Султан моей души

Утром, когда лучи яркого июньского солнца проникли во все помещения великолепного султанского дворца Топкапы, озаряя всё золотым блеском, заставляя всех, занимающихся обычными повседневными делами, обитателей морщиться от его приятного тепла, но яркого света, в главных покоях, удобно сидя на, разбросанных по полу, мягких подушках с атласными яркими наволочками, юная венценосная чета вела тихую душевную беседу друг с другом во время совместного завтрака, с огромным обожанием смотря друг на друга и держась за руки. --Мне, конечно, хорошо известно о том, что госпожа Нурбану Султан планировала выдать ваших с ней очаровательных дочек за самых верных и влиятельных пашей, но, думаю ты, душа моя, ты не будешь против, если они выйдут в последствие замуж за тех, кого изберёт их трепетное сердце, то есть по большой любви?—с искренней надеждой и доброжелательностью посоветовалась с возлюбленным, облачённая в голубое атласное платье, обшитое блестящим кружевом с газовыми рукавами, Санавбер Султан, добровольно утопая в ласковой голубой бездне глаз сердечного избранника. Глубоко тронутый её словами, Селим, лишь одобрительно кивнул и медленно потянулся к трепетным алым губам для того, чтобы воссоединиться с ней в длительном и полном огромной нежности поцелуе, не говоря уже о том, что сама девушка уже заботливо обвила мужественную шею любимого, закрыв от, переполнявшего её всю, наслаждения. Вот только им не удалось воссоединиться, ведь, в эту самую минуту в главные покои пришёл Константин-ага, почтительно им поклонившийся и доброжелательно пожелавший им, доброго утра, отчаянно пытаясь скрыть от них невыносимую душевную грусть, вызванную разрывом с любимой девушкой, за весёлой любезностью. Только у него ничего не получилось. Венценосная чета всё равно почувствовала, что у парня что-то случилось, из-за чего они потрясённо переглянулись между собой и, пожав плечами, проявили своё искреннее участие к нему. --Константин, ради Господа Бога скажи, что с тобой случилось? Почему у тебя такой печальный вид?—обеспокоенно осведомился у своего охранника молодой Султан, нехотя отойдя от жены и бесшумно подойдя к нему. юноша печально вздохнул и, не желая ничего скрывать от близких родственников, поделился, что вызвало ещё большее душевное потрясение у Селима и праведный гнев у юной Хасеки: --Моей свадьбы с Селимие Хатун не будет, Повелитель. Она сказала, что не хочет рожать детей от жестокого ночного убийцы, как я. Она мечтает стать Вашей фавориткой. Воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого, понимая, что между его горячо любимой женой и дерзкой Хатун назревают бурные выяснения отношений, Селим отправился вместе с охранником на ежедневное заседание Совета Дивана. Что же касается юной Хасеки, она выждала немного и приказала верной служанке по имени Ахсен, немедленно привести к ней Селимие. Та всё поняла и, почтительно откланявшись, ушла выполнять приказ. Чуть позже к, сидящей на пуфике в обществе других гаремных красавиц, одетая в простенькое белоснежное шёлковое платье, Селимие Хатун бесшумно подошла Ахсен Хатун, небрежно скомандовавшая ей: --Идём со мной, Селимие! Тебя желает видеть госпожа Санавбер Султан! Конечно, высокомерной девице совсем не хотелось идти к Султанше, но противится не стала, иначе легко бы навлекла на себя её гнев, в связи с чем, грациозно поднялась и пошла за служанкой с огненными волосами и зелёными, как свежая луговая трава, глазами в главные покои, где их уже терпеливо ждала, царственно восседая на парчовой тахте и утопая в золотых солнечных лучах, Султанша гармонии Хасеки Санавбер, погружённая в мрачную задумчивость, из которой её вывели, пришедшие Ахсен с Селимие, почтительно ей поклонившиеся. --Госпожа, я привела к Вам Селимие Хатун!—отчиталась перед ней преданная служанка. Санавбер одобрительно кивнула и, грациозно поднявшись с тахты, величественно подошла к, замершей в трепетном ожидании действий с приказаниями госпожи, Селимие не смела даже дышать, пока ни получила от прекрасной и весьма юной госпожи звонкую пощёчину, эхом отдавшуюся в её ушах. --Да, кто ты такая, чтобы противиться воле Повелителя, жалкая рабыня! В фаворитки ей захотелось! Даже мечтать об этом не смей! Ты выйдешь замуж за моего брата Константина-агу! Вопрос об этом уже решён!—с отрезвляющей гневной тирадой обрушилась на девчонку Хасеки, желая, поставить её на место и привести в чувства. Вот только Селимие оказалась, далеко не из тех покорных рабынь, которое со смиренной покорностью сдавались и, отказавшись от борьбы за собственное счастье, молча, уходили «поджав хвост». Не говоря уже о, нанесённом ей, оскорблении в виде пощёчины, хотя бархатистая щека и пылала, приобретя пунцовый оттенок. Вместо этого, она достойно выдержала всё и с воинственными словами: --Я всё равно стану не только фавориткой Султана, но и Валиде бедущего Падишаха, а ты, сдохнешь!—изловчилась и пнула госпожу прямо в живот, из-за чего юная Хасеки от внезапной резкой боли, мгновенно пронзившей её стройное тело, согнулась пополам, прохрипев, прибежавшим в главные покои молоденьким агам, возглавляемым Сюмбюлем-агой: --Бросьте её в темницу и оставьте там на сутки без воды и еды, а ко мне приведите лекаря! После чего упала на пёстрый ковёр с длинным ворсом по мягкости, напоминающим шелковистую луговую травку, без чувств. Те всё поняли и, пока верные служанки занимались приведением её в чувства, почтительно откланялись, уводя дерзкую Хатун, прочь. Так незаметно наступил вечер, хотя и солнце ещё находилось в зените, но уже начинало клониться к закату, окрашивая всё в яркие оранжевые, сиреневые и розовые цвета. Почувствовав себя намного лучше, одетая в шёлковое синее и обшитое серебристым кружевом платье, Нурбану, уже узнав от преданной Джанфеде о том, что дерзкая Селимие Хатун едва ни спровоцировала выкидыш у её подруги Санавбер, прошла в темницу, где содержалась негодница после вразумительной порки, испытывая к ней, еле сдерживаемое, презрение. --Тебе здесь самое место, мерзавка! Ты ещё легко отделалась, ведь, как ты знаешь, за покушение на ребёнка Повелителя в утробе матери, тебя вообще полагается задушить и бросить в Босфор!—с нескрываемым отвращением в тихом приятном голосе произнесла Баш Хасеки, лежащей на холодном каменном полу, измождённой девице, бесшумно льющей горькие слёзы от неведения за свою дальнейшую участь, что заставило её мгновенно притихнуть и настороженно приняться смотреть на, стоявшую у двери камеры, достопочтенную госпожу затравленным взглядом. --Госпожа, простите! Откуда мне было знать о том, что Султанша беременна, ведь по её виду этого совсем нельзя, сказать.—наконец, собравшись с мыслями и кинувшись к решётке, оправдывалась юная Хатун. Только Нурбану отнеслась с глубоким безразличием к объяснениям неразумной рабыни и, холодно бросив ей через плечо: --Надо было раньше, думать об этом!—направилась к выходу из подвального помещения в сопровождении кизляра-аги Сюмбюля, шикнувшего на, попытавшуюся, взмолиться о пощаде, белокурую девчонку, оставшуюся снова в гордом одиночестве, в связи с чем, она потерянно рухнула на пол и горько расплакалась. А в эту самую минуту в, залитых ярким лучами, заходящего за горизонт, летнего солнца, главных покоев, удобно сидя на широком султанском ложе, не говоря уже о том, что, затерявшись в плотных вуалях газового балдахина, венценосные супруги Селим, Санавбер и Нурбану о чём-то тихо и душевно беседовали друг с другом, добродушно шутя друг над другом, из-за чего по просторной комнате разлетался их беззаботный звонкий раскатистый смех. Девушки чувствовали себя так хорошо, что по ним даже нельзя было сказать того, что Нурбану, едва ни рассталась с жизнью два дня тому назад, а её душевная юная подруга Санавбер, чуть ни потеряла своего ребёночка из-за дерзкой выходки, отбившейся от рук гречанки Селимие. --А где тот голубой бриллиант, про который было столько шумихи? Что-то я его ни видела, хотя и слышала о том, что краше него нет ни одного камня на всё Свете.—внезапно сменив тему разговора, поинтересовалась юная Баш Хасеки, пристально посматривая на горячо любимого мужа с подругой, из-за чего Селим, мгновенно перестав, смеяться, резко замолчал, не зная того, как и сказать возлюбленным о том, что камня больше нет. Он покоится на дне Босфора. Ему стоило огромного труда для того, чтобы собраться с мыслями, но, мысленно признаваясь себе в том, что лучше сознаться, он тяжело вздохнул и объяснил: --Мне пришлось, в целях того, чтобы нас больше не постигла ни одна беда с горем, выбросить его в Босфор, Нурбану. Теперь он покоится на дне. Глубоко потрясённые его искренним признанием, юные Султанши, молча, переглянулись между собой и понимающе вздохнули. --Ну, если это принесёт нам снова благополучие вместе со спокойствием, значит, там бриллианту самое место, а мы про него забудем!—хором заключили девушки и, сменив тему разговора, продолжили веселиться, во что, постепенно и ввели снова возлюбленного, в связи с чем, просторные главные покои опять заполнились их общим беззаботным добродушным смехом. Несколькими минутами позже, сидящая на холодном каменном полу в своей камере, Селимие Хатун не могла больше плакать и, измождённая недавними горькими слезами, постепенно забылась сном. Вот только поспать долго ей не пришлось, ведь в эту самую минуту, она отчётливо услышала чьё-то тяжёлое и частое дыхание, напоминающее звериное громкое рычание, доносящееся откуда-то из коридора. Оно приближалось вместе с тяжёлой волчьей поступью, что заставило юную девушку, мгновенно насторожиться, не говоря уже о том, что в ужасе вжаться в угол, не смея, при этом, дышать. Только это её не спасло, ведь, в эту самую минуту, она услышала оглушительный грохот от, сорванной с петель, тяжёлой дубовой двери, отлетевшей в сторону, и отчётливо увидела силуэт, возникшего перед ней, словно скала, огромного чёрного волка с горящими, как адское пламя жёлто-зелёными глазами, стоявшими торчком, ушами, оскалившейся, вытянутой, как у собаки, мордой с белоснежными острыми клыками, готовыми в любую минуту, вонзиться ей в горло. Видя и понимая это, юная девушка пришла в такой неописуемый ужас, что не могла даже закричать, в связи с чем, она потеряла сознание, распластавшись на полу, морально приготовившись к неминуемой страшной смерти, но её ждало глубокое разочарование. Не долго продлился её обморок, так как Селимие очнулась от того, что её пронзила резкая боль, вызванная потерей невинности, ведь, в эту самую минуту, Константин, вернувший себе человеческий облик, грубо насиловал, лежащую под ним, юную девушку и крепко сжимая в руках её тонкую, словно лебединая, шею сильными руками. Выразительные карие глаза его излучали ярость, презрение и ненависть к, когда-то трепетно и нежно любимой им, девушке, из-за чего она начала задыхаться и хрипеть, умоляя о пощаде. Только мучитель не торопился ослабить хватку, для начала, он излился в неё горячим, как кипяток, семенем и с угрожающими словами: --Если ты, хотя бы ещё раз попытаешься причинить вред, либо разрушить семейное счастье моей сестре Санавбер Султан и моего шурина Султана Селима, я тебя тогда не пощажу и разорву в клочья!—наконец, встал с неё и стремительно покинул камеру, оставляя юную девушку, лежать на полу, растерзанную, униженную, всю в крови, не говоря уже о том, что в разорванной в клочья одежде, практически голую, да и понимающую, что теперь ей точно никогда не стать султанской фавориткой, от чего она свернулась в клубочек, подобно кошке и опять горько запричитала, но уже над поруганной честью с разрушенными в прах мечтами. Рано утром, когда яркие золотые лучи озарили всё вокруг в великолепном дворце Топкапы, молодой светловолосый Султан Селим оказался разбужен громким вскриком юной возлюбленной, в связи с чем, он, нехотя открыл свои ещё сонные серо-голубые глаза и, взглянув на, согнувшуюся пополам жену. Она выглядела бледной, испуганной и немного растерянной, что встревожило парня, благодаря чему, его сон, как волной смыло. --Санавбер, что случилось? Может мне лекаря позвать?—встревоженно осведомился он, заботливо обнимая её. Девушка немного пришла в себя и, собравшись с мыслями, посмотрела на мужа, полным огромного счастья, нежности и любви взглядом. --Наш сынок активно толкается, Селим.—ласково ему улыбаясь, известила она избранника, что заставило парня инстинктивно приложить руку к её, уже заметно округлившемуся, животу и, немного выждав, ощутить новые активные толчки, из-за чего он, тоже весь просиял от огромного счастья. --Кажется, наш малыш даёт нам понять о том, что спать уже хватит и пора вставать. Он проголодался.—добродушно пошутил молодой человек, не отводя руки от живота возлюбленной. Она согласилась с ним и уже, крайне аккуратно начала выбираться из постели, вознамерившись, выйти в коридор и дать распоряжение страже о том, чтобы принесли им с Повелителем завтрак, как, он, не говоря ни единого слова, заключил возлюбленную в заботливые, очень нежные объятия и пылко принялся целовать её в сладкие, как спелая клубника, алые губы. Девушка не смогла отказать ему и, обвив мужественную шею изящными руками, словно лианами, самозабвенно ответила на его поцелуй своим трепетным и нежным, благодаря чему, они снова легли в постель, постепенно забывшись новым безмятежным сном, ведь, как возлюбленные считали, время ещё было очень раннее, а это значит лишь одно, что они могут ещё поспать. А тем временем, уже вышедшая из темницы, юная Селимие Хатун находилась в хаммаме и, сидя на тёплом мраморе, затерявшись в густых клубах пара, тщательно отмывалась от всей той грязи, которой её запачкал ночью Константин-ага, при этом девушку сотрясали беззвучные горькие рыдания из-за, поруганной чести. Она находилась здесь, совершенно одна, по крайней мере, ей так казалось, но это было далеко не так, ведь за ней уже несколько минут, как заворожённо наблюдал, только что вошедший в хаммам, Константин-ага, уже успевший пожалеть о том, что обошёлся с не грубо ночью, но его можно было понять, ведь, узнав о том, что горячо любимая родная самая младшая сестра, едва ни потеряла ребёнка по вине Селимие, лишила юношу разума, ослепив праведным гневом и непреодолимой жаждой мщения. Сейчас он пришёл к избраннице для того, чтобы извиниться за грубость. Девушка заметила его и вздрогнула от неведения того, что ей ещё от него ждать, но, собравшись с мыслями, обрушила на него всю свою обиду, боль и огромное душевное разочарование, не обращая внимания на, душившие её хрупкую истерзанную душу, слёзы, стекающие по бархатистым щекам, прозрачными солёными ручьями: --Как ты мог так поступить со мной, Константин?! Ведь я всегда любила тебя, хотя и как друга! Ты растоптал мои мечты, стать фавориткой Повелителя! Он не захочет делить ложе с грязной и опороченной наложницей! Да, я погорячилась, причинив вред, ещё не родившемуся твоему племяннику, либо племяннице, но это гарем! В нём без борьбы никак нельзя! Здесь выживает сильнейшая! Таков закон выживания в гареме! Да и… Селимие не договорила из-за того, что, в эту самую минуту юноша, не желая, больше слушать обвинительных речей возлюбленной, бьющей его кулачками в мускулистую грудь, решительно заключил её в крепкие объятия и в порыве страсти, не говоря уже о жарких поцелуях, безжалостно сорвал с неё широкое однотонное бледное махровое полотенце, прижал к мраморной стене и, обвив себя её красивыми стройными ногами, резко вошёл в горячее трепетное влажное лоно избранницы, беспощадно тараня его своим могучим, успевшим, затвердеть от порочного возбуждения, копьём, не обращая внимания на её отчаянные попытки вырваться, сменившиеся позже, капитуляцией и сладострастными стонами, постепенно заполнившими просторное помещение султанского хаммама. Позднее, когда юная возлюбленная венценосная чета уже сидела на подушках за небольшим круглым столом и во время завтрака душевно разговаривала о предстоящем военном походе на Астрахань, утопая в ласковых, тёплых солнечных лучах, согреваемые ими, к ним в главные покои ворвалась, одетая в, свободного покроя шёлковое белоснежное платье античного стиля, Селимие Хатун и, кинувшись немного ошеломлённому от такой дерзости, молодому Султану в ноги, со слезами невыносимого отчаяния взмолилась: --Повелитель, прошу Вас! Пожалуйста, примите меня в свой гарем и позвольте стать Вашей фавориткой! Говоря эти слова, юная девушка с жаром лобзала полы его парчового серебристого кафтана, который он резко отдёрнул с нескрываемой брезгливость, и давая ей, понять, что она ему омерзительна, гневно бросил ей прямо в ангельское личико, что ввело девушку в лёгкий ступор: --Да, как ты, жалкая рабыня, смеешь меня просить о таком после того, как из-за тебя, едва ни погиб наш с моей возлюбленной Хасеки Шехзаде, находящийся у неё под сердцем!? Пошла вон с глаз моих, пока я ни приказал моему хранителю, казнить тебя! От убитой горем юницы не укрылось то, какой искренней благодарностью засияли красивые глаза Хасеки, приходящейся ей ровесницей, а губы расплылись в одобрительной улыбке, из чего наложница сделала для себя неутешительный вывод в том, что ей, отныне ничего другого не остаётся кроме, как покориться и вернуться в гарем. Она печально вздохнула и, почтительно откланявшись венценосцам, ушла из покоев, провожаемая их взглядом, полным глубокого безразличия. Им было не до неё, ведь впереди их ждал военный поход, куда они отправятся вместе. Вот только молодого властелина беспокоило то, как его любимая перенесёт дорогу и первые сражения и ни родит, ли она в пути, да и убеждать её о том, чтобы она осталась в Топкапы, не имело смысла, ведь Санавбер твёрдо стояла на своём решении ехать вместе с ним, объясняя, что её трепетной душе так будет намного спокойнее за него. А в эту самую минуту, проходящую по, залитому яркими солнечными лучами, мраморному коридору и горько плачущую, Селимие Хатун остановил, полный искреннего душевного презрения вместе с иронией, оклик, царственно вышедшей к ней на встречу, одетой в атласное шикарное платье нежного мятного цвета, Баш Хасеки Нурбану Султан, великолепные иссиня-чёрные длинные волосы которой были подобраны к верху и украшены бриллиантовой короной с ниспадающим шифоновым светлым, почти белым покрывалом. --Как понимаю. Повелитель дал тебе отворот-поворот, Хатун!? Поделом! В следующий раз не будешь забывать о том, что ты всего-навсего жалкая и никому не нужная рабыня! Нурбану забавлялась плачевным душевным состоянием дерзкой наложницы, которая, наконец, поравнявшись с ней, почтительно поклонилась и, воспряв духом, доброжелательно улыбнулась ей и с вызовом заключила: --Не зарекайтесь, госпожа! Возможно, сейчас я и проиграла битву за Повелителя. Только ещё не вечер! Не забывайте о том, что моя добросердечная и мудрая покровительница Разие Султан способна устроить всё, даже ходатайствовать за меня перед Его Величеством о том, чтобы он принял меня в главных покоях и сделал фавориткой! После чего с гордо поднятой головой, грациозно прошла мимо Султанши света, оставляя её, с лёгким душевным замешательством, смотреть ей в след, мысленно признаваясь себе в том, что, если Селим всё-таки уступит уговорам сестры и сделает наглую Селимие своей фавориткой, то после его отъезда на следующей неделе в астраханский поход, ей, Нурбану, скучать, уж точно, не придётся, от чего она тяжело вздохнула и прошла в главные покои, где их с Санавбер возлюбленный Султан объявил им о своём решении, отменить Закон Фатиха о братоубиственных войнах с казнями, вернее он сделал так, чтобы этот закон применился лишь в том случае, когда брат поднимется против правящего брата с целью, сместить его с трона. Селим уже объявил о своём решении визирям ещё вчера, подписав закон и поставив под ним султанскую печать, что искренне обрадовало обеих Хасеки, ведь, отныне у них нет причин для кровопролитной борьбы друг с другом за то, чтобы в будущем усадить на трон своего сына, а соперников извести в могилу. Они даже вздохнули с облегчением и с искренней благодарностью. Вот только слова белокурой юницы с ангельским личиком оказались пророческими, ведь после душевного разговора с Разие Султан, убедившей его, принять её очаровательную юную подопечную Селимие Хатун, хотя бы один раз, молодой Властелин, после длительных колебаний, сомнений и раздумий, наконец уступил. И вот, счастливая Селимие Хатун, тем, же, вечером, одетая в шикарное шёлковое красное, словно кровь, платье, лив которого был обшит золотым кружевом, пройдя по, освещённому лёгким медным мерцанием от, горящего в чугунных настенных факелов, пламени, вошла в главные покои и, представ перед серо-голубыми очами молодого красавца-Властелина, почтительно ему поклонилась, не веря в собственное счастье и не смея, не то, чтобы поднять на него своих серых глаз, но и даже дышать. Её бархатистые щёки алели от, испытываемого ею, трепетного волнения с лёгким страхом, а хрупкое сердце, учащённо колотилось в груди, словно сумасшедшее. --Ну, что стоишь, как мраморная статуя? Раздевайся, раз уж пришла на хальвет и ложись в постель!—с полным безразличием приказал, вальяжно восседающий на парчовом покрывале широкого, скрытого в густых плотных вуалях газового и парчового балдахина, ложа, молодой Султан, уже переодетый в шёлковую зелёную пижаму и отрешённо смотрящий на девушку, смутившуюся его холодности. Вот только, понимая, что пути назад уже нет, да и она сама добивалась этой встречи, Селимие Хатун разочаровано вздохнула и подчинилась, смиренно выполнив Высочайший приказ. Селим, же, со своей стороны, не стал размениваться на предварительные ласки с поцелуями и, сделав всё, что от него нужно, предварительно, заставив её, ублажать его, как и где полагается, выгнал её, прочь, даже не дав, опомниться, а сам забылся крепким сном. В это, же, самое время в своих просторных покоях, выполненных в нежных бирюзовых тонах с воздушной, словно облако, серебристой лепниной, юная Хасеки Санавбер, одетая в парчовое платье льдисто-розового, почти белого цвета, укладывала спать маленькую годовалую дочку Гюльнар Султан, напевая ей колыбельную на русском языке. Юная Султанша сидела на краю постели в серебристых вуалях газового балдахина и медленно покачивала золотую колыбель, где уже мирно спал ребёнок, не обращая внимания на лёгкое, еле заметное, медное мерцание, исходящее от, горящих в серебряных канделябрах, свечей. За этим младшую сестру застал, мягко и бесшумно войдя к ней в покои, Константин Извольский для того, чтобы поставить её в известность о том, что золовка всё-таки отправила в главные покои к его шурину Селимие Хатун, но залюбовавшись маленькой крошкой, совершенно забыл про свою непутёвую невесту. Малышка действительно вышла очень хорошенькой с золотистыми волосиками и голубыми глазками с шелковистыми густыми ресничками, вздёрнутым носиком, бархатистыми щёчками и пухлыми губками. Она тихо посапывала в колыбельке, укрытая тёплым парчовым сиреневым одеялом. --Вот только не вздумай мне тут, запечатлеться на моей с Повелителем дочери, Костя!—вывела брата из глубокой задумчивости юная Султанша гармонии, отрезвляюще недовольно шикнув на него, что заставило юношу встрепенуться. --Прости, сестра! Просто моя племянница такая хорошенькая, что от неё невозможно глаз, отвести!—повинился перед Санавбер юноша, доброжелательно улыбнувшись и виновато пряча глаза, что дало ей понять о том, что её брат всё-таки запечатлелся на Гюльнар Султан. --Я тебя убью, Костя!—яростно прошипела юная девушка, бросив на родного старшего брата убийственный бирюзовый взгляд, напоминающий цвет штормового моря, в связи с чем, тот понимающе вздохнул и покинул покои за секунду до того, как Санавбер бросила в дверь подушку. Выйдя из роскошных покоев, юноша, добродушно посмеявшись, пошёл в дворцовый сад для того, чтобы немного побегать с представителями стаи по загородным лесам, но не пройдя и нескольких поворотов по коридору, встретился с шурином, выглядевшим каким-то, мрачным, что обеспокоило юношу, заставив остановиться и почтительно поклониться. --Понимаю твои чувства и желание меня убить, Константин! Только мне пришлось принять у себя девушку…—поравнявшись с парнем, измученно вздохнул молодой Султан, легонько постучав его по мускулистому плечу, в знак искреннего утешения. Вот только юноша даже и не собирался гневаться на шурина. Напротив, ему даже было, абсолютно всё равно на бывшую возлюбленную, о чём он и душевно поведал собеседнику, на чём они и расстались. Одетый в шёлковую тёмно-синюю пижаму, Селим прошёл в покои к возлюбленной Санавбер. Она уже лежала в постели и дремала, от чего он не в силах сдержать искреннего вздоха восхищения и чувства непреодолимой вины, кинулся к ней в постель со словами, разбудившими девушку: --Прости меня, сердце моё, но мне пришлось принять у себя Селимие Хатун! В связи с чем Султанша гармонии понимающе вздохнула и мудро рассудила, ласково гладя избранника по мягким, как шёлк, светлым волосам и добровольно утопая в голубой бездне глаз: --Селим, успокойся! Ты—Султан и можешь приглашать к себе столько наложниц, сколько захочешь! Они все пустые и мне до них нет никакого дела. Я хорошо понимаю то, что все они рабыни на одну ночь и им нет места в твоём сердце, так как в нём живём мы с Нурбану и наши дети. Благодаря чему, молодой человек снова тяжело вздохнул и, глубоко тронутый взаимопониманием возлюбленной, самозабвенно припал к её алым губам с благодарственным, очень нежным поцелуем. --Знаешь, Санавбер! Я удивляюсь поведению твоего старшего брата. Другой бы оборотень на его месте, меня бы вчера точно разорвал из-за Селимие Хатун, а он…Только у меня в душе живёт такое ощущение, словно Константин ещё устроит мне «весёленькие вечера».—делился с возлюбленной молодой Властелин, когда они сидели на краю её постели, с огромной нежностью держась за руки. При этом тихий мягкий голос его дрожал от волнения и невыносимого, леденящего трепетную душу, ужаса, выглядя очень бледным и отчётливо слыша каждый частый стук собственного сердца, эхом, отдающегося в голове, что ещё сильнее заставило его возлюбленную, ненавидеть дерзкую гречанку Селимие. Вот только, не желая вызывать в избраннике ещё больший страх, она понимающе вздохнула и, ласково гладя его по бархатистым щекам изящными руками, смутно надеялась на то, что он, хоть немного успокоится, но юноша продолжал внутренне весь дрожать, хотя ему и была приятна её искренняя заботливая ласка. --Не волнуйся, Селим! Если Константин попытается причинить тебе хоть какой-то вред, я сама убью его, но Селимие необходимо отослать во дворец слёз и как можно скорее, пока из-за неё во дворце ни погибли люди.—мудро рассудила юная Хасеки, чувствуя, как её любимый постепенно начинает успокаиваться и собираться с мыслями, соглашаясь с ней. В эту самую минуту, в покои к подруге пришла, одетая в шикарное золотистое парчовое платье с преобладанием серебристого шёлка с газом, Нурбану Султан иссиня-чёрные шикарные длинные волосы которой были распущены и украшены бриллиантовой короной. Баш Хасеки пребывала в прекрасном настроении до тех пор, пока случайно ни услышала разговор Санавбер с их возлюбленным, выглядевшим каким-то чрезвычайно встревоженным и бледным, что ни на шутку перепугало Султаншу света, в связи с чем, она лично решила предпринять все усилия для того, чтобы избавиться от ненавистной гречанки и, грациозно развернувшись, царственно ушла к ней на этаж для фавориток, куда переселили её в одну из комнат. Именно там девушку и застала, с царственной грацией войдя, Нурбану Султан и, бегло осмотрев скромную обстановку, презрительно фыркнула, обращаясь к, сидящей в глубокой задумчивости, одетой в простенькое мятное платье, светловолосой Хатун, которая чувствовала себя крайне неуютно здесь: --Конечно, это ни роскошные покои, предназначенные для Султанши, но и этих, вполне достаточно с такой пустышки, как ты! вот только о новых ночах с Повелителем тебе придётся навсегда забыть! Он на тебя больше и не взглянет! Ему ещё жизнь дорога для того, чтобы рисковать ею из-за такой рабыни на одну ночь, подставляя себя острым когтям оборотня, твоего дружка! Последние слова мгновенно вывели Селимие из её мрачной задумчивости, заставив, воспрять духом и, потрясённо смотря на Баш Хасеки, с негодованием спросить: --Что? Неужели Константин напал на Повелителя ночью? Вот дурак! Красивое лицо девушки наполнилось невыносимой тревогой, вернее даже сказать, ужасом. Она так сильно побледнела, что, казалось ещё немного, и упадёт в обморок. Только Нурбану Султан, сполна насладившись душевным состоянием девчонки, близком к панике, победно заулыбалась и заключила: --С нашим Властелином, слава Аллаху, всё благополучно! Вот только, чтобы из-за тебя не вышло страшной беды, ты завтра отправляешься во дворец слёз, где и станешь проживать, ограждённая от связи с внешним миром до тех пор, пока я сама не решу, что с тобой делать! После чего царственно развернулась и, сопровождаемая верным Газанфером-агой, ушла, оставляя девушку одну, сидеть, пребывая в мрачной задумчивости, но не на долго, лишь до тех пор, пока она внезапно ни вскочила с бархатной тахты и ни помчалась к Константину-аге, даже не подозревая о том, что это станет последней встречей в её жизни и о том, что скоро она будет казнена по приказу Баш Хасеки Нурбану Султан, уже подстроившей ей ловушку. Она нашла его в дворцовом саду, прогуливающегося по цветочным аллеям в лучах яркого летнего солнца, погрузившись в мрачную задумчивость о том, как ему перестать думать о, предавшей его любовь, ангелоподобной Селимие Хатун, которая внезапно подбежала к нему и с яростными криками: --Ты, что с ума сошёл! Даже не вздумай покушаться на жизнь Повелителя!—принялась колотить его изящными кулачками в грудь, чем и вызвала у него глубокое недоумение. Он даже ошалел от её слов, из-за чего вскричал в ответ: --Ты, хотя бы понимаешь, что говоришь, Селимие!? Как ты могла подумать о том. Что я способен причинить вред мужу моей родной сестры, являющимся смыслом её жизни и счастьем, как и воздухом!? Я скорее убью самого себя, чем разобью сердце сестре! Только девушка ничего не хотела слушать, из-за чего между ними возникла бурная сцена с объяснением, плавно перешедшая во всплеск бурной головокружительной страсти, свидетелем которой стали Газанфер-ага с младшими помощниками, возглавляемые Баш Хасеки, испытывающей сладость победы над поверженным врагом в лицах ненавистных Селимие Хатун и оборотня Константина. --Вот вы и попались, голубки!—восторженно провозгласила она, подавая знак агам о том, чтобы они немедленно схватили преступников. Те всё поняли и, почтительно откланявшись, стремительно подошли к, ничего не понимающей и настороженно посматривающей на незваных визитёров, парочке и, крепко схватив их, увели в темницы, где засекли плетьми до смерти, не обращая внимания на слёзные мольбы о пощаде, произносимые, юной белокурой Хатун, уже успевшей, понять о том, что её сейчас убьют, и утопили в Босфоре, предварительно зашив в холщовые мешки. Вот только они не учли одного, что Константин-ага является оборотнем, способным впасть в сомнамбулизм для того, чтобы, выждав безопасный для них момент, вновь очнуться и вновь заявить о себе. А в эту самую минуту, закончив очередной совет Дивана, молодой Султан не мог понять одного, почему вместе с ним и Мустафой-агой не было верного Константина-аги. Селим не находил себе места от беспокойства и подозрений, о чём душевно и посоветовался с другом, но тот сам ничего не понимал, даже не смея, строить предположения, от чего в их головах проносились мысли одна мрачнее и страшнее другой, что заставило их поёжиться, пока их предположения ни развеял. Пришедший в зал для заседания Дивана, Сюмбюль-ага. Он почтительно поклонился Султану с хранителем покоев и, понимающе вздохнув и подбирая более, как ему казалось, осторожные слова, доложил о том, что сегодня, заподозрив неладное, Баш Хасеки проследила за Селимие Хатун и, застав ту в жарких объятиях Константина-аги, приказала схватить неразумную девчонку вместе с её любовником, а после непродолжительных пыток парочка была утоплена в Босфоре. Воцарилось мрачное долгое молчание, заставившее мужчин, с нескрываемым ужасом переглянуться между собой из-за того, что они хорошо знали о том, что оборотни не тонут. «Мне теперь точно не жить! Константин, непременно, разорвёт меня на куски, когда выберется из воды!»--мгновенно пронеслось в голове у юного Падишаха. Он даже весь побледнел от, переполнявшего его всего, невыносимого страха за свою жизнь, которая уже висела на волоске, в связи с чем, в ужасе закричал: --А-а-а-а-а!!!!!!!!!!—и, выбежав из зала под ошеломлённые взгляды своего хранителя и кизляра-аги, стремительно ворвался в просторные покои к своей Баш Хасеки, приспокойненько восседающей на парчовой тахте с закрытыми глазами и расслабившись под умелыми руками верной служанки, которая заботливо делала ей массаж плеч до тех пор, пока ни заметила, ворвавшегося в покои, подобно разъярённому дикому зверю, Повелителя, из-за чего почтительно поклонилась. --Пошла вон!—рявкнул Селим рабыне. Та всё поняла и ретировалась, оставляя венценосных супругов одних. Терпеливо дождавшись момента, когда за ней закрылась тяжёлая дубовая дверь, Нурбану открыла изумрудные глаза и, словно случайно догадавшись о том, что её горячо любимый муж уже обо всём знает, тяжело вздохнула и миролюбиво заключила: --Мне пришлось так поступить с девчонкой, Селим, ведь она длительное время встречалась с твоим охранником, а это запрещено многовековыми правилами гарема. Она оказалась разоблачена и понесла, вполне себе заслуженное наказание, как и её любовник. Вот только, благоразумные и, вполне себе, справедливые слова Баш Хасеки не принесли, ожидаемого спокойствия хрупкой, как горный хрусталь, душе Селима. Наоборот, он ещё больше разъярился и, схватив жену за горло, сильно сдавил его, что ей стало нечем дышать, а из ясных изумрудных глаз потекли тонкими прозрачными струйками по бархатистым щекам горькие слёзы, и грозно прокричал ей прямо в лицо, чем и слегка оглушил её: --Да, понимаешь ли ты, что этим своим действием, подписала мне смертный приговор, Нурбану!? Оборотни не тонут! Ночью Константин-ага, непременно, убьёт меня из желания поквитаться за возлюбленную девушку, которая стала моей фавориткой, а теперь убита! Затем резко отпустил жену и ушёл, провожаемый её ошеломлённым взглядом. Она плавно осела на, рядом стоящую, софу, потирая изящной рукой лебединую шею, на нежной светлой коже которой выступили пятна, следы от его пальцев, дающие ей, понять о том, что она сегодня совершила страшную ошибку, из-за чего Султанша света горько расплакалась, жестокая кровопролитная расплата за которую настигла её правящего мужа тем, же вечером, когда он прогуливался по дворцовому саду в гордом одиночестве и погружённый в мрачную задумчивость. Светила полная луна, очерчивающая контуры кустов, деревьев с дворцовыми постройками своим ярким серебристым блеском, и стояла угнетающая тишина, словно дворцовая живность чуяла неладное. Так и было на самом деле. Только юный Падишах из-за своей глубокой задумчивости не замечал ничего до тех пор, пока за его спиной, где-то в кустах ни хрустнула ветка, заставившая парня резко встрепенуться и мгновенно обернуться на звук, но там никого и ничего не было. Вероятно, пробежала белка, либо пролетела ночная птица, что не лишило Селима бдительности. Он продолжал настороженно осматриваться по сторонам, отчётливо ощущая то, как бешено колотится в мужественной груди трепетное сердце, каждый стук которого, эхом отдавался в его светловолосой голове. И не зря. Ведь в эту самую минуту, за его спиной раздалось громкое яростное рычание какого-то зверя, скорее всего хищника, что заставило юношу обернуться и мгновенно замереть от, сковавшего его всего, леденящего душу, ужаса от того, что перед ним, хотя и в нескольких метрах, возник, словно несокрушимая скала, огромный чёрный волк с, горящими от ярости совсем, как адское пламя, глазами. Он оскалился и занял позу, готовясь, броситься на свою обомлевшую, жертву, но это ему не позволила сделать, ниоткуда возникшая, Санавбер Султан, вернее её астральное тело, загородившая собой, мужа и с гневным криком накинувшаяся на брата, то есть волка. --Даже не вздумай, Константин! Мне хорошо понятна твоя боль из-за потери возлюбленной, но не забывай о том, что, убив Селима, ты оставишь сиротой свою племянницу и не дашь родиться её братику, ибо я покончу с собой, так как без моего любимого, мне нет жизни!—кричала она, смутно надеясь, призвать брата к благоразумию. У неё получилось. Волк прислушался к её просьбам и, развернувшись, ушёл прочь, оставляя ошеломлённого и бледного юношу, в голове которого за пару секунд пронеслась вся его короткая, но яркая на события, жизнь, одного стоять посреди розовой аллеи, так как Санавбер, убедившись, что её любимому больше ничего не грозит, растворилась во тьме, совсем, как призрак. От всего пережитого только что, юноша находился в таком потрясённом душевном состоянии, что сам не заметил, как лишился чувств и упал на шёлковую траву.