу-аге с Джанфеде-калфой, немедленно привести к ней в покои проклятую девчонку. Они поняли госпожу и, почтительно откланявшись ей, ушли выполнять приказание. Что, же касается самой Баш Хасеки, она ещё какое-то время простояла у входа в главные покои, но, а, затем так же незаметно, как и пришла, вернулась к себе в покои. Немного позднее, когда в просторные покои к Баш Хасеки, выполненные в сиреневых тонах с украшением золотой лепнины, колонн, арок, канделябров и бра, ничего не подозревая, бесшумно вошла Гюльсинар Хатун, ступая по мягкому ковру с длинным ворсом, напоминающим шелковистую луговую травку, не говоря уже о том, что утопая в лёгком освещении от горящих свечей. --Вы меня звали, госпожа?—боязливо осведомилась она, почтительно поклонившись и нервно теребя газовый серебристый рукав, не говоря уже о том, что не смея, поднять глаз на, царственно восседающую на парчовой тахте, Баш Хасеки с нескрываемым высокомерием смотря на наложницу. Вот только Нурбану Султан, проигнорировав слова, провинившейся перед султанской династией, наложницы, доброжелательно улыбнулась, терпеливо ожидающему её дальнейших распоряжений, стоя немного в стороне в смиренном поклоне, верному аге, обратилась к нему за советом: --Газанфер-ага, скажи, что полагается сделать с, разболтавшей запретную тайну султанской семьи, рабыней? Старший ага ненадолго призадумался и, наконец, расплывшись в загадочной, даже немного хитрой, улыбке, что уже само по себе вызвало невыносимый страх у замершей в ожидании решения её дальнейшей судьбы, юной Хатун, ответил: --Такой Хатун полагается, либо отрезать язык, либо отправить в Босфор, Султанша. От услышанного, Султаншу света всю передёрнуло от отвращения, да и перепуганная до смерти, Хатун ползала у неё в ногах и со слезами на глазах отчаянно умоляла о пощаде --Нет. Это очень жестоко, да и необходимо учитывать то, что девушка в гареме нашего Властелина находится всего лишь первый день. Поэтому, такого наказания, как проведения в темнице на протяжение целых суток без еды и питься, с неё вполне достаточно.—безжалостно отвергнув совет верного евнуха и не терпя никаких его возражений, мудро рассудила Баш Хасеки, брезгливо отмахнувшись от ревущей Хатун, словно та являлась надоедливой мухой, не дающей никакого покоя венецианке. Газанфер понял Султаншу и, почтительно ей поклонившись, подошёл к Гюльсинар и взяв её под локоть, не говоря ни единого слова, вывел из просторных покоев и повёл в подвал, где располагались темницы. Нурбану, же, оставшись, наконец, в одиночестве и немного выждав, решила проверить, как себя чувствуют маленькие Шехзаде и, грациозно склонившись над их кроватками, сияя ласковой улыбкой, принялась заботливо гладить малышей по шелковистым волосикам, пока, к своему ужасу ни обнаружила, что те не дышат, холодные и бледные, что давало ей понять о том, что малыши мертвы уже несколько часов, из-за чего, не на шутку перепуганная, Нурбану всеми силами гнала от себя такие мысли, лихорадочно теребя детей, отчаянно пытаясь их разбудить, но Шехзаде не откликались никак. У Султанши света даже началась паника. Горькие слёзы потекли по её бархатистым щекам. Она больше не могла себя сдерживать и, осознав, наконец, что все её усилия по воскрешению детей, тщетны, расплакалась, сидя на бархатной тахте возле детских кроваток. В таком плачевном душевном состоянии свою достопочтенную госпожу застала, вернувшаяся из ташлыка в её просторные покои, Джанфеде Калфа, успевшая понять, что с детьми случилось неладное. --О, Всемилостивый Аллах! Ещё этого не хватало!—встревожено громко выдохнула молоденькая калфа, подойдя к кроваткам и убедившись в своих страшных догадках, вразумительно заключила.—необходимо срочно сообщить об этом Повелителю! Вот только, внезапно успокоившаяся, Баш Хасеки посмотрела на верную калфу безумным взглядом, от чего той, внутренне, даже стало как-то не по себе, и отвергая её вразумительные, носящие отрезвляющий характер, советы, приказала: --Нет! Он уже крепко спит! Не стоит беспокоить его! Сами управимся с похоронами! Для этого, немедленно собери всех аг и позови муфтия! Горько плачущая над маленькими Шехзаде, Джанфеде калфа всё поняла и, почтительно поклонившись Баш Хасеки, забрала малышей и ушла, провожаемая её потерянным изумрудным взглядом, полным невыносимой душевной печали и боли утраты. Так незаметно наступило утро, но, до сих пор ничего не знающие о, постигшей их прошлым днём утрате, венценосные возлюбленные, во время совместного завтрака душевно разговаривали друг с другом, удобно сидя на, разбросанных по полу, мягких подушках с парчовыми наволочками, добровольно утопая в золотых ласковых солнечных лучах, согреваемые их приятным теплом. --Селим, ты уж прости меня за то, что опять лезу не в своё дело. Только, мне кажется, лучше назначить главным престолонаследником не Шехзаде Баязеда, а Шехзаде Мурада. Он твоя плоть и кровь, не говоря уже о том, что идёт, непосредственно от тебя.—мудро рассудила прекрасная юная Султанша, благодаря чему, молодой Падишах погрузился в длительную, очень мрачную задумчивость, отразившуюся в его добродушных серо-голубых глазах, в связи с чем, он тяжело вздохнул, мысленно признаваясь себе в том, что любимая говорит разумные вещи, но вот, как ему поступить с Баязедом в целях избежания междоусобной войны. --Ну, не хочу я убивать моего единственного брата, Санавбер!—исступлённо воскликнул юноша, в глазах которого отчётливо читалось невыносимое душевное измождение. Девушка понимающе тяжело вздохнула и, ласково погладив возлюбленного по бархатистым щекам, вновь вразумительно посоветовала: --Тогда не убивай, но сделай его беем какого-нибудь самого дальнего санджака, предварительно заставив подписать манифест об отречении себя и своих будущих сыновей от всех притязаний на возможность Престолонаследия. Внимательно выслушав юную возлюбленную, Селим погрузился в мрачную задумчивость, чем и воспользовалась, царственно войдя в главные покои, одетая в голубое шёлковое платье с парчовыми отделками и шифоновыми рукавами, Баш Хасеки, иссиня-чёрные шикарные волосы которой были подобраны к верху и украшены бриллиантовой тиарой. Молодая женщина почтительно поклонилась Селиму, из последних сил борясь с, раздирающими трепетную душу, невыносимой болью, что ни укрылось от внимания венценосной четы, потрясённо между собой переглянувшимся. --Что случилось, Нурбану? На тебе, просто лица нет.—обеспокоено и, чувствуя неладное, спросил старшую Хасеки молодой Султан, пристально смотря на неё. Она измождённо вздохнула и сообщила супругам скорбную новость: --Вчера дём мы потеряли наших Шехзаде Мехмеда с Джихангиром. Они стали безгрешными ангелами, отправившимися к Господу Богу. Ночью состоялись их похороны. От услышанного скорбного известия, Селим ощутил то. Как у него внезапно сдавило в груди, стало тяжело дышать и потемнело в глазах, в связи с чем, он потерял сознание, облокотившись мужественной спиной о спинку тахты, перепугав очень сильно своих жён, мгновенно кинувшимся к нему. Только это были ещё не все удары жестокой судьбы для юной несчастной матери, потерявшей вчера своих Шехзаде. Тем, же вечером, по безжалостному приказу Баш Хасеки, но в тайне от, ушедшего в глубокую скорбь с апатией, молодого Властелина, Санавбер уехала во Дворец Плача на вечное поселение вместе с новорожденной дочерью Гюльнар.