Стеклянная пыль

       У Андрея была странная привычка: на сколько бы ни был заведён будильник, он всегда просыпался раньше. Вот и сейчас, открыв глаза, он знал, что ещё есть время до оглушающего, бьющего по ушам звона. Он оделся, выпил оставшийся с вечера холодный кофе — и, не удержавшись, осторожно приоткрыл дверь спальни, когда-то принадлежавшей им двоим… Теперь Кира лежала на широкой кровати одна, закинул ногу на сложенное пополам одеяло и крепко обняв подушку. После той ночи, когда она уснула на его плече, их отношения в один миг вернулись к той мёртвой точке, за которой не было ничего — они улыбались друг другу, смотрели вместе кино и разбирались во всех скачках прогресса, которые пропустила Кира — они были вместе, но окончательно переступить разделявшую их черту таки не смогли.        Андрей присел на край кровати и позволил себе несколько минут наблюдать за её ровным, спокойным дыханием — она спала, и можно было представить, что аварии не было, что он всё ещё может прикасаться к ней и целовать… Можно было — но вокруг электрическим разрядом разливалось настоящее, которое было живым, физически ощутимым и никуда уже не могло деться… Он просто легко провёл пальцем по её щеке и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.        Чемодан, уже собранный, ждал его у дверей — он улыбнулся, вспомнив, как суетились мама и Кира, сверяясь с огромным списком необходимых вещей, любимейшие его женщины… Он погладил чемодан по гладкому боку и, выключив так и не зазвонивший будильник, поднялся — выезжать было ещё рано, но он хотел полюбоваться пустым городом, насладиться тишиной… и избежать скомканного, неловкого молчания, которым неизбежно окрасилась бы каждая минута их прощания.        Он подтащил чемодан к двери, оставил его и, подчиняясь какому-то внезапному порыву, обернулся. Кира стояла на лестнице, растрёпанная, раскрасневшаяся после сна, и смотрела на него так… так, как раньше, как каждый раз, когда ему приходилось уезжать. Они смотрели друг на друга, накрытые, словно одеялом, тишиной. — Тебе уже пора? — она не сделала ни шагу к нему навстречу, лишь крепко сжала пальцы — давняя привычка, ещё один привет из прошлого… Андрей взялся за чемодан, но поднимать его не стал — ему нравилось думать, что можно просто отпустить холодную чёрную ручку и остаться. -Всё ведь будет в порядке, правда? — он хотел уверенности, хотел, чтобы она пообещала не пить больше, не садиться за руль, не слетать в овраг ночью на практически пустой дороге…        Кира не сказала ни слова — она лишь подошла к нему, медленно, словно давая себе шанс на отступление, и остановилась на расстоянии, не дающем возможности её коснуться. Андрей не смог бы вспомнить, кто сделал первый шаг — он просто целовал её, как сотни раз до этого и как никогда раньше… Они были рядом целую вечность… Пока их не разделил громкий голос Максима, ворвавшийся в такую уютную, такую близкую тишину. — Я буду целовать тебя всю дорогу, если мы выедем прямо сейчас, — заявил он, влетаю в дом снежным облаком.        Кира испуганно уткнулась в шею Андрея, словно надеясь спрятаться в нём от целого мира. Андрей зло сузил глаза (что всегда несказанно веселило друга) и тихо произнёс нечто среднее между приветствием и проклятием. — Впрочем, ладно — мне никогда не нравились брюнеты, — веселился Максим, спешно закрывая за собой дверь.        Андрей обнимал её ещё тысячи секунд, ещё тысячи раз касался её губ… — Ты ведь вернёшься? — в её вопросе было столько надежды, что защемило, заболело вдруг сердце. Он помнил этот вопрос, остающийся неизменным на протяжении двух лет. Она боялась, всё ещё боялась его отпускать — и осознание этого приносило вязкую. невыносимую тоску, предчувствие новой, ещё более страшной беды… — Я вернусь, обязательно вернусь, — он крепко прижал её к себе, и её громкое, прерывистое дыхание заглушил автомобильный гудок — Максим жал на кнопку резко, требовательно, так, как умел только он. Андрей мягко, нехотя вырвался из таких необходимых ему объятий. — Это не закончится, — улыбнулся он, пытаясь скрыть раздражение.        Андрей снова взялся за чемодан и, уходя, ни разу не обернулся, боясь увидеть в её глазах что-то, что вынудит остаться… Он бросил взгляд из окна машины слишком поздно — Кира превратилась в размытую светлую точку. Он знал, что она сейчас машет рукой, прикусывая нижнюю губу — она всегда так делала…        Арина перебросила через плечо ремешок спортивной сумки и уверенно двинулась к выходу- она позволила себе лишь на миг бросить взгляд на тёмный овал крыльца, и привычно уже отогнала скребущуюся внутри обиду — не хотелось признавать, что ей, взрослой женщине, у которой могли бы уже быть свои дети, будет так не хватать внимания маленького упрямого подростка, который теперь хмурил брови и тянул нечленораздельные звуки сквозь плотно сжатые зубы. Это повторялось уже неделю, каждую минуту их занятий. Арина так умело изображала равнодушие, что верила в него и сама — но чёрных кошек обиды, раздирающих душу своими острыми когтями, усмирить не могла.        Женщина медленно шла по городу, вдыхая острый от холода воздух. Приближался Новый Год, и город щедро разбросал по своим улицам счастливых, улыбающихся людей — смеялись дети, бросаясь снегом, улыбались парочки, целуя друг друга в замёрзшие губы… Арина обняла себя собственными руками, пытаясь то ли согреться, то ли дать самой себе хоть немного сил — после долгих лет, наполненных заботой и уютом, она ощущала одиночество так сильно, так остро… Женщина на секунду прикрыла глаза, и по памяти разноцветными стёклышками рассыпались воспоминания: шикарная квартира, ломящийся от деликатесов стол, Олег, шумно и весело открывающий шампанское, мама, заливисто хохочущая и хлопающая в ладоши… Всё исчезло, растворилось в вязкой дымке будней — у Олега теперь другая семья, а мама… Навестить маму она не могла себя заставить уже несколько месяцев — знала, что это неправильно, безумно скучала, но так и не смогла заставить себя снова смотреть на чужое счастье, на нежные взгляды, которые украдкой бросает на маму новый спутник…        Арина встряхнула головой, словно отгоняя наваждение. Гулять больше не хотелось. Она пробежала несколько метров — и прыгнула в так кстати подвернувшийся, уже отъезжающий автобус. В автобусе было душно, шумно и многолюдно — люди ехали домой, счастливые и разгорячённые, к семьям, к тёплым объятиям и уютным разговорам… Она ехала в свою квартиру, где давно никто не ждал…        Квартира встретила привычной пустотой — Арина хлопнула входной дверью и, не разуваясь, прошлась по всем комнатам, везде включая свет. Легче не стало, и она включила телевизор, который молчал уже, кажется, целую вечность — бесполезный ящик весело затарахтел, закричал, заулыбался, и Арина, выдохнув, смогла, наконец, снять кроссовки и вытянуть уставшие за день ноги. Она прикрыла глаза лишь на минуту, представила, что в старом кресле напротив сидит Олег, потягивает скотч и с наслаждением пускает кольца дыма (сколько она пыталась отучить его от глупой привычки — Олег лишь пошёл на уступки, заменив такие ненавистные ей сигареты на кальян, который курил важно, устраивая целое представление) Наваждение рассеялось, стоило открыть глаза. Олега больше не было в её доме, её комнате и её жизни — здесь осталась лишь маленькая девочка, всё ещё страстно желающая любви, внимания и заботы…        С того самого вечера, как за ним закрылась дверь, она не позволяла жалости к себе задержаться в сознании — работала на износ, не позволяя себе ни на минуту остаться наедине с собственными мыслями… И вот сейчас, сидя на полу своего пустого дома, она ощущала, как вся навечно, казалось. застывшая боль вновь прорывается, заполняет её всю, сдавливает горло… Этот груз был слишком тяжёлым, чтобы его можно было нести — женщина, поднявшись, включила один из тех самых глупых музыкальных каналов, что всегда вызывали у неё тошноту, включила звук на максимум и принялась за дело.        Спустя час её жилище напоминало берлогу, заполненную одеждой, игрушками и украшениями: тёплый махровый халат, который так любил муж, плюшевый заяц, подаренный на годовщину, дорогой браслет, так ни разу и не надетый… Когда Арина несла переполненный мешок к мусорному баку, ей казалось. что она несёт труп — труп себя прежней, своих надежд, своих ожиданий…        Квартира стала пустой без вычурных картин в позолоченных рамах и забытого в спешке пальто — но сколько же здесь теперь было её, её настоящей!.. Не осталось даже запаха прежней жизни — стойкого, горьковатого и такого привычного, такого постоянного…        Олег не был ни мужественным, ни романтичным, от его поцелуев не хотелось растечься сладкой лужицей, от его взгляда не подкашивались ноги. Он был другим- надёжным, спокойным. Удобным. Он был той стеной, что защищала её от всего в жизни — включая саму жизнь.        Они встретились однажды зимой, когда Арина была в том самом тридцатилетнем возрасте, который когда-то считала безнадёжной старостью. Она достигла уже определённых успехов, поднялась на самый верх, где была слава, признание и деньги… и сделала шаг назад, отказавшись от всего в пользу преподавания. Она не смогла бы объяснить никому, что спокойная, размеренная жизнь и дети, которые на её глазах растут и делают успехи, вдруг стала важнее сияющих софитов и и бесконечной борьбы — впрочем, её никто и не спрашивал — она сделала свой выбор, и была бы вполне довольна этим выбором, если бы не деньги.        Денег катастрофически не хватало. В тот вечер она, абсолютно обессиленная после тяжёлой тренировки, стояла у прилавка с булочками и пересчитывала оставшиеся в кошельке деньги. Она не ела весь день, а булочки пахли так сладко, так соблазнительно, что кружилась голова. Замёрзшие пальцы плохо гнулись, она вновь и вновь пересчитывала монетки, и никак не могла сосчитать… Длинная вереница стоявших за спиной людей начала гудеть и возмущаться — она, с трудом скрывая волнение, протянула монетки тучной продавщице, которая, проворно пересчитав деньги, поджала губы и швырнула их обратно на прилавок. — Здесь не хватает, — презрительно бросила она.        Арина и сейчас, восемь лет спустя, помнила то чувство отчаяния, что поглотило её — в общежитии она будет только через час, а там… Девушка жадно сглотнула, вспомнив трехдневную кашу — простая безвкусная еда, которую всегда приходилось запихивать в себя через силу, теперь была вершиной мечтаний.        Он появился, когда она уже отошла от прилавка, стыдливо собирая в пригоршню свои монетки — красивый, статный мужчина в модном пальто, он небрежно бросил на прилавок нужную сумму и, брезгливо взяв двумя пальцами истекающий жиром пирожок, протянул его Арине, слишком голодной, чтобы отказаться от столь неожиданного подарка. Она вцепилась в пирожок, разорвала зубами его мягкую плоть, ничуть не смущаясь текущим по подбородку жиром. Он смотрел на неё с интересом — так смотрят в зоопарке на грызущую банан обезьянку.        Он отвёз её домой и, прежде чем попрощаться, пригласил в ресторан следующим вечером. Она согласилась — и он долго стоял под окнами, нетерпеливо, раздражённо сигналя, пока она в слезах стояла у шкафа, выбирая самое красивое из своих немногочисленных платьев.        Арине страшно понравилось, что мужчина сам выбрал вино, горячее и десерт — он был так уверен в своём выборе, так уверен в каждом из сказанных им слов, что она поверила ему тоже. Так начался их странный роман, лишённый страстей, сюрпризов и неожиданностей. Олег звонил ей утром, предупреждая, что вечером они едут в ресторан, ходил с ней по магазинам, придирчиво оценивая всё, вплоть до белья, примерка которого так ни разу и не закончилась сексом в примерочной («что за странная прихоть? я думал, ты серьёзнее»). Ей нравилась эта жизнь — она видела в его бесконечном контроле истинную заботу и небезразличие, которых так страстно желала.        Олег не был нежным, ласковым или романтичным, ни разу не сказал такого желанного «люблю» -но он забирал её с работы, привозил лекарства, когда она болела, и был отличным любовником — он делал всё, что должен делать хороший муж, и Арина считала свою жизнь вполне счастливой. Всё закончилось одним августовским вечером…        Женщина шла по городу, вдыхая его сухой, абсолютно не пригодный для дыхания воздух, и страстно мечтала о кондиционере, мягком кресле и холодном коктейле — лучшему из длинного списка того, что так не нравилось Олегу. Обратной стороной их идеального брака был полный отказ от всего, что она так любила — чипсов, мороженого, сухариков… Олег ничего не запрещал жене — он просто в немысленных количествах тащил домой фрукты, овощи, делал себе витаминные салаты и жёстко высмеивал любой увиденный в руках жены кусок непотребной пищи, и в глазах его было столько презрения, столько брезгливости… Арине отчего-то хотелось быть хорошей для мужа, быть достойной его — она отказалась от всего, что так любила, лишь изредка совершая набеги на кафе и магазины фаст-фудов, после которых долго мучило чувство вины, будто она совершила что-то странное, что-то непростительное. В тот день, обезумев от жары, женщина снова позволила себе быть неидеальной и быстро юркнула в уютную забегаловку, где продавали холодные, в запотевших бокалах коктейли, а на десерт — шарик белого, покрытого крупинками льда мороженого. Арина села в удивительно мягкое кресло, с наслаждением вдохнула прохладный воздух и подозвала официанта.        Она случайно увидела их в момент, когда диктовала заказ — двух влюблённых людей, которые кормили друг друга с ложечки, как в пошлых романтических фильмах. Увидела — и замерла на полуслове, не в силах поверить глазам. Поразил не сам факт измены (Олег частенько ходил налево, не делая из этого тайны, и Арина легко закрывала на это глаза), поразил его взгляд, искрящийся нежностью, его пальцы, которые так ласково касались чужой щеки, что становилось неловко. Так, спустя семь лет брака, Арина узнала, что её муж умеет любить. И подала на развод на следующий день.        Олег не стал просить прощения или пытаться удержать- он просто смотрел на неё глазами, из которых через край лилась вина, и от этого взгляда становилось тошно. Олег оставил ей всё — квартиру, деньги, даже горячо любимую им машину. Великодушный, красивый жест напоследок — в этом был весь он. Машину Арина продала, взяла отпуск и целый месяц грелась под палящим южным солнцем, поедая такие желанные сладости.        У неё не было к бывшему мужу ни злости, ни ревности, только безграничное удивление — надо же, ведь умеет любить, по-настоящему умеет… Ей казалось, вычеркнуть семь лет совместной жизни и пойти дальше будет легко — но после ухода мужа из-под ног вдруг будто выбили почву, твёрдую и незыблемую, будто бросили её одну в пустой и безжизненный вакуум. Она приходила в магазин — и часами бродила по отделам, не зная, что выбрать, подходила к холодильнику — и застывала, не зная, что выбрать на ужин, растерянно бродила по парфюмерному отделу, не в силах выбрать себе новые духи, и звонила ему, звонила, звонила…        Утешением вдруг стала еда — бургеры, сочащаяся жиром картошка, мягкие вафли в сочном кленовом сиропе… Она ела, бесконечно ела, заходя в каждую попадающуюся на пути кофейню, ела с каким-то упрямым, глупым злорадством — смотри, я живу и делаю всё, что ты мне запрещал.        Туман немного рассеялся со временем — но одиночество, липкое и холодное, осталось с ней, всё сильнее запутывая в своей паутине. Её ненадолго отпустило, когда этот смешной глупый мальчик принялся неумело ухаживать, забрасывал цветами и нелепыми, но такими милыми подарками. Отпустило — а потом снова отшвырнуло назад, ударив с такой силой, что потемнело в глазах.        Арина стояла одна посреди комнаты, пустой, как и её жизнь. Она глубоко вдохнула и быстро, словно боясь передумать, набрала привычный номер- пицца, большая картошка и баночка колы… Её скорая, невыносимо вредная, но такая вкусная помощь приняла вызов и уже мчалась.        Курьер появился через пятнадцать минут — он звонил так громко и так требовательно, что Арина с громким щелчком открыла дверь, собираясь разразиться длинной возмущённой тирадой… И не смогла — на пороге стоял Юра. В смешной жёлто-красной форме, с сумкой наперевес и пиццей в руках он выглядел отчего-то совсем взрослым.        Они несколько секунд сверлили друг друга взглядами (она заметила тень улыбки, мелькнувшую в уголках его губ), затем парень достал большой бумажный пакет, поставил его на коробку с пиццей, положил рядом плотную папку и ручку. Это выглядело так смешно, так по-детски глупо и в то же время так трогательно…        Арина расписалась и, неожиданно для себя самой, пригласила парня в дом — он, недолго подумав, согласился. Они сидели рядом, поедали пиццу и разговаривали, просто и непринуждённо — так хотелось это видеть обезумевшей от одиночества Арине. на деле же пиццу ела она одна, фактически не ощущая вкуса, говорила тоже только она — Юра молчал, исподтишка оглядывая её жилище.        Арина не сразу осознала, что происходит — просто в какой-то момент она взяла кусок холодной пиццы, отчаянно пытаясь разговорить ребёнка. Ситуация не была ни смешной, ни забавной — но она вдруг рассмеялась хриплым, тяжёлым смехом, словно это могло защитить её от абсурдности происходящего. Юра не смотрел на неё, но она знала, что в его глазах — злость, усталость и раздражение… Она смахнула выступившие от смеха слёзы, захлопнула коробку с пиццей и выбросила её в мусорное ведро. Юра неожиданно улыбнулся — так искренне и по-доброму, как умел только он. — На самом деле, это лучшее, что можно было сделать с этой пиццей, — парень поднял большой палец вверх, и в его глазах заплясали озорные искорки.        Арина не улыбнулась в ответ — ей было душно, грязно, мокро и противно, ей не хватало воздуха. — Прости, — наконец выдавила она из себя и, глубоко вдохнув, добавила: — я просто устала, я так устала быть одна…        И её вдруг подхватил, поднял и закружил водоворот слов, чувств и эмоций. Она говорила, говорила и говорила, не в силах остановиться: о муже, об их искусственной семейной жизни, о пустоте, холоде и одиночестве…        Юра слушал внимательно, ни разу не перебив. Арина закончила свой рассказ- и ощутила вдруг лёгкость, такую лёгкость, словно из неё вдруг большой ложкой вычерпнули всю боль и наполнили её чистым, свежим воздухом — вдруг стало легче, проще дышать.        Юра вдруг украдкой (и наверняка не в первый раз) бросил взгляд на большие часы, висевшие прямо над его головой. — Ты спешишь? — спохватилась вдруг женщина. — Тебе нужно идти, — это был не вопрос, а утверждение — простое, но отчего-то пришедшее в голову только сейчас. — Да, — рассеянно, словно думая о чём-то другом, подтвердил парень. Он медленно подошёл к двери, медленно натянул кроссовки, сжал руку, в которую Арина вложила папку. — А ведь вы врёте, — спокойно заявил парень из-за узкой щёлочки почти закрытой за ним двери. Арина вспыхнула мгновенно — гнев ослепил её, обнял пылающими языками пламени. Она широко открыла дверь, намереваясь сказать что-то гадкое, мерзкое, что-то, о чём наверняка будет жалеть… Юра её опередил. — Вы ведь и раньше были одиноки, и в браке тоже, — добавил он. — Всё ваше прошлое — иллюзия счастья, которое «как у всех», а значит, правильное и настоящее. Неужели вам никогда не хотелось полюбить — чтобы бабочки в животе, глупая улыбка и минуты с ним, которые растягиваются на часы…        Арина зажмурилась, проматывая, словно плёнку, собственную жизнь — танцы, море, магазины, одежда и еда… Она была слишком занята борьбой за право быть «как все», чтобы позволить себе просто полюбить. А жизнь проходит, и всё, что у неё осталось — пустая квартира и разношёрстная танцевальная группа, которая боится её сильнее, чем уважает. Последние слова она, кажется, произнесла вслух — потому что Юра слишком нежно, слишком интимно сжал её руку и, собираясь уже что-то сказать, замолчал. Замолчал — и исчез, растворился в бесконечных лестничных пролётах.        За окном небо сонно накрывалось серым одеялом туч — погода в который раз обещала дождь. Кира смотрела в окно, наблюдая, как колышет ветром крону старого дерева, и ей ужасно хотелось оказаться в просторном зале, двигаться, танцевать, жить… Работа в цветочном магазине с каждым днём всё сильнее угнетала своим однообразием, всё больше раздражали бесконечные цветы, гладкие шелестящие упаковки, хмурые лица… Она чувствовала себя запертой в ароматной, сплетённой из прочных острых прутьев клетке — клетке, изобретённой для женщины, которой она больше не являлась.        Девушку выдернул из мыслей набивший уже оскомину звон колокольчика, возникающий при каждом открытии двери — она обернулась… и отчего-то вздрогнула, увидев ту самую смутно знакомую девушку, что так часто заходила, но так и не решилась ничего сказать. Кира почувствовала, как внутри растёт, набирает силу непонятная тревога — эта девушка, такая красивая, хрупкая и смущённая, отчего-то приносила с собой лишь негативные эмоции. Кира с трудом заставила себя улыбнуться. На слова сил уже не хватило — она лишь слабо махнула рукой в сторону витрины с цветами. — Кира, — с искренним удивлением прошептала девушка, — неужели ты меня не узнаёшь?        Выглядело всё вполне натурально, даже светлые, аккуратно подкрашенные реснички быстро взметнулись вверх, ровно подведённые глаза заполнились готовыми пролиться слезами… Было в ней, однако, что-то неестественное, неживое — что-то отталкивающее.        Из всех, кто был рядом в последнее время, эта девушка стала единственной, кого не хотелось вспоминать — но причин этого Кира не смогла бы объяснить даже себе, поэтому, скованно улыбнувшись, произнесла: — Я ничего не помню, — захотелось вдруг добавить про страх, про ощущение нереальности собственной жизни… Но Кира сумела сдержаться.        Девушка присела на край широкого подоконника, прямо рядом с балансирующим на грани падения тяжёлым цветочным горшком, и крепко сцепила в замок руки. — Не думала, что наша встреча произойдёт вот так, всё надеялась, — вздохнула она. Кира поджала губы — ей нечего было ответить.        Девушка секунду помолчала, глядя в окно, затем широко улыбнулась, обнажив неестественно белые зубы. — Меня зовут Оксана, — начала она. — Мы были подругами, а потом… — Кира посмотрела на девушку с недоверием — у неё никогда не было близких подруг, да и подруг в принципе, ей просто до безумия трудно давалось любое взаимодействие с людьми… Оттого и невероятнее казалось каждое следующее слово, слетающее с уст этой девушки. — Мы поругались буквально за день до… до аварии, — она всхлипнула, осторожно вытерла наманикюренным пальчиком несуществующие слёзы. — Я знала, что произошло, знала, насколько всё серьёзно, но так и не смогла заставить себя прийти, — глухо произнесла девушка, теребя подол дорогого пальто. — Это неважно, — произнесла Кира. Произнесла, хотя на языке вертелась, готовая вырваться наружу, равнодушная фраза «Мне всё равно». Оксана быстро отвернулась, но Кира успела заметить одинокую каплю, ползущую по её щеке. Заметила — и ей вдруг стало спокойно, как бывает, когда возвращаешься домой. Как-то сразу отпустил страх — перед ней теперь сидела просто испуганная, тонущая в чувстве собственной вины девушка, и эту девушку искренне было жаль. Впервые после пробуждения в новой жизни Кире было жаль кого-то, кроме себя — и это чувство словно наполняло её воздухом, давало освобождение и лёгкость.        Оксана плакала, глядя в окно, и Кире вдруг захотелось убежать- она не выносила чужой боли и беспомощности, что давила на неё в каждый из таких моментов… — Хватит, пожалуйста, — Кира тут же пожалела, что нельзя затолкать слова обратно — настолько грубо и жестоко они звучали. — Хватит — это в прошлом, и никто в этом не виноват, — уверенно, словно поставив последнюю точку, продолжила девушка. — Хорошо, что ты такая. Хорошо, что у нас всё ещё есть шанс всё исправить, — всхлипнула Оксана. Несколько секунд обе они молчали — что-то было не так, и Кира буквально ощущала, как бьёт изнутри по черепу тревожный колокольчик. «Это травма, это просто травма. Пройдёт время — и будет легче, я смогу всё вспомнить», — повторяла она про себя, как мантру — но колокольчик всё не унимался, всё сильнее бил по вискам своими острыми гранями. — Давай сходим в кафе, поедим суши, — вытерев слёзы, уже вполне спокойно предложила Оксана. — Ты ведь любишь суши.        Кира сморщилась при одном упоминании о суши — она пробовала их лишь однажды, но этого вполне хватило, чтобы во рту навечно остался липкий, противный вкус. Неужели она действительно превратилась в другого человека?.. — Не хочешь? — спросила Оксана. — Можем сходить за шмотками, или на массаж — тебе не помешало бы расслабиться, да и мне… Кира открыла было рот, но слов не было — она не хотела на массаж, не хотела в магазины или в кино. Она хотела домой, к Андрею.        Оксана грустно покачала головой, затем полезла наманикюренными пальчиками в сумочку. — Вот, сказала она, подавая Кире плотный кусок картона с написанным на нём номером телефона и подписью: Оксана Городищева, дизайнер интерьера. — Я понимаю, всё понимаю, — тихо сказала Оксана, не глядя даже в её сторону. — Просто позвони, если будет одиноко.        Кира коротко кивнула, проведя подушечкой пальца по острому краю картона — она знала, что никогда не позвонит.        Мужчина рядом увлечённо и очень громко что-то говорил, забыв, казалось, о своей спутнице. Арина с трудом подавила зевок — ей было скучно, обидно… и всё так же одиноко. После того знакового прихода Юры женщина решила изменить свою реальность и всё же попытаться полюбить. Ей казалось, найти мужчину, способного залатать огромную дыру в её сердце, понять и успокоить, будет несложно, и она активно взялась за поиски. Однако реальность оказалась гораздо сложнее её наивных мечтаний — выяснилось, что мужчины по-прежнему оставались для неё за закрытой дверью, ключ от которой давно пропал.Она не умела флиртовать, намекать и сексуально облизывать верхнюю губу, не понимала, с чего начинать разговор и чем его поддерживать… На помощь неожиданно пришёл интернет, бросив в виде рекламы ссылку на один из сайтов знакомств.Арина взялась за новую идею рьяно — тщательно заполнила анкету, выбрала лучшие из своих фото. В виртуальном мире было значительно проще — откровенные разговоры, доброта, понимание и полный, безграничный интерес к ней, исключительно к ней. Казалось, она вот-вот сможет забыть об одиночестве. Но с каждым реальным свиданием её надежда всё сильнее тускнела, всё больше покрывалась паутинкой трещин — собеседники, такие живые и тёплые в виртуальном мире, в жизнь приходили скованными, рассеянными, молчаливыми либо, напротив, напористыми, бросающими пошлые шуточки и улыбающимися и сверкающими сальными улыбками. Это была игра в тысячи раундов, каждый из которых неизменно заканчивался проигрышем… — Хватит! — остановившись, резко и решительно сказала женщина. Она не осознавала, как звучит эта фраза, пока не увидела глаза собеседника, сверкающие нездоровым каким-то интересом. — Я тоже думаю, что хватит, — улыбнулся он и подошёл ближе. На Арину пахнуло несвежим дыханием. Она не поняла, в какой момент ударила — услышала только глухой звук удара и тихий, сквозь зубы, мат. — Какого… — он выглядел не просто рассерженным — он был взбешённым. Только Арина, глядя в эти налитые кровью глаза, не ощущала ничего, кроме усталости. — Думаю, вам вполне достаточно собственного общества, — отрезала она и ушла, громко стуча каблуками. Взгляд мужчины был таким острым, таким горячим, что буквально обжигал спину. Она знала, что больше не вернётся — ни к нему, ни к тысячам других, прочно закованных виртуальными цепями.        Кира никогда не оставалась одна в полном смысле этого слова -рядом всегда была мама, папа, Артур или бесконечная толпа кричащих, смеющихся и аплодирующих ей из зала людей… Может быть, именно поэтому, стоило ей переступить порог, дом будто обнимал её своими холодными, пустыми стенами. Ей было одиноко, и звонки Андрея уже не могли заполнить этой щемящей пустоты, которая оседала, казалось, на каждой поверхности этого дома… Она всё чаще стала смотреть на визитку, оставленную Оксаной — просто смотрела, ничего не планируя, даже не задумываясь ни о чём. Мысли пришли позже — сперва робкие и невнятные, они разрастались, превращались в фантазии о том, каково это — иметь подругу. Кире было интересно пробовать фантазии на вкус, как дорогое вино — тем не менее, набрать уже наизусть заученные цифры она так и не решилась. Оксана пришла сама — просто однажды появилась на пороге её дома с большим пакетом, в котором явно угадывалась бутылка вина. — Взяла всего понемножку, — объяснила девушка, шумно роняя тяжёлый пакет на пол. Кира молчала, поражённо глядя на неё, и девушка, немного постояв, сама отнесла пакет на кухню, выложила из него сыр, коробку с надёжно упакованными суши и пакетик с шоколадными конфетами — такие покупала мама, когда они, раскрасневшиеся, уставшие, бежали домой из музыкальной школы… — Вино с конфетами, — Оксана кивнула на пакетик так серьёзно, так загадочно, что Кира, не выдержав, рассмеялась. — На вид, конечно, сочетается, как селёдка с мармеладом, — не улыбнувшись даже краешком губ, продолжила Оксана. — Но на деле, вино с конфетами — это невероятно… Слишком невероятно, чтобы выглядеть изысканно.        Девушка, не на секунду не замешкавшись, подошла к широкому шкафу и достала из него два бокала, наполнила оба вином. Вино пахло так восхитительно, так маняще… Кира, никогда не питавшая любви к алкоголю, сделала глоток. Вино было потрясающим — сладковатое, крепкое, оно тёплой мягкой рекой разливалось по телу. — Это очень дорогое вино, — заметила Оксана. И добавила, встретив недоумённый взгляд Киры: — В этом и есть кайф — в сочетании несочетаемого. Дорогие шмотки и сумочка с рынка, сапоги за тысячу долларов и купленный в переходе шарф…        Кира с сомнением посмотрела на девушку — та явно никогда не надевала на себя шарф из перехода. Вся она была какая-то… Слишком дорогая.        Предложение Оксаны казалось всё более заманчивым, и Кира всё с большим интересом смотрела на конфеты, отражающиеся в бокале с вином. Это сочетание показалось вдруг каким-то нереальным, каким-то невероятно желанным…        На деле же смесь оказалась отвратительной — два слишком ярких вкуса, которые не дополняли, а отталкивали друг друга, создавая в итоге нечто невообразимо мерзкое. Кира покачала головой и положила недоеденную конфету на стол — пусть она останется детским воспоминанием, чистым и сладким. — Не понравилось? Оксана смотрела на неё с таким разочарованием, что Кира вдруг ощутила вину за то, что больше не была собой — или всё же именно сейчас была? — Это моё любимое сочетание, — призналась Оксана. — И тебе когда-то тоже нравилось… — Мне не нравится, — выдавила из себя Кира. — Мне слишком многое больше не нравится.        Оксана придвинулась к ней поближе. Под ярким светом стоящей на столике лампы её кожа казалось чистой, гладкой, словно принадлежала не живому человеку. Живыми в ней были только глаза, покрытые непонятной какой-то тоской. — Тебе было страшно? — девушка задала уже тысячи раз заданный до неё вопрос, и в тысячный раз Кира вернулась в день, когда вся её жизнь изменилась. Воспоминания всё ещё были живыми, всё ещё больно пульсировали внутри. Кира зажмурилась, сделала большой глоток вина. — Страшно, когда весь привычный мир рушится, — нехотя призналась она. — Страшно, когда на каждом шагу стены, которые никак не выходит сломать. Это действительно страшно — и я ни минуты больше не хочу об этом думать. Расскажи лучше о себе.        В глазах блондинки зажёгся яркий огонёк самодовольства- она принялась рассказывать, и говорила, говорила, говорила… Слушать её было интересно, и тем интереснее, что она не требовала ответных реплик — это был цельный человек, вполне удовлетворённый собственным обществом. Они просидели всю ночь, полностью опустошив привезённую бутылку вина и так и не притронувшись ни к суши, ни к конфетам.        За окном плакал, спотыкаясь о стёкла, дождь. Зима в этом году попеременно радовала то снегом, то дождём, то сухим, жгучим ветром… Арина выглянула в окно, в который раз ругая себя за то, что так задержалась. До следующего автобуса оставался час, а домой так хотелось… Арина сглотнула слюну, набежавшую при мыслях об оставшемся дома бисквите, принялась натягивать сапоги. Сапоги нещадно сжимали ногу, и женщина в который раз задумалась о том, что пора бы перестать есть сладкое — задумалась лишь на секунду, снова вернувшись мыслями к бисквиту, истекающему сладким кремом.        Одевшись Арина неосторожна схватила свою сумку — сумка упала, и из неё белыми хлопьями посыпались десятки белых цветов… Арина ощутила, как по щекам струйками текут слёзы: она так хотела полюбить — и единственный человек, которого она смогла оценить, заметить, единственный человек. делающий для неё такие трогательные подарки — здесь, рядом. Её ученик. Она не могла знать этого точно, но чувствовала — это он. Он, постоянно балующий её в самые неожиданные моменты.        Арина положила один цветок на ладонь, погладила пальцем его гладкий лепесток. И где он нашёл такие цветы в середине декабря? В душе уже начинало зарождаться что-то тёплое, мягкое… Что-то запретное. Арина резко встряхнула головой, словно надеясь вытрясти из неё собственные эмоции и, боясь передумать, собрала рассыпавшиеся цветы и выбросила в урну. Белые лепестки стекали по чёрному мешку, как слёзы. Женщина набросила на плечо ремешок сумки и выбежала в холодную, дождливую ночь. Дождь усиливался, и она промокла до нитки, пока добралась до автобусной остановки. До прибытия автобуса оставалось немногим меньше часа.