Стеклянная пыль

— Какого черта вы тут делаете? — тучная женщина с сальными, собранными в жиденький пучок волосами занимала собой, казалось, весь дверной проём. Кира приблизилась к ней на несколько шагов и разглядывала, нелепо хлопая губами. — Я, мы… — пролепетала наконец она. — Моя семья… — Я, мы… — с отвращением повторила женщина. — Здесь только моя семья, которой вы мешаете. Андрей не выдержал — он глубоко вдохнул несколько раз и крепко прижал к себе едва стоящую на ногах Киру. — Послушайте, моя девушка потеряла память, она не помнит, что случилось с её семьей, и мы… — он запнулся, не в силах подобрать нужные слова. Что они хотели — пробудить воспоминания Киры, снова обрушить на неё едва утихнувшую боль?       На лице женщины не дрогнул ни один мускул. — Мне всё равно, — заявила она. — Мы живём здесь уже больше трёх лет, эту квартиру нам продали. А теперь оставьте нас в покое!       Андрей смотрел на лицо Киры с надеждой, почти с мольбой — он так хотел увидеть в них огонёк пусть горьких, но воспоминаний. Но в её глазах по-прежнему были только страх, непонимание и крупинки невыплаканных слёз. — Можно мне, пожалуйста, посмотреть. Там жили мои мама и папа… — прошептала она одними губами, глядя на старый потертый комод у стены с безвкусными обоями в цветочек. — Ещё чего, — фыркнула женщина. — Убирайтесь, а то полицию вызову! — она уже почти закрыла дверь, когда Андрей резко подставил свою ногу в дверной косяк. Женщина попыталась захлопнуть дверь, но Андрей взялся за неё руками. Они смотрели друг на друга несколько секунд, наполненных злостью и раздражением, затем женщина громко, противно закричала: — Валера!       Валера вынырнул откуда-то из недр квартиры так быстро, словно всё это время ждал приказа — худой, тщедушный, в растянутой майке-алкоголичке, он затравленно смотрел на жену. — Сделай что-нибудь, убери их отсюда! — приказала женщина так грозно, что мужчина испуганно вжал голову в плечи. Андрей не смог удержаться от презрительного взгляда в его сторону — Послушайте, — мягко обратился он к женщине, понимая, что дальнейшее промедление может быть опасным. — Я уверен, что вы мудрая женщина с большим сердцем и не сможете отказать девочке в невинной просьбе в последний раз взглянуть на квартиру, в которой прошло её детство, — он осторожно положил в необъятный карман её фартука несколько крупных купюр. Женщина злобно посмотрела на мужа — он тут же ускакал обратно к дивану, осторожно прикрыв за собой дверь. — Мне кажется, вы переоцениваете мою доброту в несколько тысяч раз, — широко улыбнулась женщина, пересчитав купюры.       Андрей снова глубоко вдохнул, пытаясь справиться с раздражением, и отдал женщине последние свои деньги — Что ж мы, не люди, — пропела она, пряча деньги в карман. — Пусть проходит, смотрит, коли память подвела — только потише, — ласково попросила женщина и медленно уплыла в комнату к супругу.       Кира стояла у двери в том же положении, в котором он её оставил, не сдвинулась, казалось, ни на миллиметр. — Пойдём, — коротко кивнул Андрей. Он чувствовал в себе невероятную решимость, даже страх куда-то улетучился.       Кира смотрела на него непонимающими, широко раскрытыми глазами. — Ты что, убил её? — недоверчиво спросила девушка.       Андрей, не удержавшись, рассмеялся — он же лишь слабо, натянуто улыбнулась. Видя её нерешительность, Андрей взял её под руку — Кира тут же вцепилась в него, крепко, словно боялась упасть.       Девушка осторожно проводила ладонью по обоям, по старому, покрытому трещинами комоду, и чуть слышно что-то шептала — она сгорбилась, вся как-то поникла и стала, казалось, на десять лет старше. — Как, как они позволили превратить наш дом в ЭТО? — с болью произнесла Кира. Ей было от чего впасть в уныние: кухня, покрытая пожелтевшими от табачного дыма обоями, плита с присохшими к ней жирными пятнами, покрытый старой протертой скатертью стол… Кира присела на краешек стула, закрыла лицо руками. — Мама всегда говорила, что кухня — это лицо женщины, — глухо проговорила она. — Мама всегда холила и лелеяла этот уголок, здесь всегда было чисто и уютно, а теперь… Теперь здесь не осталось ничего от моей семьи, словно нас здесь никогда и не было. Я понимаю, я правда понимаю, почему папа мог оставить дом, где жил с мамой, где был с ней счастлив, но как можно было превратить его в… это… — Кира, словно не веря, покачала головой и подошла к Андрею. Они были так близко, что он чувствовал её дыхание на своей коже — сводила с ума мысль о том, что, стоит ему сделать шаг вперёд, стоит наклониться… — Спасибо тебе, — прошептала девушка. — За эти несколько месяцев ты столько для меня сделал… — Я хочу лишь посмотреть одну комнату, ещё одну комнату.       Андрей не сдвинулся с места, застыл, слушая громкие удары собственного сердца — оно билось так сильно, так громко, что этот стук, казалось, заглушал собой всё вокруг…       Он стоял так несколько бесконечно долгих секунд, пока не смог вернуться в реальность, пока все звуки не исчезли, сменившись тихой музыкой… музыкой?       Мелодия, тоскливая, проникающая в самое сердце, звучала из маленькой комнаты с приоткрытой дверью. Андрей осторожно, словно боясь потревожить, открыл дверь и вошёл внутрь — в полумраке душной пыльной комнаты, освещаемая бледным лучом проникшего из коридора света, сидела Кира — он чувствовал, кажется, каждой клеточкой своего тела ту боль, с которой она прикасалась к клавишам. Кира не заметила его, поглощённая музыкой, но не остановилась ни на секунду, когда его пальцы коснулись клавиш и в унисон с её пальцами создали совершенно новую мелодию — мелодию, известную только им двоим. Они играли, впервые играли вдвоём, и весь мир, казалось, растворился, исчез в этой музыке. — Мама боготворила этот инструмент, ухаживала за ним, как за собственным ребёнком, — задумчиво сказала Кира, когда растаял в воздухе последний звук и закончилась музыка.       Девушка погладила лакированную крышку инструмента так нежно, словно он был живым и мог отозваться на её прикосновение. — Если бы она знала, что её пианино стоит в захламлённой комнате, среди коробок, покрытое пылью… — Кира осторожно опустила крышку инструмента и медленно поднялась. — Я не знал, что ты умеешь играть, — едва смог выдавить из себя Андрей. Такой нежной, хрупкой и беззащитной она не была с ним никогда… И такой она нравилась ему ещё сильнее.       Кира легко улыбнулась и собиралась было что-то сказать — но её слова утонули в громком, возмущённом крике хозяйки дома. -…и я не потерплю этого в своём доме — в конце концов, вы просто гости и не имеете права трогать мои вещи! — женщина стояла напротив, занимая собой едва ли не весь дверной проём. Волшебство окончательно рассеялось — Андрей сжал кулаки, изо всех сил пытаясь совладать с собой, унять нарастающее раздражение. Кира легко, мягко коснулась его пальцев, и столько в этом прикосновении было спокойствия, столько теплоты… — Поехали домой, — просто сказала она, и парень послушно позволил увести себя прочь.       Кира молчала всю дорогу до дома и то, как крепко сжал Андрей её ладонь, казалось, даже не заметила. Они вошли в дом, и девушка молча поднялась наверх, в свою комнату. Андрей знал, что ей нужно успокоиться, знал, что нужно побыть одной, но не смог выдержать — он быстро, перескакивая через две ступеньки, преодолел лестничный пролёт и постучался в её дверь. Ответа не последовало, и парень вошёл внутрь.       Кира сидела на расстеленной кровати, в окружении разбросанных писем, и с тоской смотрела на фото, изображающее её семью. — Я знаю, ты скучаешь по ним… — начал Андрей, невольно бросив взгляд на дорожки туши, застывшие на её щеках. Парень наклонился к ней и осторожно провёл пальцами по лицу, изо всех сил пытаясь сосредоточиться на туши, на пятнах, не коснуться её подбородка, не притянуть к себе…       Кира следила за его движениями со смесью удивления и страха — - Андрей усилием воли заставил себя убрать руку, отвести взгляд. — Мне жаль, что я не делал этого раньше, — признался он. — Ты всегда была такой… такой колючей, что ли.       Кира отложила фотографию, взглянула ему в глаза. — Может, я просто была настоящей с тобой, — задумчиво сказала она. — Артур всегда был таким… жёстким, грубым и властным. Я была его игрушкой, наверное — мне постоянно приходилось ломать себя, всю свою суть переворачивать ради него. Да, так оно и было, — заключила девушка, опустив глаза.       Они молчали, долго, думая каждый о своём, пока Кира не решилась продолжить: — Я могу без него прожить — может, он и не был мне нужен, может, я сама себе всё придумала. Но мне нужна моя семья — вся моя семья. Только они помогут мне подняться, и только они смогут меня вернуть. — Кира, — резко, словно ныряя в холодную воду, сказал Андрей. Он знал — сейчас или никогда, сейчас или никогда. — Я должен тебе сказать… — Помоги мне, — перебила его Кира. — В последний раз, прошу, помоги. Я знаю, что нужно делать, знаю, как его найти — но одна я не справлюсь.       Она говорила и говорила, бесконечно сыпала словами, планами, идеями… И с каждым её словом решимость Андрея таяла, растворялась, пока не исчезла совсем. Нет, он не мог — он всё ещё не мог её убить своим признанием. — Ладно, — сдался он. — Ладно, я помогу.       Будильник звонил уже целую вечность, и звонил неприлично громко — Борис не без труда дотянулся до нарушителя спокойствия и одним резким ударом заставил его заткнуться. Мгновенно воцарившаяся тишина, вопреки ожиданиям, облегчения не принесла — она давила на голову, давила, причиняя боль. Борис брезгливо оттолкнул ногой валявшуюся на полу пустую бутылку, с надеждой поискал глазами новый источник забвения… Тщетно — все полки, вся огромная коллекция элитного алкоголя, который он никогда прежде не пил, но так любил созерцать, вдруг опустела, растворилась в глубоком омуте его боли. Изнутри вдруг поднялось ставшее уже привычным чувство отвращения, ненависти к себе и ко всему происходящему. Борис усилием воли заставил себя взглянуть на собственное размытое отражение в грязной вытяжке — на него смотрел состарившийся, испитый мужчина, бледная тень того, кем он был совсем недавно. Отражение смотрело на него потухшими глазами со дна холодной, покрытой налипшей грязью пропасти. Он услышал вдруг, чётко, будто она стояла рядом, слова Киры — его Киры, девочки, которую он катал на плечах, девочки, которая смотрела на него с неподдельным обожанием, девочки, чей мир он навсегда разрушил… Борис сжал зубы крепко, до боли, и ударил по лицу собственное отражение — железная поверхность вытяжки обиженно загудела, вызывая новый приступ боли. — Я вернусь, я обязательно вернусь, — горячо пообещал мужчина то ли себе, то ли кому-то, кто не мог его услышать.       Родное отделение привычно встретило его облупленной серой краской на старых, потрескавшихся от времени боках. «Ремонт затеять, что ли…» — привычно подумал мужчина. Подумал — и тут же про это забыл. Он надел тёмные очки и уверенно толкнул тяжёлую дверь — знал, никто не посмеет даже заикнуться о его недельном загуле. Не зря же он столько лет дневал и ночевал на работе — сумел сделать себе имя, которого боялись. Вот сейчас он запрёт дверь своего кабинета, удобно устроится в мягком кресле и… — Борис Анатольевич, к вам посетительница! — молодой паренёк вытянулся по струнке, отдавая честь, и смотрел на него широко раскрытыми от страха глазами. «Боится, едва заметно усмехнувшись, подумал Борис. Вслух же коротко бросил: — Никаких посетителей сегодня! — и ушёл, оттолкнув незадачливого паренька, словно собачонку. Ему не хотелось ничего решать, только не сегодня. Сегодня хотелось лишь добраться до кабинета, выбрать таблетку анальгина и забыться хотя бы на миг… Но у двери кабинета он увидел то, что заставило его забыть и о головной боли, и об обещанной себе тишине. — у двери стояла Кира, но как же мало эта эффектная женщина была похожа на девчушку, которую он знал! Её волосы, широкими волнами рассыпанные по плечам, её длинные ноги, едва прикрытые коротенькой курточкой, яркая помада на её тонких губах… Борис не сразу понял, что смотрит на её губы, смотрит пристально, жадно. Ему тут же захотелось ударить себя, ударить так сильно, чтобы не осталось больше ни одной из обуявших его мыслей… Он смог удержаться и смог отвести глаза, смог даже коротко кивнуть ей, прежде чем закрыть за собой дверь кабинета. Его уединение длилось долю секунды — Кира вошла следом, щёлкнула замком. Они остались одни в ограниченном, душном пространстве.       — Зачем ты устроила этот маскарад? — он заставил себя задать этот вопрос, выдал даже укоризненный, по-отечески серьёзный тон. Всё это, должно быть, со стороны выглядело довольно забавно — просторный кабинет с дорогой мебелью, шикарная женщина… и он — одинокий старик, пытающийся её воспитывать. Да и имеет ли он теперь право…       Кира пожала плечами, сморщила хорошенький носик. — Хотелось показаться взрослой, — просто ответила она. — Вряд ли маленькую девочку пустили бы к такому большому начальнику. Кто вы теперь — генерал, полковник? — её взгляд в одно мгновение стал злым и жестоким, таким презрительным, что Борис мигом ощутил вину, словно не работал на свой статус день и ночь, словно отнял что-то важное у её отца… — Хватит огрызаться, — устало бросил мужчина. — Я честно работал многие годы, я заслужил и это кресло, и звание полковника. — Папа тоже честно работал многие годы — и где он теперь? — она смотрела прямо ему в глаза, и этот взгляд обжигал, поднимал в нём волну раздражения и злости, которую он, казалось, давно в себе закопал.       Мужчина подошёл к ней резко, так резко, что девушка испуганно отшатнулась. Он был зол сейчас, так зол — на себя, на неё, на весь этот чёртов мир… — Хочешь узнать, где твой отец, уверена? — он выплюнул эти слова Кире в лицо — они растекались ядовитой краской, оставляя чёрные следы на её щеках. — Я скажу тебе, скажу, — продолжил мужчина, заставляя себя смотреть, смотреть, только не отводить глаза…       Он уже готов был выпалить эту правду, вылить, как кислоту, ей в лицо. И он уже начал говорить — но его первые слова, тихие, едва различимые, перекрыл звук сигнализации, звук, который он не спутал бы ни с чем. Так кричать могла только одна машина в мире — его машина, которую он любил, как живое существо и берёг, как собственного ребёнка. Он и испугался за неё, как когда-то за задыхающегося кашлем сына — нелепо перебирая отказывающими ногами, побежал вниз, по лестнице, по вязкой от слякоти земле…        Машина обиженно гудела и плакала осколками разбитых стёкол, а рядом двое неплохих, впрочем, но слишком любящих выслужиться перед начальством лейтенанта пытались бросить на землю… Андрея. Парень, признаться, не сдавал позиций, дрался как лев и не позволил себя обездвижить, хоть и был уже весь покрыт ссадинами и кровоподтёками. Борис медленно, словно во сне, отключил сигнализацию, погладил машину по мятой дверце (ерунда — потребуется ремонт, но проблема решаема), позволил себе несколько бесконечно сладких секунд понаблюдать, как наказывают ставшего вдруг до боли ненавистным Андрея, затем привычно рявкнул: — Прекратить!       Парни остановились в ту же секунду — если и было на земле что-то, чего они боялись больше, чем его зычного голоса, то это что-то явно давно уже растворилось во времени. — Пошли вон! — равнодушно, словно псам, бросил Борис. Парни исподтишка бросили на него полные ненависти взгляды, но приказ выполнили. Борис дождался, пока оба скроются за массивной дверью, затем резко схватил Андрея за ворот куртки. — Какого чёрта ты делаешь? — процедил он сквозь зубы и, слегка успокоившись, тут же отпустил парня и даже смёл несуществующую пыль с его плеча — он не мог себе позволить устроить драку под окнами собственного отделения, просто не мог… хотя очень хотелось. — Эту машину я купил, когда родился мой сын, — уже тише и спокойнее сказал мужчина. — Эту машину я купил, когда у меня была семья, когда я был счастлив. А сейчас эта машина — всё, что у меня есть, понимаешь? — он смотрел Андрею прямо в глаза, надеясь увидеть там хоть тень понимания, сочувствия, да пусть даже жалости… Но не видел ничего, кроме усталости. — Кира — это всё, что есть у меня, — сказал парень спустя несколько бесконечно долгих секунд. — Она выжила, она осталась… Но её как будто нет, она живёт в этом пазле и не вернётся, не сможет вернуться, пока всё не узнает. А я не могу её потерять, больше не могу. Поэтому сегодня я здесь.       Он не сказал больше ничего, но Борис понял уже и сам… Он внезапно и совершенно уже, наверное, поздно вспомнил так часто повторяющуюся в прошлом сцену: Коля, такой молодой, весело подшучивает над его дурацкой привычкой оставлять на рабочем компьютере самый простой пароль из цифр от одного до пяти. «Твоя непоколебимая уверенность в собственной безопасности однажды приведёт к беде», — неизменно повторял он, нахмурив густые брови. А ведь Кира слышала, всегда слышала их разговоры, каждый из их разговоров. Коля, в противовес Тане, которая наряжала дочь в цветные платьица и учила вышивать гладью, показывал дочери, как можно обезвредить противника связкой ключей, взломать замок и найти любую необходимую информацию. В 15 лет девочка уже могла по номеру телефона найти полные адресные данные человека, в 18 время от времени помогала отцу в поиске давно пылящейся в архивах информации. Она и сейчас могла прибегнуть к архиву — личное дело Коли, когда-то делившего с Борисом один кабинет, пылилось там уже несколько лет, и Кира могла об этом догадаться. А с его полномочиями обработка запроса вряд ли заняла более двух минут — Кира могла узнать обо всём, пока он разминал кулаки на этой залитой грязью и осколками стекла площадке.       В нём удушливой волной поднялся гнев, закипел, забурлил — впервые ему было жарко от злобы, жарко настолько, что он забыл обо всём и выместил злость настоящем рядом человеке. Андрей, именно Андрей с его кривой ухмылочкой сейчас казался корнем зла, именно его он ударил по лицу, так сильно, что из разбитого носа струйкой потекла кровь. — Я собирался рассказать, я уже был готов! — закричал он, больше не заботясь о том, что его могут увидеть и услышать… Всё вдруг стало неважным.       Андрей медленно стёр с лица кровь и поинтересовался: — Тогда почему вы всё ещё здесь, а не там, с ней?       Этот вопрос можно было и не задавать, ответ ведь был уже известен: потому, что уже поздно… Но Борис всё же пошёл наверх, к ней.       Кира сидела перед ярко освещённым монитором — её пустой, ничего не выражающий взгляд дал понять, что она всё знает, всё. То, чего он так боялся, от чего так пытался её уберечь, всё же произошло — Кира дважды встретилась с тем, что многие не переживают и в первый раз. Он подошёл к девушке и слегка коснулся пальцем её ладони, холодной, как лёд — она не двигалась несколько секунд, несколько мучительно страшных мгновений — затем одёрнула руку, резко, словно коснувшись раскалённой плиты. Девушка смотрела на Бориса, и в глазах её теперь был ужас- слепой, затмевающий всё ужас, настолько вязкий, настолько поглощающий, что мужчина с трудом заставил себя не отвести глаза… — Кира, детка… — начал он. — Попытайся понять — я лишь хотел тебя защитить. МЫ хотели тебя защитить, — поправился мужчина.       Кира поднялась резко, так резко, что опрокинула стул. У двери собралось уже с десяток зевак, чужих и равнодушных — вряд ли кто-то это заметил, вряд ли кого-то это волновало. — Это вы хотели защитить меня, вы, трусливые животные? — её голос ещё звучал тихо, но в нём уже слышались нотки нарастающей истерики. — Да вы всё это время прикрывали себя, пытаясь вернуть себе прежнюю жизнь! И ни один, ни один из вас ни на секунду не задумался, а каково мне в этом кошмаре, в этой бесконечной пустоте! — она уже кричала, и по щекам её ручейками текли слёзы. Борис подошёл ближе, попытался взять её за руки — Кира схватила со стола дорогую ручку, выставила вперёд, словно обороняясь. Со стороны, наверное, это выглядело забавно (что подтверждали издаваемые за дверью смешки), но мужчине сейчас было совсем не до смеха. — Пожалуйста, выслушай меня… — взмолился Борис. — Не хочу, больше не хочу слушать, — она шептала, но сколько же ненависти было в этом шёпоте! — И не прикасайтесь ко мне больше, никогда ко мне не прикасайтесь. — Кира скрылась за дверью быстро, словно ветер — толпа расступилась, в нелепом преклонении пропуская её. Борис бросился следом, пытаясь догнать — у самого крыльца споткнулся, больно ушиб ногу. Когда он, превозмогая боль, поднялся, Киры уже нигде не было. Рядом с его искалеченной машиной, глядя куда-то вдаль, стоял Андрей — он был спокоен, даже слишком спокоен. Он был сейчас будто не здесь. — Ты видел её? Видел? — Борис схватил за ворот куртки, несколько раз встряхнул будто застывшего парня. — Да что ты стоишь, поехали за ней! — закричал мужчина, едва сдерживаясь, чтобы снова не ударить.       Андрей словно вышел из оцепенения, впервые осмысленно посмотрел на него. — Не надо, — тихо сказал парень. — Не надо, мы уже всё сделали — теперь она должна сама… Она знает, куда идти.       Кира знала, где искать отца — знала, будто он говорил ей об этом каждый день. Она бежала, с трудом переводя дыхание, не замечая рези в боку и боли в правой ноге, сильно пострадавшей в аварии, бежала, ни на секунду не остановившись, пока не уткнулась в калитку маленького кладбища. Солнце лениво освещало покрытые светлой краской железные прутья, купалось в поблекшей ткани искусственных цветов… Это было довольно милое местечко — если не думать о людях, лежащих глубоко под её ногами.       Кира пробиралась сквозь могилы, пристально вглядываясь в каждую — она не помнила, где была похоронена бабушка, но точно знала, что отец был с ней рядом. Могилы менялись, менялись и лица — выцветшие и со свежей, едва подсохшей краской в каждой чёрточке, старые и совсем молодые, весёлые и хмурые, с бесконечной тоской в глазах… Могилы отца среди них не было, и Кира начала смеяться — сперва тихо, затем всё громче и громче, она хохотала и никак не могла остановиться. Всё произошедшее вдруг показалось нелепой шуткой, чьим-то дурацким розыгрышем — конечно, папа не умер, он никогда не смог бы её оставить. Как глупо искать его здесь, в этом царстве каменных плит… Кира смахнула выступившие от смеха слёзы и, осторожно развернувшись, поспешила к выходу. Она не успела пройти и пары шагов, рухнула на колени: далеко от неё, обнесённые неприметной железной оградой, стояли две могилы, усыпанные цветами. С дорогих гранитных плит на неё смотрели родители…       Редкие мелкие капли сменились сильным ливнем — он падал на землю, размывая дорогу, бил по лицу и стучал, стучал по кронам раскидистых деревьев. Ноги увязали в грязи, , новые ботинки стали грязными, липкими и мокрыми. Борис терпеливо шёл, стиснув зубы, чтобы ненароком не ругнуться — кладбище давно уже было для него святыней, осквернить которую было самым страшным из грехов.       Эти могилы он смог бы найти с закрытыми глазами, в кромешной тьме. Как часто он приходил сюда, как долго говорил, говорил и говорил, словно надеясь однажды вымолить прощение, словно надеясь, что однажды станет легче…       Кира сидела прямо на земле, обхватив ладонями обтянутые порванными колготками худые колени. Под глазами у неё застыли чёрные пятна растёкшейся туши, платье плотно облепило тело — она снова стала той беззащитной, той убитой горем девочкой, которой он её запомнил. Сердце жгло, словно огнём — если бы он мог забрать себе её боль, если бы мог сделать хоть что-то, чтобы стало легче… Но всё, что он мог — лишь снять тёплую куртку и накинуть ей на плечи. Кира подняла глаза — смотрела удивлённо, непонимающе. — Как, как такое могло произойти? — её голос звучал глухо, будто ей больно было выталкивать из себя эти слова. — Несчастный случай, — ответил Борис. — Дорога была скользкой, и… — Как умерла мама? — перебила Кира. Он и ждал, и боялся этого вопроса. Лицо Тани так явно всплыло в памяти, словно не было сейчас высечено на граните — белое, бескровное, лишённое всяких эмоций лицо, зияющая дыра, тень жизни… К горлу тут же липким тошнотворным комом подступила вина, его бессменная спутница. — Она не смогла пережить, — просто сказал он, молясь, чтобы девушка никогда не вспомнила… — Странно — мне всегда казалось, что это папа любил её, а она просто ему позволяла, — это было сказано так уверенно, так ужасающе спокойно, что каждое слово холодным лезвием впилось в его спину. Он хотел спорить, хотел ругаться и разубеждать, но не стал — знал, что каждое слово прозвучит теперь фальшиво. Именно поэтому мужчина, ничего не ответив, просто подал ей руку — Кира сидела, глядя на дождь, стекающий по лицу мамы, словно слёзы. — Я не верю, не верю, — словно заклинание, повторяла она. — Не верю, я не могла этого пережить.        Машина с трудом ехала по залитой водой дороге, щётки едва успевали убирать набегающие на стекло капли. Борис был несказанно рад тому, что смог найти транспорт — его разбитая малышка не справилась бы с таким потоком. Дождь стучал по стёклам, размывая наступившие сумерки — в этой ситуации вопрос, заданный Кирой, звучал ужасно, звучал пугающе: — Папа очень мучился, когда… — она не смогла договорить — всхлипнула едва заметно и зажала рукой рот. Борис молчал, пытаясь разглядеть дорогу в пелене и не вспоминать, не вспоминать, не вспоминать… Тщетно — тот миг навеки отпечатался в его памяти, прирос намертво, и с каждой попыткой вырвать его, забыть, двигаться дальше становилось лишь больнее. Он и сейчас, стоило хоть на секунду забыться, видел торчащую из-под обломков металла руку, ощущал запах жжёной плоти и слышал крики, ужасающие крики умирающего человека, которые становились тише, тише… Всё было будто вчера — будто не прошло шесть лет с той ночи, когда он пытался вытащить, спасти умирающего друга из горящей металлической коробки. Его оттащили за секунду до взрыва, в котором всё ещё звучал последний то ли крик, то ли всхлип его друга. Эти воспоминания теперь остались с ним навечно, жили с ним, лишь ненадолго ослабляя свои тиски. У Киры не должно было быть таких воспоминаний — это бремя, которое должен нести один. — Он не мучился — всё произошло слишком быстро, — соврал мужчина. Он почувствовал, что глаза его застилают слёзы, горячие и горькие, и остановился, едва преодолев путь до ближайшей автобусной остановки. Сияли ярким огнём откачивающие воду пожарные машины, шумел, захлёбываясь собственным криком, дождь — они сидели вокруг бурлящей жизни, два давно осиротевших человека, и тихо плакали.        Андрей набрал номер Бориса в сотый (или уже в тысячный?) раз — тот всё ещё был недоступен.       Всё случилось слишком быстро: Борис забрал у него ключи от машины и говорил что-то, говорил, пока не захлопнулась за ним дверь, пока не загудел мотор. Тогда Андрей был уверен, что поступил правильно, что Кире в её горе никто не нужен. Но чем больше времени проходило, тем больше он понимал, что та Кира, которую он знал, мертва, что из больницы он привёз совсем другую девушку — слабую, растерянную и остро нуждающуюся в человеке рядом. Его новая Кира не сможет справиться сама…       Девушка вернулась поздно ночью, когда ливень утих и остался лишь ветер, протяжно воющий за окном. Она вся, казалось, состояла из воды — вода стекала по её волосам, по плотно облегающей кожу ткани, маленьким озером разливалась у ног.       Андрей подбежал к ней и плотно прижал к себе — она была безвольной, словно тряпичная кукла, и холодной, словно вся состояла из тонких кристалликов льда. — Прости, — прошептал Андрей, снимая с девушки туфли. — Прости, — добавил он, целуя её мокрые волосы. — Мне казалось, так будет правильнее, мне казалось, тебе нужно побыть одной. Если бы я знал, что… Если бы я знал, — он прижал её к себе, так крепко, что почувствовал, как бьётся её сердце. — Ты всё сделал правильно, на самом деле. Я не вынесла бы чьего-то присутствия, правда, — ответила Кира, высвобождаясь из его объятий. Её голос прозвучал фальшиво, взгляд был где-то далеко, совсем не здесь — так отвечают людям, которых не хотят обидеть правдой. Андрей вдруг ясно понял — он ей не нужен. Сейчас, в момент, когда её разрывает от боли, он не может сделать ничего — потому что в те минуты, когда должен был быть рядом, он её отпустил…       Кира шла к лестнице, оставляя за собой дорожку из мокрых следов — такая родная, и в то же время такая бесконечно далёкая. Андрей смотрел на неё, не отводя глаз, и с каждой секундой всё острее било куда-то под рёбра понимание: пусть он и не нужен ей — но она нужна ему, нужна сильнее, чем когда-либо.       Андрей вошёл к ней в комнату спустя час, когда прекратила бешеным водопадом литься наверху вода. Кира лежала, до подбородка укрытая пёстрым, состоящим из цветных лоскутков одеялом, и смотрела, не моргая, в стену. Это был пустой, бессмысленный взгляд человека сдавшегося, уставшего бороться.       Андрей сел на пол у кровати, погладил ей сжатую под толстым слоем ткани руку. Ему хотелось сказать так много — но все слова были такими пустыми, такими ненужными, что решиться он так и не смог. Кира заговорила первая: — Это одеяло сшила моя мама, когда мне было 12 лет. Я нашла его в шкафу в первый день, как только мы приехали, посмотрела и отчего-то вернула обратно, — взгляд её так и остался неподвижным, оттого и страшнее звучало каждое слово, произнесённое сухими, искусанными в кровь губами. — Мама была очень увлечённой женщиной — она попеременно занималась то икебаной, то игрушками, то вязанием, и всё у неё получалось… ну, скажем, много хуже, чем игра на пианино. И это одеяло вышло таким- смешным, кривоватым, несуразным, с торчащими в разные стороны нитками. Папа шутил, что выкинет его, как только мама отвернётся — но каждый вечер приходил и старательно меня им укрывал. А теперь нет ни мамы, ни папы — зато осталось это одеяло… — по её щекам медленно потекли крупные слёзы. Андрей стёр их пальцами, затем ещё, и ещё, и ещё… Он и сам не понял, в какой момент начал петь колыбельную, глупую детскую колыбельную, которую когда-то давно пели ему самому. Кира теперь смотрела на него, едва заметно улыбаясь — а он пел, пока глаза её не закрылись и дыхание не стало ровным.       Кира словно плавала в пузыре, вязком, липком и горячем. Лишь иногда на долю секунды ей удавалось всплыть на поверхность — тогда она видела неясные очертания и слышала чужой голос, зовущий, требующий, умоляющий вернуться, и снова погружалась в горячее безумие без снов и сновидений. Иногда она ощущала прикосновения к своей руке, иногда её сжимали сильно, резко, словно боясь отпустить… Она пыталась кричать, звать на помощь — но голоса не было. Не было ничего в этом вязком тумане, кроме смазанных мыслей и крепко обнимающих её чужих рук.       Отец пришёл однажды — просто появился в прозрачной дымке, такой же молодой, крепкий, с едва заметной сединой на висках — такой же, каким она его запомнила. Кира коснулась его руки — холодной, худой, с выступающими костями. Отец едва заметно улыбнулся. — Забери меня домой, — хотела попросить она, но из горла вырвался лишь слабый, едва различимый хрип. Отец едва заметно покачал головой, прижался губами к её пальцам и тихо прошептал: — Тебе ещё рано туда, слишком рано — ты нужна здесь, — голос его был чужим, хриплым и полным боли.       Кира смотрела на него большими, полными слёз глазами — она просила, снова и снова беззвучно просила, а он всё качал головой. — Я люблю тебя, — он коснулся губами её лба, как делал всегда, даже когда она стала совсем взрослой, и ушёл — просто ушёл куда-то, в луч сияющего света. На Киру вдруг навалилась усталость — невероятная, поглощающая всё усталость. Она закрыла глаза — и тут же провалилась в сон, тихий, уютный, без боли и страха.