Султан моей души

Это ни укрылось от внимания чуткой Баш Хасеки, в связи с чем, она, обмолвившись парой фраз с возлюбленным и, получив от него позволение, мягко и бесшумно подошла к их общему другу-телохранителю и душевно заговорила с ним, да так, чтобы её слышал лишь он один: --Мустафа, мне хорошо известно о том, что ты чувствуешь ко мне, но пойми, даже, если бы я сама к тебе что-то испытывала, хотя это и невозможно, так как моё сердце принадлежит моему Повелителю, нам бы не позволили быть вместе. Лучше забудь обо всём, что я тебе сейчас наговорила и будь счастлив в браке с Махфируз, а насчёт меня, даже не смей питать напрасные надежды с мечтаниями. Говоря эти вразумительные слова, девушка осторожно дотронулась до мужественной руки друга, заставив его невольно вздрогнуть, из-за чего они встретились пристальными взглядами, что вызвало в них обоих понимающий вздох, во время которого Мустафа-ага робко коснулся до бархатистой щеки прекрасной госпожи свободной рукой и, ласково погладив её по ней, решительно заключил: --Я слишком сильно люблю тебя, Санавбер, и отказываться не намерен! Можешь, хоть гнать меня от себя, хоть сколько женить на других наложницах, но моя любовь принадлежит только тебе одной и больше никому! Конечно, он произнёс это очень дерзко и самонадеянно, за что и получил от Баш Хасеки звонкую отрезвляющую пощёчину, втолкнувшую парня в лёгкий ступор, чем и воспользовалась, пылающая гневом и одновременно смущением, Баш Хасеки, грозно посмотревшая на дерзкого охранника взглядом, в котором отчётливо читалось осуждение и просьба взяться за ум, с чем она и вернулась к возлюбленному мужу, мгновенно вновь, обнявшему её и ни о чём не спрашивающему, что лишь намного облегчало, растревоженную дерзостью Мустафы, душу Санавбер. Тем, же вечером и в то время, как в гареме проходил шумный праздник по поводу никяха Мустафы-аги с Махфируз Хатун, где присутствовали все султанши, кроме Санавбер-Джансель из-за того, что она находилась в главных покоях и, лёжа в нежных объятиях возлюбленного мужа на мягкой тахте, смотрела вместе с ним на, взрывающийся в ночном небе с громким, вернее даже оглушительным хлопком, разноцветный фейерверк, о чём-то тихо между собой тихо беседуя. Вот только их нежная душевная беседа вскоре оказалась дерзко нарушена приходом на балкон старшего аги султанского гарема, весельчака Гюля. Он почтительно поклонился венценосным супругам и, принеся свои искренние извинения за то, что вынужден нарушить их романтическое уединение. --Дело в том, что хранитель главных покоев Мустафа-ага сейчас развёлся со своей новоиспечённой женой Махфирузе-Ханым, Повелитель!—осторожно и крайне боязливо, озираясь на реакцию возлюбленной пары, которая оказалась мгновенной и даже неожиданной. Они потрясённо переглянулись между собой, не зная, что и сказать друг другу, но мысленно признались себе в том, что Мустафа вышел из-под их контроля, а виной всему запретная любовь к Санавбер, в связи с чем, пара тяжело вздохнула, не зная того, как им поступить с ним. --Раз уж причиной того, что хранитель покоев не хочет ни с кем связывать жизнь, являюсь именно я, то с ним сейчас же вразумительно поговорю, Селим!—заключила юная Баш Хасеки и, не дожидаясь ответа возлюбленного, встала с тахты и, почтительно ему поклонившись, ушла из главных покоев, смутно надеясь, встретить Мустафу в коридоре. Провожаемая всё тем, же, потрясённым, но понимающим взглядом любимого мужа. Она не ошиблась. Её надежды оказались верными. Они с хранителем встретились в, залитом лёгким медным мерцанием от, горящего в чугунных настенных факелах, пламени. Он почтительно ей поклонился, осторожно пытаясь, узнать о том, чем он может быть полезен своей госпоже, испытывая лёгкий трепет и, вспыхнувшее, весьма не кстати, порочное желание, немедленно прижать девушку к мраморной холодной стене и с неистовым жаром расцеловать её сладкие, как мёд, алые губы. Вот только, что касается самой, одетой в шикарное бледно-голубое, обшитое блестящим кружевом с преобладанием серебристого шифона, платье, юной девушки, она даже и не собиралась поддаваться на его магнетические чары. Вместо этого, Султанша дала хранителю покоев звонкую пощёчину и отрезвляюще воскликнула, пылая праведным гневом и намереваясь тем-самым, привести его в чувства: --Да, что ты такое творишь, Мустафа?! Неужели, ты не понимаешь, что, идя против мудрого решения Повелителя, ты сам толкаешь себя в бездну! Чего ты добиваешься? Того, что он, наконец, разочаруется в тебе и, считая очередным врагом, каких много даже в собственной семье, рано или поздно отдаст приказ о твоей казни? Тогда ты самый настоящий безумец и самоубийца! Хватит мечтать и желать о том, что невозможно! Приди в себя и возвращайся к жене! Только Мустафа-ага даже и не думал уступать её вразумительным просьбам, в связи с чем, и не говоря ни единого слова, схватил Султаншу в крепкие объятия и принялся с неистовым жаром целовать в сладкие, как спелая земляника, трепетные, словно розовые лепестки на ветру, алые губы, не обращая внимания на её отчаянные попытки вырваться. Когда, же, ей это, наконец, удалось, она влепила ему новую пощёчину, эхом отдавшуюся в его ушах и со словами: --Ты, действительно сумасшедший!—убежала обратно в главные покои, на ходу и отчаянно, пытаясь привести мысли в порядок, не говоря уже о том, что угомонить учащённое сердцебиение, как и справиться со смущением, не догадываясь о том, что весь их весьма эмоциональный разговор, как и жаркий поцелуй видела и слышала, притаившаяся за углом, верная служанка Разие Султан Зухра калфа, довольная тем, что, наконец, нашла зацепку для борьбы с Баш Хасеки, в связи с чем, довольная побежала в покои к своей госпоже для того, чтобы её порадовать. Вот только далеко пройти ей не удалось, так как, в эту самую минуту, она оказалась схвачена каким-то непонятным, но очень страшным существом, похожим на огромного чёрного волка, который со всей силы ударил её о мраморную стену так, что любопытная калфа потеряла сознание от невыносимой боли не только в голове, но и во всём теле, но, когда она постепенно очнулась, а во взоре прояснилось, увидела, что рядом с ней уже больше нет страшного волка, зато чуть в стороне стояла, облачённая в шикарное ярко-розовое платье из парчи с преобладанием золотого шёлка, гипюра и органзы, Назенин Султан и с насмешкой смотрела на неё. --Считай это моё действие предупреждением тебе, Хатун! Вздумаешь кому-нибудь разболтать о том, что ты видела здесь несколько минут тому назад, я разорву тебя в клочья!—с ядовитой усмешкой пригрозила, до сих пор ничего не понимающей, но уже, хотя и через силу, поднявшейся с пола, перепуганной до смерти, рабыне, Султанша. Та всё поняла и, почтительно откланявшись, убежала прочь, хорошо ощущая то, как бешено колотится в груди трепетное сердце и не в силах поверить в то, что она осталась жива после встречи с оборотнем, во время которой, у неё перед глазами пробежала вся жизнь за одно мгновение. Зато, провожающая её бесстрастным взглядом, Назенин Султан не смогла сдержаться от, одолевшего всю, приступа ироничного хохота, в связи с чем, звонко рассмеялась и пошла в свои покои для того, чтобы лечь спать, ведь сегодня за день, она изрядно устала, да и это вынужденное обращение, в конец, лишило её всех сил. Вот только вскоре, она была остановлена хранителем главных покоев Мустафой-агой, возможно, случайно ставшим невольным свидетелем её выяснения отношений с болтливой и любопытной рабыней по имени Зухра и теперь захотел вразумительно приструнить вторую Хасеки своего Повелителя. Так и вышло. Назенин поняла его и, почтительно поздоровавшись с ним, весело смеясь, объяснила ему, что в её намерениях не было ничего плохого, а всего лишь желание отучить чрезмерно любопытную и болтливую рабыню выбалтывать секреты и тайны султанской четы тем, кому знать о них не следует, что заставило молодого хранителя, тоже звонко и весело рассмеяться, не понимая того, почему эта жаркая черноволосая гурия заставляет его чувствовать себя в её обществе легко и свободно. Он даже перестал думать о своей запретной привязанности к Баш Хасеки Властелина Мира. --А вас, оказывается опасно иметь во врагах, Султанша! Только старайтесь контролировать себя и не подвергать свою жизнь опасности!—всё ещё весело смеясь, дружески посоветовал Хасеки молодой человек. Она понимающе усмехнулась и продолжила свой путь, провожаемая его доброжелательным, полным искреннего беспокойства с заботой, светлым взглядом. Неужели Назенин Султан его исцелила? Только она ведь является второй женой Повелителя. Ну, что у него постоянно за душевные привязанности странные и запретные? Но с другой стороны, как говорится в народе: «Запретный плод--сладок». От понимания этого, парень тяжело вздохнул и прошёл в свою коморку хранителя главных покоев. Вот только не долго продлилось беззаботное веселье Хасеки Назенин, так как, войдя в свои покои, она ощутила невыносимую резкую тянущую боль внизу живота, заставившую её, с измождённым стоном согнуться пополам и потерять сознание, от увиденного, внезапно образовавшегося на подоле шикарного платья, вязкого кровавого пятна. Когда, же, несчастная Султанша, наконец, очнулась, хотя и потеряла ход времени, обнаружила, что лежит в своей постели, уже переодетая в чистую светлую шёлковую ночную рубашку, а возле неё суетятся главная дворцовая акушерка с помощницами, лица которых были мрачнее самой грозной тучи, а чуть в стороне, возле окна стояли Михримах с Санавбер Султан, между собой тихо обсуждая её дальнейшую судьбу из-за того, что их сильно беспокоило то, почему у Назенин никак не может удержаться во чреве дитя Повелителя, при этом их красивые лица наполняла невыносимая скорбь и тревога за душевное равновесие Султанши, ведь её малыш родился преждевременно, очень крохотным и мёртвым. Его, завёрнутого в полотенце, уже унесла одна из помощниц акушерки для того, чтобы похоронить. --Могу я, хотя бы узнать о том, кто у меня родился?—уже обо всём догадавшись, плача спросила у госпожей Назенин, пристально смотря на них, чем и привлекла к себе внимание обеих Султанш,в связи с чем, Санавбер плавно приблизилась к подруге и, из последних сил сохраняя в себе самообладание, печально вздохнула и с искренней доброжелательностью ей улыбаясь, ответила: --У тебя родился мальчик, Назенин. После чего обе девушки не могли больше себя сдерживать и горько расплакались, уткнувшись друг в друга, горько расплакались. --Спасибо, госпожа!—благодарственно выдохнула молодая Султанша и, опустившись на мягкую подушку, погрузилась в глубокую апатию, попросив всех, оставить её одну, в связи с чем, Санавбер с Михримах не стали её мучить и ушли в главные покои для того, чтобы поговорить обо всём с Повелителем. --Да, ты, хотя бы понимаешь, на что меня толкаешь, Михримах?! Это, же очень жестоко по отношению к Назенин! Она итак убита горем из-за потери нашего с ней сына, а теперь ты предлагаешь мне развестись с ней?!—испытывая невыносимые угрызения совести, отрезвляюще произнёс молодой Султан после того, как справился с невыносимой душевной болью, вызванной известием о смерти своего, только что родившегося преждевременно, Шехзаде. Он стоял у камина и со слезами, застлавшими ему, голубые глаза, скорбно смотрел на, плавно танцующее в нём, пламя, не говоря уже о том, что мускулистые мужественные плечи его сотрясали беззвучные рыдания. Возлюбленная Баш Хасеки, в данный момент, скромно сидящая неподалёку от него на парчовой тахте, тоже тихо плачущая и смахивающая с бархатистых щёк горькие слёзы, полностью разделяла чувства возлюбленного, из-за чего не вмешивалась в его вразумительный разговор со старшей сестрой, которая продолжала, призывать правящего брата к благоразумию и соответствию гаремным правилам, какими жестокими, они бы ни были: --Селим, мне хорошо понятны твои чувства! Это похвально, что ты беспокоишься о душевном равновесии своей Хасеки! Можешь даже подождать дня, когда она полностью оправится после вашей с ней потери! Только тебе необходимо развестись с ней и найти ей в мужья того, с кем она окажется совместима и сможет быть счастливой не только в любви с заботой, но и в материнстве! Не держи девушку! Рядом с тобой ей будет только больнее! Сказав эти вразумительные слова, стоявшая возле брата, облачённая в шикарное бордовое блестящее парчовое платье с преобладанием серебристого кружева и шёлка, Михримах бесшумно приблизилась к брату и осторожно дотронулась до его плеча, что заставило молодого мужчину невольно вздрогнуть от неожиданности. Он мгновенно перестал оплакивать умершего сына и, постепенно успокоившись, плавно обернулся и посмотрел в светлые глаза старшей сестры заплаканными и покрасневшими голубыми глазами, как бы мысленно спрашивая её: «Ты, хоть саму себя слышишь, Михримах? Неужели тебе, хотя бы по-женски не жаль бедняжку Назенин? А, если бы ты оказалась на её месте? Что, бы тогда с тобой стало бы, после того, как от тебя отказался твой возлюбленный муж? Зачем тогда мне предлагаешь идти на это предательство? Как мне потом жить после такого действа, мучимому угрызениями совести?» Только Михримах больше ничего не говорила, а ждала принятия им мудрого решения, которое он так и не смог принять из-за того, что не в силах был, переступить через муки совести. Три месяца спустя. Дворец Топкапы. За это время, узнав о том, что коварная Разие Султан беременна от Повелителя, она была отправлена в лазарет на аборт, что нанесло огромный удар по её, и без того подорванной психике, в связи с чем, она окончательно лишилась рассудка и покончила с собой, бросившись с крыши дворца, а её тело, вложенное в гроб после всех необходимых подготовительных процедур, было отправлено в Бурсу, где она оказалась похоронена в усыпальнице покойного брата Шехзаде Мустафы. Что, же, касается личной жизни Назенин Султан? Она постепенно оправилась после смерти новорожденного сына, найдя душевное утешение в общении с молодым хранителем главных покоев Мустафе-аге, ставшим ей другом, с которым она чувствовала себя спокойно и уверенно, не говоря уже о том, что постепенно влюбиться в него, что стало для обоих молодых людей запретной привязанностью и страхом за то, что кто-то из дворцовых обитателей увидят их и, доложив Султану, обрекут парочку на смерть. Только они не учли одного, что молодая султанская чета уже знала об их взаимной симпатии друг к другу, но ещё не торопились, дать Назенин развод из-за того, что Селиму хотелось удостовериться окончательно в том, что у его Хасеки и друга чувства взаимны, серьёзны и имеют перспективу на счастливое совместное будущее, за что пара была им искренне благодарна. Но, в жизни самой султанской четы, всё было без изменений. Они пламенно любили друг друга и тонули в безграничном счастье, не говоря уже о том, что каждый вечер проводили вместе, душевно беседуя о смысле жизни, благополучии Империи с народом, любви и о будущем их общих детей, засыпая в нежных объятиях друг друга далеко заполночь. Так и в этот тёплый майский вечер, когда яркое солнце скрылось за линией горизонта, а над Османской Империей сгустились сумерки, окрашивающие всё вокруг в тёмные: синий, голубой, фиолетовый и зелёный цвета и оттенки, возлюбленная венценосная молодая пара находилась на балконе, залитые лёгким медным мерцанием от, горящего в факелах, пламени, Селим, облачённый в красный парчовый кафтан, расшитый драгоценными камнями с узорами, вышитыми золотыми нитями, вальяжно восседал на парчовой тахте и, читая увлекательный приключенческий роман, стоявшей у мраморного ограждения, одетой в шикарное алое шёлковое платье с золотым кружевом и газом, юной возлюбленной, задумчиво смотрящей на вечерний дворцовый сад, плавно выходящий к набережной Босфора, по спокойным водам которого проходили величественные парусники, время от времени посматривал на девушку с огромной пламенной любовью и обожанием, не говоря уже про трепет, пока до его музыкального слуха ни донёсся её тихий мечтательный вздох, заставивший его, мгновенно перестать читать и, отложив книгу в сторону, игриво приманить возлюбленную к себе тем, что он тихонечко постучал рукой по тахте возле себя. Санавбер загадочно улыбнулась и, грациозно обернувшись, медленно подошла к избраннику и, осторожно сев ему на мускулистые колени, скрытые в шёлковых шароварах, с огромной нежностью обвила изящными руками его мужественную шею. Их, полные обжигающей страстью, взгляды встретились, как и мягкие тёплые губы воссоединились в долгом беспощадном и на столько жарком поцелуе, от которого мог легко растаять самый прочный лёд, не говоря уже о том, что исходящий от шикарных золотисто-каштановых распущенных волос, приятный розовый аромат кружил молодому мужчине голову и пьянил сильнее самого терпкого вина, в связи с чем, он инстинктивно потеребил их мягкий блестящий шёлк, легко ощущая то, как учащённо бьётся в груди их, открытые для всех нуждающихся в утешении, сердца, а бархатистые щёки заливаются румянцем смущения из-за, одолевших пару, порочных мыслей. --Я хочу вновь обладать тобой, Джансель! Ты так прекрасна, что я больше не могу, сдерживать в себе порочные порывы!—чуть слышно прошептал он ей на ухо, слегка обдав гладкую и нежную, словно атлас, светлую кожу горячим прерывистым дыханием, от чего юная девушка испытала лёгкое сладостное возбуждение, благодаря чему она залилась ещё большим смущением, но и мысленно призналась себе в том, что сама желает того, же, что и её возлюбленный, о чём и заворожённо прошептала ему в ответ: --И я тоже, очень хочу тебя, Селим!—вновь воссоединяясь с ним в жарком и беспощадном поцелуе, что послужило ему позволительным сигналом к решительным действиям, во время которого мужчина ловко расстегнул бриллиантовые пуговицы на лифе роскошного платья возлюбленной и, запустив в него руку, принялся легонько сминать, пощипывать и тереть ею упругие полушария пышной груди с брусничного цвета сосками, уже напрягшимися, не говоря уже о том, что затвердевшими от приятного возбуждения, да и внизу живота у, испытывающей сильное головокружение, девушки приятно ныло, от чего она принялась суетливо ёрзать на коленях мужа, лишь ещё больше возбуждая его, в связи с чем, он, наконец, понял возлюбленную и, запустив свободную руку в её сокровенное местечко, принялся уверенно тереть его, что заставляло Султаншу тихонько постанывать от удовольствия и жадно глотать воздух, подобно, выброшенной из прохладной реки на раскалённый песок, рыбе. Перед глазами у неё всё поплыло из-за порочного перевозбуждения вместе со слабостью, что и заставило девушку взмолиться о пощаде и избавлении от сладостных мук, ведь, в данный момент, она извивалась в его руках, подобно ужику, брошенному на сковороду, сминая дорого расшитую ткань кафтана мужа, пока он ни сжалившись над ней, ввёл в её ласковые тёплые недра своё, затвердевшее от возбуждения, копьё и ни принялся, поначалу плавно и медленно, но постепенно набирая бешеный темп, раскачивать жену на себе, постанывая в тон ей до тех пор, пока ни, издав громкий торжествующий крик, тяжело дыша, не говоря уже о том, что обливаясь прозрачным солёным потом, излился в жену горячим семенем. Именно, в эти сладостные мгновения, пара вновь пылко поцеловалась, сжимая друг друга в крепких объятиях, будучи счастливыми и довольными. --Я люблю тебя!—хором выдохнули они в губы друг другу решительно воссоединяясь в новом, очень жарком поцелуе и обволакиваемые приятной вечерней прохладой, возвращающей им здравый смысл, постепенно успокаивая возбуждение. Вот только венценосная возлюбленная пара ничего не знала о том, что, в эту самую минуту в покоях второй Хасеки, она нежилась в постели, утомлённая головокружительными неистовыми ласками с жаркими поцелуями хранителя главных покоев Мустафы-аги, от которого, нехотя, но понимая, что, если кто-то из гаремных обитателей случайно пройдёт мимо и услышит, чем они тут занимаются, им не сносить головы, отстранилась и, пребывая в растерянности, не говоря о том, что ещё утомлённая и ощущающая на своих губах и теле его поцелуи с объятиями, постепенно начала приходить в себя, не обращая внимания на, проступающий сквозь плотную ткань и витраж окна яркий серебристый лунный свет. --Это, конечно, полное безумие, но всё можно исправить, Назенин. Утром я приду к Повелителю и, повинившись во всём, попрошу о позволении нам воссоединить наши судьбы священными узами никяха!—чувствуя на себе огромный и тяжкий груз ответственности, заверил возлюбленную, одетый в серебристый парчовый кафтан и шелка, юноша, сидя на софе и с мрачной задумчивостью почёсывая затылок, хорошо ощущая на себе, прикованный к нему, пристальный, но полный огромной душевной растерянности, взгляд серых глаз, покрасневшей от смущения, полулежащей на бархатном тёмном покрывале широкой постели с газовый балдахином, обнажённой девушки. Мысли в её иссиня-чёрной шелковистой голове ещё путались, не говоря уже о том, что учащённо билось в соблазнительной груди, истерзанное бесконечными невыносимыми страданиями, хрупкое, как горный хрусталь, сердце. --Это самое настоящее безумие, Мустафа! Мы преступники и предатели, за что нас, непременно казнят!—с невыносимым отчаянием в приятном тихом голосе воскликнула юная девушка, чувствуя, что ещё немного и, она расплачется от, переполнявшего душу, невыносимого страха за свою и возлюбленного жизнь, к чему он не смог отнестись с ледяным безразличием и, понимающе тяжело вздохнув, вернулся к ней и, заключив в жаркие объятия, вновь пылко поцеловал к сладкие, как дикий мёд, алые губы и с ласковой улыбкой заверил в том, что ей нечего бояться. Он сам всё уладит. Вот только опасения Назенин оказались верными, ведь, в эту самую минуту, в просторные покои к Хасеки ворвались аги, возглавляемые Хаджи-агой и Михримах Султан, крепко схватившие преступную парочку и бросившие их в темницу по обвинению в прелюбодеянии и государственной измене. Немного позже, когда известие о, пойманной на месте прелюбодеяния, парочке дошло до молодого Властелина от его старшей сестры, он пришёл в темницу для того, чтобы самому всё у них выяснить и уж потом подумать над тем, какое принять решение, относительно их судеб, благо они находились в разных камерах, но друг напротив друга. Сначала он зашёл к своей второй Хасеки и застал её, сидящей на холодном каменном полу, вжавшись в угол и прижав колени к полуобнажённой соблазнительной груди, не говоря уже о том, что горько плачущей. --Эх, Назенин! Как ты могла так с нами поступить, ведь я любил, уважал и всеми силами защищал тебя!? Вот, значит, какова благодарность твоя за мои труды?—обличительно сурово, не говоря уже о том, что с оттенком огромного разочарования произнёс молодой Султан, пристально смотря на жену. Она громко всхлипнула и, схватив мужа за руку так, словно он являлся спасительным плотом, а она, утопающей в ледяных водах после кораблекрушения, пассажиркой, отчаянно принялась молить его о пощаде, готовая понести от него любое наказание, даже ссылку в старый дворец. Только Селим, полностью в ней разочаровавшись, брезгливо вырвал свою руку из её дрожащих рук, уже собрался уйти, бросив ей через плечо о том, что решение, относительно её судьбы с Мустафой-агой он примет завтра днём, услышал её новые горькие всхлипы и отчаянные, доносящиеся из соседней камеры, оправдания с заверениями своего хранителя покоев о том, что Михримах Султан не правильно всё поняла, да и между ним и Назенин ничего не было. Они просто душевно разговаривали друг с другом, что заставило Селима стремительно подойти к камере друга и грозно смотря на него, отрезвляюще прокричать: --Да, известно, ли тебе, нечестивец о том, что к гарему приближаться нельзя под страхом смерти, как и подходить к моим женщинам?! Но ты не только приблизился к моему гарему, да ещё и домогаешься уже вторую мою жену! За это есть лишь одно наказание—смерть! Вы оба меня предали, а ведь я любил вас и верил! После этого, он, не говоря больше ни единого слова, царственно развернулся и стремительно ушёл, прочь из подвала, глубоко подавленный, со слезами на глазах и разочарованный, но провожаемый обречёнными взглядами своего друга и Хасеки, понявшими, что теперь их ни что и никто не спасёт от казни. --Даже не вздумай прощать и миловать их, Селим! Они предали тебя и должны быть казнены завтра на площади!—вразумительно настаивала на суровом наказании для изменников, одетая в парчовое блестящее тёмное бордовое роскошное платье с преобладанием гранатового гипюра и рубинового шёлка, Луноликая Султанша, внимательно проследив за тем, как её дражайший правящий младший брат с измождённым громким стоном ворвался в свои покои и опустился на парчовую тахту, обхватив голову сильными руками. Его душили горькие слёзы от признания собственной беспомощности, которые он никак не мог унять, что ни укрылось так же от внимания, стоявшей здесь, же, Баш Хасеки, которая понимающе вздохнула и, налив в серебряный кубок из кувшина простой воды, плавно подошла к мужу и, сев рядом с ним, заботливо подала ему кубок с мудрыми словами: --Селим, мне хорошо понятна твоя душевная боль от предательства Назенин с Мустафой, но тебе будет намного больнее после того, как ты казнишь их! Не делай того, о чём станешь обязательно жалеть! Покажи нашим с тобой друзьям свою милость и пожени их уже, наконец, ведь они итак достаточно выстрадали! Он, не говоря ни единого слова, взял из её заботливых рук кубок и, выпив его залпом, измождённо вздохнул, смотря на возлюбленную с немой мольбой о помощи в разумном и справедливом разрешении, возникшей проблемы, мысленно признаваясь себе в том, что ему самому совсем не хочется проливать кровь, горячо любимых для него, людей, да и простить им предательство, тоже не мог, из чего сделал для себя не утешительный вывод в том, что он окончательно запутался. Вот только его дражайшая сестра никак не хотела униматься и настаивала на том, чтобы Селим отдал приказ о казни преступников, фигурируя тем, что, раз Назенин является ещё к тому, оборотнем, то покоя в Империи никому не видать, пока она жива, что усугубило душевное состояние Селима ещё больше, в связи с чем, он обессиленно опрокинулся на спинку тахты с измождённым вздохом закрыв лицо руками, давая сестре с женой, понять о том, что у него уже началось эмоциональное выгорание. Санавбер поняла любимого и принялась покрывать его лицо лёгкими, как порхание бабочек, нежными поцелуями до тех пор, пока они вновь ни воссоединились в длительном, очень нежном и, возвращающем жизненно важную целительную энергию, поцелуе, не обращая внимания на Михримах, решившую, оставить их в покое и не мешать. Она ушла. Утром следующего дня, когда Селим, наконец, решил прислушаться к мудрым советам дражайшей Баш Хасеки и приказал выпустить своих друга и Хасеки из темницы и после того, как они, приведя себя в порядок, вышли в дворцовый сад, где под тёплыми лучами яркого солнца в одной из аллей, он провёл с ними душевную беседу, в ходе которой известил парочку о том, что их никях состоится в августе после чего они уедут жить в одно из султанский поместий в Алеппо, но, а пока продолжат жить в Топкапы, служа в качестве хранителя главных покоев и старшей калфы, после чего трижды произнёс, обращаясь к, находящейся в глубоком оцепенении, Назенин, понимающей, что она в себе, окончательно запуталась, но признаёт одно, что не хочет лишаться мужа, которого продолжает крепко любить и уважать, о том, что он с ней разводится, чем и нанёс несчастной молодой Султанше жестокий удар. Теперь её ничто уже не держало в этом грешном мире, и она, обратившись в чёрную волчицу, убежала прочь, провожаемая потрясёнными взглядами молодых друзей, совсем не ожидающих такого поворота событий и сделав для себя неутешительный вывод в том, что Назенин, вероятнее всего, хотела иметь любовную связь сразу с ними двумя, чего не хотелось бы самим парням, ведь, по натуре, каждый из них, являлся собственником. --Это, видимо мой крест, Повелитель, быть несчастным в любви и одиноким в жизни!—истерично рассмеявшись, заключил, павший духом, Мустафа-ага, в связи с чем, шокированному не меньше странным поведением бывшей второй Хасеки, Селиму пришлось печально вздохнуть и в знак искреннего утешения, молчаливо похлопать друга по плечу из-за того, что он сам не находил подходящих слов для выражения своих чувств и продолжить утреннюю прогулку по дворцовому саду, но уже в одиночестве. Вот только далеко молодому Султану уйти не удалось, так как, в эту самую минуту, погружённый в мрачную глубокую задумчивость и проходя по папоротниковой аллее, он случайно услышал тихий, но очень горький женский плач, доносящийся со стороны искусственного пруда с водопадом, заставивший мужчину, отправится именно туда для того, чтобы выяснить о том, что случилось у несчастной Хатун, раз она столь горько плачет, но какого, же было его удивление, когда, придя туда, он обнаружил обнажённую Назенин, лежащей на траве, скрытую от посторонних в высоких папоротниках, сжавшуюся в клубок и горько оплакивающую свою любовь и брак, в связи с чем, Селим не смог отнестись с безразличием к её невыносимым душевным страданиям, виновником которых стал именно он, из-за чего из его мужественной груди вырвался тяжёлый понимающий вздох, заставивший, молодого мужчину снять с себя парчовый кафтан и, выказывая искреннюю заботу о своей фаворитке, попытаться накинуть его на неё. --Не трогай меня, Селим, иначе я разорву тебя в клочья, а потом найду возможность для того, чтобы самой погибнуть! Ты предал меня и нашу с тобой любовь, прокричав трижды о разводе, прекрасно зная о том, что ты смысл моей жизни и моя любовь!—угрожающе прикрикнула на ошеломлённого мужа несчастная девушка, враждебно смотря в его бездонные магнетические голубые глаза, но мысленно призналась себе в том, не может долго на него сердиться и, закутавшись в его кафтан, кинулась к нему в объятия с жаркими поцелуями, но напоролась на его острый кинжал, сделанный из серебра, который он незаметно воткнул ей в грудь по самую рукоятку, тоже из серебра со словами: --Никому не позволено угрожать мне, Назенин. Только Санавбер можно то, что нельзя больше никому, в том числе и тебе! Не ожидающая такого, девушка, истекая кровью, потрясённо посмотрела на него и, прохрипев: --Благодарю тебя за избавление от мучений, Селим!—мёртвая упала на траву под потерянный и, полный невыносимой боли, взгляд Властелина, в ясных голубых глазах которого стояли горькие слёзы. Он даже, словно подкошенный рухнул на колени возле её безжизненного тела и разрыдался, умоляя о прощении мёртвую возлюбленную до тех пор, пока к нему ни подошла его вооружённая охрана, которым Султан отрешённо приказал захоронить Султаншу так, как полагается поступить с трупами убитых оборотней, а сам потерянно поплёлся обратно во дворец, продолжая, горько оплакивать жену.