Султан моей души

Когда, же он, наконец, очнулся, то, к своему глубокому удивлению, обнаружил, что лежит в покоях милой Санавбер на её постели, не говоря уже о том, что с огромной нежностью и заботой, обнимаемый ею. Она лежала рядом и, ласково гладя его по щекам, добродушно улыбалась. Стояла глубокая ночь, да и в комнате было очень темно, так как свечи в серебряных канделябрах уже догорели и потухли, так же и дрова в камине. --Как я тут оказался?—ошалело смотря на возлюбленную, спросил Селим её. Она тяжело вздохнула и, ничего не скрывая, ответила, продолжая ласково ему улыбаться и добровольно тонуть в его голубой бездне: --Константин вернулся из чащи и принёс тебя ко мне через балкон. Он совсем не держит на тебя зла за гибель Селимие, прекрасно понимая, что ты не в чём не виноват. Мой брат продолжит нас защищать от всех мыслимых и немыслимых врагов. Девушка говорила эти слова спокойно, даже доброжелательно, что помогло юноше, постепенно успокоиться и перестать дрожать, хотя его ещё и продолжало, внутренне трясти от, пережитого несколько минут тому назад, ужаса, который мог стоить ему жизни, да и в то, что оборотень простил и не собирается его убивать, верилось с большим трудом, но под заботливыми головокружительными ласками с жаркими поцелуями беременной возлюбленной, юноша забылся. Его поглотила ласковая тёплая бездна их огромной, как самый бескрайний океан, любви. --Это всё из-за Нурбану, Санавбер! Если бы она ни приказала казнить Селимие, ночного нападения не случилось бы! Я прекрасно понимаю чувства Константина. На его месте, я бы безжалостно поубивал бы всю семью убийцы моей возлюбленной, то есть, если бы тебя отняли у меня!—в бурном душевном порыве признался возлюбленной молодой человек, постепенно оттаивая под её головокружительными ласками. Она, лишь доброжелательно ему улыбнулась, продолжая своё приятное занятие. Утром, когда ласковые тёплые золотые солнечные лучи уже залили все просторные помещения великолепного султанского дворца Топкапы, окрасив всё вокруг в яркие оранжевые, розовые и сиреневые оттенки, в покоях, которые когда-то занимала, ныне покойная Великая Хасеки Султана Сулеймана Хюррем Султан, а ещё ранее, тоже покойная Валиде Айше-Хафса Султан, сидящая на, обитой сиреневой парчой, тахте напротив камина, Нурбану Султан потеряно смотрела на лёгкое медное пламя, погружённая в мрачные мысли о дневных словах горячо любимого мужа-Властелина, беспокоясь за его жизнь и судьбу и не зная того, жив он, либо уже мёртв. Её трепетное сердце обливалось кровью, а из ясных изумрудных глаз по бархатистым щекам тонкими прозрачными струйками текли горькие слёзы до тех пор, пока, в эту самую минуту, бесшумно ни открылась дверь и к ней в покои уверенно вошёл её возлюбленный супруг, одетый в парчовый кафтан тёмного малинового цвета. Хотя с ним было всё благополучно, он выглядел каким-то чрезвычайно серьёзным, что уже не сулило для госпожи света ничем хорошим, в связи с чем, она, словно на ватных ногах, грациозно встала, поправляя, образовавшиеся складки на, обшитом тёмно-синим гипюром, атласном мятном платье, отчётливо ощущая то, как бешено колотится в груди трепетное, измученное бесконечными страданиями, сердце. --Селим, прости меня за то, что подвергла твою жизнь страшной смертельной опасности! У меня в мыслях совсем не было того, чтобы навредить тебе! Я всего лишь хотела наказать, оступившуюся от правил гарема, наложницу!—предпринимая отчаянную попытку оправдаться, произнесла она, рванув к нему для того, чтобы обнять его, но он инстинктивно создал между ними эмоциональную преграду в виде, расправленной и направленной на неё, ладони, что остановило молодую Баш Хасеки, заставив её, отойти на пару шагов назад, благодаря чему, молодой человек тяжело вздохнул и, холодно заключив, что стало для Султанши, излучающей, свет ударом по самолюбию: --Сейчас ты отправляешься во дворец слёз, Нурбану, и пробудешь там до тех пор, пока я не прощу тебя! Завтра из Трабзона приезжает моя дражайшая сестра Михримах вместе с Султанзаде Османом, который станет регентом на период моего похода на Астрахань, а его достопочтенная матушка займёт пост правительницы моего гарема.—ушёл, оставляя Баш Хасеки стоять и потеряно смотреть ему в след. Позднее, когда Нурбану в сопровождении верной Джанфеде калфы и Газанфера-аги, не говоря уже о трёх её дочерей: Эсмахан, Шах и Гевгерхан Султан отбыла в старый дворец, в Топкапы прибыла Михримах Султан вместе с 15-летним сыном Османом. Только отдохнуть от длительной поездки ей не пришлось из-за того, что, узнав от верного кизляра-аги Сюмбюля, что их дражайший Повелитель едва не стал этой ночью жертвой оборотня, а всему виной скорейшее правосудие и жестокая расправа над фавориткой Селима по имени Селимие, ходившей в возлюбленных у Константина-аги, организованная Баш Хасеки, встревоженная не на шутку за дражайшего брата, Михримах мгновенно забыла все их прочие разногласия и, слегка придерживая юбку шикарного парчового платья цвета черничного сока, обшитое серебристым кружевом, примчалась в главные покои, где посреди просторной и богато уставленной комнаты на пёстром ковре, имеющим длинный ворс, что по мягкости напоминало свежую луговую травку, стояли обнявшись её брат с его дражайшей и горячо любимой пятнадцатилетней Хасеки Санавбер, облачённой в шикарное парчовое платье свекольного цвета, при этом её живот был уже заметен прилично, хотя его и скрывали её густые длинные золотисто-каштановые распущенные волосы, украшенные золотой тиарой в виде извивающейся змейки, голова которой спускалась на гладкий лоб девушки. Да и сам, Селим, относился к юной супруге с огромной нежностью и заботой, что со стороны выглядело очень мило и очаровательно. При этом, возлюбленная пара добровольно утопала в ласковой голубой бездне лучистых глаз друг друга. Михримах залюбовалась ими, пока внезапно ни вспомнила о том, что побудило её примчаться в главные покои на всех парах. --Как хорошо, что оборотень не причинил тебе никакого вреда, брат! Я чуть с ума не сошла, когда узнала о ночном нападении на тебя!—пламенно воскликнула Луноликая госпожа, выводя возлюбленных из мира трепетных романтических грёз и не говоря больше ни единого слова, крепко обняла брата и захлопотала над ним так, словно курочка-наседка над цыплёнком, благодаря чему, юной Хасеки гармонии пришлось отойти в сторону, предварительно почтительно поклонившись Султанше луны и солнца в знак приветствия и уважения, не говоря уже о том, чтобы внимательно проследить за тем, как брат с сестрой сели на тахту, продолжая о чём-то душевно беседовать друг с другом, мысленно отмечая, что венценосные брат с сестрой, если исключить то, что их разделяет разница в возрасте на пять лет, похожи на близнецов, то есть одинакого светловолосые и голубоглазые. Вот только, как Санавбер успела ещё па прошлой неделе узнать от Сюмбюля-аги о том, что Михримах Султан старше Селима на пять лет, то есть ей сейчас тридцать один год. А в эту самую минуту в ташлык робко вошла красивая белокурая шестнадцатилетняя девушка с выразительными карими, как безлунная ночь, глазами, обрамлёнными густыми ресницами, обладающая стройной фигурой, кротким характером и чистой, подобно родниковая вода, душой, одетая в светлое простенькое платье, поверх которого был надет тёмный плащ. Она плавно подошла к, отдающему приказания, занимающимся своими обычными делами, наложницам, главному евнуху и, почтительно ему поклонившись, доброжелательно спросила: --Сюмбюль-ага, пожалуйста скажите, а где мне можно разместиться? Кизляр-ага мгновенно замолчал и, обернувшись к, обратившейся к нему, хорошенькой девушке, недоумевая спросил с оттенком лёгкого недовольства: --А ты ещё кто такая, Хатун? Откуда ты здесь? Девушка поняла его недоумение и любезно объяснила: --Моё имя Шемспери, ага. Меня привезла во дворец госпожа Михримах Султан из Трабзона в подарок нашему Достопочтенному Повелителю. Воцарилось длительное молчание из-за того, что кизляр-ага ненадолго призадумался о том, куда ему определить новенькую девушку, мгновенно смекнув о том, что Луноликая госпожа привезла её для того, чтобы та вытеснила дерзкую интриганку Нурбану из сердца их Властелина раз и навсегда, в связи с чем расплылся в широкой довольной улыбке и, заметив, сидящую немного в стороне, Нурбахар Хатун, одетую в сиреневое шёлковое платье, указал, давая новенькой мудрый совет: --Твоё место рядом с Нурбахар Хатун, являющейся самой верной служанкой нашей дражайшей и ангелоподобной мудрой госпожи Санавбер Султан. Настоятельно советую тебе с ними подружиться, Хатун. Вот, где благодать вместе с гармонией, не говоря уже о покое. Наша госпожа Санавбер, словно безгрешный ангел, спустившийся с небес прямо в трепетные объятия к Повелителю, озарив его чистотой и бескорыстным светом своей огромной любви, дав ему то, что за тринадцать лет не могла ему дать склочная венецианка Нурбану, то есть любовь, заботу и душевный покой, исцелив его от душевной тоски с одиночеством. Немного смущённая восхищёнными отзывами о Султанше гармонии, произносимыми кизляром-агой и позже присоединившейся к нему главной калфой султанского гарема, Шемспери Хатун подошла к Нурбахар Хатун. Девушки душевно разговорились, быстро найдя общие темы, что помогло им немного раскрепоститься и, хотя самую чуточку, узнать друг друга под внимательными взорами кизляра-аги и главной калфы Лалезар. Вот только Михримах Султан не стала откладывать с планом вытеснения ненавистной ей Нурбану из сердца и жизни горячо любимого брата, и отправила преданную ей Шемспери Хатун в главные покои в этот же вечер. Проходя по, залитому лёгким медным мерцанием от, горящих в чугунных медных факелах, пламенем, мраморному коридору, облачённая в белоснежное шёлковое платье с гипюровым, имеющим мятный цвет, кафтаном, юница так сильно разволновалась перед скорой встречей с молодым властелином, что слегка оступилась и упала под внимательным взглядом, вышедшего к, сопровождающей её процессии, хранителя главных покоев, у двери в которые они все и остановились, что слегка позабавило молодого человека, что смутило девушку ещё больше. Она даже почувствовала себя неловко и немного скованно, из-за чего хотелось исчезнуть для того, чтобы никто не увидел то, как ей неуютно от, возникшей, весьма щекотливой ситуации. --Повелитель сейчас никого не принимает. Возвращайтесь в ташлык! У него находится Хасеки Санавбер Султан!—объявил он, собравшись с мыслями и заботливо подняв с колен, запнувшуюся, наложницу. Она всё поняла, хотя и была немного разочарованна известием о том, что Повелитель проводит время с горячо любимой женой, но вида не подала и, слегка хромая, пошла в гарем, сопровождаемая агами и молоденькими калфами. Мустафа-ага проводил их понимающим взглядом, мысленно признаваясь себе в том, что будь на то его воля, к венценосному другу никто из наложниц не прошёл бы, кроме мудрой и ангелоподобной Санавбер Султан, которой он продолжал благоволить и тайно грезить, хотя и был счастлив в браке с Разие Султан, но трепетной душой с сердцем тянулся к юной Хасеки, что было запретно, ведь это означало, навлечь на неё и себя невыносимые беды, не говоря уже о том, что причинить душевные страдания Повелителя, крепко любящему свою очаровательную юную отдушину и смысл жизни, каковым для Селима стала Санавбер. От понимания этого, молодой хранитель главных покоев печально вздохнул и, убедившись в том, что ничего не нарушает покой Султанской четы, вернулся к себе в коморку, для того, чтобы лечь спать в гордом одиночестве, так как его жена уехала ещё вчера в Бурсу, пожить немного у матери. Спустя два месяца. Где-то под Астраханью. Молодой Султан в сопровождении своего войска отправился в военный поход на Астрахань на следующий день, предварительно попрощавшись с сёстрами и спустя пару месяцев пути, наконец, организовал лагерь в нескольких километрах от, желаемого им, города Российского Государства. На протяжении всего этого времени он беспрестанно беспокоился о горячо любимой юной супруге Санавбер, старавшейся больше отдыхать, так как из-за большого живота, ходить ей было уже тяжело. Даже в этот сентябрьский тёплый вечер она лежала на походном ложе мужа, заворожённо наблюдая за тем, как он полирует до блеска своё меч, наслаждаясь тишиной, которую нарушало лишь периодическое конское ржание и топот копыт, доносимое откуда-то из вне парчового алого шатра. Наконец, закончив своё занятие, молодой Султан мягко и крайне бесшумно подошёл к юной возлюбленной и, осторожно опустившись на край кровати, ласково улыбнулся девушке, мудро рассудив спокойным тихим тоном: --Завтра начнётся штурм. Тебе лучше остаться здесь в шатре, Санавбер.—и заботливо погладил её по бархатистым щекам, что вызвало у неё тихий понимающий вздох, во время которого она измождённо посмотрела на него и тихо попросила: --Только, пожалуйста береги себя, любимый! Они обнялись и пылко поцеловались, намереваясь лечь спать, но это им не позволил сделать Мустафа-ага, вошедший в шатёр для того, чтобы их проведать и удостовериться в том, что с его правителями всё в порядке. Только одного внимательного взгляда на юную госпожу стало достаточно для того, чтобы понять—она на столько плоха, что начнёт рожать: либо сегодня ночью, либо уже утром. --Повелитель, может мне отправить Константина в город за повивальной бабкой для того, чтобы она находилась возле нашей госпожи?!—участливо предложил он. селим ненадолго призадумался, но, найдя предложение друга охранника дельным, одобрительно кивнул и произнёс, словно на выдохе: --Да, пожалуй, так будет лучше, да и мне спокойнее. Обрадованный одобрением Властелина, Мустафа-ага почтительно им откланялся и, пожелав спокойной ночи, ушёл выполнять поручение, благодаря чему венценосные супруги остались вновь одни, что позволило Селиму прямо в сапогах и в походном одеянии удобно разместиться на постели, но внимательно прислушиваясь к звукам из вне, заботливо обнять жену, прижавшуюся к его мужественной груди, закрыть глаза и попытаться уснуть. Только вскоре их призрачному спокойствию пришёл конец. Ведь, в эту самую минуту, до них донеслись душераздирающие крики, заставившие супругов встревоженно переглянуться между собой. Они ничего не понимали, но мгновенно встали с походной кровати и, одевшись, приготовились к отражению нападения, вернее за свой меч схватился молодой Падишах, а его дражайшая юная жена инстинктивно вцепилась ему в руку. Их взгляды, полные невыносимой тревоги и напряжения, схлестнулись в понимающем мрачном молчании. --Всё будет хорошо, Санавбер!—сам смутно веря в, произносимые им слова, заверил любимую Селим, ласково поглаживая её по шелковистым распущенным золотистым волосам и бархатистым щекам, благодаря чему, она тяжело вздохнула и, соглашаясь с ним, кивнула. Вот только их мрачное напряжение с молчанием нарушил, вернувшийся к ним в шатёр, встревоженный, не говоря уже о том, что запыхавшийся, телохранитель Мустафа-бей. Он почтительно поклонился венценосцам и, немного отдышавшись, доложил: --В наш лагерь проникли астраханские казаки. Они прорвались к Вашему шатру, Повелитель и… Парень не договорил из-за того, что, в эту самую минуту, получил удар по голове каким-то тяжёлым тупым предметом, от которого и, ничего не понимая, рухнул к ногам султанской четы под крик ужаса, вцепившейся в руку мужа, юной Санавбер. Только, ошалевшие, от увиденного, супруги не успели ничего понять, как в шатёр ворвались пьяные казаки, похотливо и с жаждой жестокого глумления, посматривающие на юную беременную Султаншу, у которой от нервного потрясения внезапно отошли воды. Её согнуло пополам от резкой тянущей боли, вызвав растерянность у молодого османского Султана, не знавшего, что ему предпринять: сражаться с врагом или принимать роды у возлюбленной. Этим и воспользовались нападавшие, скрутив пленников и пошло посмеиваясь над ними, не говоря уже о том, что поколачивая, поволокли в город, предварительно связав несчастных по рукам и ногам, где на главной городской площади их ждало более унизительное и беспощадное глумление. Астрахань. А в это самое время, вернее, несколькими минутами ранее, Константин в образе волка, наконец добрался до пригорода и найдя домик местной повитухи, в человеческом обличии постучался к ней в дверь скромного одноэтажного домика, вернее крестьянской избы, поставленной на самом отшибе, которую юноше открыла пожилая женщина и, недовольно взглянув на него спросила: --Что вам нужно в столь поздний час? Константин прекрасно понимал её настороженность, в связи с чем, принёс своё искреннее извинение за то, что, возможно, разбудил её и, объяснив всю сложность ситуации, попросил помощи. Старуха мгновенно смягчилась и, не на долго снова закрыв дверь перед парнем, собрала всё самое необходимое и одевшись потеплее, вышла к нему, скомандовав: --Ну, что, волчок? Вези меня к своей госпоже! Юноша понял её и, не говоря больше ни единого слова, обернулся волком, удивлённый тем, с каким спокойствием, вернее, даже безразличием, повитуха заворожённо пронаблюдала весь этот жуткий процесс, после чего шустро оседлала его спину и отправилась в стан турецкого Султана, преодолевая поля, луга и густой лес с ручейками и узкими мелкими речушками. Вскоре они достигли лагеря и отправились к главному шатру, который оказался самым роскошным и большим из всех прочих. Вот только возле него царило какое-то оживление, даже беспокойство. Вероятно, на них напали астраханские лазутчики, но, что им понадобилось… --Что происходит? Почему все встревожены?—осведомился юноша у одного из янычар. Тот собрался с мыслями и сообщил о том, что на султанский шатёр напали казаки и вероломно захватили в плен Повелителя с юной Хасеки, у которой начались схватки. Глубоко потрясённый услышанным, Константин пришёл в оцепенение, из которого его вывела, находящаяся возле него, повитуха, приказавшая, немедленно вернуть её домой. Тот всё понял и, тяжело вздохнув, вернулся в город. Астрахань. Губернаторский дом. Вот только притащив пленников в город, пьяным казакам не удалось поглумиться над несчастными, хотя они и планировали, раздеть их догола и заставить пресмыкаться. Им этого не позволил, вовремя прибывший царский отряд, возглавляемый тридцатилетним государем Иоанном Васильевичем, прозванным в народе «грозный» за крутой нрав и деспотичность к врагам, но тут он, узнав о том, кто его пленники, разогнал пьяных живодёров и расположился с османскими «гостями» в доме губернатора, выделив им одни из самых лучших комнат, даже не спрашивая разрешения хозяина и, пока Султанша рожала под бдительным присмотром пятнадцатилетней царицы из боярского рода Захарьиных, он вместе с юным османским правителем сидел за одним столом в гостевых просторных апартаментах и разговаривал о военных делах, стараясь не обращать внимания на душераздирающие крики Султанши, производящей на свет нового султанёнка, либо двух, что нельзя было сказать о двадцатипятилетнем Султане Селиме, не находящем себе места от беспокойства за горячо любимую жену и сына, выглядя при этом очень бледным. --Принесите нам вина! Пора привести моего османского «гостя» в чувства, а то он от криков своей супружницы, того и гляди грохнется в обморок!—шутливо приказал, сидящему с ними за столом, хозяину Государь. Губернатор всё понял и отправил слугу в погреб. Вот только время тянулось очень медленно, а крики Санавбер всё никак не стихали, в связи с чем, юный Султан больше не мог себя сдерживать и, дрожащими от беспокойства, руками взял, принесённую ему, кружку с вином и, измождённо вздохнув, принялся жадно пить под одобрительным взглядом молодого рыжеволосого русского коллеги по правлению. --Так-то лучше! Ничего! Всё хорошо будет! Наши женщины справятся!—подбадривая заключил Иоанн, тоже попивая вино. В эту самую минуту, наконец, до них донёсся громкий двойной детский писк, давший мужчинам, понять о том, что родились новые представители Династии Османов. Селим с Иваном мгновенно вскочили со своих мест и рванули в комнату, у входа в которую, их встретила юная царица, темноволосая и кареглазая красавица с пухлыми губками, стройная, как молодая сосна, хотя и с пышными упругими формами, одетая в парчовое закрытое светлое облачение. Она, хотя и выглядела немного измученной, но доброжелательно улыбалась им. --Поздравляю Вас, Повелитель, с рождением двух чудесных сыновей! Они, как и их мать полностью здоровы и крепки.—объявила им царица, подчёркивая слово »здоровы» умышленно, ведь в ходе короткого общения с юной Султаншей она узнала о том, что пара уже успела стать родителями двойняшек, но те погибли из-за осложнения гемофилии. В этот раз всё иначе и благополучно. Только юный Султан не торопился вздыхать с облегчением, а решил выждать время для того, чтобы внимательно понаблюдать за сыновьями. Пока, же, он вместе с русским коллегой и сопровождаемый юной царицей, прошёл в просторную комнату, где акушерка и царские служанки привели в благопристойный вид юную Султаншу, которая, лёжа на широкой постели, отдыхала в плотных вуалях шифонового розового балдахина. Она почти дремала, но до тех пор, пока к ней ни подошёл её возлюбленный муж и ни сел осторожно на самый край постели. Между возлюбленными произошёл небольшой, очень тихий разговор, полный искренней благодарности, душевного тепла и безграничной любви, после чего, Селим прочитал над каждым своим сыном благословляющую молитву и нарёк их именами Орхан и Сулейман. Что, же касается царской четы, они решили не мешать своим гостям и ушли, оставляя их наедине друг с другом и новорожденными детьми, крайне бесшумно закрыв за собой дверь. Они прошли в гостиную, где, сев за стол друг на против друга и под тихое потрескивание дров в камине, завели душевный разговор о том, как им поступить с пленниками дальше. --Оставлять османскую чету здесь, рискованно, государь. Сегодня нам удалось отбить их от разъярённых казаков, а завтра… Вдруг, им вздумается ворваться в дом и поубивать нас всех!? Если уж убеждать Султана отказаться от всех притязаний на Астрахань с Казанью, то лучше в Первопрестольной, где ему будет, куда удобнее, не говоря уже о том, что спокойнее.—мудро советовала, погрузившемуся в глубокую мрачную задумчивость, венценосному супругу юная царица. Он понимающе вздохнул и, наконец, взглянув на неё с душевным теплом, согласился с ней и заключил: --Всё правильно, Настя! Да и, как мы знаем, жена турецкого Султана является дочерью моего самого верного боярина и душевного друга, воеводы Дмитрия Извольского. Которую до попадания в гарем звали Мария. Шустрая и умная не по годам девчушка. Утром объявлю им о том, что через пару дней отправляемся в Москву, подпишем мирный договор, устроим им встречу с родственниками, но, а дальше, Султан, пусть, сам решит то, сколько ему находиться в гостях у нас. Между венценосными супругами воцарилось длительное молчание, во время которого они задумчиво принялись смотреть на, затейливо и плавно танцующее в камине, пламя. Они даже не могли себе представить того, как примут Извольские молодую султанскую чету, но смутно надеялись на то, что приём получится тёплый, вернее венценосцы хотели в это верить. Спустя неделю. Москва. Кремлёвский дворец. Через несколько дней после приезда в Москву и обоснования в царском дворце, Иван Грозный, как и было решено ещё в Астрахани, вместе с турецким Султаном Селимом подписали мирный договор, где второй отказался от всех притязаний на Астрахань с Казанью, после чего его русский коллега тем, же вечером, устроил ему с Санавбер встречу с родственниками, то есть боярской четой Извольскими, заявившись к ним в дом без предварительного предупреждения. Конечно встреча оказалась, далеко не из радушных. Наоборот, между ними возникло бурное объяснение с пощёчинами и тумаками, которыми удостоили молодых супругов боярин с женой, успевшие сами помириться за пару дней до визита своих детей. Только понимая, что ничего изменить уже нельзя, и их красавица-дочь Мария стала женой турецкого Султана, родив ему трёх детей, боярыня Ксения Александровна вместе с мужем Дмитрием, постепенно смирились и, успокоившись, с интересом принялись рассматривать свою самую младшую дочь, одетую в яркое голубое парчовое платье так, словно она являлась бесправной рабыней, выставленной на торги, а они сами являлись покупателями, придирчивыми до жути, крутя её во все стороны, что уже начало нервировать, стоявших немного в стороне у окна, двух венценосцев Селима с Иваном. --Ну, хватит вам уже рассматривать девицу! Она всё-таки не рабыня, а Султанша!—вмешался, наконец, русский Властитель, приводя боярскую чету к благоразумию. Селим не вмешивался, а скромно стоял у окна и задумчиво смотрел на боярский двор, утопающий в золоте осенней листвы и на линию горизонта, где уже постепенно начало скрываться сентябрьское солнце, окрашивающее всё вокруг в яркие: оранжевые, розовые, сиреневые и золотые тона до тех пор, пока его ни окликнул миролюбивым тоном тесть, назвав по-русски: --Ладно, Семён, можешь не бояться! Иди сюда! Больше бить не буду! Что заставило его жену, дочь и Государя с изумлением переглянуться. Такое обращение больше подходило к крепостному, но никак не к турецкому Султану, в чём Царь и поспешил поправить своего лучшего друга с молчаливого одобрения женщин: --Дмитрий, ну, что это за обращение к османскому властителю?! Пусть он и является уже три года вашим зятем, но не забывайте, что прежде всего, он Правитель своего Государства, а ваша дражайшая дочь его возлюбленная супруга, то есть Султанша. Проявите уважение. Говоря эти вразумительные слова, Государь внимательно проследил за тем, как юная девушка мягко подошла к возлюбленному мужу и обменялась с ним несколькими душевными фразами. При этом их голубые глаза наполняла такая огромная любовь с обожанием друг к другу, что мужчине стало крайне неловко. Он даже смутился. Боярин понял своего государя и повинился перед ним. Зато его жена испытывала огромную гордость за то, что породнилась с турецким Султаном. Тем, же вечером, когда боярыня Ксения возилась с новорожденными внуками под бдительным присмотром кормилиц со служанками, присланными царицей Анастасией в помощь османской подруге, получая от этого неописуемое удовольствие, в её комнату мягко и крайне бесшумно вошла, одетая в розовое атласное, обшитое блестящим золотистым кружевом, платье с газовыми рукавами, единственная младшая дочь Мария (Санавбер), почтительно поклонившаяся матушке. --Благословите на сон грядущий, маменька.—доброжелательно и тем-самым, проявляя дочернюю покорность, попросила она, подойдя к молодой темноволосой женщине и поцеловав ей руку в знак почтения. Сидящая на тахте, боярыня приветливо улыбнулась дочери и, чувствуя её внутреннее волнение вместе со скованностью, понимающе вздохнула и любезно произнесла: --Расслабься, Мария! Я сегодня пожурила тебя, лишь для приличия. На самом деле, я даже искренне рада, что ты стала единственной женщиной в жизни своего красавчика Султана. Тебе удалось завладеть не только его телом, но и им всем. Он даже дышать не смеет, не спросив твоего совета. Юная девушка слегка смутилась подобным словам матери, в связи с чем скромно улыбнулась и выдохнула, как бы внося небольшую поправочку в их душевный разговор: --Напротив, это я не смею дышать без моего Властелина, ведь он является для меня не только смыслом жизни, но и счастьем, ради благополучия которого, я готова поубивать всех наших с ним врагов, кто посмеет встать у нас на пути. Если возникнет такая необходимость, мы с моим Селимом превратимся в самое беспощадное и сокрушительное цунами, либо торнадо, которое сметёт всех врагов, не оставив от них даже пепла. Глубоко тронутая столь жаркими речами дражайшей дочери, боярыня Ксения одобрительно вздохнула и, благословив её, позволила её уйти, заверяя, что ей с мужем о малышах нечего беспокоиться, ведь они в надёжных руках. Девушка поверила и, искренне пожелав матери спокойной ночи, ушла в свою комнату, где её уже ждал возлюбленный муж, провожаемая понимающим взглядом Ксении Александровны, мысленно отметившей, что её дочь из маленькой шустрой девочки, влезающей во все щекотливые ситуации, превратилась в прекрасную молодую женщину-воительницу и заботливую мать, действующую по зову горячо и преданно любящего сердца. Это нравилось боярыне, из-за чего она сдержано вздохнула, продолжая заниматься внуками. --Я, конечно, тёплого приёма совсем и не ожидал от твоих родителей, Санавбер, да и, учинённая твоим отцом, трёпка, тоже, вполне себе справедлива, ведь я совратил тебя до брака, а это, как я понимаю, позор для семьи каждой девушки. Только нельзя забывать о том, при каких условиях мы встретились и кем ты была, когда мы впервые познали друг друга.—с оттенком лёгкой иронии усмехнулся молодой Властелин, уже удобно лёжа в постели и переодетый в шёлковую пижаму тёмно-синего, почти чёрного цвета, внимательно проследив за тем, как его возлюбленная налила из фарфорового кувшина в серебряный кубок прохладной воды и, мягко подойдя к избраннику, плавно подала его ему, грациозно сев на край кровати рядом с ним, в связи с чем, юношу обдало приятным ароматом сирени, исходящим от её шикарных распущенных волос и атласной кожи, от чего у парня, аж голова пошла кругом от, переполнявшего его всего, огромного обожания, нежности, любви и страсти, благодаря которым, он отпил из кубка немного воды и, затем поставив его на прикроватную тумбочку, заключил возлюбленную в жаркие объятия, затем решительно повалил на мягкие подушки с шёлковой простынёй, закрывающей мягкую перину, обрушивая на неё беспощадный шквал из неистовых поцелуев и головокружительных ласк, которым она не могла, да и не хотела противостоять, растворяясь в них без остатка, не говоря уже о том, что заполняя просторную светлую и, вполне себе уютно обставленную комнату сладострастными стонами и весёлым звонким смехом. --Любовь моя! Свет мой! Смысл жизни! Воздух!—только и высказывала мужу в порыве страсти юная девушка во время их жаркого любовного акта, пока он заполнял её собой снова и снова, не обращая внимания на то, что свечи в канделябрах уже догорели и потухли, как и огонь в камине. Стало темно и тихо, за исключением единогласных стонов, занимающейся любовью, возлюбленной пары, которая со временем, тоже затихла и забылась крепким сном, прижавшись друг к другу после того, как немного отдышалась.