Султан моей души

Мужчина, как Санавбер и надеялась, ещё крепко спал в своей широкой постели, затерявшись в густых вуалях воздушного балдахина и не обращая внимания, на дерзко проникшие в просторную светлую комнату, яркие солнечные золотые лучи. Он лежал на спине, закинув руку за голову и укрытый тёплым одеялом. В таком состоянии возлюбленного мужа застала, грациозно и мягко войдя в главные покои, не говоря уже о том, что плавно приблизилась к постели и, осторожно сев на её край, ласково погладила мужа по бархатистой щеке, доброжелательно ему улыбаясь. --Время просыпаться, Сердце моё! Уже утро!—тихо похвала она его, заставив парня, нехотя открыть ещё сонные голубые глаза и ласково улыбнуться ей в ответ. --И тебе доброе утро, милая Джансель!—нежно выдохнул Селим, беря из рук жены серебристый кубок, наполненный освежающим и возвращающим физическую силу с бодростью, раствором, после чего испил его до дна, заворожённо смотря на возлюбленную, но при этом, продолжая, чувствовать себя, крайне виновато по отношению к ней, считая себя предателем и на столько конченным сластолюбцем, что даже не побрезговал запретной связью со сводной сестрой, хотя мог бы и оттолкнуть её, когда она обрушивала на него неистовый шквал, состоящий из жарких поцелуев и головокружительных ласк. Он дал непростительную слабину, за что и корил себя, а как признать в своём грехе возлюбленной жене, парень не знал, да и не мог найти смелости, в связи с чем печально, не говоря уже о том, что виновато вздохнул. Санавбер поняла душевное терзание любимого и, склонившись к его, зовущим в мир головокружительных наслаждений, мягким тёплым губам, заворожённо успокоила, чуть слышно произнеся, чем вызвала в муже лёгкий трепет с приятным возбуждением и небольшим негодованием: --Разие больше нас не побеспокоит, Селим! Только что она отбыла обратно в Бурсу к матери! Можешь вздохнуть свободно! Между возлюбленной венценосной парой возникло небольшое молчание, во время которого Селим, тщательно обдумав каждое, сказанное его любимой, слово, почувствовал как у него на душе становится легко и хорошо. Она правильно сделала, что отослала Разие, куда-подальше и от греха, благодаря чему, он, загадочно заулыбавшись, одобрительно заключил: --Раз нет больше рядом с нами моей сестры Разие, значит, нам станет свободнее и легче дышать!—и, не говоря больше ни единого слова, воссоединился с возлюбленной в долгом, очень жарком поцелуе. А в эту самую минуту, в просторных покоях Разие Султан, над, лежащей уже на небольшом диванчике, молоденькой госпожой склонилась Зулие калфа, наконец, собравшаяся с мыслями и решившая, начать выполнять приказание Баш Хасеки по отправке Султанши в Бурсу. Только для этого, необходимо было, вначале, привести её в чувства, чем главная калфа заботливо и занялась сама под бдительным пристальным наблюдением Хаджи-аги и появившейся в её покоях, одетой в светлое парчовое платье, Назенин Султан, пожелавшей, убедиться, лично в том, что, ненавистная для неё Разие, наконец-то уезжает. Вот только их всех ждало глубокое разочарование в лице, постепенно очнувшейся, династийной Султанши. Она, превозмогая невыносимую боль в голове, раскалывающейся на части, через силу открыла ясные светлые глаза и, ничего не понимая, спросила, обращаясь к, собравшимся возле неё, людям: --Что происходит? Почему вы все собрались возле меня? И тут, Назенин Султан не смогла удержаться от того, чтобы ни позлорадствовать, что она и сделала, получая от этого, не сказанное наслаждение вместе с триумфом: --Вы сейчас отправитесь в Бурсу к Вашей матушке, Султанша! Наконец-то мы все вздохнём свободно! Хасеки ожидала от Разие отчаяния, слёз и мольбы о том, чтобы её пощадили и оставили здесь, во дворце Топкапы. Только она просчиталась, ведь, в эту самую минуту, прекрасная молодая династийка, словно забыв о невыносимом головокружении, внезапно вскочила с дивана и с воинственными словами: --Да вы, что все с ума посходили?! Какая Бурса?!—выбежала из своих просторных покоев и ошалело помчалась в главные покои для того, чтобы разобраться с братом и убедить его в том, что ей ни в коем случае нельзя ехать к матери. Она там с ума сойдёт от скуки, да и, вдруг, Султанша, уже носит под сердцем ребёнка от Селима, ведь такое, вполне себе вероятно, учитывая то, какой головокружительной страсти они вчера предавались с ним. Она ворвалась в главные покои в тот самый момент, когда возлюбленная венценосная пара, уже позавтракав, просто сидела обнявшись на, разбросанных по полу, мягких подушках с яркими наволочками из парчи, бархата, шёлка и атласа, не говоря о том, что, утопая в золотых солнечных лучах, и о чём-то тихо между собой разговаривали, обмениваясь время от времени жаркими поцелуями, что пробудило в Разие Султан острый укол ревности, с которым она накинулась на горячо любимого брата с его избранницей, чувствуя то, как горькие слёзы прозрачными тонкими ручьями стекают по её бархатистым щекам, а трепетная душа изнывает от невыносимого страдания, разрывающего её: --Как ты мог так со мной поступить, словно я, никому не нужная вешь! Ты растоптал меня и втоптал в грязь, а ведь я всегда любила только тебя одного, Селим!? Ты… Ты…--она не договорила из-за того, что внезапно лишилась чувств, не в силах больше справляться с сильным головокружением и упала на, рядом стоявшую софу, обитую парчой, что вызвало глубокое негодование у молодой возлюбленной венценосной пары, ошарашенно переглянувшейся между собой и, испытывая невыносимое беспокойство, кинувшейся к ней. --Позовите сюда лекаря, немедленно!—громко прокричала страже юная Баш Хасеки, пытаясь вместе с мужем своими силами, привести Султаншу в чувства. Только у них ничего не получилось. Разие никак не приходила в себя и лежала на софе вся бледная, измождённая и очень красивая. Ждать лекаршу пришлось не долго, когда она пришла и внимательно осмотрела, лежащую на софе Султаншу под бдительным присмотром султанской четы и, почтительно им поклонившись, известила о том, что у её пациентки сотрясение мозга, случившееся, вероятно, после падения с крыши. Вот только в постели ей придётся пролежать где-то с месяц, что вызвало у Баш Хасеки предательский вздох облегчения, не укрывшийся от внимательного взгляда и слуха молодого Султана, благодаря чему, он взял возлюбленную жену за локоток и, отведя к выходу на балкон, пристально всмотрелся в её бездонные бирюзовые омуты и, сдержано вздохнув, обличительно произнёс, что привело девушку в негодование: --Санавбер, можешь признаться мне честно в том, что именно ты привела мою сестру в такое состояние. Я всё пойму и даже наказывать тебя не буду, хотя и должен бы сослать на месяц-другой во дворец слёз. Между вами произошла ссора, Разие каким-то образом вывела тебя из себя, и ты, находясь в неадекватном душевном состоянии и защищаясь, ударила её по голове, возможно даже канделябром. Баш Хасеки совершенно не была готова к проницательности возлюбленного, в связи с чем растерялась и инстинктивно принялась защищаться и оправдываться, что лишь ещё больше укрепило Селима в его догадках, в связи с чем, он понимающе, но тяжело вздохнул и, не говоря больше ни единого слова, мягко вернулся к сестре, уже постепенно начавшей, приходить в себя, хотя у неё ещё и ужасно болела голова и стояла невыносимая резь в ясных глазах, и осознавать, что её горячо любимый брат, может сейчас, запросто сослать свою возлюбленную и, являющуюся смыслом своей жизни, как и счастьем, жену в старый дворец, обрекая себя на невыносимую тоску по ней и самобичевание, чего Разие не захотела допускать и выступила невестке в защиту, так как считала Санавбер самой достойной его избранницей: --Селим, не наказывай Санавбер ссылкой во дворец слёз. Это я виновата в том, что сейчас, вынуждена страдать сотрясением мозга. Она любит тебя больше жизни и защищает от всех возможных опасностей, посягающих на твою жизнь и честь. Это очень благородно. Мне, же, следовало сдержаннее быть и не провоцировать её на самозащиту и отстаивание твоей чести. Только султанша напрасно беспокоилась за невестку, ведь её дражайший брат даже и не собирался никак наказывать возлюбленную. Напротив, его даже веселило то, как его жена и сестра, которым полагалось бы, жутко ненавидеть друг друга и враждовать, отчаянно защищают, как самих себя, так и друг друга, но с другой стороны ему было до глубины души приятно осознавать то, что его дражайшая сестра, признав свои ошибки, покаялась в них, в связи с чем, он вздохнул с огромным облегчением и заверил обеих своих женщин в том, что они напрасно тревожатся и для большей убедительности вернулся к, до сих пор стоявшей у балкона и погружённой в мрачную задумчивость о том, что её семейному счастью и любви, возможно наступил конец, ведь она посмела поднять руку на члена султанской династии, жене и крепко обнял её. --Всё хорошо, Санавбер! Ни о чём, не беспокойся! Я никуда тебя от себя не отпущу! Можешь даже и не мечтать об этом!—чуть слышно, но с отчётливо ощутимым оттенком решительности вместе с воинственностью проговорил молодой мужчина, постепенно овладевая её сладкими, как спелая садовая клубника, алыми губами и, забываясь вместе с ней в жарком поцелуе. Молодая Султанша лишь измождённо вздохнула и произнесла, вкладывая в свои слова всю ту невыносимую душевную боль, какую сейчас испытывала: --Если вздумаешь сослать меня от себя, лучше убей, ибо жизнь без тебя для меня равносильна смерти, ведь всё, что я делаю—для твоего, же счастья, спокойствия и благополучия, Селим! Только, пожалуйста, не издевайся надо мной проявлением безразличия и холодностью! Мужчина понял возлюбленную и, не давая ей сказать больше ни единого слова, принялся неистово целовать её в губы, забыв о том, что в его покоях, они находятся не одни. Зато, наблюдающая за ними, Разие Султан не захотела им мешать и с помощью лекарши и её помощниц осторожно поднялась с тахты и, бесшумно покинув главные покои, ушла в свои, оставив возлюбленную пару одних. Чуть позже, когда над османским государством сгустились сумерки, а во всех зданиях зажглись ночные огни и все жители завершали свои обычные повседневные дела, возвращаясь по домам, Санавбер прошла в покои к коварной золовке для того, чтобы выяснить истинную причину того, почему она не настояла на том, чтобы Повелитель отправил свою горячо любимую Баш Хасеки во дворец плача, как и полагается по закону султанского гарема. Что-то девушке подсказывало, что Разие сделала это не с проста и обязательно ещё отыграется, либо продолжит склонять Селима к инцесту до тех пор, пока ни забеременеет от него, из-за чего Санавбер всю передёрнуло от отвращения. Её догадка оказалась верной, ведь войдя в покои к золовке, она застала своего любимого, лежащим на постели связанного, абсолютно голого и ничего не понимающего, а над ним, словно тень от скалы, нависала полуобнажённая Разие. Она сидела на брате, подобно опытной наезднице верхом на необъезженном молодом жеребце, настойчиво лаская и неистово целуя его везде, где можно, тем-самым лишая парня воли и здравомыслия, как и её плавные покачивания, говорящие о том, что она совершает жаркий акт любви, продлившийся до тех пор, пока парочка ни заметила присутствие в покоях Баш Хасеки, вызвав у Разие презрительную усмешку и умоляющий взгляд молодого Султана, просящий любимую о том, чтобы она ушла и не наблюдала весь этот ужас. --Что, невестка, думала мой дражайший брат будет принадлежать только тебе одной?—запыхавшись, язвительно посмеялась над чувствами, стоявшей в изумлении из-за, испытываемого ей, отвращения, девушки Разие, выводя её из глубокого душевного потрясения, создав из неё комок нервов. --Значит, вот какова плата за то, что я не отправилась в ссылку во дворец плача!—мрачно и еле сдерживая горькие слёзы, заключила Баш Хасеки, мир которой, мгновенно померк, не говоря уже о том, что твёрдая почва ушла у неё из-под ног.—Раз так, то я сейчас, же отправляюсь в ссылку. Не желаю больше никого из вас видеть. Отныне вы для меня мертвы. И не говоря больше ни единого слова, ушла из покоев, ничего не видя и не слыша. Горькие слёзы ослепили её на столько, что она сама не заметила, как добежала до крыши дворца и остановившись у самого края, потеряно принялась смотреть вниз, не обращая внимания на сильный ветер и снег, заставляющие, шикарные распущенные волосы хлестать её по лицу. Хрупкая душа юной Султанши разрывалась от невыносимого страдания и понимания того, что ей больше нечего делать в этой жизни, полной жестокого предательства, коварства, лжи и невыносимых страданий. Санавбер совсем не боялась смерти. Напротив, она относилась к ней, как к избавлению от душевных мук. Ей осталось сделать лишь один шаг к вечности, в связи с чем, она уже закрыла глаза и собралась упасть, вот только у неё ничего не получилось из-за того, что, в эту самую минуту, её крепко схватил в свои объятия Селим, вероятно он развязался и стремительно прибежал сюда за ней. Так и было. --Что ты такое творишь, Санавбер?! Даже думать об этом не смей! Я запрещаю! Поняла меня!—отрезвляюще прокричал он ей прямо в заплаканное лицо, хорошо ощущая то, как сильно колотится в груди его истерзанное тяжёлыми жизненными испытаниями, многочисленными потерями и невыносимыми душевными страданиями, сердце. Молодому парню даже пришлось слегка встряхнуть возлюбленную жену за изящные плечи для того, чтобы, хоть немного привести её в чувства. --Не смей прикасаться ко мне, Селим! Ты предал меня и нашу с тобой любовь! Проклятый инцестник! Я тебя ненавижу!—гневно прокричала ему в лицо несчастная юная девушка и, решительно вырвавшись из его крепких рук, дала ему звонкую пощёчину, но…: «слегка не подрассчитала и упала с крыши под ошалелый голубой взгляд мужа. Она вспорхнула, словно безгрешный ангел. Вот только прекрасная юная девушка взлетела не вверх к небесам, а вниз на высокий сугроб», благо это оказалось лишь в жутком воображении парня, ведь он, вовремя спохватившись, вновь крепко схватил жену в свои объятия и, не обращая внимания на её яростное сопротивление, прижал к себе с воинственными словами: --Я тебя не отпущу, Санавбер! Даже не мечтай об этом! После чего, не давая возлюбленной, опомниться, с неистовым жаром принялся целовать её в губы, тем-самым рискуя своей жизнью и их совместным счастьем, да и девушка больше не вырывалась из-за того, что эмоционально изрядно вымоталась до такой степени, что даже лишилась чувств, упав на руки к мужу. Он подхватил её и отнёс в свои покои, где крайне бережно уложил в постель и принялся ухаживать за ней. Что, же, касается истинной причины всех их невыносимых душевных и моральных страданий, Разие Султан, то она, встревоженная тем, что, пребывающая в бурных эмоциях и в неадекватном душевном состоянии, юная невестка способна свершить любое самое не поправимое безумие не только с собой, но и с их несчастным Повелителем, ворвалась в главные покои в тот самый момент, когда её дражайший венценосный брат находился у выхода на балкон, мысленно вознося благодарственные молитвы Господу Богу о том, что возлюбленная ничего не успела с собой сотворить, окутываемый серебристым лунным блеском и лёгким медным мерцанием от горящих в канделябрах, свечей, не говоря уже о том, что заворожённо смотря на, мирно спящую в постели и скрытую в густых вуалях воздушного, как облако, газового и парчового балдахина, милую Санавбер-Джансель. В эти минуты, она напоминала прекрасного ангела. Вот только вскоре, молодому человеку пришлось выйти из мира романтических грёз из-за того, что до него донёсся взволнованный голос младшей сестры, рванувшей к нему в объятия: --Селим, я чуть с ума не сошла от беспокойства за вас, когда вы с Санавбер ушли от меня, взволнованные и мрачные! Только наткнулась на, образованный им, эмоциональный ледяной барьер в виде повелительного жеста, приказывающего ей, оставаться на месте и не приближаться к нему. --Ты пробудешь здесь во дворце ещё с месяц для того, чтобы я убедился в том, что ты ни забеременела от меня, Разие, но, а после вернёшься в Бурсу к своей валиде.—с холодным безразличием и, не терпя никаких возражений, заключил молодой Султан. Сникшая молодая Султанша, хотя и оказалась глубоко разочарована таким его решением, спорить не стала, в связи с чем, печально вздохнула и, почтительно поклонившись, царственно развернулась, но вместо того, чтобы покинуть главные покои и вернуться к себе, она стремительно подошла к постели, в которой мирно спала Санавбер и, решительно откинув с неё тёплое одеяло, обнажила ей упругую грудь и под ошарашенный взгляд, до сих пор стоявшего на пороге балкона, молодого Властелина, уверенно принялась ласкать её: то легонько покусывая ровными белоснежными зубами, то облизывая бархатистым немного влажным тёплым языком розовые, имеющие брусничный оттенок, соски, успевшие напрячься от возбуждения, что вызвало во, внезапно проснувшейся от приятных ощущений, кружащих ей голову, юной Баш Хасеки массу противоречивых, но очень бурных чувств: поначалу она была сильно потрясена, даже растерянна, но, а после смущена и скованна. -- Разие Султан, что Вы делаете?!—ничего не понимая, спросила она у золовки, потрясённо смотря то на горячо любимого мужа, стоявшего по-прежнему на пороге балкона с ошалелым выражением на красивом лице, залитом смущением вперемешку с гневом, то на молодую династийку, уже ласкающую её уже там, где даже подумать стыдно, но чувствовать приятно, в связи с чем у девушки голова закружилась ещё сильнее. Она даже начала тяжело и часто дышать из-за чего инстинктивно закрыла глаза и мысленно принялась просить любимого мужа о помощи в избавлении от сладостных мук. Он услышал её и, наконец, полностью опомнившись и собравшись с мыслями, стремительно подошёл к постели, где младшая сестра продолжала настойчиво ласкать и неистово целовать его возлюбленную жену, и со словами, не терпящими никаких возражений, не говоря уже, что с оттенком праведного гнева: --Всё, Разие! Хватит! Пошла вон, отсюда!—оттолкнул Султаншу и, крепко держа за руку, вывел прочь из покоев, приказав, возвращаться в её покои и находиться там до тех пор, пока он не решит того, как полагается наказать сестру за, содеянное только что в его покоях и с его женой, конечно, из понимания, что она не нужна брату, как любовница, Разие потеряла над собой всякий контроль и впала в огромное отчаяние, а в таком душевном состоянии, человек способен свершить любые непоправимые безумные поступки. Селима до сих пор всего трясло от нервов, из-за, увиденной им сейчас, мерзости. Он перестал узнавать горячо любимую младшую сестру. Из-за своей неистовой похоти, она потеряла рассудок, причиняя невыносимую моральную и душевную боль не только ему, но и его возлюбленной. Как такое могло произойти, что она влюбилась в него, ведь он никогда не подавал ей повода для этого, прекрасно понимая, что инцест равносилен Государственному преступлению? Именно с такими мыслями, парень измождённо вздохнул и плавно опустился на свою постель, заключая в заботливые объятия, растерянную, смущённую и ничего не понимающую, возлюбленную, инстинктивно прижавшуюся к нему, вся дрожа. А между тем, вся разъярённая до крайности, Разие Султан ворвалась в свои роскошные, залитые лёгким медным мерцанием от, горящих в золотых канделябрах, свечей, покои и принялась с гневным криком всё вокруг крушить, тем-самым выпуская, переполнявшие её трепетную душу бурные чувства, среди которых были: разочарование, боль, злость, жажду мщения, обиду, отчаяние, при этом из её ясных серых глаз текли горькие слёзы, из-за чего она вся обессиленная, рухнула на пол и горько разревелась. В таком душевном состоянии свою госпожу обнаружила, бесшумно войдя к ней, верная личная калфа по имени Зухра, симпатичная, пышногрудая и круглолицая златовласка, одетая в бархатное тёмное зелёное платье, успевшая, понять, что Султанша опять сильно поругалась с венценосной четой, в связи с чем понимающе вздохнула и, наконец, собравшись с мыслями, поделилась тем, что сегодня, случайно узнала от других калф в гареме, чем нанесла сокрушительный удар по несчастной госпоже, сама того не ведая, но тем-самым приведя её в чувства, заставив, мгновенно успокоиться и погрузиться в глубокую мрачную задумчивость: -- Госпожа, простите меня за то, что я невольно причиню вам ещё больший вред, но сегодня, я случайно узнала о том, что завтра сюда прибудет ваша старшая сестра Михримах Султан вместе с сыном Султанзаде Османом. Между ними воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого Разие Султан царственно поднялась с пола и, пересев на парчовую тахту, обхватила стройные ноги изящными руками, прижав их к соблазнительной груди, скрытой в плотных слоях шифонового светлого халатика и шёлковой ночнушки, а в её глазах отразилось, плавно танцующее, медное пламя от, горящих в мраморном камине, дров, распространяющих по всему пространству покоев, приятное тепло и лёгкий аромат древесины. Из этого, стоявшая немного в стороне от неё, калфа всё поняла и, не желая госпоже, докучать, с молчаливого согласия её, всё поняла и, почтительно откланявшись, вернулась в гарем, провожаемая её отрешённым взглядом. Верная Зухра калфа не обманула свою госпожу, ведь утром, когда она, одетая в шикарное бардовое парчовое платье, скрытое под тёплой меховой накидкой, стояла на балконе утопая в золотых лучах яркого солнца, к своему глубокому удивлению увидела то, как к мраморному подножию дворцового крыльца подъехали, запряжённые в молодых вороных коней, великолепные золочённые сани, которые остановились и из них царственно вышла, одетая в дорогие меха, парчу и бархат, Михримах Султан, радушно встреченная дражайшим братом с невесткой. Они крепко обнялись, после чего между ними произошёл лёгкий душевный разговор, во время которого, Луноликая Султанша чуточку и с оттенком шутливости пожурила супругов, обвинив их в чрезмерной уступчивости Разие, уже давно заслуживающей ссылку, либо во дворец слёз, либо в девичью башню. --Ну, ничего, мои дорогие, в течении этих трёх месяцев, я наведу порядок в гареме и заставлю нашу взбалмошную Разие трепетать и уважать вас!—воинственно, но с лёгким добродушным юмором заключила Михримах Султан. Санавбер уловила нотки юмора золовки, в связи с чем доброжелательно, не говоря уже о том, что доброжелательно заулыбалась, поддерживая их лёгкую и непринуждённую беседу, что нельзя было сказать о молодом Властелине. Он залился румянцем, не скрываемого, смущения, от чего и отвёл красивые голубые глаза, скромно пробормотав: --Что поделать, раз я у Вас такой мягкосердечный и легко лишаемый воли для оказания сопротивления. Отчётливо услыхавшие эти его слова и не обращающие внимания на небольшой морозец, молодые Султанши весело переглянулись между собой, и загадочно улыбнувшись, величественно прошли во дворец, продолжая, по-доброму подшучивать друг над другом и звонко посмеиваться. Чуть позже, когда обе сестры встретились в хамаме и затерялись в густых клубах пара, удобно сидя на тёплой мраморной плите, залитые яркими солнечными лучами, между ними произошёл, носящий вразумительный характер, душевный разговор, во время которого обе Султанши время от времени попивали прохладный ягодный шербет их стеклянных кубков, не обращая внимания на, обслуживающих их рабынь. --Молись о том, чтобы ты не понесла от нашего общего брата, Разие, иначе, по закону гарема, тебя отправят на аборт, ибо таково наказание за кровосмесительную связь, да и нести наказание станешь ты, а не Селим, так как ему приходилось совершать с тобой запретную связь по принуждению и лишённому воли, ведь, будучи связанным по рукам и ногам, бороться никак не можешь, хотя он и рад бы.—с нескрываемым призрением, обличительно произнесла Луноликая Султанша, чем и вызвала у развратной собеседницы огромное душевное недоумение, смешанное с непониманием того, как старшей сестре стало обо всём известно. Неужели, доведённая до крайности, Санавбер в голубиной почте проболталась, как бы прося Михримах о помощи в избавлении их Властелина от посягательств на его жизнь с поруганной честью. Только, когда невестка успела отправить столь щекотливое послание, не поставив об этом в известность их дражайшего Султана, в связи с чем, залилась румянцем смущения и, виновато отведя светлые глаза, отпила из кубка прохладительного шербета, после чего и как бы кладя конец их, начавшей уже, действовать ей на нервы беседе, заключила: --Мои дела с нашим дражайшим братом, касаются лишь меня и его, Михримах. Султанша луны и солнца морально была готова к такому ответу неразумной младшей сестры, в связи с чем, внимательно осмотрелась по сторонам и, убедившись в том, что рабыням нет до них никакого дела, заговорила строгим и, не терпящим никаких возражений, отрезвляющим тоном, прозвучавшим для Разие, подобно болезненной пощёчине, заставив её, наконец, призадуматься: --Да, неужели ты не понимаешь, неразумная, что своим упрямством и похотью, ты приведёшь Селима к свержению с престола, занятого им по закону наследия! Если до главного кадия с улемом дойдёт известие о вашей запретной порочной связи, тебя казнят и в лучшем случае запрут в старом дворце, а его свергнут, а потом казнят, как отступника и прелюбодея! Такой судьбы ты хочешь для него? Если ты Селима любишь, как говоришь, ты добровольно сама вернёшься к матери в Бурсу и перестанешь строить ему козни, не говоря уже о том, что станешь обо всём молчать!! Между сёстрами воцарилось длительное и, очень мрачное молчание, во время которого Разие, хотя и мысленно призналась самой себе в том, что безупречная репутация дражайшего брата, как и его жизнь ей дороги, в связи с чем, она даже готова пожертвовать своим счастьем и вернуться в Бурсу, но вот, как отказаться от власти и влияния в гареме, как сестры властелина. А между тем, сидящие на парчовой тахте и в ярких солнечных лучах, да ещё и обнявшись, не говоря уже о том, что не обращающие никакого внимания на сильный мороз, возлюбленные венценосные супруги тихо о чём-то между собой разговаривали, смутно надеясь на то, что с приездом Михримах Султан, их жизнь постепенно наладится. За этим приятным занятием возлюбленных супругов застал, выйдя к ним на балкон и почтительно поклонившись, Гюль-ага, вернувшийся ещё вечером из старого дворца по распоряжению молодого властелина. --Только что был заключён никях Мустафы-аги и Махфирузе Хатун, Ваши Султанские Величества!—восторженно известил он супругов, заставив их мгновенно замолчать и радостно переглянуться между собой. Вот только, находящийся немного в стороне от них, Мустафа-ага был совсем не рад тому, что его вновь женили против воли, ведь его сердце принадлежит прекрасной юной и добросердечной, не говоря уже о том, что мудрой Баш Хасеки Санавбер-Джансель Султан. Лишь её одну он любит больше жизни, хотя и безответно, что ещё больше заставляло его страдать душой и сердцем, из которого никак не мог её вырвать, даже, если бы захотел, а сейчас оно обливалось кровью и страдало, невыносимо сильно.