Султан моей души

А тем временем к, сидящему в мрачной задумчивости у костра в саду родительского дома, Мустафе-аге бесшумно подошёл Константин, чрезвычайно обеспокоенный дальнейшей судьбой своей сестры, о чём и поделился с османским другом, не обращая внимания на других командиров янычарских корпусов, находящихся здесь, же, в отличие от самого войска, ожидающих возвращения Повелителя с юной Хасеки для того, чтобы отправляться обратно в Османскую Империю, домой. --Брак Повелителя и моей дражайшей сестры находится под угрозой.—начал он с тяжёлым вздохом, чем и привлёк к себе внимание собеседника, в светлых глазах которого отчётливо проглядывалась невыносимая тревога. --Что случилось? Кто собирается разрушить семью моего Властелина с госпожой? Зачем?—словно встрепенувшись, обеспокоенно спросил у друга Мустафа-ага. Тот сдержано вздохнул и продолжил, начатый им, разговор: --Как известно, царица Анастасия, хотя и мудра не по годам и ангелоподобна, но к сожалению, никак не может забеременеть. Бояре решили убрать её, а к Государю толкнуть мою сестру. Только им мешает её брак с Султаном, который они решили разрушить с непосредственным участием местного митрополита, обернув её обратно в православие, а самого Султана они решили... Константин не договорил из-за того, что в эту самую минуту к ним, словно чёрт из табакерки, подошёл боярин Дмитрий, успевший, догадаться о том, что замышляет его сын с главным телохранителем османского Султана. --Нечего забивать голову нашим гостям всякой ерундой, сын! Идём лучше прогуляемся!—бесстрастно предложил Константину пожилой боярин. Тот понял, что отец сейчас убьёт его во время их пробежки, в связи с чем едва слышно произнёс, обращаясь к другу: --Немедленно забирай Султана с его Хасеки и возвращайтесь в Османскую Империю! Здесь вам нет жизни!—и лишь только после этого ушёл вместе с отцом в ночную тьму, провожаемый немного шокированным взглядом Мустафы-аги, который выждал немного, но не желая ждать до утра, сопровождаемый несколькими янычарскими командирами, стремительно вошёл в дом и пройдя в комнату Повелителя, разбудил того. Супруги ничего не могли понять и с недоумением смотрели на внезапного ночного визитёра, пока тот понимающе ни вздохнул и ни пересказал им последний разговор с Константином об их ближайшем будущем в случае, если они все сейчас ни соберутся и ни уедут в лагерь для того, чтобы утром двинуться в Османскую Империю. Глубоко потрясённые супруги, мгновенно размаялись и, переглянувшись между собой, всё поняли и, молча, принялись одеваться в дорогу, что заняло у них немного времени. Мустафа-ага, же забрал у боярыни Извольской двух новорожденных Шехзаде, тоже всё объяснив ей. Та всё поняла и не стала чинить препятствий. Вместо этого, она дала детям по серебряной фляге со святой водой и освящённые серебряные кинжалы на случай, если её муж, вдруг погонится за ними с целью убить своего зятя и вернуть дочь. --Прощайте, мама! Храни, вас, Господь Бог!—пламенно произнесла, облачённая в светлое парчовое платье лунного цвета и в чёрный плащ с глубоким капюшоном, Санавбер, крепко обнимая горячо любимую матушку, когда они уже стояли на мраморном крыльце возле, уже пригнанной янычарами, кареты, напоминающей форму коробки, но обшитой тёмной парчой, а внутри синим бархатом, где свою возлюбленную уже терпеливо ждал, удобно сидя на мягком сидении, Селим вместе с шехзаде, крепко спящими в корзинах и, не желая, заставлять возлюбленного мучиться ожиданием, присоединилась к нему в карете, которая плавно, не говоря уже о том, что осторожно тронулась с места и двинулась прочь из Московского государства, надёжно охраняемая со всех сторон, вооружёнными янычарами, царственно восседающими на своих конях. --И вас, мои дорогие!—благословляя детей с внуками, пламенно проговорила молодая боярыня, осеняя путников троекратным крёстным знамением до тех пор, пока могла их видеть, но когда вся процессия исчезла в линии горизонта, вернулась домой, ещё ничего не зная о том, что её муж оказался убит в ходе, возникшей между ним и их единственным сыном, жестокой кровопролитной волчьей схватке, да и сам Константин оказался тяжело ранен и теперь находился на лечении в сторожке у местной ведьмы, довольный тем, что его сестра с мужем и племянниками в безопасности, ведь он таким своим благородным поступком спас не только их брак, но и жизнь османскому шурину. Спустя месяц. Османская Империя. Стамбул. Дворец Топкапы. За это время боярам всё-таки удалось отравить несчастную юную и ангелоподобную царицу Анастасию, что принесло невыносимое душевное страдание их царю, обозлив его ещё больше против виновных бояр, на расправу которых он бросил своих опричников, не пощадивших никого из их семей, даже семья боярина Извольского попала под царский гнев и оказалась уничтожена. Зато в честь, благополучно вернувшихся в Стамбул, султанского войска устроили праздник для горожан. Всем раздали золото и принесли необходимые жертвы, не говоря уже о совершившихся благодарственных намазах, но главный праздник устроила Михримах Султан для своего брата Повелителя, его Хасеки и новорожденных Шехзаде Орхана и Сулеймана в гареме дворца Топкапы с весёлой музыкой и танцами наложниц, на котором в ташлыке присутствовала вся султанская семья, кроме Баш Хасеки Нурбану, продолжавшей, находиться в опале во дворце слёз, как на то хотела надеяться Луноликая. Только какого, же было её, крайне неприятное удивление, когда к ней и её, торжественно одетой, семье, среди которых присутствовали: Повелитель, Хасеки Санавбер, Разие и Султанзаде Осман, мягко подошла, облачённая в парчовое синее, обшитое серебристым кружевом, шикарное платье, Баш Хасеки Нурбану, почтительно поклонившаяся всем. --Зачем ты сюда пришла, Нурбану? Тебя никто не звал! Возвращайся в старый дворец!—раздражительно приказала ненавистной невестке Михримах Султан, что вызвало гробовое мрачное молчание у всех присутствующих, но так продлилось не долго. Понимая, что кому-то из них необходимо вступиться за старшую Хасеки, Санавбер вместе с Селимом понимающе переглянулись между собой и, тихо вздохнув, вмешались, вернее это сделала Султанша гармонии с молчаливого одобрения своего горячо любимого мужа, доброжелательно улыбнувшегося Баш Хасеки, от чего у той на сердце стало легче и спокойнее: --Вы уж меня простите, многоуважаемая госпожа Михримах Султан, только Нурбану Султан на праздник позвали мы с Повелителем, считая, что наказание для неё закончено, да и на торжественных семейных мероприятиях обязана присутствовать вся султанская семья в том числе и Нурбану Султан!—и не обращая внимания на дальнейшую реакцию Луноликой, Санавбер доброжелательно переглянулась с Баш Хасеки, позволяя ей сесть по левую сторону от их возлюбленного мужа, так как по правую сидела она сама, благодаря чему между ними тремя завязался шутливый добродушный беззаботный разговор, а наложницы продолжили свои танцы. А в эту самую минуту, в хамаме под внимательным присмотром новой главной калфы султанского гарема сероглазой юной семнадцатилетней красавицы Назенин, которую назначила на место тридцатипятилетней Лалезар калфы, сосланной в Старый дворец по приказу Михримах Султан, готовилась к хальвету с молодым красавчиком Султаном Шемспери Хатун. Она сидела на тёплом мраморном камне в густых клубах пара, глубоко погружённая в мечтательность о предстоящей судьбоносной встрече, чем и воспользовалась хитрая Назенин вместе со своей верной помощницей шестнадцатилетней брюнеткой Зулие Хатун. Они бесшумно вышли из просторного помещения хамама и, закрыв тяжёлую дубовую дверь на задвижку, ушли, чуть слышно между собой обсуждая то, что им необходимо притвориться в том, что они служат Михримах Султан, а на самом деле полностью перейти на службу к обеим Хасеки Повелителя, рядом с которыми им будет намного лучше. Вот только сама Шемспери узнала о том, что она заперта в хамаме совершенно одна, когда уже вымылась и, обернувшись в широкое светлое полотенце, подошла к двери, намереваясь, выйти в связи с чем дёрнула дверь, но ничего не получилось. Та была плотно закрыта. --Выпустите меня! Эй, кто-нибудь!—громко кричала юная наложница в смутной надежде на то, что её, может услышат, но никого не было. Казалось бы, дворец вымер. Только это было не так, иначе, доносящаяся из ташлыка, весёлая музыка ни играла бы так громко, да и в самом хамаме стало так невыносимо душно, что Шемспери начала уже задыхаться, да и голос она сорвала, пока отчаянно кричала о помощи. В ясных глазах потемнело, и она сама не заметила того, как лишилась чувств и сползла на тёплый мраморный пол. Что, же касается Назенин калфы и Зулие Хатун, они обо всём сделанном доложили кизляру-аге Сюмбюлю, одобрительно кивнувшему и приказавшему им, до утра скрыться с коморке калф. Девушки послушались и, почтительно откланявшись, выполнили его распоряжение. Сам, же он вернулся в ташлык и на ухо обо всём сообщил Баш Хасеки. Та загадочно заулыбалась и продолжила весело о чём-то беседовать с горячо любимым мужем и подругой. Вот только, одетая в красное простенькое платье, Назенин калфа вместо того, чтобы идти в свою коморку, пришла в главные покои и, подойдя к окну, принялась ждать возвращения молодого светловолосого красавца Султана, смутно надеясь на душевный разговор с ним. Её желание исполнилось, да запретное ожидание продлилось не долго. Вскоре бесшумно отворились створки дубовых дверей, и в свои просторные покои пришёл Селим, пожелавший отдохнуть от шумного праздника в гареме, от которого у него уже разболелась голова, но какого, же, было его удивление, когда он обнаружил в них, стоявшую у окна и погружённую в глубокую задумчивость, прекрасную юную девушку с чёрными, как безлунная ночь шикарными распущенными длинными волосами и стройную, словно газель, но с пышными упругими формами, в связи с чем сдержано вздохнул, чем и привлёк к себе её внимание, заставив невольно вздрогнуть от неожиданности, но внезапно спохватившись, она мгновенно обернулась и почтительно поклонилась, залившись румянцем лёгкого смущения, из-за чего скромно улыбнулась. --Простите меня великодушно, Повелитель.—рассеяно пролепетала девушка, не смея, поднять на молодого человека выразительных серо-голубых глаз, что нельзя было сказать о нём самом. Он мягко подошёл к прекрасной незнакомке и, крайне бережно дотронувшись до её, аккуратно очерченного, подбородка, вдумчиво всмотрелся в бездонные, манящие его в бездну порочного, но такого головокружительного удовольствия и, доброжелательно ей улыбнувшись, уже потянулся к её зовущим алым губам, желая, запечатлеть на них жаркий поцелуй, но жаркая гурия внезапно, вовремя спохватившись, поняла, что он принял её за, присланную калфами, наложницу для ублажения, в связи с чем создала между ними эмоциональную границу и поспешила всё объяснить: --Повелитель, простите, только Вы неправильно, всё поняли! Я пришла к Вам не для того, чтобы провести с Вами жаркий хальвет. Нет. Меня привело сюда желание стать калфой для Вашей дражайшей супруги Санавбер Султан. Дело в том, что достопочтенная Михримах Султан навела кардинальную перестановку кадров в гареме. Ей стало этого мало. Она решила заменить своими верными людьми ещё и вашу постель. Между молодыми людьми воцарилось длительное молчание, которое нарушил сам Селим, потрясённый до глубины души, услышанным доносом, из-за чего иронично фыркнул: --Я так и знал, что моя горячо любимая сестрица обложит меня своими шпионами, как волка для того, чтобы в один прекрасный момент задушить меня! Вот только Назенин ничего не ответила. Она, молча, стояла рядом, довольная тем, что её хитрый ход по борьбе с Луноликой госпожой удался. Осталось, лишь дело за небольшим—заручиться поддержкой с покровительством у Султанской четы. --Повелитель! Сердце моё!—донеслось до музыкального слуха молодого Падишаха, уже вальяжно восседавшего на, обитой парчой, тахте. Он медленно поднял голубые, как небо в ясную безоблачную погоду глаза и обомлел, не говоря уже о том, что душа и трепетное, полное огромной любви, сердце, наполнилось огромной искренней любовью и нежностью. Перед ним в почтительном поклоне стояла, одетая в бледно-голубое атласное платье и бархатный тёмно-морской кафтан, обшитый золотом, дражайшая юная возлюбленная, подозрительно посматривающая периодически на прекрасную юную незнакомку с чёрными, как смола, волосами. --Санавбер!—трепетно выдохнул юноша, озарившись доброжелательной улыбкой. Он даже встал с тахты и, не обращая внимания на Назенин, плавно подошёл к возлюбленной и заключил её в крепкие объятия, вознамериваясь, забыться вместе с ней в их огромной головокружительной любви, но, вспомнив, что они здесь не одни, приказал: --Можешь возвращаться в ташлык, Хатун! Обсудим все дела завтра! Назенин всё поняла и, почтительно откланявшись, ушла из главных покоев, мысленно отмечая, что Хасеки Санавбер Султан, действительно прекрасна и чиста, как ангел. Их Повелителю повезло с возлюбленной, да и все дворцовые отзываются о ней положительно, любя и с искренним восхищением, а значит, именно такой госпожи и обходимо держаться и поддерживать. Так тому и быть. Теперь она, Назенин и её помощница Зулие приложат все усилия для того, чтобы оберегать семейное счастье пятнадцатилетней Хасеки Санавбер Султан и Повелителя, тем-более Назенин сама очень честолюбива, богобоязненная и борец за справедливость. Из них выйдет прекрасный союз. --А кто эта Хатун, Селим? Что она делала у тебя в покоях?—выйдя из романтического забвения, с подозрением спросила у мужа юная Хасеки, провожающая таинственную красавицу задумчивым взглядом, что ни укрылось от молодого Властелина. Он понимающе вздохнул и, не желая ничего скрывать от возлюбленной, ответил: --Как я уже понял из краткого разговора с ней, она является новой главной калфой моего гарема, поставленная Михримах Султан, но всей душой желает преданно служить тебе, душа моя. Санавбер иронично хмыкнула и задумчиво заключила, чем и развеселила любимого мужчину, взявшего в заботливые ладони её красивое лицо и медленно потянулся к алым губам для того, чтобы воссоединиться с женой в жарком поцелуе: --Вот как?! Видимо, Михримах Султан за весь период нашего отсутствия так сильно замучила несчастных рабынь, что они все потянулись к нам за покровительством! Забавно! Что, же, касается Назенин Калфы, она, выйдя из главных покоев, вернулась к хамаму и выпустила из него белокурую узницу по имени Шемспери Хатун, которая никак не могла надышаться приятной прохладой, напоминая собой, выброшенную из холодной реки на раскалённый песок, рыбу. Из её ясных карих глаз текли горькие слёзы, а сама она была красной, как пропаренный рак в кипятке. --Зачем вы это сделали, Назенин калфа? Ведь я никогда не шла против вас!—немного отдышавшись, попыталась выяснить у собеседницы юница, за что и получила язвительную и полную высокомерия, отрезвляющую усмешку: --Я не обязана отчитываться перед тобой, Хатун! Знай своё место! И ещё одно. Нашего Властелина, ты теперь станешь видеть только во сне! Зачем ему гарем, когда у него есть две дальновидные мудрые красавицы и умницы Хасеки! Возвращайся в ташлык и не путайся у меня под ногами! Ещё немного ошалевшая, юница всё поняла и, почтительно откланявшись, плотнее завернулась в простенький хлопковый серенький халатик и ушла, провожаемая довольным взглядом главной калфы, решившей, продолжать чинить препятствия этим гаремным «курицам» и всеми возможными силами не позволять им пройти в главные покои. Вот только утром, юная Хасеки проснулась от того, что почувствовала себя одинокой. Она нехотя открыла глаза и, сладко потянувшись, обнаружила, что её возлюбленный муж куда-то ушёл. Это показалось Султанше гармонии странным, в связи с чем, она накинула на свою шёлковую сорочку шифоновый зелёный пеньюар, затем выбралась из широкой постели с газовым балдахином и направилась на балкон, смутно надеясь застать любимого там. Чутьё не подвело девушку. Селим действительно находился там и, утопая в ласковых тёплых золотых лучах, был погружён в мрачную задумчивость об их новой калфе, которая не давала ему покоя и будоражила воображение, вызывая порочные мысли и картины, хаотично проносящиеся у него в светловолосой голове, из-за чего он заливался румянцем смущения, благодаря чему, юноша признался себе в том, что, как бы ни боролся с собой, он безумно жаждет обладать жгучей брюнеткой-калфой, хотя и понимал, что это запрещено правилами гарема, но с другой стороны, в каждом законе и правиле есть исключение, которым можно воспользоваться, да и правила с законами для того и созданы, чтобы их нарушать. --Селим!—донесся до него тихий мягкий голос юной возлюбленной, бесшумно вышедшей к нему на балкон, от чего его трепетное сердце учащённо забилось, а порочные мысли о гурии-калфе мгновенно рассеялись, наполнив его хрупкую душу приятным теплом с нежностью, заставив молодого мужчину, плавно обернуться и с огромной нежностью выдохнуть: --Милая моя жёнушка! Благодаря чему, юная девушка стремительно подошла к нему и, обвив мужественную шею изящными руками, вдумчиво всмотрелась в ласковую голубую бездну глаз сердечного избранника и с заворожёнными словами: --Ни о чём не тревожься, любовь моя! Я рядом с тобой и поддержу тебя всегда, когда ты станешь нуждаться в моём тепле, ласке и в мудром совете!—принялась пылко целоваться с ним, хорошо ощущая то, как их души становятся единым целым, как и горячите сердца. Чуть позже, когда возлюбленная супружеская пара Селим с Санавбер, уже сидели на мягких подушках и завтракали, прямо на балконе, обвеваемые приятной лёгкой прохладой, доносящейся до них с Босфора и согреваемая ласковыми тёплыми солнечными лучами, которые отражались на их светлой одежде и волосах, рассыпаясь на разноцветные огоньки, супруги вели тихий, полный искренней душевности, разговор о разных мелочах, периодически добродушно подшучивая друг над другом. Вот только в хрупкой душе юной Хасеки кошки скребли от понимания того, что её дражайший возлюбленный, Султан трепетного сердца и души, тайно желал другую девушку—Назенин Хатун, что изрядно нервировало Санавбер. --Какие, же, всё-таки эти волки притягательные! Что в них есть такого, чего нет в нас, простых смертных!?—с нескрываемым раздражением произнесла юная Хасеки, что и вызвало недоумение в её возлюбленном. Он потрясённо уставился на неё своим пристальным голубым взглядом и осторожно поинтересовался: --О чём это ты, Санавбер? Какие волки? Девушка презрительно фыркнула и, грациозно встав с подушки небрежно бросила избраннику, чем шокировала его ещё больше: --А ты, разве не знал, что Назенин калфа относится к стае моего несчастного брата Константина, приближенная ко двору для охранения нашего покоя от посягательств всякой нечисти, типа Махидевран Султан и прочих кровопийц! Она вошла в гарем ещё полгода тому назад! И не дожидаясь дальнейших расспросов любимого мужа, спешно покинула балкон и главные покои, провожаемая его ошалевшим взглядом, в душе понимая, что милая Санавбер произнесла эти небрежные слова из-за того, что прочла запретные порочные мысли, вызвавшие в ней острый укол беспощадной ревности. Ему это стало приятно, но с другой стороны вызвало ещё больший интерес к Назенин, в связи с чем, молодой человек умилённо вздохнул и продолжил завтрак, при этом, загадочно улыбаясь самому себе. Не доходя нескольких метров до подсобных помещений, прекрасная юная Хасеки встретилась с, гуляющей и, вероятно что-то вынюхивающей, Назенин калфой, одетой в тёмно-синее шёлковое платье. Что уже показалось Султанше подозрительным, в связи с чем, она стремительно подошла к девушке, предварительно грозно её окликнув: --Что ты здесь вынюхиваешь, калфа?! Назенин не была готова к встрече с любимейшей женой их Властелина, что стало для девушки полной неожиданностью. Она даже почувствовала себя крайне неловко, из-за чего измученно вздохнула, но, собравшись с мыслями, почтительно поклонилась и любезно осведомилась: --Чем я могу быть полезна Вам, госпожа? Санавбер презрительно фыркнула и, не говоря ни единого слова, крепко схватила служанку за горло и со всей силы вдарила её в стену с грозными словами: --Да, как ты, жалкая рабыня, посмела возмечтать о моём горячо любимом муже и Повелители, пробуждая в нём животную страсть с похотью?! Разве Константин для этого поставил тебя себе в заместители?! А!? нет! Он ввёл тебя в султанский гарем для того, чтобы ты остерегала нашу с Властелином семью от различной нечисти!—и не учтя одного, что от невыносимой боли в голове, вызванной сильным ударом головой о каменную стену, Назенин почувствовала, что её сердце в груди учащённо забилось, серые глаза налились кровью, белоснежные ровные крепкие зубы превратились в острые, словно бритва клыки точно так же, как и когти на руках и ногах. Вернее, юная Султанша этого не заметила от, бушующей в её хрупкой душе, буре, пока ни услышала, обращённое к ней, предупреждение калфы, похожее на звериный злобный рык: --Уходите отсюда, Султанша, пока я ещё могу совладать с собой! Только сейчас юная Хасеки заметила, что юная главная калфа султанского гарема уже наполовину обратилась в волка, готового вот-вот вцепиться в свою ревнивую обидчицу для того, чтобы разорвать её в клочья. Девушке стало не по себе от увиденного, благодаря чему и, в купе с природным инстинктом самосохранения, она решила не испытывать судьбу, спешно ретировавшись и уйдя прочь. Это позволило Назенин постепенно успокоиться и вернуть себе человеческое обличие, после чего она вернулась в ташлык, принявшись, наводить там порядок. Расставшись с главной гаремной калфой, Санавбер оказалась так сильно потрясена, увиденным обращением той в оборотня, особенно от того, что та готова была разорвать её в клочья, из-за чего, не разбирая пути, неслась стремительно, отчётливо ощущая то, как бешено колотится в груди её трепетное сердце, каждый удар которого отдавался в золотоволосой голове. Девушка всё бежала и бежала по, залитому яркими солнечными лучами, мраморному коридору до тех пор, пока её ни окликнула обеспокоенным тоном, с царственной грацией вышедшая ей на встречу, Михримах Султан, одетая в шикарное парчовое синее платье, обшитое золотым кружевом и газом: --Санавбер, с тобой всё хорошо? От кого ты убегаешь? Почему на тебе лица нет от ужаса? Её встревоженные слова привели юную Хасеки в чувства, благодаря чему, она постепенно успокоилась и, поравнявшись с сестрой возлюбленного супруга, почтительно ей поклонилась и быстро пролепетала, желая, как можно скорее сменить тему разговора: --Со мной всё хорошо, госпожа. Вам не о чем беспокоиться. Только Михримах не поверила невестке, но поняла, что той, просто не хочется ввязывать династию в её проблемы, в связи с чем одобрительно вздохнула и душевно, не говоря уже о том, что вразумительно произнесла: --Санавбер, ты являешься не только законной возлюбленной женой моего горячо любимого брата Селима и матерью его трёх очаровательных детей, но и смыслом его жизни, как и счастьем. Твоё благополучие, как и проблемы—это наше общее семейное дело, которые ни могут остаться не решёнными. Против таких аргументов юная Хасеки не могла отговориться и, измученно вздохнув, поделилась: --На меня сейчас напал оборотень и едва не убил, госпожа. Мне еле удалось сбежать от него. Между молодыми Султаншами воцарилось длительное и очень мрачное молчание, во время которого Михримах не знала, что и сказать невестке. Конечно, она уже давно слышала встревоженные жалобы от дворцовой челяди о том, что по ночам в коридорах и в саду слышан протяжный и ужасающий волчий вой, но как они ни пытались, оборотня поймать так и не удаётся никак. --Возвращайся в главные покои и находись там, Санавбер!—заключила Луноликая Султанша, считая покои брата самым спокойным и безопасным для невестки местом. Та всё поняла и, почтительно откланявшись, убежала к мужу, провожаемая одобряющим серо-голубым взглядом золовки. Выждав немного, Михримах Султан, прекрасно понимая, о ком ей сообщила невестка, переполненная праведным гневом и жаждой, поставить дерзкую, не говоря уже о том, что, отбившуюся от рук, Назенин калфу на место величественно прошла в ташлык, где и нашла её, затем отведя в сторонку, крепко держа за локоток, вразумительно заговорила, как бы спуская с небес на землю: --Что ты такое творишь, калфа?! Неужели до сих пор не поняла, что путь в главные покои в качестве наложницы, для тебя закрыт! Даже, если ты, каким-то образом и прорвёшься в «рай» Повелителя, после чего забеременеешь и родишь ребёнка, его тут же задушат, так как оборотню, пусть даже и полукровке, не место на троне и среди других Шехзаде! Михримах говорила эти слова чуть слышно для того, чтобы ни в коем случае не напугать, находящихся здесь, же, наложниц, которые, как и калфы с агами, занимались своими обычными повседневными делами. Потрясённая до глубины души, юная главная калфа всё поняла и, почтительно поклонившись Луноликой госпоже, заверила, как ей казалось, спокойным тихим, даже немного доброжелательным тоном, хотя в хрупкой душе всё бурлило и клокотало от, переполнявших её всю, бурных чувств от сознавания того, что ей не позволят пробиться в султанские Хасеки. Вот только Назенин была, далеко не из тех кумушек, которые, поджав хвосты, уходят в тень. Она решила всеми возможными силами бороться за своё место под тёплым крылышком молодого Властелина, не говоря уже о том, что прогрызать себе волчьими клыками и когтями дорогу к вершине власти: --Как вам будет удобно, Султанша! Не беспокойтесь!—после чего вернулась к повседневным гаремным делам, провожаемая задумчивым взглядом Михримах, почувствовавшей скрытую угрозу к благополучию её невесток с племянниками. «Мечтать никому не запрещено, Назенин!»--воинственно рассудила в мыслях Луноликая и, царственно развернувшись, отправилась к старшей невестке для того, чтобы серьёзно поговорить с ней о том, чтобы принимала все необходимые меры предосторожности и по борьбе с, нависшей над Династией и Шехзаде смертельной угрозой под именем Назенин калфа. А в эту самую минуту, юная Хасеки уже находилась в главных покоях и, стоя на мраморном балконе, в терпеливом ожидании возвращения венценосного возлюбленного мужа с Совета Дивана, с мрачной задумчивостью смотрела на дворцовый сад и пристань, ноябрьское небо над которыми было занесено хмурыми тучами. Казалось, ещё немного и из них пойдёт крупными пушистыми хлопьями снег, да и ощущалась заметная прохлада. Постепенно сгущались сумерки и вечер плавно входил в свои законные права, а во всех помещениях роскошного Топкапы слугами зажигались настенные факелы в коридорах и золотые с серебряными канделябрами в покоях представителей династии и фавориток. Полная луна уже взошла на небосклоне, а это означало, что сегодня прольётся чья-то кровь. Вот только чья? Санавбер пыталась это понять, но никаких видений не получала от покойной бабушки. --Пытаешься угадать то, кто станет новой жертвой нашего нового оборотня, душа моя?—добродушно, не говоря уже о том, что с оттенком лёгкого юмора, спросил у возлюбленной молодой Властелин, мягко и крайне бесшумно выйдя на свой балкон. Она тяжело вздохнула и, медленно обернувшись к нему, грациозно поклонилась в знак почтения и горько отшутилась в ответ: --Если бы только мне это было под силу, Селим! В том, что сегодня кто-то станет жертвой оборотня—случится непременно. И мы ничего не сможем сделать для предотвращения трагедии и спасению безвинной души! Назенин ещё с большим трудом контролирует себя, вероятно была недавно обращена. Винить её нельзя. Она сама страдает от своего страшного недуга, но так, же как обычная юная девушка нуждается в любви и заботе, пусть даже её детям и не позволят родиться, а, если и позволят, то таких детей, как правило, полагается умертвить для того, чтобы не плодить новых оборотней. Мне по-женски жаль её. Взгляды возлюбленных супругов на мгновение встретились, из-за чего Селим, тоже печально вздохнул, но, не говоря ни единого слова, подошёл к юной возлюбленной и заключил её в крепкие объятия, мысленно признаваясь себе в том, что ему, тоже искренне жаль их новую главную калфу, по воле какого-то главного оборотня, лишённую обычного женского счастья и материнства. Предчувствия венценосной пары оправдались несколькими мгновениями позже, когда, облачённая в светлое шикарное платье, Нурбану Султан, погружённая в мрачную глубокую задумчивость, величественно проходила по, залитому тусклым медным мерцанием от, горящих в чугунных факелах, пламени, мраморному коридору пока ни услышала в одном из безлюдных закутков громкое и непонятное: то, ли рычание, то ли сопение, то ли хрипение, что заставило Баш Хасеки внезапно остановиться для того, чтобы мысленно оценить ситуацию, но, признавая, что в голову ничего путного не приходит, сдержано вздохнула и осторожно направилась на непонятный звук из-за того, что любопытство взяло над ней верх, за что и поплатилась жизнью. Ведь, в эту самую минуту, на неё бросился огромный чёрный волк, разорвавший её в клочья и утащивший глубоко в сад. Всё произошло так быстро, что молодая, очень красивая Султанша света не успела ничего понять и, захлебнувшись собственной кровью, испустила последний вздох в острых когтях жестокого страшного зверя с горящими, как адское пламя глазами, которым оказалась главная калфа султанского гарема Назенин, не сумевшая, совладать с зовом луны, но, когда она вернулась в своё человеческое обличие и осознала, что убила главную женщину Султана, ей стало глубоко не по себе. Что теперь будет? Как ей скрыть следы страшного преступления. А потом и смотреть в глаза всей султанской семье? Хотя… Стоп. Ну, допустим, следы убийства и тело она скроет, закопав в яму, а дальше?.. Топкапы. Вот только утром, когда молодая султанская чета прогуливалась по дворцовому саду, утопая в ярких солнечных лучах восходящего солнца, о чём-то между собой душевно разговаривая, не говоря уже о том, что, добродушно подшучивая, они внезапно услышали, доносящиеся откуда-то немного в стороне от них, шорохи и хруст веток в кустах. Это заставило возлюбленных внезапно остановиться и настороженно приняться осматриваться по сторонам, отчётливо ощущая то, как бешено колотится в их груди сердце. --Кто здесь? Немедленно выходи!—приказал молодой Султан, крепко схватив возлюбленную за руку и обнажив свой острый меч, как это уже сделала минутой назад, но с кинжалом, Санавбер. Сопровождающая их, стража всё поняла и бросилась в кусты, от чего, очень медленно потянулись бесконечные минуты мучительного ожидания, что вызывало в паре нервное раздражение. Вот только оно вскоре нарушилось возвращением к ним вооружённой стражи, которая небрежно бросила к ним под ноги почти голую и взъерошенную Назенин калфу со словами: --Вот Ваш оборотень, Повелитель! Мы застали её за попыткой закопать останки Вашей Баш Хасеки, которую мерзавка, вероятно, ночью загрызла! Воцарилось мрачное молчание, потрясённые услышанным венценосные супруги, ошарашенно переглянулись между собой и рванули в кусты, скрывающие за собой небольшой овраг, а ещё через пару минут до стражников донёсся оглушительный женский крик ужаса, после которого из кустов вернулся Селим, нёсший на руках юную Санавбер и выглядевший весь бледным и ошалевшим ещё больше. --Бросьте Хатун в темницу!—тоном полного безразличия с оттенком всё того, же душевного потрясения чуть слышно приказал стражникам. Те всё поняли и, почтительно откланявшись венценосцам, отправились выполнять приказание. --Повелитель, казнив меня, Вы не избавитесь от проблемы! Поверьте, мне мой страшный недуг самой в тягость! Я совсем не хочу убивать людей, ведь единственное, чего мне хочется, быть рядом с Вами и рожать нормальных детей! Вот только для этого, Вам необходимо убить местного торговщика тканями Ахмета-агу! Это он обратил меня в прошлом году!—успела прокричать юная волчица, уводимая стражниками, чем потрясла Повелителя ещё сильнее. Ближе к вечеру, сразу после похорон Баш Хасеки Нурбану, Султан Селим, сопровождаемый вооружённой стражей, во главе которой стоял его хранитель главных покоев, прошёл в камеру темницы, где на серебряной цепи и на холодном каменном полу сидела и горько плакала Назенин Хатун, сама напуганная до смерти всем, происходящим с ней безумием с ужасом, прекрасно понимая, что, возможно утром её уже казнят. Конечно, смерти она не боялась и, уже успев, смириться с печальной участью, считала её долгожданным избавлением от всех мук. --Можешь, быть спокойна, Хатун! Тот ага, который обратил тебя уже пойман и казнён на месте поимки! Утром, ты отправляешься во дворец Слёз.—тоном, полного душевного отрешения вместе с безразличием, измученно выдохнул молодой Султан и, не желая больше находиться в злополучной камере, ушёл. Его твёрдая походка создавала ощущение, словно к ногам были цепями прикованы невыносимо тяжёлые гири, не говоря уже о том, что ясные серо-голубые глаза блестели от горьких слёз. Зато юная Назенин Хатун искренне была благодарна ему за освобождение души от мук оборотничества, став, наконец-то, вновь полноценным человеком. --Благодарю вас, Повелитель! Господь будет доволен Вашим благодеянием!—со вздохом огромного искреннего облегчения прокричала она ему в след, впервые за столько времени счастливо улыбаясь и без груза на трепетной душе. --Я не смог отдать приказ о казни Назенин Хатун, хотя она и убила мою Нурбану, Санавбер! Вместо этого, я сослал её в старый дворец! Как думаешь, я правильно поступил?—вернувшись в свои покои, дрожа от, переполнявших его трепетную душу, бурных чувств, обратился к, сидящей на парчовой тахте в мрачной задумчивости, юной возлюбленной Селим, что помогло ей очнуться и обратить на него своё внимание. Она печально вздохнула и, грациозно встав, стремительно подошла к мужу, не обращая внимания на, бесконечно путающийся под ногами, подол шёлкового светлого синего и обшитого серебристым кружевом и газом, платья. --Этим действием, ты показал ей своё милосердие, Селим! Всё правильно! Прощать, как бы это ни было больно и невыносимо тяжело, тоже надо, особенно тех, кто в этом, особенно нуждается! Пусть Назенин поживёт там несколько дней, а потом, осторожно вернём её в гарем, хотя, на твоём бы месте, я оставила бы её здесь под нашим присмотром, ведь в тяжёлые дни реабилитации и адаптации после избавления от волчьего проклятья, она особенно нуждается в нашем душевном тепле и заботе.—мудро рассудила юная Баш Хасеки, осторожно и крайне бережно, заключая возлюбленного в свои заботливые объятия, в связи с чем, он вновь печально вздохнул и закрыл, полные невыносимого душевного страдания от страшной гибели милой Нурбану, голубые глаза, обнимая стройный стан жены сильными руками. Между возлюбленными молодыми супругами воцарилось мрачное молчание, во время которого они, крепко держась за руки, плавно подошли к широкому султанскому ложу и плавно сели на него, прижавшись друг к другу и согреваемые приятным теплом, исходящим от, горящих в мраморном камине, дров с их тихим потрескиванием, плавно обволакивающим юношу с девушкой, не говоря уже о лёгком медном мерцании свечей в серебряных канделябрах.