idontwannabeyourfriend — Zack Gray
Раз. Два. Три. Зачем вообще приехал в Пусан? Четыре. Пять. Шесть. Эта квартира такая пустая и унылая, только больше напоминает о потере. Семь. Восемь. Девять. Чимин не боится помнить, он боится забыть. Боится, что забудет голос матери; то, как она изредка целовала на ночь; ее уставшее лицо. Больница. Палата. Кровь на ее платке и нескрываемый ужас в глазах, а потом какое-то отрешенное и дикое безразличие. Десять. Размеренное дыхание Юнги в соседней комнате только сбивает с мыслей и не дает забыть, что Чимин не один. Может, старший - плод воображения? Нет, дыхание вполне реальное, и оно все приближается. Чимин пялится в потолок. На белом фоне появляется болезненное лицо Юнги, который что-то шепчет, видимо, не может говорить из-за невыносимой боли в горле. Все нутро Чимина сжимается, и он понимает, что плачет. Сам не заметил, как мысли о матери разожгли в нем нечто, от чего в груди болит и желание волосы на себе рвать, срывая голос до хрипоты. Выпить и забиться. Напитком забвения сегодня послужит соджу, которое с утра дожидается своего часа и хочет, чтобы о нем вспомнили. Юнги сказал что-то о том, что ему надоело лежать, и у него от этого мозоли на спине. Данную реплику Чимин пропустил мимо ушей, потому что варился в собственных мыслях, как картошка в закипающей воде. Чувствовал себя примерно так же. Юнги сел за стол и вскинул брови, когда увидел, как Чимин достает с верхней полки громоздкую кружку и ставит на стол, рядом с зеленой бутылкой. И это Пак собрался влить в себя. — Не многовато? — хрипит Мин, морщась от того, что в горле дерет. Чимин опять не отвечает и отхлебывает половину содержимого кружки, так отчаянно, будто с парашюта прыгает. Соджу жжет в горле, а когда течет дальше, то приятно оседает на дне грудной клетки и дальше. Тиканье часов и хрип Юнги становятся громче, но от того более непонятными. — Нальешь? — спрашивает Мин, с жадностью смотря, как Чимин снова и снова делает глотки, и, по неаккуратности, капелька скатывается по его дергающемуся кадыку. Юнги отводит глаза, потому что знает, что в омут с желаниями и фантазиями нырять не стоит. Особенно, когда Чимин уже накидался, когда они с младшим одни в квартире, с удобной кроватью и алкоголем. Дикая смесь, которую лучше вылить в раковину. Не сегодня. Не сейчас. Мину и правда херово, потому что голова трещит, как будто его ударили тазиком по голове, а потом долгое время избивали ногами. Мышцы нещадно ноют. Чимин заботливо наливает соджу во вторую кружку, успешно проливая пару-тройку капель, и пододвигает ее к Юнги. Мин пару секунд смотрит в расфокусированные глаза младшего, и осушает кружку с неслыханной для себя быстротой. До этого он не пил ни с кем, кроме Хосока. Друг говорил, что Юнги как выпьет, так начинает выливать все дерьмо, что у него на душе, чувственным становится, смягчается и не смеет грубить или подкалывать. Но длится это счастье недолго, потому что Мин как быстро пьянеет и теряет твердость, защитную оболочку в виде колючек, так же быстро и вырубается, хрюкая во сне и иногда подергивая ногой. Чимин после третьей по счету кружки, облизывается довольным котом и пожимает плечами, когда видит, что содержимое зеленой бутылки куда-то испарилось. Улыбается от чего-то и грустно смеется, потому что горечь в груди не прошла, а приобрела другой оттенок, агонией разливаясь по всему организму. Может, это всего-навсего горечь от алкоголя? М-да, напиться Юнги никто не даст, это уж точно. Он не сильно и расстраивается, потому что хотел бы сохранить чувство собственного достоинства, хотя бы перед Чимином. Но тому, судя по всему, на это фиолетово, потому что в глазах плещется задумчивость и любознательность, как у маленького ребенка. Они долгое время молчат. Юнги, потому что не думает, что Чимин сейчас в состоянии что-либо слушать или отвечать; а младший — просто собирает мысли в кучу. Сказать Чимину нужно м-н-о-г-о чего, но слова-бабочки не желают вылетать наружу. Вместо этого вылетает отрыжка. Чимину кажется это дико смешным. Господи Иисусе, как же быстро я наклюкался. Только у пьяного Чимина может временами простреливать голос, будто не его, который оказывается трезвым и явно умнее самого Пака. Кажется, проснулось раздвоение личности. — Давай останемся…ик… Друзьями, — выуживает из своей головушки слова Чимин, которые он готовил еще с того самого момента, как они вышли из автобуса. Только вот время все было не то. То Юнги отключился, то полу-голый перед ним в одеяле стоял, то кашлял прямо в лицо. Согласитесь, что не урвать подходящего момента. Юнги подумал, что ему все это снится, что ослышался. Сам он тоже думал об их отношениях, но в больную голову лезли лишь причины «против», чем «за». Мин, по природе своей, неуверенная и слабая лань, которая не может стоять на своем. Она будет прятать свои чувства, забившись в угол, спрятавшись за деревьями от опасных оружий охотников, поджав хвост. Будет молиться о спасении, но сама не пошевелит и пальцем ради того, чтобы что-то изменить. Все надежды разбиваются об айсберг безразличия и тупизма одного конкретного человека. Чимин и не представляет, насколько больно. Юнги всю жизнь плыл по течению, которое заводило его лишь в мрачные места со злыми людьми, где не проглядывает солнце, а единственный лучик, что появился у него в жизни говорит, что хочет дружить. Неплохо, — простреливает мысль Юнги, похлеще револьвера. Дружить с Чимином — честь, которой нужно еще добиться. Если вы имеете в виду настоящую дружбу, в которую Юнги не знает как играть, и как себя вести в ней тоже, то ничего не выйдет. Но Мин почему-то хочет отчаянно подружиться. Подружиться с поверхностью кухонного стола, потому что голова дурная и больная совсем плывет. Резко ощущает упадок сил и какую-то апатию. На минуту забывает, на какой он планете и пытается осознать, подвигать хоть какой-нибудь частью тела, чтобы убедиться, что живой. Чимину кажется, что Юнги задержал дыхание, потом наоборот сильно выдохнул. Пак даже забеспокоился, что Мин задыхается из-за того, что нос заложен, но внешне парень выглядит нормально. Не стоило ему наливать. Об этом думает уже не такой пьяный Пак Чимин, а вполне себе здравомыслящий. — Дружить, — со странной улыбкой на губах повторяет Юнги и смотрит так, что у Чимина сердце сжимается. Почему бы это? Это ведь то, что хочет Юнги? Юнги уже не знает чего хочет, но понимает, что в легких мало кислорода, и лицо Чимина расплывается. Вдыхает поглубже через нос, издавая неприятный звук ноздрями, и уходит спать на дрожащих ногах. — Я подумаю, — шепчет Мин уже в комнате. На утро Чимин и не вспомнит, а Юнги не сможет забыть.***
Та самая бездомная облезлая кошка решила устроить концерт под их дверью, истошно мяукая и царапая коготками старое железо с характерным звуком. Все, что хочет сейчас Чимин — умереть, потому что кошка не собирается замолкать и вдобавок ко всему, на какой-то машине включилась сигнализация и дополнила серенаду кошки, как нельзя кстати. Чимин на автомате поднимает голову с подушки и чувствует себя восставшим из пепла, мертвецом. Хочется выть от того, что кошка не собирается успокаиваться, а один умник не выключит сигнализацию. И хотя часы показывали десять утра, просыпаться совершенно не было желания. Чимин сел на диван и уловил вкусный запах чего-то жареного. Такая неправильная еда даже на запах всегда вызывала у него зверский аппетит, потому что, как правило, блюдо с уморительным запахом и большим количеством вредных специй, так и пышащее маслом, всегда стоило дешево. Времена великих голодовок навсегда врезались в память Чимина, снова напоминая о том, как из семьи ушел отец, и все пошло наперекосяк: увольнение матери с работы, первая драка в школе, а все потому, что соседские мальчишки обозвали мать Чимина проституткой, даже толком не зная значения этого слова. Но мальчик всегда был умен не по годам, поэтому понимал, что это слово некультурное и ничего хорошего не значит. Отсюда первые синяки и это мамино «Ты сам во всем виноват, сам драку начал, теперь и терпи. Ты же мужчина». Она всю жизнь растила из него мужчину, но получилось черти что и сбоку бантик, потому что Пака все время тянуло на что-то более изящное и женственное. Поэтому Чимин каждое утро наносит бальзам для губ с вишневым вкусом, и тоналкой замазывает синяки под глазами. Получается из рук вон, плохо. Войдя на кухню, Чимин охерел от той картины, что перед ним предстала. Юнги в фартуке стоит и жарит омлет ярко желтого цвета. Блюдо видимо подгорает, потому что масло ужасно шкварчит, и воздух начинает пахнуть горелым. Юнги вздрагивает, когда Чимин появляется в дверном проеме, проводя пальцами по своему напряженному затылку. Не думать о вчерашнем вечере гораздо сложнее, чем казалось, ведь в груди до сих пор зияет дыра и сомнений все больше и больше. — Выздоровел? — интересуется Чимин, садясь за кухонный стол и доставая пачку сигарет. Юнги хочется отнять эту гадость у Пака. — Угу. Что делать собираешься? — спросил Юнги, делая вид, что спросил из вежливости. — Пойду искать работу, в круглосуточное кафе должны принять, — задумчиво говорит Чимин и чиркает зажигалкой. — Все-таки, опыт как-никак, есть. Главный вопрос, что собираешься делать ты? — слова младшего, словно острое лезвие ножа, но оно достаточно тупо, чтобы просто поранить, но не убить, а жаль. — Понятия не имею, — честно признается Юнги и ставит тарелку с омлетом перед Чимином. Кривится от самого вида курящего младшего. Не подходит ему это. Неправильно. — Зачем же привязался, — с досадой сказал Чимин и, скривившись, потушил сигарету. Его затошнило, поэтому он отодвинул тарелку в сторону. — Потому что мы друзья, — с ноткой издевательства ответил Юнги, и проследил за реакцией Пака, которая не заставила себя долго ждать. — Тэхен остался в Сеуле, чтобы получить образование, — парировал Чимин. — Значит херовый друг, — отозвался Юнги, решив откровенно вывести из себя младшего. — С тобой бесполезно разговаривать. Хочешь лишиться будущего, валяй, вперед! Только без меня. И вини в этом только свою больную бошку. Совсем больной! — вскипел Чимин и, скрипнув стулом, встал из-за стола. Только когда входная железная дверь громко захлопнулась, Юнги понял, какой же он дурак. Хотелось расставить все точки над "и", и прекратить всю эту чувственную мясорубку, которая лишает сил изо дня в день. Невысказанные чувства душат и не дают жить.***
Touch — Haux
Чимин сидит на пляже и перебирает холодный песок в ладони. Шум прибоя успокаивает так же, как и раньше. Ничего лишнего, только он, и море. Осознание того, что у Юнги нет номера его телефона бесконечно радует, потому что ну не хочется сейчас разбираться во всем этом, объяснять почему вспылил и почему позволил Юнги поехать в Пусан вместе, точнее согласился на эту авантюру. Нет, Чимин просто рушит будущее Юнги, как карточный домик, чувствует себя Кинг Конгом. Солнце уже высоко над головой. Единственное, о чем Чимин сожалеет, так это о том, что сейчас не вечер, но морем от этого пахнуть не перестает. Хочется снять обувь и помочить пятки, но погода вот уже третий день показывает характер. Сильный ветер, как и в душе у Чимина, набирает обороты. Когда Чимин встает, чтобы пройтись вдоль побережья и подумать, как бы спровадить Юнги обратно в Сеул, запястье покалывает от прикосновения ледяных пальцев, настойчиво обхвативших руку. Пак вздрагивает всем естеством, то ли от ветра, то ли от выражения лица Юнги. Так и стоят две одинокие фигуры на побережье, не в силах двинуться с места. Ветер усиливается, трепля копну белых волос Юнги. У Чимина возникает желание натянуть кардиган до самых кончиков пальцев, чтобы Мин не касался его в оголенных участках кожи. — Как… — пролепетал Чимин. Он выглядел очень растерянным, но не расстроенным, это дало надежду Юнги. Надежду на что-то большее. — Ты не хочешь меня видеть, — скорее утверждением произнес Юнги, и выпустил руку Чимина из захвата, убедившись, что тот никуда не испарится. — Конечно хочу, ты же мой друг, — с усмешкой произносит Чимин. У Юнги возникает желание стереть эту фальшивую ухмылку с красивого лица, а еще блеск для губ, который так ему не идет. Слишком розовый. — Как можно дружить с тем, кто из головы, блять, не вылезает? — прокричал Юнги, чтобы Чимин услышал сквозь порывы ветра. — Я не… Я, — попытался что-то сказать Чимин, но потерпел поражение, потому что мыслей слишком много, и они разбиваются о шум морских волн, вызывая в голове непонятный шум. — Разве друзья так друг друга целуют? — спросил Юнги и обхватил щеки Чимина холодными руками. А щеки горячие, и все это вызывает какой-то дикий контраст температур и чувств тоже. Юнги в последний раз бросает уверенный взгляд на Чимина и не замечает этого протеста, который Пак надеялся, что все-таки разглядит. Кого Чимин вообще обманывает? Он полностью уходит с головой в этот день, когда горячие губы Юнги накрывают его. Мин не требует многого, он не пытается просунуть язык в чиминову глотку. Простое соприкосновение губ выглядит сейчас более откровенно и интимно, чем горячий секс в теплой постели. Этот поцелуй такой… такой детский, и в то же время чувственный, ни к чему не обязывает. Юнги как бы говорит «Побудь со мной еще пару минут, не уходи». А Чимин и не собирается отталкивать, он просто раскрывает свои глаза, чтобы не потерять из виду лица Юнги при поцелуе, хочет до слепоты насмотреться на эти очаровательные ресницы, аккуратный носик и горящие красные уши. Уши старшего просто полыхают, потому что смущение от своих действий накрывает с головой так, что он начинает захлебываться. Юнги незаметно слизывает блеск для губ с верхней губы Чимина. Чимин пытается сам углубить поцелуй движением губ и облизывает верхнюю губу Юнги, но тот мычит. Пак пытается все сделать пошлым, глубоким, но Мину и на мели хорошо, он еще пока не умеет плавать, поэтому довольствуется бассейном, хотя аквариум тоже подошел бы. Несмотря на это, чувства глубокие и необъятные. От их переизбытка, Чимину хочется рыдать. Что он хотел сделать в тот вечер на крыше? Опорочить, поставить засосы, сделать своим? Тогда в нем взыграла жадность. Чимин брал пример с Чонгука, который берет не спрашивая, берет мокро и пошло, прямо как нравится Тэхену, но вот Чимин совсем забыл, что он — не Тэхен. Юнги отрывается с чмоком от покрасневших губ Пака и ощущает, как у него горят уши, смущенно прикрывает их, не смотря в глаза Чимина, в которых, возможно, увидит жалость и отвращение. Младший его просто пошлет, правда сначала рассмеется, потому что «Такой большой, а целуешься, как в детском саду». Но Юнги лишь показывает настоящего себя, потому что даже в школе, когда все поголовно встречались и лишались девственности, он был не удел, забракованный обществом. Вопреки всему, Чимин убирает ладони Юнги от ушей и легко целует старшего в холодный нос, прижимается лбом к его лбу и закрывает глаза, чтобы дать себе время осознать, что сейчас происходит, и почему его жутко возбудили покрасневшие уши старшего. Юнги не заслуживает быть плодом чьих-то пошлых и грязных фантазий. Не стоит грязными руками марать белый лист. Так они стояли двадцать минут, и Чимин правда начинал беспокоиться о том, что Юнги замерзнет и опять сляжет, но с другой стороны, это того стоит. Стоит, чтобы стоять вот так близко друг к другу и чувствовать дыхание Юнги на своих губах, даже не касаясь. Губы у Мина шершавые и потрескавшиеся. Уведомление на телефон Юнги приходит неожиданно. — Что там? — шепчет Чимин в губы Юнги, отстраняясь, но старший только хнычет, бросая что-то типа «не важно». Под строгим взглядом Чимина, он проверяет сообщение и округляет глаза, несколько раз моргает. Младший нервничает, кусая губу. — Тэхен пишет, что если завтра не появлюсь — исключат. Как известно, первая реакция самая правдивая, поэтому Чимин готов. Готов отпустить.