Стеклянная пыль

       Арина обессиленно опустилась на промокшую лавочку. Дождь, подгоняемый холодным ветром, тяжёлыми струями хлестал по щекам. Пальцы замёрзли так сильно, что уже с трудом сгибались. Она вряд ли смогла бы открыть тяжёлый замок на сумке и достать кошелёк, да это, впрочем, и не было нужно — знала, что денег на такси не хватит. Она не поняла, в какой момент дождь притих, перестал бить по лицу — просто в какой-то момент рядом оказался Юра, его глаза, слишком яркие для такого тёмного вечера, его руки, слишком крепко сжимающие ручку раскрывшегося над её головой зонта… Этот милый паренёк в очередной раз оказался её спасителем. — Но почему, почему ты всегда появляешься в самые подходящие моменты? — простонала Арина, вновь ощущая растущее внутри тепло. Это было так невероятно, так неправильно… И так приятно. И неужели она все эти годы жила холодной, бесчувственной и безразличной, чтобы сейчас впервые ощутить нежность… к мальчику, годившемуся ей в сыновья. -…от репетитора, — продолжал Юра свой монолог. — Папа с водителем укатил куда-то по делам, а мне… Впрочем, какая разница? Я провожу Вас до дома, — это не было вопросом — это было утверждением, и он ни минуты не сомневался, что она позволит ему проводить себя до дома. — Нет! — почти выкрикнула Арина, чувствуя, как лопается до предела натянутая струна её нервов. — Не надо, — взяв себя в руки, уже совсем тихо добавила она. — На улице дождь, а тебе самому нужно добраться до дома. Я вызову такси. — Но Вы сидите на автобусной остановке, — с привычной насмешкой в голосе заметил Юра. — Разве Вы ждёте здесь такси? — Чёрт бы тебя побрал с твоей проницательностью, — прошептала женщина беззлобно, но вполне, судя по изменившемуся лицу парня, обидно. — Я преподаватель, и я старше тебя на целую жизнь, — как можно мягче попыталась объяснить она. — В мире столько девушек, которым нужны ухаживания, цветы и… — она ткнула пальцем в тяжёлые пружины, — и зонт, который ты заботливо раскроешь над их головой. Твоя напористость скорее пугает меня, чем привлекает — пора прекратить. Иначе я вынуждена буду принять меры, — она сама удивилась тому, как легко слетела с языка эта угроза — словно не льстили ей эти подарки, это бесконечное, принадлежащее только ей внимание, словно она может просто так его оттолкнуть…        Арина пришла в себя, вернулась в реальность только тогда, когда пальцы ей накрыла холодная ладонь, заставила сжать железную ручку зонта. — Может, я и ребёнок, — он говорил так тихо, что голос его едва угадывался в шумящих каплях дождя. — Тем не менее, я слишком хорошо воспитан, чтобы не позволить женщине идти одной под дождём. Возьмите зонт, мой дом совсем рядом.        Парень исчез, мгновенно растворился в плотной пелене дождя, а Арина только сейчас осознала, какой крюк он готов был сделать, чтобы проводить её…        Ноутбук завёл свою требовательную трель, едва Кира открыла его — на экране тут же появилось лицо Андрея. Он улыбался так искренне, так нежно, что девушке тут же захотелось провести ладонью по его щеке, вдохнуть знакомый запах… — Как ты? — слегка повернув голову, поинтересовался парень. Кира бросила взгляд на свои свеженакрашенные ногти, гадая, стоит ли показывать их Андрею. Решила, что не стоит. Вместо этого призналась: — Я нашла подругу. Так здорово — проводить вместе время, болтать о ничего не значащей ерунде… — Отлично… Я рад, что у тебя всё в порядке, — в его голосе звучали нотки ревности. — Я не думала, что у меня могут быть подруги, у меня никогда не было подруг, — снова призналась девушка. — Это так странно — знакомиться с собственной жизнью. — Возможно… Возможно, это именно то, что сейчас тебе нужно, — сказал Андрей, и воцарилось молчание. Длинное неуютное молчание, в котором так и не прозвучали рвавшиеся из неё наружу слова: «Мне нужен ты».        Кира вяло ковыряла ложкой пирожное — есть не хотелось, да и настроение, не в пример холодному зимнему солнцу, лениво освещавшему город, было мрачным. Оксана же, напротив, с завидной скоростью поглотила свой салат и, недолго думая заказала ещё и пирожное. — Почему ты не ешь? — поинтересовалась она, подозрительно глядя на подругу. Кира быстро отодвинула тарелку в сторону, подальше от Оксаны, настроенной, видимо, съесть всё, находящееся в зоне её видимости. — Не понимаю, как ты умудряешься столько есть и оставаться в форме, — поинтересовалась она. — У меня хороший метаболизм, — быстро ответила Оксана. — Но ты не переводи тему. У тебя что-то случилось? — ложечка громко застучала по металлической тарелке — Оксана принялась за только что принесённое пирожное. — Не знаю, — честно призналась Кира. — Просто чего-то не хватает. Как будто я дома — а дома там нет. Это всё так… — и Кира начала говорить, и не могла остановиться, хоть и понимала, что несёт полнейшую чушь. — Мне его не хватает, — она поняла, что сказала это вслух, лишь услышав обиженный звон разбитой чашки — осколки летели, покрывая всё вокруг белыми, чёрными, мокрыми и липкими каплями. Оксана выглядела обескураженной лишь секунду — к ней так быстро вернулось обычное непринуждённое выражение лица, что Кира засомневалась — действительно ли видела страх в глазах подруги?        Оксана небрежно, как умела только она, подозвала официанта, сунула ему в руки деньги за разбитую чашку и спокойно, словно речь шла о самых обычных вещах, сказал: — Ты видишь всё слишком милым и нежным — совсем не так, как всё было на самом деле.        Кира посмотрела на подругу без интереса, даже с безразличием — в Андрее она была уверена, как бывают уверены лишь в самых близких людях. — Правда, неужели ты думаешь, что всё это — сказка, что всё это всегда было сказкой? — Оксана выглядела не удивлённой — скорее, разочарованной. — Мне всё равно, как было, — равнодушно ответила Кира. — Правда, всё равно. — Я вижу его заботу, вижу его искренность — и этого достаточно, чтобы… — Чтобы ты поверила, правда? — перебила Оксана. — Чтобы поверила… и не пыталась больше вспомнить. Господи, да вы ведь жили, как в аду — каждый день, каждую секунду, и сколько раз ты приходила ко мне… Конечно, он пойдёт на всё, чтобы ты не вспомнила. Это не любовь, Кира — это твоя от него зависимость. — Чем плоха зависимость? — спросила девушка, словно возвращаясь в ту часть своей жизни, которую помнила, а потому сильнее всего любила. Перед глазами яркими цветными пятнами, как картинки в калейдоскопе, замелькали кадры: мама и папа, его влюблённые глаза, её хрупкая привязанность, его нежные, украдкой, прикосновения, её горящие спокойным, лишённым влюблённости огнём глаза… Они были одним целым, хоть отец и любил сильнее, растворялся в ней до последней капли. Мама была проще — она привыкла к отцу, как привыкают к тёплому мягкому одеялу, старому, потрёпанному, с вылинявшим рисунком и выбившимися по краям нитками. Привыкла настолько, что не смогла без него обойтись…        Кира очнулась от мыслей, вынырнула из омута воспоминаний лишь тогда, когда Оксана схватила её за руку, крепко прижав кожу ногтями. — Этот шрам, — Оксана провела пальцем по светлой, давно зарубцевавшейся полоске её кожи. — Как думаешь, откуда он появился? — После аварии, — уверенно ответила Кира. Этот разговор, пустой и бессмысленный, начинал её раздражать.        Оксана с усталым каким-то смирением отпустила её руку. — Вы оба держались друг за друга, как за спасительную соломинку, — тихо сказала она. — Ты, потому что любила, а он… А он — потому, что было удобно: ему нравилось уходить, зная, что ты всегда будешь ждать, нравились твои слёзы. Ты возвращала его каждый раз, когда видела, что не нужна ему — а он возвращал тебя, когда с другими становилось скучно. Такая развесёлая игра с лезвиями. В тот вечер он снова собрался уйти, а ты снова собралась его держать… Но что-то пошло не так — то ли слёз твоих было слишком много, то ли он просто устал их видеть… Он толкнул тебя, надо думать, достаточно сильно, — девушка отпила бокал вина и секунду помолчала. — Через несколько часов ты попала в аварию, — тихо добавила она спустя мучительно долгие мгновения. — Он хотел от тебя уйти, понимаешь? А теперь испугался, что уйти можешь ты — но уже насовсем.        Кира не помнила, естественно, снова ничего не помнила — но слова Оксаны чёрной копотью оседали внутри, падая на цветы, на зелёную, едва проклюнувшуюся траву, на яркое солнце… Весь её мир замело этой липкой, противной сажей. — То есть я была ему удобна — как старая футболка, которую жаль выбросить… — Кира снова воскресила внутри образ папы, посмотрела в его глаза… А увидела свои — погасшие, безжизненные. Она впервые взяла на себя часть боли, которую отец носил внутри каждый день, любя маму — и этой части оказалось слишком много, слишком сильная боль пульсировала внутри… — Но сейчас ведь всё не так — он нежный, заботливый, добрый… Он настоящий, — снова сказала девушка, отчаянно желая спасти свой разрушенный мир.        Оксана смотрела на неё с сочувствием — как человек, который заранее знал всё, что ему скажут. — Ты всё ещё говоришь это. И ты всё ещё ему удобна, — тихо, не глядя ей в глаза, сказала подруга.        Зимнее солнце давно дремало, уютно устроившись под одеялом чёрных туч, которые непрерывно выжимали из себя воду. Арина с наслаждением вытерлась пушистым толстым полотенцем и, тяжело вздохнув, натянула на себя джинсы и толстовку. День был каким-то особенно трудным и выматывающим — Юра не пришёл на занятия, и она не вспоминала о нём, пока не наткнулась взглядом на тот самый зонт, широко расправивший теперь свои изящные крылья в дверях раздевалки. Тяжёлый, с красивой резной ручкой — это было скорее произведение искусства, чем средство защиты от дождя. Этот зонт был, пожалуй, единственной вещью, указывающей на богатую семью парня — и именно этот зонт стоял сейчас в её раздевалке, дразня своим изяществом.        Женщина провела пальцем по сложному узору, вдруг совершенно некстати вспомнив белые цветы, снежными хлопьями летящие в мусорное ведро. Изнутри тут же поднялось горячее чувство стыда, чувство, которое было теперь постоянным её спутником… — Нет! — громко сказала Арина — так громко, что испугалась собственного голоса. — Нет, — повторила она уже тише, беспокойно озираясь по сторонам. — Я всё сделала правильно, я не должна подпускать его ближе, — словно убеждая саму себя, закончила она.        Арина натянула тёплую куртку и, попрощавшись со старым седым сторожем, выбежала на улицу, под холодные струи проливного дождя. Тяжёлые капли шумно падали на землю, и шикарный зонт мало спасал от этого природного сумасшествия — но Арине почему-то было невероятно уютно под ним. Она никогда не задумывалась, что такое любовь — стремилась лишь быть как все, иметь рядом человека, делящего с ней постель и дом… Теперь она знала наверняка: любовь — это руки, протягивающие тебе зонт, когда на улице проливной дождь.        Автобуса пришлось ждать долго — его ярко-жёлтый, переливающийся в брызгах воды бок приближался, казалось, целую вечность. Арина осторожно сложила зонт, слегка встряхнула его — и нырнула в море людей, толкающихся, шумевших и кричавших. Если на улице было холодно, то в автобусе царила невыносимая, испепеляющая жара — воздух, казалось, застыл, загустел от обилия тел и запахов. Арина простояла три остановки, прижатая с двух сторон, прежде чем у окна освободилось, наконец, местечко. Она села, прижалась щекой к стеклу и смотрела, как плывут в водяной пелене дома. Смотрела — и вспоминала, как однажды, таким же дождливым вечером Олег забирал её домой. На улице бесновалась вода, лениво плыли рядом машины — а в салоне было тепло и сухо, играла тихая музыка, и муж неожиданно положил ладонь ей на колено — ничего особенного, обычный жест, но как же тогда жгло кожу от прикосновения его пальцев… Они попали в пробку, когда было уже темно и вокруг, как свечи, загорались фонари. Весь город будто исчез — была только музыка, растворяющаяся в шуме дождя, и его рука на его колене…       Арина проснулась, почувствовав боль в плече — грузная женщина с угрюмым лицом и потухшим взглядом толкала её. Дождь стал тише, воздух чище — в автобусе никого больше не было. Арина испуганно вскочила, огляделась вокруг, на полчища разноцветных автобусов… — Проснулась? — насмешливо процедила женщина. — Выходи, конечная!        Дождь стих и падал теперь на землю редкими мелкими каплями, ветер тянул из кафе запах крепкого кофе и жареной курицы. Арина сглотнула слюну, тут же ощутив голодное урчание желудка. Женщина, недолго думая, вошла в кафе. Это было маленькое уютное помещение, наполненное людьми — они шутили, смеялись и просто были вместе. Арина, однако, была слишком голодна, чтобы насытиться собственным одиночеством: девушка втиснулась в один из немногих пустующих столиков и открыла меню, жадно пробежалась по нему глазами, ощущая, как рот наполняется слюной. Она почувствовала на себе чей-то взгляд, когда уже сделала заказ и нетерпеливо постукивала пальцами по столу в ожидании. Она обернулась… и встретилась взглядами с Юрой — тот сидел за широким столиком в компании друзей. Юра улыбнулся женщине — и вернулся к своей компании, тут же о ней позабыв. Арина понимала, всё понимала… Но ей вдруг стало очень душно в этом маленьком кафе — так душно, что тяжело стало дышать. Она вяло поковырялась ложкой в своём любимом греческом салате — аппетит, такой сильный ещё минуту назад, вдруг пропал, и любимое блюдо казалось безвкусным, точно сделанным из картона. Дождь уже совсем закончился, и солнце робко протягивало к ней свои лучи сквозь серое одеяло туч. Арина ушла, оставив на столе недоеденный салат — улица заключила её в свои мягкие, тёплые объятия.        Дождь закончился; солнечные лучи уже вовсю прыгали по мокрым лавочкам и купались в застрявших на голых деревьях каплях. Юра догнал её уже у остановки — он сосредоточенно крутил педали нелепого, выкрашенного в ядовито-зелёный цвет велосипеда, и будто совсем не замечал. — У Вас всё в порядке? — так и не взглянув на неё, спросил парень. — В порядке, — легко согласилась Арина. Согласилась — и вдруг задумалась: а что есть порядок? Дом, стабильная работа, возможность откладывать на отпуск? Да, у неё всё в порядке…        Юра уже слез с велосипеда, деловито осмотрел расписание и заявил: — Ещё два часа — отсюда редко ходят автобусы до центра, хоть и район такой… многолюдный.        Арина прислонилась к холодной стенке остановки и закрыла глаза. Юра накрыл её, как пледом, своей курткой — завернул её, как в одеяло, в свою заботу, и стало вдруг так хорошо… Солнце лениво нагревало железную крышу, и было так тепло, так уютно… — А мне ведь действительно одиноко, — неожиданно для самой себя призналась женщина. Призналась — и не смогла уже остановиться, слова били из неё мощным, сильным потоком. — Я просто всю жизнь куда-то бежала, пыталась чего-то добиться, что-то из себя слепить — работа, танцы, театр по вечерам, никакой пошлой чуши по телевизору, только здоровая еда… А сейчас я как будто остановилась — а вокруг меня никого. Ни детей, ни мужа, ни друзей, и семья какая-то…половинчатая, — криво усмехнулась она. — И я могу ведь теперь есть жареную картошку, поглядывая российские сериалы, — а мне это уже не нужно, больше не хочется… Может, это и есть кризис среднего возраста? — глупо пошутила она. Юра не улыбнулся — над ними серой тучей нависла тишина, густая, липкая и неуютная.        Они молчали, обдуваемые прохладным ветром. Юра нарушил молчание первым. — Я люблю сюда приходить, — сказал он. — Здесь очень красиво.        Арина огляделась — солнце скупо освещало серые мостовые и бегущих, хмурых людей. Она не видела ничего красивого в этом городе — давно уже не видела.        Юра тем временем достал из недр своего огромного рюкзака альбом — обычный детский альбом для рисования, со смешным зайцем на обложке. — Хотите, я Вас нарисую? — он смотрел на неё теперь так… Так смотрят на песок, на глину или цветную бумагу. Так смотрят на расходный материал. Арине стало неприятно, до дрожи, до тошноты. — Не надо, — холодно сказала она. — Ладно, — легко согласился Юра… и принялся рисовать. Длинный, остро наточенный карандаш скользил по бумаге так легко, так быстро, словно жил собственной жизнью. Арина не могла больше ничего сказать - слишком завораживающими были линии, всё отчётливее образующие лицо… лицо, в котором не было ни одной её черты. Арина смотрела на бесконечные глаза, в которых, словно море, плескалась улыбка, на струящиеся словно шёлк волосы. — Это ведь не я, — тихо прошептала женщина, не в силах отвести глаз от рисунка.        Юра закрыл альбом и убрал его обратно в сумку, дав женщине взамен небольшое круглое зеркальце. — Может, в этом и есть проблема? — спросил парень, не глядя ей в глаза. — Может, Вы настолько разучились любить себя, что даже собственное лицо теперь кажется Вам чужим…        Этот мальчик говорил такие смешные, но такие приятные глупости… Арина положила зеркальце на раскрытую ладонь парня. — Отдай мне этот рисунок, — попросила она. Почему-то хотелось видеть себя именно такой… чаще. Юра покачал головой. — Он всегда перед Вами, стоит лишь посмотреть в зеркало, — улыбнулся парень.        — Я хочу бросить танцы, — неожиданно заявил Юра. Арина почувствовала, как внутри у неё всё сжимается — непроизвольно, совершенно отчаянно. — Я знаю, что скоро соревнования, — продолжил парень. — Знаю, и я туда обязательно поеду. А потом уйду.        А потом — пустота, и никаких подарков, откровенных разговоров, никаких цветов, которые она снова выбросит. Да, этот парень был слишком молод, их связь была слишком опасной — но именно эта связь давала ей всё, в чём она так отчаянно нуждалась. Юра между тем продолжал свой монолог — продолжал абсолютно без связи между репликами. — Вчера мы рисовали на одной из стен старого здания — это невероятно круто, когда нечто серое и безликое обретает форму, цвет, значение… — Ты хочешь заниматься этим профессионально? — ей уже не нужен был ответ — она видела всё в его горящих от восторга глазах. — Да, — просто ответил Юра. — Я решил, и я больше ничего не боюсь — даже узнал про университет, про общежитие. Это в маленьком городке, достаточно далеко, чтобы я мог там жить так, как считаю нужным сам. И всё это — благодаря Вам, — он посмотрел на неё, и в глазах его плескалась благодарность, счастье и… что-то ещё, слишком интимное, чтобы она могла продолжать на него смотреть. Арина отвернулась. — У каждого своя дорога. Я рад, что ты свернул с выбранной тебе родителями, — соврала она.        К остановке подходило всё больше людей — они смотрели по сторонам и нетерпеливо переминались с ноги на ногу, высматривая автобус. — Неужели Вам нравится ездить так, в духоте и давке? — удивился Юра. — Не нравится, не всегда. Но у меня нет возможности ездить домой на такси, — она хотела, чтобы это прозвучало просто, обыденно — получилось просто, с ядовитым оттенком желчи. Юра не обиделся — он махнул рукой, показывая на свой велосипед. — Есть другой вариант, — улыбнулся парень.        — Я ведь уже взрослая женщина, — улыбнулась Арина. Улыбнулась — и вдруг вспомнила коньки. Свои старые детские коньки — простые ботинки с приделанными к подошвам лезвиями. Она нашла их однажды вечером, перебирая старый хлам — открытки, игрушки, куклу со сломанными руками… Коньки были старыми, истёртыми, но всё ещё пахли той замёрзшей речкой, на которую мама однажды, спустя пару дней после их побега привела тогда ещё маленькую Арину. Она помнила, как лезвия рассекали лёд, как обжигал лицо холодный ветер и как искренне, нежно и беззаботно смеялась мама… Это были мгновения полной свободы, такой безграничной, такой всепоглощающей, что Арина спустя много лет снова попыталась втиснуться в детскую обувь. И ей это удалось — ботинки, хоть и немного жали, вполне позволяли вернуться в детство.        Лёд выглядел хрупким и опасным, но женщина всё же решилась — и не пожалела. Ей удалось ощутить то же счастье, что и много лет назад. Небольшая река, раскинувшаяся в ста метрах от дома, стала её личным бункером — она приходила туда, едва успевая поужинать и сочинить для мужа очередную причину (чего, впрочем, не требовалось — Олег охотно отпускал её, с наслаждением открывая очередную газету) и каталась, каталась… Пока не почувствовала, мурашками по коже не пропустила через себя осуждающий взгляд с берега.        Олег смотрел на неё так… так смотрят на старых женщин, вдруг решивших покрасить волосы в сумасшедший цвет. В его глазах и читалось это слово — «Сумасшедшая». Читалось, пока он не развернулся и не пошёл прочь. Арина выбросила коньки в тот же вечер и больше никогда не возвращалась на речку — запрещала себе даже смотреть на неё из окна, словно один взгляд мог опорочить её, снова сделать сумасшедшей. Она стала взрослой женщиной, а взрослые женщины не катаются на сделанных из старых ботинок коньках, не болтают с подругами о ерунде, не перечат мужьям и не принимают решений…        Уже подъехавший автобус быстро заполнялся людьми. Арина смотрела на его железную пасть, которая жадно глотала всё новых и новых жертв- и буквально ощущала, как сжимает горло, как становится душно от смешавшихся запахов десятков тел. Юра положил руку на руль. — Автобус уезжает, — заметил он. — Я знаю, — ответила Арина… и вдруг запрыгнула сзади на багажник. В один миг стало всё равно, что скажут и подумают другие — ей чертовски надоело быть взрослой.        Они неслись по ночному городу, ветер свистел и шумел в волосах красная полоска уходящего солнца едва виднелась где-то вдалеке. Арина чувствовала себя свободной — как тогда, на замёрзшей речке у дома. Ей было всё равно, что вокруг много людей, глядящих непонимающе, с осуждением — она видела только дома, мелькающие, как разноцветные стёклышки в калейдоскопе, и бледную полоску неба…        Дорога вдруг закончилась, приветливо замигал жёлтыми окнами дом — её дом, где среди уютно горящих окон зияющей чернотой разлилось окно её квартиры, пустой и одинокой. К женщине вмиг вернулась привычная тоска и усталость — ей слишком хотелось быть не одной, она не могла, не хотела мириться с одиночеством… Впрочем, выбора не оставалось — приходилось привыкать к новой роли.        Юра стоял, небрежно держа одной рукой руль, и смотрел на озеро. — Спасибо, — тихо, еле слышно сказал парень. — Я не ожидал, я на самой деле не ожидал, что вы можете быть такой… — Какой? — перебила Арина. — Настоящей, — просто ответил парень. — Мне нравится, когда Вы настоящая, и Вы тоже… — он бросил на неё робкий взгляд из-под опущенных ресниц. Свет уличного фонаря, холодный и рассеянный, освещал мокрый асфальт и падал на его лицо широкой бледной полосой. Арина пыталась — но уже не могла оторваться от его светлых глаз, взлохмаченных волос, тонких, чувственных губ…        Потом она думала, бесконечно долго думала, лёжа тёмными ночами без сна — зачем, зачем она поцеловала этого ребёнка?.. Она так и не нашла ответа, потому что его не было, как не было и причины — была только ночь, свет фонаря и его губы, такие мягкие и такие нежные… Олег никогда не целовал её так, будто она — лучшее, что могло с ним случиться. В её жизни было достаточно поцелуев — и только этот отчего-то вспоминался с трепетом, с разливавшейся по телу дрожью.        Кира страдала — страдала невыносимо, хотя самая суть её страданий могла бы показаться бессмысленной. Девушку просто разрывало от противоречий, страха, ненависти, не заданных вопросов и не услышанных ответов… Она сняла со стены все их с Андреем совместные фото и смотрела, смотрела, смотрела… На фото было двое счастливых людей — счастливых настолько, что счастье это было в каждой чёрточке, в каждом жесте, в каждом движении… Она всматривалась в эти фото до боли, до рези в глазах, пытаясь поверить в реальность собственного счастья — но где-то внутри уже прочно укрепилось сомнение, всё сильнее опутывая её своими нитями…        С Артуром они познакомились в кафе, где Кира бывала почти каждый вечер, а парень заглянул, видимо, случайно — таким растерянным он выглядел. Артур смотрел на неё, отводя взгляд каждый раз, когда она поворачивала голову — эта игра, вначале показавшаяся забавной, быстро надоела и стала раздражать. Кира не привыкла к вниманию противоположного пола — ей было неуютно, непонятно и даже отчего-то немного страшно.        Странная игра не продлилась долго — он сел рядом и, поздоровавшись, принялся рассказывать о себе — о серых стенах и неудобных кроватях, которые не мог больше видеть, об учебнике биологии, с которым засыпает каждую ночь, о старой книге рецептов с почти выцветшими от времени буквами, которую хранит под матрасом («мама любила готовить… я, наверное, тоже люблю — только вот попробовать никак не удаётся»). Откровенность этого человека поражала — но и только. Он увлечённо вёл монолог, который мог бы вести и один — Кире было скучно, и она, уловив паузу в бесконечном потоке слов, быстро попрощалась. — Подожди, — попросил парень так тихо, так умоляюще, что у неё сжалось сердце. — Я, наверное, не с того начал — просто ты мне очень понравилась, и… — И ты не знаешь, что делают в таких случаях, — продолжила за него Кира, незаметным жестом подзывая официанта. Признание парня нисколько её не тронуло — её вообще ничего не тронуло в этой ситуации.        Едва подошёл официант, Кира попросила счёт и, расплатившись, перебросила ремешок сумки через плечо и ушла, громко стуча каблуками.        Она глубоко вдохнула свежий воздух — на улице уже вовсю цвела черёмуха, и белые листочки, гонимые ветром, летали по городу.        Ей было хорошо… Пока рядом не появился странный знакомый. — Попробуем ещё раз? — предложил он. — Я забыл представиться там… — он кивнул в сторону кафе. — Меня зовут Артур.        Кира впервые с интересом взглянула на парня. Трудно было найти человека, настолько сильно не подходящего собственному имени. Девушка любила пробовать имена на вкус, смаковать их и подбирать: Марк звучал грубо и тяжело, как железная цепь, Алексей — гордо и сильно, как песня, что звучала раз в год на центральной площади, Артур — броско, нагло и уверенно… Перед ней стоял болезненно худой, нескладный какой-то парень с торчащими в разные стороны волосами, в слишком широких штанах и майке с дурацким рисунком… — Я иду домой, — не терпящим возражения тоном заявила девушка и застучала каблуками по мостовой. Парень быстро поравнялся с ней и сказал: — Я записался на кружок рукоделия, чтобы иметь возможность полтора часа гулять по городу. Там старенькая такая преподавательница, в толстых очках и с абсолютно седыми волосами — она так увлечена своими тряпками, что не заметила бы, даже если бы к ней на занятие не пришёл никто.        Кира тяжело вздохнула — похоже, отвязаться от нежеланного знакомого не получится. — Отлично, а я иду домой, и нам, кажется, совершенно не по пути, — наугад бросила она. Парень намёка не понял (или сделал вид, что не понимает) и, немного помолчав, сказал: — Я умею шевелить ушами. — Чудесная способность, — Кира закатила глаза. Они шли так, молча, достаточно долго — девушка уже почти забыла о новом знакомом, углубившись в свои мысли. Его вновь зазвучавший голос даже заставил её вздрогнуть. — Я рассказываю себе перед сном сказки, — признался он. — Про себя, конечно. Разные детские сказки — про принцесс и рыцарей, драконов и эльфов… — Я не читаю, — вдруг ответила Кира. Эти её слова, эта нелепая откровенность была непонятна и ей самой — но остановиться она уже не могла. — Не люблю все эти рассказы — в них слишком мало жизни. Но мама каждый вечер играет нам на рояле — тихо, как колыбельную… — Моя мама не любила читать, и петь не любила, — Артур внимательно разглядывал собственные ботинки — старые, со стёртым носами. — Мама любила печь — торты, пирожные, печенье… Приходила, бывало, домой — и становилась к плите. Размешивала, сыпала, добавляла… Я смотрел на её руки — и засыпал. У нас была очень маленькая квартира — я спал на раскладушке, в трёх шагах от плиты. Мне было лет пять, когда мама дала мне в руки книгу — такую большую, что я с трудом её держал, с яркими картинками. Я смотрел на них — и сочинял сказки. Я и сейчас помню ту книгу, и жестяную миску, в которой мама смешивала тесто, и её красный фартук с белыми цветочками… Я и сказки те помню до сих пор — и повторяю их, повторяю, и иногда даже почти чувствую запах тех булочек, что она пекла.        Кира промолчала — она не стала рассказывать, как мама в её детстве пекла пухлые пирожки, как они придумывали каждому пирожку имя и маленькую историю. Ей было безумно жаль этого потерянного, одинокого парня — и отчего-то стыдно было за своё счастье, за всё, что было у неё, а у него не было…        До её дома дошли в тишине — каждый думал о своём. — Мы ещё увидимся? — Артур смотрел на неё с такой мольбой, что девушка невольно отвела глаза — ей больно было смотреть на этого человека, который хотел от неё такую малость… и которому она не могла дать ничего. — Нет, не получится, — Кира быстро, словно боясь передумать, вошла в подъезд — она была уверена, что забудет странного парня быстрее, чем закроется за её спиной тяжёлая дверь.        Однако вспомнить о нём пришлось уже на следующее утро — к оконному стеклу скотчем был криво приклеен скреплённый проволокой букет полевых цветов. Кира почему-то догадалась сразу, кто был автором неожиданного сюрприза — слишком настойчивым был парень, слишком много надежды было в его глазах… Девушка, однако, не хотела сейчас вспоминать о прошедшем вечере — она была абсолютно, безгранично счастлива и, высвободив цветы, долго гладила их по тяжёлым от росы лепесткам.        Так началась их странная связь: Артура не было рядом, но он заполнял всё вокруг — цветами, письмами, жестяными баночками с дешёвыми безделушками, которые нужно было найти, следуя подсказкам в специальной карте… Иногда он приходил в её кафе (их кафе?). Они морща пили кофе (Артур морщился каждый раз, делая глоток) и шли к её дому, продолжая играть в глупую игру, придуманную Артуром в самый первый вечер. Они делились подробностями своих жизней: шаг — откровенность, ещё шаг — едва уловимая тень прошлого…        У порога её дома он неизменно останавливался и, слегка склонив голову, просил о новой встрече. Кира неизменно молчала в ответ и, не обернувшись, уходила — а утром с надеждой раздвигала тяжёлые шторы и смотрела на окно, на котором неизменно оказывался новый букет.        Артур не был огнём, который заставил бы её сердце гореть — она привыкла к нему, как неизменно привыкают ко всему хорошему, и спустя совсем недолгое время уже не удивлялась милым знакам внимания, воспринимая их, как должное.        Она помнила вечер, когда всё изменилось — помнила так ярко, так отчётливо, будто это было вчера. В городе гасли огни, утихли последние звуки волшебной маминой колыбельной, и Кира уже проваливалась в сон. Мягкий, почти не заметный стук показался игрой подсознания, и она крепче обняла одеяло… Стук стал громче, ритмичнее и настойчивее — кто-то стучал в окно. В её окно, расположенное на пятом этаже. Кира ощутила, как тонкой струйкой бежит по позвоночнику страх. Страшно было даже пошевелиться — но стук не прекращался, и в нём всё отчаяннее, всё настойчивее звучали слова. Понять смысл было невозможно, одно было понятно точно — человек звал на помощь Кира решилась, на ватных ногах подошла к окну и… Крик застрял в её горле плотной, тяжёлой горошиной.        Артур стоял на пожарной лестнице, под ним была пропасть, и он балансировал над этой пропастью, дрожа то ли от холода, то ли от страха. — П-п-п-п-п-п-ойдём, — простучал он застывшими на морозе зубами. — Куда пойдём? — разозлилась девушка. — Ты пьяный? Ты сумасшедший? Да что с тобой не так? — она почти кричала, и злость била её крупной дрожью. — С-с-с-с-с-с-юрприз, — отстучал Артур, что-то рисуя в воздухе рукой. Киру вдруг захлестнуло горячей волной, опасной смесью страха и восхищения — её, тихую домашнюю девочку, никогда не выходившую из дома позже десяти возбуждала, и пугала перспектива оказаться в городе ночью с едва знакомым парнем. Она раздумывала несколько секунд — победил не страх перед родителями, а страх неизвестности. — Хватит сюрпризов, — сказала она почти с сожалением. — Тебе давно пора домой. — Д-д-д-д-д-омой, — просипел Артур, изобразив подобие улыбки. — У меня н-н-н-н-н-н-ет дома, п-п-п-п-п-оэтому я тут.        Кира не могла больше этого выносить — ей и самой становилось холодно рядом с этим насквозь промёрзшим пареньком. Она вся будто покрылась ледяной коркой, холодной и острой.        Они молчали несколько бесконечно долгих секунд, затем Кира, словно одумавшись, схватила с крючка свою кофту — серую, на застёжке, настолько тёплую, что в ней можно было бы ходить зимой. Она повесила куртку, как на вешалку, на согнутый локоть парня, и прошипела: — Уходи немедленно, сейчас же уходи!        Артур нежно погладил кофту, словно та была живой, и прошептал умоляюще: — Пойдём, п-п-п-рошу. — Нет, уходи, хватит! — сказала Кира громче, чем должна была, и резко закрыла окно.        В комнате родителей горел свет, звучали голоса — никто ничего не заметил. Кира бросилась в кровать и с головой укрылась одеялом, но сна больше не было — перед глазами, стоило их закрыть, тут же появлялся этот парень замёрзший, крепко прижимающий к груди её старую кофту.        Она решилась выглянуть в окно, когда уже устала бороться с бессонницей, когда в комнате родителей погас свет и стихли голоса.        На улице была та самая темнота, которую можно сравнить со слепотой. Дома, деревья, люди — всё тонуло в чёрной саже. Девушка пыталась разглядеть хоть что-то, различить очертания, силуэты — но не смогла.        В глаза, на миг ослепив, ударил яркий свет фар припарковавшейся у подъезда машины. Фары горели немногим больше минуты, но она успела увидеть Артура — одинокий, страшно нелепый в её кофте, он топтался у подъезда и с надеждой смотрел в её окно. Просто стоял и смотрел — а ведь прошло не меньше часа… Кира закрыла шторы и уже не видела — чувствовала его присутствие.        За окном протяжно, жалобно завыл ветер, когда чувство вины добралось до костей, заполнило её всю ноющей тоской. Кира отчётливо вдруг поняла: она в ответе за этого человека, хоть и не хотела его приручать Она тихо пробралась в прихожую и долго, придирчиво выбирала куртку, словно надеясь, что сейчас выйдет мама, и всё решится само собой… Мама не вышла, и Кира, натянув наконец куртку, вышла на улицу.        На улице было холодно почти по-зимнему — она почувствовала, как пронизывающий ветер пробирает до костей, забирается в лёгкие, заполняет собой всё, вытесняя и чувство вины, и чувство страха…        Артур смотрел на неё так, словно не мог поверить в её присутствие — в глазах его было столько счастья, столько непридуманной нежности, что Кира и сама вдруг ощутила себя счастливой. — Ты пришла, — полувопросительно бросил он. — Я пришла, — Кира избегала его взгляда — слишком много было в этих глазах щенячьей преданности. — А ты идиот, — не удержавшись, заявила девушка. — Я идиот, — с самой идиотской в мире улыбкой заявил Артур. — А ты всё-таки пришла.        Сил препираться больше не было — в ней не было даже любопытства. В ней не было ничего, кроме желания поскорее всё закончить. — Веди, — вздохнула девушка.