Султан моей души

Утром следующего дня молодой Правитель Османской Империи перед тем, как отправиться на совет Дивана, спустился в подвальные помещения и, погружённый в мрачную глубокую задумчивость, прошёл по тёмному узкому коридору, выполненному из серого мрамора, от которого так и веяло могильным холодом, что заставило юношу, неоднократно поёжиться от, переполнявшей его трепетную душу, брезгливости, но всё-таки, преодолев себя, он, наконец, дошёл до камеры, где содержалась уже, практически целые сутки его сводная сестра, красавица с шикарными длинными волосами цвета горький шоколад, Разие Султан, выразительные серые глаза, обрамлённые шелковистыми густыми ресницами, напоминали ледяную сталь. «Интересно, успела ли она осознать и покаяться в том, что совершила огромный грех перед Господом, нашей семьёй и совестью?!»--с нескрываемым сомнением пронеслось в светловолосой голове Венценосца, в связи с чем, он тяжело вздохнул и решительно вошёл в камеру, тяжёлую дубовую дверь от которой перед ним открыли стражники. Он не ошибся в догадках. Прекрасная и стройная, как молодая сосна, облачённая в простенькое розовое бархатное платье, Султанша уже, действительно успела раскаяться в том, что причинила, из-за своей порочной запретной страсти, невыносимое душевное страдание горячо любимому брату, из-за чего, желая, загладить перед ним свою вину, кинулась к нему сразу, как он мягко и бесшумно вошёл в её мрачную и лишённую дневного света, камеру со словами искреннего душевного раскаяния: --Селим! Брат, пожалуйста, если можешь, прости меня! Запретная порочная страсть ослепила меня и лишила разума. Если хочешь, я возмещу тебе утрату, став твоей рабыней! Моей огромной любви хватит для того, чтобы исцелить тебя! При этом, её горячее прерывистое дыхание щекотало атласную кожу юноши, что вызывало в нём приятный лёгкий трепет, а сладкие, как дикий мёд, алые губы, так и манили к запретным наслаждениям, не говоря уже о том, что кружили голову, в связи с чем, Селим судорожно вздохнул, но, сумев собраться с мыслями, загадочно ей улыбнулся, после чего решительно оттолкнул сестру от себя и елейно-сладким тихим голосом произнёс, как бы играя с ней, словно кошка с мышкой: --Ты мне совсем не нужна, как женщина, Разие, ведь у меня для этого есть мои горячо любимые Хасеки Нурбану и Санавбер! Что, же, касается тебя, то ты сейчас перебираешься в, приготовленные специально для тебя, покои и станешь сидеть там тихо до тех пор, пока я не прощу тебя! После чего, не говоря больше ни единого слова, ушёл, даже не обратив внимания на то, что она кинулась следом за ним с вопросом, полного душевного недоумения: Санавбер жива? Но как такое может быть, ведь я убила её собственноручно? Только в ответ получила ледяное молчание и, закрывшуюся прямо перед ней, дверь. А в эту самую минуту в просторных покоях валиде Султан, выполненных в синих и зелёных тонах, которые отныне занимала Баш Хасеки Нурбану Султан, залитых яркими золотыми солнечными лучами, на, обитой парчой, тахте друг на против друга сидели две возлюбленные Хасеки юного Султана и за серебряным кувшином с ягодным шербетом и за фруктами, вели душевную беседу, пребывая в приподнятом настроении, о чём свидетельствовали озорные огоньки, отражающиеся в их бирюзовых и изумрудных глазах, не говоря уже о задорных ямочках на бархатистых щеках. Султанши беседовали обо всём: о любви к Повелителю, и о том, чем каждая из них станет заниматься при нём. Санавбер полностью отдала Баш Хасеки управление гаремом, а сама решила помогать Селиму править Османской Империей тем, что, проводя тайные верховные советы с визирями и высокопоставленными сановниками, давая мудрые справедливые советы в спорных вопросах, не говоря уже о том, что наблюдать за советом Дивана из тайной комнаты, окно которой выходит на зал для собраний. Вот только Нурбану интересовало ещё и другое, а именно то, как её юной подопечной удалось ловко провести коварную Разие Султан и провести три дня в гробу. Санавбер застенчиво улыбнулась, в связи с чем её бархатистые щёки залились румянцем лёгкого смущения, а густые шелковистые золотистые ресницы встрепенулись и, тихо вздохнув, поделилась с мудрой наставницей, искренне и ничего не скрывая, что вызвало у Баш Хасеки массу противоречивых бурных чувств: --Всё очень просто, госпожа. Предвидя то, что мстительная Султанша, непременно и в порыве гнева попытается меня убить при побеге с нашим Повелителем, изначально занявшие нашу сторону, стражники принесли мне из кухни кожаные мешочки, наполненные свиной кровью и, пока его Султанское Величество собирался в дорогу, я быстро вложила их в лиф платья и в корсет платья, что послужило одновременно щитом и обманным трюком, но а позже, когда всё произошло и, пока меня по приказу Повелителя готовили к отправлению в Стамбул, где в дороге нам предстояло быть пару дней, а мне находиться, лёжа в гробу, лекарша дала мне выпить зелья, благодаря которому я и проспала столь длительный срок, напоминая собой мёртвую со всеми необходимыми признаками, а именно: с отсутствием сердцебиения и дыхания, не говоря про бледность. Между молодыми женщинами воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого, Нурбану не переставала дивится необычайной изворотливости с отвагой юной девушки, вот только её непреодолимо мучила ещё одна вещь, о которой она незамедлительно вновь добродушно осведомилась, не сводя с неё пристального изумрудного взгляда: --Неужели, Повелитель так ни разу и не зашёл в лазарет для того, чтобы справиться о том, как идут твои приготовления к отправке в Стамбул? Прекрасно понимая негодование госпожи, юная девушка тяжело вздохнула и ответила, продолжая улыбаться госпоже с взаимным добросердечием и душевным темплом: --Нет. Бедняга находился в такой глубокой апатии, что им занимался Мустафа-ага. Он приводил его в чувства, настраивая на то, что как бы ни была велика невыносимая боль утраты, но необходимо смириться с ней так, что у меня было прилично времени для того, чтобы всё сделать, как полагается и... Санавбер хотела ещё рассказать достопочтенной госпоже о том, что, в те скорбные минуты происходило с Разие и с вдовствующей Султаншей Махидевран, но ничего не получилось, ведь, в эту самую минуту в просторные покои к Баш Хасеки, царственной уверенной походкой вошёл, сияя доброжелательной задорной улыбкой, Султан Селим. Его обе возлюбленные только успели встать и, слегка придерживая пышные юбки шикарных парчовых бирюзовых платьев, с дополнением золотого шёлка и газа с органзой, почтительно поклонились, загадочно переглядываясь между собой. Он стремительно подошёл к ним и, заботливо их обнимая, добродушно улыбаясь, сообщил им о том, что решил в наказание, запереть Разие в самых дальних покоях дворца до тех пор, пока гнев на неё не пройдёт у них у всех. Его Хасеки, хотя и пришли в неописуемое негодование от такого его, пусть и сурового, но в какой-то мере, справедливого решения, согласились. Позднее, когда, находясь в тайной комнате, окно которого открывало ей вид на всё, что происходит в зале для заседания Дивана, выполненного в розовых и синих тонах, а там обсуждалась подготовка к предстоящему военному походу на Астраханское Ханство с целью присоединения его к Османской Империи, что состоится ближайшей весной, от чего юная Хасеки Санавбер пришла в ужас, ведь она знала не понаслышке о том, каким беспощадным зверьём бывают казаки по отношению к врагам, а уж, если напьются… А всё из рассказов горячо любимого папеньки, самого преданного царского воеводы и, одновременно опричника, являющегося ещё и душевным близким другом молодого Царя Иоанна Васильевича, прозванного в народе «грозным» за крутой и жестокий нрав, боярина Дмитрия Степановича Извольского, который частенько становился невольным свидетелем их бесчинства. В связи с чем и думая об этом, юная девушка почувствовала учащённое сердцебиение в груди от, испытываемого ею, невыносимого беспокойства за жизнь возлюбленного мужа, не говоря уже о том, что от. Не известно откуда взявшегося дурного предчувствия, словно в этом походе с Селимом, должно случиться какое-то несчастье, из-за чего она тяжело вздохнула и, не зная того, что, пока она пребывала в глубокой мрачной задумчивости, Совет Дивана подошёл к логическому завершению, и все высокопоставленные сановники с начальниками всех воинских подразделений разошлись, оставив Султана в гордом одиночестве. Тот, просидев немного на, обитой бирюзовой парчой, широкой тахте с валиками вместо подушек и ручек, вышел в, залитый лёгким медным мерцанием от, горящих настенных факелов, где и встретился с возлюбленной Санавбер, нервно теребящей блестящее золотистое кружево кафтана атласного сиреневого платья с золотыми газовыми рукавами, при этом красивое лицо юной девушки выражало невыносимую тревогу, отражающуюся в добродушных голубых глазах, обрамлённых густыми ресницами. При этом её шикарные золотисто-каштановые волосы были собраны в один пышный хвост, украшенный бриллиантовыми и жемчужными нитями. --Ты уже обо всём знаешь, Санавбер.—тяжело вздохнул юноша и, ласково гладя её по бархатистым бледным щекам, не говоря уже о том, что добровольно утопая в, полных слёз невыносимого отчаяния, бирюзовых глазах возлюбленной, когда они находились в главных покоях, удобно сидя на тахте, в связи с чем, юная девушка печально вздохнула и предостерегая, произнесла, смутно надеясь на то, что ей удастся, призвать любимого к благоразумию: --Селим, ты даже представить себе не можешь того, с какими опасными людьми собираешься связаться. Пьяные казаки—самые отчаянные и жестокие головорезы в мире. Они не щадят врагов своих. Связаться с ними—означает, обречь себя на верную и лютую смерть. Им абсолютно не важно, кто ты: турецкий Султан или простой раб. Для них, мы враги, которых необходимо, как можно скорее уничтожить, но сначала обречь нас на моральные унижения. Между молодыми людьми воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого юноша погрузился в глубокую задумчивость. Вразумительные убеждения избранницы заставили его начать сомневаться в правильности, принятого им решения, идти военным походом на Астрахань, благодаря чему измученно вздохнул и, опустив глаза на руки, которыми с огромной нежностью сжимал её изящные руки, тихо произнёс, пытаясь успокоить избранницу: --Не волнуйся, сердце моё! Поход состоится не раньше второй половины апреля, а это означает, что до него ещё где-то полгода. Вот только юная девушка даже и не думала успокаиваться. Вместо этого, она решительно встала с тахты и со словами, полными невыносимого отчаяния: --Селим, ты так ничего и не понял!—обхватив себя руками, подошла к окну, открывающему чудесный вид на осеннюю набережную Босфора. Девушка не на долго закрыла глаза, ощущая то, как по бархатистым щекам текут тонкими ручейками прозрачные солёные горькие слёзы. А тем временем, над столицей Османской Империи плавно сгустились сумерки и стало очень темно. Только до них венценосным супругам не было никакого дела. Их занимал предстоящий военный поход, бурный спор из-за которого, вскоре перерос в головокружительную страсть. А в эту самую минуту, в просторные покои к Разие Султан уверенно пришла, одетая в атласное платье цвета морской зелени, обшитое серебристым кружевом и украшенное жемчугом, Гюльсинар Хатун, полная воинственности, с которой она и накинулась на, вальяжно восседающую на парчовой тахте бардового цвета, как и всё в покоях, облачённую в бархатное синее платье с золотым кружевом, Султаншу: --Меня абсолютно не волнует то, что Вы являетесь Султаншей Династии, госпожа! Для меня вы, прежде всего враг, принёсший много невыносимых моральных унижений Нашему Повелителю! Пусть, даже, если он и помиловал Вас из-за своей добросердечности вместо того, чтобы казнить, пощады от нас с Баш Хасеки Нурбану Султан, не ждите! Мы для Вас станем самым страшным кошмаром! Только Разие даже и не собиралась впадать в уныние. Вместо этого, она ядовито ухмыльнулась и, величественно поставив серебряный кубок с ягодным шербетом на круглый зеркальный столик, высокомерно сверкнула на дерзкую девчонку уничтожающим стальным взглядом и угрожающе прикрикнула на неё, что заставило Гюльсинар слегка вздрогнуть: --Один раз побывала в постели Султана и уже возомнила себя борцом за справедливость?! Знай своё место, иначе, вмиг, окажешься на дне Босфора! Отрезвляющие слова Разие Султан прозвучали для Гюльсинар Хатун, как пощёчина, которую она выдержала с аристократическим достоинством и, с наигранной доброжелательностью улыбнувшись, язвительно и, не говоря уже о том, что уверенно заверила, как бы желая, больно ущемить собеседницу: --У меня с Повелителем ещё будут ночи, полные огромной нежности, ведь я всеми силами стараюсь находиться в дружеских отношениях с его обеими достопочтенными Хасеки. Затем почтительно поклонилась и вернулась в гарем, не подозревая о том, что весь их, крайне непростой разговор с Султаншей слышит, стоявшая под дверью, Ламия Хатун, решившая, переметнуться на сторону к Разие в смутной надежде на то, что благодаря ей, снова пройдёт по «золотому пути». Только Гюльсинар всё же заметила, стоявшую у покоев, преступницу Ламию Хатун, что показалось девушке очень подозрительным, в связи с чем немедленно отправилась в покои к Баш Хасеки для того, чтобы поставить в известность о возможном предательстве. Гюльсинар не останавливало даже то, что возможно, излучающая свет, Султанша уже давно крепко спит. Она пробежалась по, залитому лёгким медным мерцанием, мраморному коридору и, подойдя к дверям, ведущим в просторные покои Баш Хасеки, спросила у охранниц о том, может ли она войти внутрь, так как у неё для госпожи есть очень важная информация. Те с негодованием переглянулись между собой и, понимая, что дело на столько срочное, что даже не может подождать до завтра, тяжело вздохнули и, молча впустили султанскую икбаль в просторные покои к Баш Хасеки, которая ещё не спала, но уже переодетая в шёлковые сиреневато-синие комбинацию с халатиком, стояла перед овальным зеркалом в золотой раме, погружённая в глубокую задумчивость, и плавными движениями расчёсывала серебряным гребнем свои шикарные распущенные длинные иссиня-чёрные волосы. Так продлилось не долго из-за того, что, вскоре молоденькая Баш Хасеки, наконец, заметила присутствие в своих покоях, стоявшую в почтительном поклоне и смиренно ожидающую её внимания, Гюльсинар Хатун, в связи с чем доброжелательно ей улыбнулась и участливо спросила: --Что-то случилось важного, раз это никак не может подождать до утра, Гюльсинар? Девушка понимающе вздохнула и, не желая, ничего скрывать, поделилась: --Только что, по Вашему приказанию, я ходила к Разие Султан для того, чтобы высказать ей Ваше отношение к ней, где и встретила Ламию Хатун. Вероятно, она уже переметнулась к Султанше в смутной надежде, вернуть себе расположение Повелителя. Благодаря чему, молодые девушки погрузились в глубокую мрачную задумчивость, во время которой Баш Хасеки, мысленно призналась себе в том, что Ламия ещё доставит им массу проблем, а Гюльсинар, лишь подтвердила все её догадки с подозрениями, в связи с чем, тяжело вздохнула и, искренне поблагодарив за наблюдательность, позволила ей вернуться в покои для фавориток. Девушка всё поняла и, почтительно откланявшись, уже направилась к выходу из покоев, как внезапно почувствовала то, как у неё резко потемнело в глазах и, слегка пошатнувшись, упала на дорогой ковёр без чувств. Утром, когда ласковые солнечные лучи дерзко проникли во все просторные помещения великолепного султанского дворца, заливая всё ярким золотым блеском, а возлюбленные венценосные супруги тихо, но очень душевно разговаривали друг с другом, стоя у окна и задумчиво смотря на Босфор, спокойные воды которого напоминали зеркальную поверхность, в главные покои робко вошла, одетая в алое шёлковое платье с прямым рукавом и обшитое серебряным кружевом с россыпью жемчуга и бриллиантов, Гюльсинар Хатун. Она почтительно поклонилась правящей чете, что заставило, облачённую в парчовое блестящее зелёное платье, юную Санавбер Султан внутренне всю напрячься, чувствуя, что над их семейным счастьем нависла угроза и, искренне принеся свои извинения за столь ранний визит, выдохнула признание, при этом её красивое, похожее на кукольное, лицо залилось румянцем лёгкого смущения, а соблазнительные алые губы расплылись в доброжелательной улыбке: --Я пришла к Вам для того, чтобы лично сообщить радостную новость, Повелитель. Я беременна. Воцарилось длительное мрачное молчание. Супруги оказались глубоко потрясены, услышанной новостью, что заставило их ошалело переглянуться. Конечно, первым бурным порывом Санавбер было мгновенно влепить мужу звонкую пощёчину и, устроив эмоциональную сцену ревности, обвиняя в измене, убежать в слезах, но, подумав хорошенько и понимая, что таким образом она лишь выставит себя перед наложницей в весьма невыгодном свете, мгновенно отказалась и, проглотив её известие о беременности, словно горькую пилюлю, а она и в правду оказалась очень горькой, ведь два месяца тому назад, пока юная Хасеки оплакивала их, умерших от гемофилии, шехзаде, находясь заточённой во дворце Слёз, её возлюбленный топил горе в вине и разврате, результатом чего стала внезапная беременность Гюльсинар Хатун, с наигранной доброжелательностью улыбнулась ей и произнесла, пока Селим находился в лёгком ступоре от известия: --Дай Аллах, у тебя родится здоровый и крепкий Шехзаде, Гюльсинар! Только, отныне, тебе необходимо забыть о самой себе и посвятить всю себя вынашиванию нового члена династии, поэтому лучше ешь, больше отдыхай и гуляй на свежем воздухе, но самое главное, береги себя от всевозможных угроз, способных спровоцировать выкидыш. Глубоко тронутая добрыми пожеланиями возлюбленной Хасеки, Гюльсинар всё поняла и, почтительно откланявшись, с молчаливого согласия Повелителя ушла, оставив супругов снова одних. --Санавбер, я сам не понимаю того, как получилось так, что Хатун забеременела. У нас был хальвет всего один раз, да и то, когда я был пьян, не владея собой! Я даже имени и лица её не помню.—оправдывался юноша перед своей возлюбленной после того, как собрался с мыслями. Он смотрел на неё, умоляющим о понимании и прощении взглядом серо-голубых глаз, что вызвало в девушке добрую улыбку. Вернее, Санавбер еле сдерживала себя от того, чтобы истерично не рассмеяться ему в, полное огромного недоумения вместе со смущением, красивое лицо, из-за чего снова отвернулась к окну, глубоко вдыхая и выдыхая. Собравшись, наконец с мыслями, юная Хасеки, наконец, плавно обернулась к мужу и, иронично всмотревшись в его бездонные голубые омуты, не в силах больше себя сдерживать и с язвительным смехом заключила, что вызвало в юноше ещё большее недоумение: --А ты хорошо погулял, Селим! Вот тебе и последствия! Между ними воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого юный Султан виновато опустил глаза и тяжело вздохнул, не зная, что и сказать в своё оправдание. Он искренне раскаивался в содеянном, в связи с чем не смел взглянуть в бирюзовую ласковую бездну глаз возлюбленной, что ещё больше веселило девушку. Наконец, немного успокоившись и собравшись с мыслями, она сдержано вздохнула и произнесла более мягко, что было похоже на измученный стон, либо вздох: --Ладно, расслабься! Я не гневаюсь на тебя, хотя и должна бы, ведь ты изменял мне и пьянствовал в то, время, как я горько оплакивала наших малышей. Из мужественной груди юноши вырвался вздох огромного облегчения, благодаря чему, он инстинктивно обнял возлюбленную за изящные плечи и признался в том, что заставило её снова рассмеяться, но, в этот раз не с презрением, а добродушно: --Я совсем не люблю её. Гюльсинар была всего лишь моей утехой в постели, не больше. Я весь твой. Санавбер тяжело вздохнула и, легонько потеребив его по светлым шелковистым волосам, произнесла, словно на выдохе: --Дурачок!—затем, не говоря ни единого слова, решительно прильнула к его мягким губам и принялась целовать неистово, страстно, вернее даже беспощадно. Вот только, вскоре возлюбленной парочке пришлось отстраниться друг от друга, ведь, в эту самую минуту, аги принесли им круглый стол с завтраком. От него исходили такие вкусные ароматы, что они волей-неволей вызывали у супружеской пары аппетит. В связи с чем, возлюбленные загадочно, не говоря уже о том, что, смущённо краснея, переглянулись между собой и подойдя к нему, плавно опустились на мягкие подушки и принялись завтракать, продолжая, о чём-то душевно между собой переговариваться. А, в эту самую минуту, узнавшая от кого-то из верных служанок о том, что одна из наложниц юного Повелителя беременна, одетая в шёлковое бледное зелёное, почти белое платье с серебристыми газовыми рукавами, Разие Султан не находила себе места от, переполнявшей её всю, ярости, вызванной, съедающей её изнутри, ревности и безумной запретной страсти. В связи с чем, молодая Султанша металась по своим просторным покоям, гневно приговаривая: --Ну и плодовитый, же, у меня оказывается братик! Только один раз ушёл в загул, а уже наложница беременна, а меня продолжает изводить ледяным безразличием! Она не учла лишь одного, что все её слова слышит, вальяжно сидящая на парчовой тахте, присягнувшая ей на верность ещё вчера поздно вечером, облачённая в яркое сиреневое шёлковое платье, Ламия Хатун, тоже, сходящая с ума от, переполнявшей трепетную душу, жгучей зависти и понимания того, что, отныне жаркие хальветы с красавцем Властелином ей будут сниться во снах, да и то в запретных, от чего юной девушке становилось ещё больнее. Она даже печально вздохнула, но собравшись с мыслями, внимательно проследила за тем, как её госпожа внезапно села на соседнюю тахту и, обхватив голову изящными руками, гневно и с оттенком невыносимого душевного разочарования, яростно фыркнула. --Вам стоит только приказать, госпожа, и я сделаю так, что наш Властелин никому не достанется. Он умрёт и перестанет терзать наши сердца!—участливо предложила Султанше самый оптимальный выход из их общей проблемы огненноволосая бестия по имени Ламия Хатун, что заставило прекрасную Разие Султан погрузиться в мрачную глубокую задумчивость, мысленно признаваясь себе в том, что ей очень нравится идея верной служанки, от чего в её стальных глазах даже загорелся мстительный огонь, а в хрупкой душе забрезжила смутная надежда на возможное исцеление, которое оказалось мгновенно развеяно внезапным приходом к ним в просторные покои Баш Хасеки. Она с нескрываемым подозрением в изумрудных глазах пристально всмотрелась в лица коварных заговорщиц, что заставило почувствовать их себя, крайне неуютно и, увидев в их глазах то, что было итак понятно, угрожающе им улыбнулась и предупредила: --Только попробуйте причинить вред нашему Властелину с его детьми, в миг окажетесь в ледяных водах Босфора с удавкой на шее! Поэтому, прежде, чем предпринимать какой-либо шаг, лучше неоднократно подумайте о том, чем он может для вас обеих грозить! И уже собралась было царственно развернуться и уйти, как услышала гневное высказывание Султанши Династии, обращённое к ней, Баш Хасеки юного Султана: --Не слишком, ли многое на себя берёшь, Нурбану?! Ты, видимо забыла о том, что являешься прежде всего простой рабыней! Знай своё место и прояви почтение ко мне Султанше Османской Династии! Вот только Баш Хасеки презрительно усмехнулась и поставила династийку на её место, тем-самым, спустив с небес на землю: --Это вы забыли, госпожа о том, что здесь во дворце Нашего достопочтенного Властелина Султана Селима хана никем являетесь именно Вы! Я же его главная Хасеки и мать единственного наследника Шехзаде Мурада! Это именно вам необходимо раболепствовать и проявлять передо мной почтение! Эти слова стали последней каплей в терпении Разие Султан, решив, разом всё прекратить, она сама не поняла того, как внезапно схватилась за золотой подсвечник, стоявший на тумбочке, и ударила им Баш Хасеки по голове, от чего та, мгновенно потеряла сознание, упав на пол под ошеломляющие взгляды обеих заговорщиц. Не известно, сколько прошло времени, но когда молодая Баш Хасеки, наконец, пришла в себя и через силу разомкнула изумрудные, как свежая весенняя зелень, обрамлённые густыми шелковистыми иссиня-чёрными ресницами, глаза не могла понять одного, что она делает в постели в своих покоях и почему голову разрывает на части, ведь она отчётливо помнила то, что последнее, что она видела прежде, чем провалиться во мрак, была их с Разие эмоциональная ссора, благодаря чему, излучающая свет, Баш Хасеки тихо, но очень измождённо простонала, что ни укрылось от, стоявших в мрачной задумчивости у окна и залитых яркими золотыми солнечными лучами, Селима с Санавбер. Они вздохнули с огромным облегчением и, понимающе переглянувшись между собой, плавно подошли к широкой мягкой постели, скрытой в плотных газовых и парчовых вуалях воздушного, как невесомое облако, балдахина, где лежала вся бледная и ничего не понимающая Баш Хасеки. --Где я?—превозмогая невыносимую боль в голове, тихо спросила она, наконец заметив присутствие возле неё горячо любимого мужа и подругу. Они доброжелательно ей улыбнулись и осторожно сели на край кровати для того, чтобы она почувствовала себя в их приятном обществе защищённой и уверенной. --Ты в своих покоях, Нурбану!—ласково выдохнул юный Султан у неё над ухом, слегка обдав её шелковистый весок своим спокойным горячим дыханием, от чего по стройному, как молодая сосна, красивому телу девушки плавно растеклось приятное тепло. Она даже, к своему стыду, залилась румянцем лёгкого смущения, в связи с чем, на мгновение закрыла глаза и умиротворённо вздохнув, открыла их снова и, дрожащим от невыносимого душевного волнения и страха, что его возлюбленный может ей не поверить, тихим голосом, поделилась: --Разие Султан вместе с Ламией Хатун планировали убить тебя, Селим. Я разоблачила их, за что Разие и ударила меня подсвечником по голове. Воцарилось длительное очень мрачное молчание, во время которого все трое потрясённо переглянулись между собой. Конечно, в услышанное, поверить было очень сложно. Если не учитывать того, что Разие уже устроила нападение вместе с похищением Селима с его юной Хасеки, а это означало лишь одно, что из-за своей необузданной запретной страсти к нему, она способна на свершение новых безумств, что вызвало у троих венценосных супругов очередной совместный измождённый вздох, похожий, скорее на стон. Вот только, понимая, что необходимо с сестрой как-то решать проблему, Селим тяжело вздохнул и, оставляя своих горячо любимых женщин одних, отправился в покои к Разие, весь пылая праведным гневом. Она никого не ждала и, уже находясь в полном одиночестве, сидела на тахте и, как ни в чём не бывало, не говоря о том, что с видом полной непробиваемости и безразличия ко всему, читала интересную книгу. В эту самую минуту, к ней влетел, словно комета, Султан Селим. Он гневно взглянул на сестру и с порога принялся орать на неё, что заставило Султаншу плавно встать и приблизиться к нему с выражением полного недоумения и миролюбия: --Да, кто ты такая для того, чтобы поднимать руку на моих жён?! Совсем стыд потеряла?! Давно в темнице или в башне не сидела?! Так я это мигом устрою и…—яростно бушевал юноша. Вот только Разие, продолжая, строить из себя полное спокойствие и уверенность, с которыми она не дала ему договорить жарким, полным неистовой беспощадности, поцелуем в тёплые мягкие губы, благодаря чему юноша растерялся и не знал того, как ему следует поступить в благоразумных целях, чем и воспользовалась коварная соблазнительница-сестрица, тем, что не теряя драгоценных минут, во время которых Селим может легко опомниться и решительно оттолкнуть её, наступая на него, подвела к постели, затем применив лёгкую, почти незаметную подножку, уложила брата на мягкие подушки с парчовым покрывалом, обрушила на него беспощадный шквал из жарких поцелуев и головокружительных ласк. Им не было конца, благодаря чему, венценосный юноша даже не успел понять, как между ним с Разие произошла близость, лишившая его возможности к вразумительной борьбе и призывом к здравомыслию, что можно сравнить лишь с сокрушительными торнадо, либо цунами. А тем временем уже плавно и незаметно подкрался вечер, окрасивший всё тёмные синий, голубой, фиолетовый и зелёный тона. В просторных покоях, тоже стало очень темно из-за, постепенно догоревших свечей в золотых канделябрах. Они потухли, но, не смотря на это, освещение в покоях, пусть даже тусклое и еле ощутимое, составлял медный отсвет от, горящих в камине дров, благодаря чему по просторным покоям плавно распространялось приятное тепло, обволакивающее, лежащую в объятиях друг друга, парочку, измождённую беспощадной головокружительной страстью. Они уже полностью отдышались и отдыхали, постепенно возвращаясь сознанием и здравомыслием на эту грешную землю, от чего юноше стало так скверно на душе, что непреодолимо захотелось исчезнуть, не говоря уже о том, что раствориться. Всему виной оказалось осознание неисправимого и, свершённого только что самого страшного греха. Красивое лицо юноши заливало смущение, которое он не смог бы ни от кого скрыть, даже, если бы и была такая возможность, в связи с чем, ему ничего другого не осталось кроме, как схватиться за голову и горько прорыдать: --Я хочу провалиться сквозь землю! Этот грех никак не смыть и никаким вином не залить! О, Разие, за что ты так со мной?! Только Султанша соблазнительно лежала на боку и, с безразличием смотря на его душевные терзания, победно улыбалась, не говоря ни единого слова, как бы забавляясь и получая несказанное удовольствие от того, что её горячо любимый «братец» теперь запачкан в грязи их запретной страсти, которую они познали несколько минут тому назад в жарких объятиях друг друга. Даже, сидя на мраморном камне в хаммаме, затерявшись в густых клубах пара и пытаясь лихорадочно отмыться от всех той грязи, в которой он не по своей вине испачкался, Селима не покидало ощущение, свершённого этим вечером страшного греха, в связи с чем, бедняга ругал самого себя в том, что не смог оттолкнуть от себя сестру и попытаться образумить её. Вот только юноша не учёл одного, что все его метания и обличительные, полные невыносимого отчаяния, слова отчётливо слышит, появившаяся в просторном помещении, Санавбер, мягко и бесшумно пришедшая сюда из чувства, что с возлюбленным случилось что-то очень ужасное и он нуждается в её моральном утешении и заботе. Она стояла у арочного окна с золотой решёткой и внимательно наблюдала за его метаниями, что напоминало беготню, растревоженного кем-то или чем-то, льва по клетке. Несчастный ругал себя, лихорадочно обтирался и сидел, рыдая, схватившись за голову. --О, милостивый Аллах! Как я мог, так запачкаться! Что теперь будет! Ведь инцест самый верный путь к дворцовому перевороту или того хуже—моей казни!—горько причитал юноша, пока ни услышал шорох шёлкового платья, тихий вздох и лёгкое движение, что привело его в чувства, мгновенно, не говоря уже о том, что насторожило. Этой изящной женской фигурой оказалась его горячо любимая жена Санавбер. Она уже достаточно насмотрелась и наслушалась для того, чтобы успеть сделать вывод о том, что подлая Разие сумела-таки склонить её возлюбленного к инцесту, что вызвало в юной девушке праведный гнев и непреодолимое желание, немедленно пойти к ней в покои и лично убить гадину. Султаншу даже не останавливало то, что при попытке убийства, она может погибнуть сама. Главным для неё было защитить, задетую честь любимого, а ради такого благородного действа, можно и погибнуть. Тяжело вздохнув, девушка уже собралась было покинуть хамам, как случайно уронила золотой канделябр, который со звоном упал, ударившись о мраморный пол. Это заставило её замереть на месте, мысленно ругая себя за неосмотрительность, что продлилось до тех пор, пока она ни услышала тихие мужские шаги у себя за спиной и чьё-то ровное дыхание. Это Селим, заметив её присутствие в хамаме, вовремя опомнился и, встав с мраморной плиты, подошёл к ней с целью узнать о том, зачем она пришла, но внимательно всмотревшись в бирюзовую бездну красивых глаз, ужаснулся той воинственности, что прочёл в них. Ему мгновенно стало не по себе. Возлюбленная всё поняла и теперь жаждала мести с борьбой за его поруганную честь. --Ну всё, Разие! Тебе не жить!—вслух выругалась юная Султанша, что вызвало в юноше добродушную улыбку, с которой он ласково пригладил блестящий золотистый шёлк её шикарных распущенных длинных волос и, заворожённо смотря в её, затуманенные праведным гневом, глаза, вразумительно выдохнул: --Разие не стоит того, чтобы, ради неё ты рисковала жизнью, защищая меня, Санавбер!—и не говоря больше ни единого слова, самозабвенно прильнул к её алым губам с пламенным поцелуем. Юная Хасеки не смогла воспротивится и, добровольно сдала ему все свои, эмоционально выстроенные, защитные бастионы, безвозвратно растворившись в их головокружительной любви.