Стеклянная пыль

       Артур широким театральным жестом открыл дверь. Кира входила осторожно, словно чего-то боясь — парень слишком долго скрывал своё жилище, каждый раз находя массу весомых причин. Она ожидала жуткого бардака, которого никогда не было в их доме, гору грязной посуды, старые стены с потускневшими от времени обоями… Увиденное, однако, её поразило: всё сияло чистотой и уютом, который наверняка потребовал немалых вложений: стильные кожаные диваны в гостиной, широкая, освещённая маленькими лампочками кровать в спальне, кирпичная стена в кухне, к которой прислонился прозрачный стелаж, почему-то пустой. — Пока не придумал, что сюда поставить, — губы парня мягко коснулись её уха. — Я решил, что мы завершим всё вместе, когда ты переедешь ко мне.        Кира высвободилась из его объятий, хоть это и было нелегко — его прикосновения всегда делали её мягкой и податливой, как пластилин. — Неужели эта квартира досталась тебе от родителей? — растерянно спросила девушка. Отчий дом Артура отчего-то представлялся ей другим — серым, с пожелтевшими от времени обоями, похожим на тысячи других. — Родители, — фыркнул парень, видимо, желая произнести это презрительно — вышло глухо, по-детски обиженно. — От родителей мне досталась полусгнившая коробка — а я превратил её в дом, пригодный для жизни, — он достал из небольшого шкафчика под раковиной бутылку вина, лёгким движением откупорил и разлил по стоящим на изящном столике бокалам. — Ну что ты застыла? Иди ко мне, — промурлыкал Артур лениво, довольно, словно сытно покормленный кот. Кира не сдвинулась с места -ей вдруг стало страшно, по-настоящему страшно. Она в одно мгновение оказалась в чужом доме, с человеком, которого совсем не знала. — Кирюша, — парень нежно заправил за ухо прядь её волос, коснулся пальцами шеи -приём, который всегда действовал безотказно, сейчас не возымел никакого действия — Откуда у тебя деньги? — решившись, наконец спросила девушка. — Откуда, Артур? Я же помню, как ты ночами пропадал за статьями, на которых можно было хоть немного заработать, как ходил в куртке, потерявшей от времени цвет… Откуда дорогой ремонт, мебель, вино, бокалы эти пошлые? — Кира бросилась к полному бокалу и взяла его за ручку, намереваясь разбить о безвкусный стеклянный стеллаж — Артур резко, до боли сжал её запястье. — Какая разница, откуда у меня деньги? — сквозь зубы прошипел он, возвращая бокал на стол. — Какая, к чёрту, разница? Я всё делаю для тебя, для нас — а тебя волнуют только чёртовы деньги? — он начинал выходить из себя — Кира видела это по глубокой складке на лбу, по сжатым в кулаки рукам. — Какая разница, — глухо повторила Кира. — На самом деле, какая разница — мы вместе два года, а я ничего о тебе не знаю. Такие деньги не заработаешь медицинскими статьями, и мне страшно думать, откуда ты их взял, чью тайну ты покрываешь… Может, дело не в чужих изменах, может… — она глубоко вдохнула, прекрасно понимая, что сейчас всё может закончиться, — может, это воровство, или убийство, или…        Договорить она не успела — сильный удар, обжигающий как пламя, заставил упасть на колени. Обида, боль, страх — всё смешалось в один клубок непонимания, который никто не собирался для неё распутывать… Артур присел рядом и погладил её по щеке — кожа вмиг отозвалась на его прикосновение новым взрывом боли. — Прости, — прошептал парень, покрывая её лицо жадными поцелуями. — Прости, прости, я сам не знаю, что на меня нашло. Я расскажу, я обязательно расскажу — но не сейчас, только не сегодня, пожалуйста… — его голос становился всё тише, а губы — всё горячее. Кира уже не отталкивала его — просто не было сил. Она покорно дала себя раздеть, целовать и делать всё, что он хотел, не чувствуя при этом ничего, кроме боли и отвращения, кроме грязи, которая всё сильнее покрывала каждый сантиметр её тела… -…да сколько можно, в конце концов! — худой мужчина, одетый в старую шляпу и вышедшее из моды несколько веков назад пальто нависал над ней чёрной тучей. Кира вздрогнула, не сразу освободившись из плена воспоминаний. — Простите, я… я просто задумалась, — пробормотала она. — Задумалась! — громко воскликнул мужчина. — Думать будешь дома, а здесь работай. Мне нужен букет для моей знакомой. Не слишком пошлый, но и не банальные гвоздики, не колхозные ромашки, не громоздкие орхидеи, и боже вас упаси! — он манерно закатил глаза, — предлагать мне эти безвкусные розы.        Спорить было бесполезно — Кира вздохнула и принялась составлять букет.        Реакция мужчины на цветы, которые девушка долго подбирала, оказалась предсказуемой он смотрел на букет с неудовлетворением и даже некоторой брезгливостью, но озвучивать свои претензии почему-то не стал — швырнув деньги на прилавок, он гордо удалился, неся злосчастный букет на вытянутых руках, словно тот мог взорваться. Кира закусила губу, чтобы не расплакаться от обиды — подобное хамство встречалось слишком редко, чтобы к нему можно было привыкнуть. К тому же в дверь уже входила семья с маленькой девочкой — малышка висела у родителей на руках, качаясь на них, как на качелях. Мужчина и женщина выглядели злыми, раздражёнными, уставшими — в их лицах можно было увидеть всё, кроме счастья. Кира дежурно улыбнулась, но ответной улыбки не дождалась — мужчина, крепко держа ребёнка за руку, пальцем указал на одиноко стоящую у прилавка розу, попросил завернуть три. Пока девушка выполняла просьбу, в магазинчике появилось ещё несколько человек. Среди них была девушка, показавшаяся Кире смутно знакомой — в её чёрных, как ночь, волосах, густо подведённых и постоянно что-то ищущих глазах, даже в руках, которыми она беспокойно перебирала дорогой шёлковый шарф, Кира чувствовала опасность. Она не могла бы объяснить, с чем это связано, но что-то внутри неё истошно билось и кричало, словно пытаясь предостеречь. Впрочем, людей становилось всё больше, и Кире некогда было всерьёз задумываться о своём страхе — девушка ещё несколько минут мерила магазинчик беспокойными шагами, неловко и отчего-то виновато улыбаясь, а затем всё же ушла, оставив после себя сладковатый запах духов и щемящую, необъяснимую тревогу.        Арина наблюдала за слаженной работой своей команды и не без удовлетворения отмечала, что Кира вписалась — вписалась так, будто всю жизнь работала только с этими людьми, всю жизнь повторяла только эти движения… Впрочем, насчёт движений она, возможно, и не ошибалась — но эта пластика, этот профессионализм давно бросившей танцы и пережившей тяжёлую аварию девушки не могли не восхищать. И Арина восхищалась, как никогда и никем. Девочка, безусловно, стоила каждого упрёка, которые довелось из-за неё выслушать от самых разных людей — от коллег до уборщицы. Никто не понимал, зачем в уже сложившуюся команду подростков вводить девушку, такую взрослую и такую… бесперспективную? Арина не считала нужным объяснять, что для девушки, навсегда закрывшей для себя дверь в большие танцы, эти тренировки могут стать единственной отдушиной, что Андрею, такому близкому для неё человеку, спокойнее, когда рядом с Кирой именно она…        Арина видела, слишком хорошо видела, как девушке тяжело — от непонимания, враждебности и полного отсутствия каких-либо перспектив. Но она держалась стойко, ни на секунду не позволив себе расслабиться, ни разу не показав даже намёка на слабость. «Стойкий оловянный солдатик. «Жаль, у тебя нет здесь будущего», — с горечью подумала Арина и, словно спохватившись, повернулась лицом к зеркалу и стала танцевать вместе с ребятами — это расслабляло, это помогало избавиться от мыслей…        Они танцевали, как обычно, долго — уже покрылся тёмной паутинкой ночи широкий квадрат неба за окном, уже налилось приятной, ни с чем не сравнимой тяжестью тело… Арина остановилась, махнула рукой — ребята поняли её без слов, стали расходиться быстро, весело и шумно. Кира стояла у стены одна, словно гадкий маленький утёнок среди давно выросших лебедей.        Арина припала к бутылке с водой жадно, как к долгожданному источнику спасения — и вздрогнула, услышав тихое «Спасибо». Вода тяжёлыми каплями падала на плотный топ, на брюки, на пол… Кира стояла в двух шагах, и робко смотрела на неё из-под опущенных ресниц. Какой же маленькой и жалкой казалась она в этот момент. .Арина улыбнулась — хотела мягко, по-доброму, а вышло устало и грустно. — Держись, — неожиданно для самой себя сказала женщина. — Помни, для чего тебе это нужно, — добавила она после недолгого молчания.        Кира коротко кивнула, развернулась и убежала — так быстро, словно под ногами у неё были раскалённые гвозди.        Старая защёлка в душе упорно отказывалась закрываться. Арина долго боролась с ржавой железкой — не выдержав, плюнула, захлопнула дверь и включила самый сильный напор воды из всех возможных. Она почувствовала чьё-то присутствие за дверью, как только достала из пакета тяжёлое полотенце. Бросилась к двери, резко её распахнула, огляделась по сторонам — вокруг не было ни души, и она, натянуто смеясь, вернулась обратно. Она пыталась сосредоточиться на тёплых струях, нежно ласкающих измученную кожу, но ничего не получалось — тягостное ощущение чьего-то присутствия, чьего-то взгляда превратило любимый вечерний ритуал в пытку, выдержать которую она не смогла — едва смыв с себя накопившуюся усталость, до боли растёрлась жёстким махровым полотенцем, нырнула в свою одежду и выскочила в коридор, оказавшийся, к счастью, пустым. Арина облегчённо выдохнула, словно пытаясь убедить себя — ничего не было, тебе просто показалось… Не вышло — ощущение чьего-то липкого, грязного взгляда налипло на кожу, узким обручем сдавило голову.        Она торопливо взяла в руки телефон и набрала до боли знакомый номер, в надежде поделиться своим глупым страхом прослушала несколько гудков — и лишь потом, как случалось последние несколько месяцев, вспомнила, что Олег давно ушёл и никогда больше не станет слушать её быстрые, скомканные от обиды и смятые от невыплаканных слёз жалобы. Олег был лучшим из её собеседников — не пытаясь обнять, пожалеть или дать совет, он просто слушал, слушал, пока не иссякал в ней поток слов, пока не становилось ровнее дыхание. Он давал ей нечто большее, чем поддержку — он давал ей облегчение и принятие. Прошло достаточно времени — а она так и не смогла найти никого, кто смог бы его в этом заменить и звонила, звонила каждый раз, когда уставала быть сильной. Он давно перестал брать трубку, жалея то ли её, то ли себя, но Арина забывала об этом каждый раз, когда нуждалась в его молчании, таком значительном, таком важном…        Юра появился из-за спины так неожиданно, что женщина вскрикнула — визгливо, по-бабски, так, как обещала себе никогда не кричать. Он стоял рядом, в двух шагах, и смотрел на неё так… так никогда не смотрел ни Олег, ни кто-то до него — он смотрел так, словно она была цветком, маленьким и прекрасным, чудом проросшем среди уродливых сорняков. Как резко контрастировал этот взгляд с его обычными насмешливыми глазами, с ухмылкой, которую хотелось стереть с лица… В памяти тут же, как разноцветные стёклышки в калейдоскопе, замелькали картинки — неплотно закрытая дверь, обжигающая вода и чьё-то присутствие, незримое, но такое пугающее…        Она ударила его так быстро, что и сама не успела осознать, что делает — просто ощутила колкость едва пробивающейся щетины на своей ладони и слёзы, застрявшие в горле. Ей было мерзко, стыдно, обидно — хотелось завернуться в одеяло и никогда больше не возвращаться в мир. Но она не могла себе этого позволить, больше не могла — вместо этого произнесла ледяным, но безумно дрожащим голосом: — Если ты ещё раз позволишь себе такое, я… — она запнулась, словно поперхнувшись своими словами. Все её угрозы против этого мальчика были смешны и нелепы — его папа играл слишком важную роль в жизни их студии, чтобы парня можно было напугать. Она и так ходила словно по острию ножа каждый раз, когда позволяла себе острые замечания и издёвки — каждое слово могло стоить ей карьеры. И вот сейчас, стоя перед ним, с мокрыми после душа волосами, с горящей от его кожи рукой, она впервые поняла всю нелепость, всю бессмысленность своих действий. Она ничего не могла против этого парня — и это бесило до истерики, до красных кругов перед глазами.        Они стояли так долго — Юра молчал, глядя на неё, она молчала… она просто молчала- ей больше нечего было сказать. Парень нарушил молчание первым: — Вы никогда не думали о том, что мне не нужны эти танцы, верно? — спросил он — спросил так просто, словно это было обычной вещью. Арина не смогла сдержать изумлённого вздоха — у этого парня, несмотря на ужасный характер, были прекрасные данные, отличная пластика и большое будущее… Она вдруг испытала обиду — ту самую горькую обиду, которую может испытать только педагог, много лет, сил и нервов потративший впустую. — Мне нужны вы, Арина Владимировна, — добавил парень, избегая теперь её взгляда. — Все эти годы, каждый день я хожу сюда — только ради вас, ради вашей улыбки и вашего голоса… Вы не заметили, правда? Никто не заметил — я очень старался, — его голос снова приобрёл те самые насмешливые нотки, которые она так в нём ненавидела.        Арине вдруг стало смешно — до слёз, до истерики. Этот мальчик, пожалуй, неплохо проштудировал женские романы, прежде чем решился на своё нелепое признание. В искренность его слов она не верила ни секунды. — Иди домой, — мягко улыбнулась женщина. Не осталось больше ни боли, ни обиды — только бесконечная усталость. Она развернулась и молча застучала каблуками по плиточному полу, затем по грязному асфальту — она шла домой, и ей не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что парень идёт следом. Она обернулась лишь раз, у двери своего подъезда — он остановился в нескольких метрах, и разглядеть выражение его лица в сгустившихся сумерках было невозможно. — Не надо за мной ходить, иначе… — она снова запнулась о собственные слова. Иначе ничего не будет — и они оба об этом знали. — Просто, не ходи, — скорее проскулила, чем попросила она — и скрылась в подъезде прежде, чем он успел что-то ответить.        Кира буквально влетела в дом — она чувствовала невероятный подъём, словно внутри было тысячи воздушных шариков и она могла бы взлететь в любой момент…        Андрей сидел на диване в гостиной, окружённый неимоверным количеством разбросанных листов, и наигрывал какую-то мелодию на гитаре. Он выглядел невероятно удовлетворённым, но, обнаружив присутствие Киры, тут же переменился в лице — он смотрел на девушку с эмоциями, которые сложно было определить. Здесь были и удивление, и обида — сложный коктейль из всего, кроме злости. Злости в нём по-прежнему не было, ни капли. — Ну почему ты не позвонила? — с мягким укором поинтересовался парень. Кира не ответила, вдруг задумавшись, что не заслужила этого человека — слишком много в нём было света, слишком много тепла, которое он отдавал каждую минуту, каждую секунду их странных отношений.        Андрей быстро убрал все находившиеся в хаосе листы, кивнул в сторону кухни. Они сидели рядом, обнимая чашки с горячим ароматным чаем, а за окном колючим холодным покрывалом стелился закат… Эти вечера стали уже традицией, тёплой и уютной, как было когда-то в её собственной семье. Кира вдруг вспомнила, как мама отбирала у отца газету, а он, смеясь, отодвигался всё дальше и дальше, чтобы затем, резко подавшись вперёд, поцеловать её в щёку… — О чём ты думаешь? — Андрей смотрел на неё с интересом. — Я… — Кира вдруг смутилась — почему-то этими воспоминаниями, обжигающими до боли, не хотелось делиться. — Я… — повторила она, словно раздумывая над возможностью поговорить с ним, поговорить по-настоящему. — Нет, ничего, — махнула рукой девушка, так и не решившись поделиться самым дорогим, что у неё было — воспоминаниями. — Пойдём со мной завтра на репетицию, — это предложение прозвучало так резко, так неожиданно, что девушка поперхнулась остывшим чаем. — Я не могу, — слишком быстро, быстрее, чем собиралась, ответила Кира. Она вдруг вспомнила звёздное небо, холодный ночной воздух и его глубокие, переполненные болью глаза. — Я не могу, — повторила девушка, не глядя на него. — У меня ведь, знаешь, своя репетиция, — она отвела глаза, осознав, как глупо и самонадеянно звучат эти слова. Её репетиции больше не имели значения- ни для неё, ни для кого-то ещё. — Я мог бы забрать тебя с репетиции, — предложил он без особого, впрочем, энтузиазма — вокруг становилось всё холоднее, всё неуютнее. Кира молчала, не находя в себе сил объяснить, почему так боится снова остаться наедине и снова увидеть в его глазах омут боли. Омут, причина которого — она. — Да, прости, — голос Андрея вмиг стал сухим и пугающе равнодушным. — Я просто думал, что ты, что мы… Неважно, — он резко поднялся и быстро, словно боясь передумать, вышел из кухни, громко хлопнув дверью. Кира осталась одна — она крепко сжимала чашку с остывшим чаем и смотрела в окно, где кружилась в воздушном танце метель.        Арина переживала уже третью за эту неделю бурю — ей хотелось прыгать, кричать, бить посуду, а потом свернуться калачиком на диване и лежать, неподвижно глядя в потолок… Развод выжал из неё все соки и полностью выбил из привычной колеи. Но нужно было танцевать — и она танцевала, хоть и держалась уже из последних сил.        Она стояла спиной, но ощущала взгляд Юры. То, что должно было, как ей казалось, пройти за пару дней, не прошло и за неделю — он каждый вечер провожал её домой и утром, словно у него не было собственной жизни, безмолвной тенью следовал за ней на автобусную остановку, останавливался в нескольких шагах в салоне автобуса и исчезал лишь у дверей их центра; она уже потеряла счёт ломтикам шоколада, то и дело появлявшимся в карманах её куртки, и ромашкам, вплетённым в пряжу её толстого шарфа (оставалось лишь догадываться, откуда он достал эти цветы зимой). Парень в своей слепой, абсолютно непробиваемой решимости получить желаемое в лице преподавательницы не боялся ничего — вот и сейчас она видела в зеркале его глаза, глядящие откровенно, с вызовом и странным желанием, о котором ей не хотелось думать. Она остановилась резко — так резко, что никто не успел среагировать. — Калинин, ко мне! — её голос никогда ещё не звучал так резко и так властно. Юра послушно встал рядом и с улыбкой, которая никак не сходила с его лица, дотронулся пальцами до её бедра. Арина улыбнулась, хоть и готова была взорваться от отвращения, вызванного этим прикосновением, подошла к бумбоксу и выключила музыку — по залу вмиг пронеслась гнетущая тишина, заполненная электрическими разрядами. — Пятнадцать отжиманий! — хищно улыбаясь, потребовала она и и в это момент не существовало преград, которые помешали бы ей наказать этого мальчика.        Юра, не отводя от неё взгляда, сделал двадцать, касаясь пола лишь одной рукой. — Ещё двадцать, — потребовала женщина и, когда он попытался поменять руку, лишь отрицательно покачала головой. Ей нравилось смотреть, как медленно сползает с его лица уверенность, как сбивается дыхание… Это было похоже на идиотское противостояние двух глупых подростков, но приносило ей садистское, ни с чем не сравнимое удовлетворение — она считала, снова и снова, пока он, обессиленный, не упал на пол. Тогда только она присела рядом и прошептала, тихо, чтобы слышал только он: — Если ты ещё раз позволишь себе так на меня смотреть — ты будешь отжиматься сутками, на этой же руке, — и крикнула уже громче, обращаясь ко всем: — Продолжаем тренировку! — Юра поднялся вместе со всеми и, в очередной раз наплевав на предупреждение, до конца тренировки не отводил от неё глаз.        Они сидели в тесной комнатке, освещённые лишь тусклым светом, исходящим от мобильных телефонов — Андрей ощущал неодобрительные взгляды сразу нескольких пар глаз, но заставить себя начать всё ещё не мог — он всё ещё верил, что Кира сейчас откроет дверь и…        Максим ворвался в студию вместе с холодным зимним воздухом, шумно отряхнул свою тёплую куртку — крупинки снега падали на пол, превращаясь в мокрые скользкие лужицы. — Ну хватит, — уже совсем не по-доброму заявил Денис, который последние десять минут напряжённо стучал по полу ногой. — Ты же понимаешь, что это несерьёзное отношение к делу — к нашему общему делу.        Андрей ещё раз с надеждой взглянул на неплотно прикрытую дверь — это было так глупо, так наивно и в то же время так важно… Но за дверью по-прежнему был только шумно гуляющий ветер. Андрей резко выпрямился и с грохотом захлопнул дверь — та обиженно скрипнула плохо смазанными петлями… — Поехали, — скомандовал он, перекидывая через плечо ремешок гитары.        Андрей пережил достаточно разочарований, но так и не сумел научиться до конца от них абстрагироваться — ему было трудно начать новую песню, как бывает трудно начать разговор с бесконечно родным, но сделавшим бесконечно больно человеком. Легче стало спустя бесчисленное количество нот, спустя десятки тысяч расколотых слов — он снова мог говорить, будто она была рядом и могла его услышать.        Он увидел её не сразу — сначала был ослепительно белый свет и хоровод снежинок, кружащийся по комнате. Она появилась позже — такая бесконечно прекрасная, бесконечно родная и любимая, она стояла, ослеплённая ярким дневным светом, а снег россыпью бриллиантов ложился на её волосы, накрывал её губы и терялся в мягком воротнике старой куртки. Она смотрела на него так… как раньше, как в ту ночь, когда впервые позволила себя поцеловать. И он пел для неё — только для неё, как и последние два года. Неважно, был он окружён сотнями людей или лишь своей немногочисленной командой — он видел её, только её одну.        Песня закончилась слишком быстро, оставив после себя лишь холод, россыпь капель на полу и… Киру, всё так же смотрящую на него. — Всё, пойдём, покурим, — парни быстро оставили свои инструменты и осторожно, не глядя в глаза (словно стесняясь той нежности, что могут в них увидеть) принялись натягивать куртки. У барабанов остался один Денис, которого романтическая сторона жизни всегда почему-то обходила стороной, не задевая даже кончиками пальцев. — Я не курю, — невозмутимо и даже с некоторой гордостью заявил он в ответ на выразительный взгляд нескольких пар глаз. Антон, закатив глаза и злобно прошипев «Пойдём, я тебя научу», вытолкал-таки парня из кресла и потолкал в сторону двери, попутно безуспешно пытаясь втолкнуть в куртку. Кира отошла, пропуская щёлкающих зажигалками парней и громко возмущающегося Дениса. Дверь закрылась, и они остались одни.        Андрей продолжал стоять на месте. Ему столько нужно было сказать… Но все слова отчего-то спутались, растворились в его дыхании. Кира шла к нему медленно, так медленно, что прошли миллионы лет, ещё миллионы слов застыли в его горле, прежде чем она оказалась рядом. — Ты написал эту песню для меня? — она смотрела на него с таким недоверием, словно он мог исчезнуть от одного прикосновения. — Да, — подтвердил Андрей и зачем-то добавил: — Как и все остальные.        Кира внезапно нахмурилась. — Прости меня, — тихо сказала она. — Прости, что я не согласилась прийти сразу, что заставила себя ждать, просто… Просто я не хотела больше боли для тебя, не хотела, чтобы ты вспоминал здесь, рядом со мной, ту боль, что тебе пришлось пережить.        Андрей не смог сдержать улыбки — это было так странно и так похоже на неё настоящую, о которой он давно уже, казалось, забыл… — Мне больше не будет больно, — сказал он, поправляя выбившуюся прядь её волос, мокрых от снега — Кира слегка вздрогнула от этого прикосновения. — Больше не будет, — повторил Андрей. — Ведь ты здесь, и больше никто тебя не отнимет.        Их губы были так близко сейчас — Андрей провёл пальцем по её шее, поднялся вверх, к подбородку… Кира затаила дыхание, слегка приоткрыв губы, и он уже почти её поцеловал…        Почти. Слишком мешали пять пар глаз, с неподдельным интересом заглядывающие в приоткрытую дверь. Андрей громко вздохнул, Кира, тоже, видимо, ощутившая чужое присутствие, напряжённо как-то засмеялась и сделала едва заметный шаг назад. Момент был упущен, сказка закончилась. — Входите уже, — махнул Андрей рукой.        Дождь барабанил по оконному стеклу так отчаянно, словно хотел войти. Арина вышла из душа, на ходу приглаживая короткие волосы. За окном сгущались сумерки, растворяя ещё одну неделю, холодную и одинокую. По пятницам они с Олегом любили залезать под одеяло с бокалом вина, смотреть старые французские комедии и неспешно заниматься любовью… Это был единственный день, когда муж позволял себе отступать от жёстких правил, который сам же себе и установил… Сегодня ей хотелось зайти в бар и пить водку — пить, пока снова не настанет понедельник, пока на дне рюмки не останутся оба этих бесконечно пустых, бесконечно одиноких дня.        Она была абсолютно уверена, что сделает это — за все полгода, прошедшие после развода, это были первые выходные, неожиданные и вовсе не желанные. Арина, сгорая от нетерпения, быстро завязала шарф, накинула куртку и стала застёгивать сапоги. Железная собачка, как назло, застряла, зацепившись за что-то. Арина аккуратно прижала пальцем две половинки молнии, дёрнула собачку — та не поддалась. Следующая попытка оказалась фатальной — замок, слабо дёрнувшись, остался одиноко висеть на одной стороне молнии. Широкие голенища сапог уродливо свисали вниз, напоминая старые, давно разношенные валенки. Женщина посмотрела на лёгкие кеды, в которых всегда занималась в зале — и внезапно разрыдалась, совсем не заботясь о том, что её могут услышать. Она держалась слишком долго, не позволяя себе проронить ни слезинки — и вот сейчас слёзы хлынули из неё горячей и солёной рекой. Она плакала, словно маленькая девочка, обняв себя руками, и с каждой секундой, с каждым вдохом ей становилось всё тяжелее…        Арина даже не заметила, в какой момент он появился рядом — просто услышала своё имя, тихо произносимое знакомым голосом. Это был Юра — как и последние несколько недель, он снова оказался рядом. Арина посмотрела на него затуманенным от слёз взглядом: это был красивый молодой парень, высокий, стройный, с густыми мягкими волосами и небесно-голубыми глазами. Он был хорош всем, кроме одного — он не был Олегом, и никогда не смог бы им стать. И уже за это она его ненавидела.        Она вытерла слёзы и глубоко вдохнула, постаравшись сделать вид, что не рыдала только что от бессилия и усталости. Смысла в этом, впрочем, не было — её выдавали мокрые от слёз щеки и покрасневшие глаза. Она показала свою слабость, и кому — мальчику, который так любит над ней издеваться… — Что ты бегаешь за мной, как собачонка? — не выдержав, зло спросила женщина. — В вашей тусовке считается крутым подцепить взрослую тётку, да? — она распалялась всё сильнее с каждым словом и уже едва ли могла себя контролировать — слова лились из неё бесконечным потоком, злым и грубым. — Вам кажется, что люди — это игрушки, правда? — спросила она, глядя прямо в его широко раскрытые от удивления глаза. — Вы реально видите нас расходным материалом, предметом для спора или обмена… Ты думаешь, что если походишь за мной месяц-другой и наконец сможешь уложить к себе в кровать, то заработаешь больше авторитета у своих дружков-сосунков? — Юра молчал, и это молчание выводило её из себя ещё больше. — Уходи отсюда, и не смей попадаться мне на глаза за пределами зала! — она уже почти кричала, заканчивая свой монолог. Это была настоящая истерика- её трясло от клокотавшей внутри злобы и обиды на целый мир, хотелось кричать и ругаться, разбрасывать вещи и ломать мебель… Но она лишь крепче вцепилась ногтями в худую ногу, обтянутую черной тканью колготок.        Юра всё так же молчал, обиженно, как ребёнок, поджав губы. — Я уйду, — с явным усилием наконец произнёс он. — Только сделаю кое-что — и уйду.        Он вышел, громко хлопнув дверью, и вернулся через несколько секунд с большой коробкой из-под обуви. Парень открыл крышку и поставил рядом с ней пару толстых кроссовок. — Я просто хотел, чтобы вы могли добраться до дома, — сказал он, не глядя ей в глаза. — А теперь я пойду, — он шёл, прямой, как струна, и ни разу не обернулся — а Арина так и не смогла выдавить из себя ни слов благодарности, ни слов извинения. Арина долго гипнотизировала кроссовки взглядом, прежде чем решилась, наконец, примерить — они были как бомба замедленного действия, словно были напичканы, как взрывчаткой, её виной. Арина мягко погладила их по выступающим ярлычкам и примерила, мгновенно ощутив, как разливается тепло по уставшим ногам. Кроссовки были совсем немного великоваты, что не причиняло больших неудобств — женщина схватила сумочку и зонт и вышла из душа. Её не волновало, как она выглядит в дорогом дизайнерском пальто и широких мужских кроссовках — все мысли были заняты поступком, совершённым Юрой. Она несколько раз, совсем не желая этого, замечала, как парень хвастается новыми кроссовками, будто невзначай упоминая их высокую стоимость. Она с улыбкой вспомнила однажды увиденную картину: парень перед началом занятия бережно упаковал любимую обувь в широкую коробку, которую таскал, очевидно, в своём бездонном рюкзаке. Да, эта обувь была чрезвычайно дорога парню — и то, что он решился отдать её преподавательнице мерить лужи, слишком многое говорило о нём и о его сердце… Это был поступок, которого ради неё никогда не совершали. Любви нужны поступки, как цветам вода — это Арина знала точно — и, идя по мокрым улицам, не могла не думать о значении этого поступка. Ей дарили цветы, возили на курорты — но никто и никогда не жертвовал ради неё обувью. Только сейчас женщина запоздало вспомнила, что на Юре были лёгкие тряпичные кеды, в которых он всегда занимался в зале. Это воспоминание окончательно заставило смотреть на него не как на мальчика — как на мужчину, которому она не безразлична. Она увидела его у автобусной остановки — он промок до нитки и курил едва тлеющую сигарету. Парень выглядел таким уязвимым, таким беззащитным в этот момент, так не похож был на хулигана, что являлся её головной болью много лет… Арине стало вдруг противно от брошенных ею слов — это чувство заполняло её всю, цепляло за горло своими липкими щупальцами.       Юра заметил её присутствие не сразу, а когда заметил — взгляд его стал пустым, равнодушным. Арина чувствовала себя отчего-то маленькой девочкой, сломавшей чужую игрушку и обязанной просить прощения — хотелось надуть губы, убежать и старательно потом делать вид, что ничего не произошло… Ей всегда трудно давались просьбы о прощении — особенно в ситуациях, в которых она действительно была виновата. Арина подошла ближе к парню и протянула ему зонт, будто трубку мира. Юра оставался пустым и безразличным ещё несколько секунд — затем на лице его появилась улыбка, такая добрая и искренняя, словно это был другой человек.       Дальнейший путь продолжили пешком, не дожидаясь автобуса — широкий зонт надёжно закрывал их от дождя. Арина наслаждалась свежим воздухом и громко разбивающимися о зонт каплями — Юра же, явно чувствовал себя неуютно. — Вы только не думайте, что я на самом деле…такой, — выдавил он из себя наконец. И продолжил, заметив её удивлённый взгляд: — Не надо считать меня мажором, который считает, что папины деньги всё могут решить — поверьте, я знаю цену деньгам и умею их ценить. Папа, хоть и владеет миллионами, редко даёт мне больше двух сотен на обед — он такой, ну… — Юра замялся, словно думая, стоит ли продолжать. Решил продолжить: — Папа считает, что каждый должен сделать себя сам. И это, наверное, правильно, но… — он резко остановился, глядя на стекающую с зонта воду с таким упрямым отрицанием, с таким непринятием… Арина едва заметно улыбнулась — этот мальчик был хорош в своей злости и непримиримости. Они стояли так некоторое время, пока парень не решился продолжить. — Я подрабатываю курьером, чтобы купить себе какие-то шмотки, и не ем в столовой неделями, чтобы позволить себе хоть что-то на очередной тусовке… Как видите, даже у детей богатых родителей бывают трудности, — с нервным смешком добавил парень. — У всего есть двойное дно, — неожиданно для себя согласилась женщина. — Я ведь тоже далеко не всегда та железная леди, какой вы привыкли меня видеть — просто…        «Просто мне больно — так больно, что я готова ненавидеть всех, кто меня окружает, и всё, что происходит…» — очень хотелось добавить ей — но эту слабость она уже не могла себе позволить. — Да, я знаю, — рассеянно, явно думая о чём-то другом, согласился парень. — Помните, вы когда-то упоминали об «Истории любви» Сигала? — Арина вспыхнула, вспомнив любимую книгу, напичканную острыми словечками и далеко не нежным отношением героев друг к другу… Да, эта книга была её любовью, её стилем и её иконой — но чтобы рассказать о ней детям, нужно было достигнуть максимального уровня боли. Арина этого не помнила — как не помнила последних нескольких месяцев, слившихся в бесконечный серый туман. — Было непривычно видеть вас такой, — не заметив смятения женщины, продолжал парень. — Видеть вас не жестким тренером, ежедневно спускающим с нас по семь потов, а человеком — обычным человеком, который читает книги, ездит на автобусах и готовит по вечерам какую-нибудь лазанью… — Я не готовлю лазанью, — нахмурилась Арина, вспомнив, как тяжело давалось ей это простое и так любимое мужем блюдо. Олег, страстный любитель красивой жизни, требовал от неё изысканных блюд, красивой сервировки и утончённых бесед. Блюда она честно пыталась готовить: пачкала миски и сковородки, отправляла неудавшийся шедевр в мусорное ведро и варила борщ (для себя, чуть меньше, чем на порцию). Мужу заказывала еду из ресторана — изысканную и красиво сервированную. Светские беседы поддерживала — пускать пыль в глаза у неё всегда получалось неплохо. — Многие вещи могут вызывать отвращение, если связаны не с теми людьми… — задумчиво произнесла она. — Вся эта экзотика, красота, антураж — просто пыль, за которой люди пытаются спрятать себя настоящих. А я не буду больше, — продолжила она, понимая, что не должна этого говорить. — Я не хочу делать вид, что мне нравится ходить по ресторанам, крахмалить салфетки и выкладывать чёртову уйму приборов к одной тарелке, — добавила женщина, совершенно забыв про мальчика, шагающего с ней рядом. Он был внимательным слушателем, с интересом ловящим каждое её слово.        С ним было легко, тепло и уютно, хоть остаток пути они не проронили ни слова — так уютно, как не должно быть учительнице рядом с учеником… Арина остановилась, не дойдя нескольких метров до своего дома, и резко, отрывисто попрощалась, потребовав её не провожать. Юра исполнил её просьбу — но не сделал ни шагу и не отвёл взгляда, пока она не скрылась за тяжёлой дверью подъезда.