Halsey — drive
Юнги и сам не знает чего ждать, потому что это Чимин взял его за руку с жутко серьезным лицом и повел из здания, как на казнь. Это он вызвал такси и обронил незнакомый для Юнги адрес таксисту. Это он во время всей поездки поглаживал ладонь старшего большим пальцем и переводил грустный взгляд на окно, будто бы собираясь с мыслями, внутренне сжимаясь и наблюдая за смазанными деревьями, машинами и людьми, которых было мало в такое время. А Чимин чертовски боится сказать что-то не то или сделать неправильно, ведь не хотелось бы, чтобы оттолкнули, покрутив у виска пальцем, и бросили умирать с разбитым сердцем. В голове тысяча и одна мысль и ни одной пристойной. Господи, как же я хочу его. Юнги озирается по сторонам испуганным котом и почти не дышит, когда такси останавливается возле отеля. Здание довольно старое и обшарпанное, и Мин, пользуясь тем, что не может смотреть на Чимина от слова совсем, рассматривает молодую даму на ресепшене и потрепанный холл, который очень узкий, почти как коридор. Чимин расплачивается картой, и его губы дергаются в дрожащей улыбке. Он волнуется? А собственно не этого ли Юнги хотел пару дней назад? Ведь это он первый выказал неотвратимое желание прижать молодое тело к стене, и заставить предаться греху посреди безлюдной улицы. Весь пыл и запал он оставил сегодня дома, поэтому совершенно не настроен на нужную волну, но и сопротивляться такому Чимину себе дороже. Комната маленькая, но вполне пристойная, прямо в окно с улицы светит недавно включившийся фонарь, но Чимин задергивает шторы, создавая более интимную и мрачную обстановку. Никаких шелковых атласных простыней красного цвета или чего-то подобного, что рисовало воображение старшего. Только одна маленькая свеча стоит на прикроватной тумбочке, и гибкие пальцы Чимина, дающие жизнь маленькому огоньку, озарившему небольшое пространство вокруг себя, выглядят очень красиво в этой кромешной темноте. Юнги явно начинает страдать из-за галлюцинаций, потому что младший дергает головой, будто хочет прогнать ненужные мысли и закусывает нижнюю пухлую губу. А галлюцинаций ли? Переводит сальный взгляд хищной гиены в сторону старшего, что сидит на грязном покрывале и морщится от самой мысли предаться любви в этом месте, где полно мышей и воняет дешевым пивом, как это бывает в придорожных отелях. Свеча красиво освещает лицо Чимина, делая его более взрослым и похотливым что ли, более желанным. А Чимин уже просто не может выдерживать вид этих длинных пальцев, расположившихся на острых коленках, обтянутых черными брюками; вид пухлых маленьких губ, что красным пятнышком выделяются на красивом бледном лице, освещенным пламенем одинокой свечи. Младший сейчас чувствует себя так одиноко, прямо как эта свеча, безумно хочет близости и ему совершенно плевать, где это должно произойти, главное — должно. Чимин не сводит глаз, когда начинает медленно освобождать одну пуговицу рубашки за другой из плена, чтобы не задохнуться от удушения и плотности воздуха, освобождает грудь, которая вздымается тяжело и отрывисто. Юнги, кажется, от такого развратного вида дуреет на глазах и, не отворачиваясь, произносит неожиданно: — Я не думаю, что мы должны заниматься этим здесь, — громко сглатывая, говорит этот придурок и касается пальцами собственных приоткрытых губ, когда рука Чимина накрывает собственное возбуждение через ткань штанов. Нет, Чимин не достоин быть оттраханным в таком месте, таким ангелам только место на небе, а не вот это вот все. Младший предсказуемо не отвечает Юнги и наслаждается сполна жутко расстерянным видом и широко раскрытыми узкими глазами, членом, который уже упирается в пряжку ремня черных классических штанов, призывая к действию. Чимин сгорает от желания коснуться этого парня там, что окончательно должно снести ему крышу, но он этого не делает, потому что Юнги должен сам прийти к нему, хочет он того или нет. Рука младшего продолжает исследовать собственное тело, как бы странно это не выглядело, но в какой-то момент Юнги поддается вперед и не может сдержать судорожный выдох. В этот самый момент Чимин с тенью легкой улыбки и немым не озвученным стоном проникает в трусы, при этом не спуская штанов. Младший замечает, как Юнги морщится от тесноты и неприятного ощущения в своих штанах, потому что там наверняка уже стало липко и мокро. Ни один из них не позволил себе ни единого стона, потому что оба чертовски упрямые и ведут свою собственную игру на выживание, которая действует на разум катастрофически сильно. Через некоторое время Чимин находит себя на грязных простынях, раскинутых по ширине этой огромной кровати, кусочек которой упрямо занимает Юнги, даже не сдвинувшись со своего места, боясь своего тела и ощущений, которые кипят внутри, стремясь вырваться наружу, превратив того в похотливое грязное нечто, не похожее на человека. Чимин дразнится, раздвигая крепкие ноги, и, наконец, высвобождает свой чувствительный член, покрытый смазкой, на воздух с первым тихим и едва слышным стоном, который больше похож на скулеж. Юнги было дергается, и младший уже хочет выкрикнуть что-то типо «Да трахни ты меня уже!», но останавливает себя в нужный момент, закусывая губу чуть ли не до крови. Пальцы композитора опасно лежат поблизости от изнывающего члена и подбираются все ближе неосознанно. Чимин уже чувствует вкус победы на своих приоткрытых губах, слюна течет на подбородок, аккуратно обхватывает холодной рукой горячую плоть; второй же, захватывая копну пепельных волос и оттягивая у самых корней, представляя вместо своих рук, руки одного упрямого барана. Перед глазами видятся только расширенные зрачки Юнги и слышится вздох, перерастающий в полноценный хриплый стон, и Чимина прошибает в этот момент, как ударом молнии в висок, рука начинает быстрые и отрывистые движения, сжимая возбуждение до основания и вышибая из легких остатки воздуха. Младший тихо радуется приближению своей победы и награждает Юнги еще одним стоном, абсолютно не сдерживаясь и толкаясь в собственную руку. Парень съезжает с твердых подушек и поджимает пальчики на ногах, когда осознает, что ему слишком хорошо; начинает боятся, что же будет, когда его пальцы заменятся пальцами старшего. Для этого Чимин готов играть по-крупному, поэтому без промедления подносит короткий пальчик к заднему проходу и молит всех Богов о том, чтобы у него получилось задуманное. Юнги силится отвести взгляд от такого развратного Чимина, что распластался на подушках и стонет уже откровенно, погружая палец глубже и глубже. Он, в отличие от младшего видит, как член того дергается и уже находится на грани того, чтобы излиться семенем на и так грязное покрывало, покрытое темными пятнами, об которое так призывно ерзает аппетитным задом. Мин не может себе отказать в том, чтобы запустить свои пальцы в брюки, чуть ослабив, не сводя глаз с развратного действа, что происходит перед глазами и не могло быть плодом даже самых его похотливых и грязных снов. Но это не сон, а реальность, которая заглатывает в себя, как ложку в мед, тягуче и медленно. Этот особо громкий чиминов стон, похожий на пение птиц по утру, вынуждает одного несчастного композитора содрогнуться и постыдно кончить прямо в трусы, почти не притронувшись к себе, от одного трения об грубую ткань брюк. Перед глазами все плывет, и им одолевает ощущение липкого и мокрого, которое затапливает не только его сознание, но и нижнее белье, которое теперь не пригодно для использования. Чимин же видит, как старший с рыком изливается себе в трусы и добавляет плюс сто очков в свою пользу, наслаждаясь этой растерянностью в глазах дорогого человека, моментом безмятежного удовольствия на лице, томно прикрытыми глазами и капелькой пота, что медленно стекает по бледной коже лба, освобожденного от волос. Младшему жутко льстит то, что кто-то мог так быстро кончить только от того, что наблюдал за его растяжкой. Осознание того, как он охуенен и сексуален сейчас заставляет кончить почти сразу же с двумя пальцами внутри себя и с «Юнги-я!» на устах. Но Чимин не собирается останавливаться на этом из-за своей чертовской натуры, жуткого желания быть оттраханным и одержать победу в этом негласном соревновании, которое Юнги сам начал без надежды на триумф. — Я. Хочу. Тебя. В. Себе. Юнги-я! — с придыханием скулит Чимин, добавляя третий палец и активно, насаживаясь на него, и пытаясь найти заветный комок нервов. — Я так скучал по тебе, иди же ко мне, — и эти слова становятся ключевыми в борьбе двух глупых парней, которые умирают друг по другу уже как три долгих года, желают друг друга так сильно, пачкая постельное белье с мыслями друг о друге. И, кажется, вот оно, рядом, только протяни руку и ухватишься за счастье, только не отпусти, но каждый из них сжирается и погибает от накрученных мыслей и неуверенности в безоблачном будущем. Юнги чуть ли не проглатывает свой язык, когда со скоростью, сравнимой со скоростью света, пересекает препятствия в виде смятых простыней и раскиданных подушек, жадно поедая глазами нежную смуглую кожу бедер мальчика, что протянул свои маленькие ладошки и ждет его уже очень давно. Кажется, что вечность длиною в жизнь. Чимин теряет себя в этом быстром и ненасытном поцелуе и снова находит. Будто что-то трескает и ломается в нем самом, когда эти бледные руки обхватывают его голые бедра, проводят по напряженному животу и выше. Член снова колом стоит, впиваясь в не расстегнутую рубашку Юнги и принося невыносимую боль. — Почему ты все еще в одежде, — кто бы знал, каких сил ему стоит сейчас говорить при такой трагичной нехватки воздуха. Губы Юнги трогает нежная улыбка, и он отстраняется, вытащив язык изо рта любимого и вызвав у того разочарованный выдох. Чимину нравится, когда Юнги так смотрит извиняюще и пытается справиться с пуговицами непослушными, дрожащими пальцами. Мин ослабляет галстук и уже хочет снять, но младший останавливает и качает головой. Терпение у Чимина не железное, поэтому рубашка рвется под давлением чужих рук, и пуговицы летят в Тартарары с омерзительно громким треском, срываясь с ниток и ударяясь об дощатый пол. Юнги рычит, и младший может поклясться, что готов слушать этот звук всегда, ставя бесконечное количество раз на повтор. Юнги выглядит потерянным щенком, когда неловко тычется в ключицы Чимина губами и стонет от того, что тот обхватывает его полувставший член и начинает провокационно двигать короткими пальчиками по стволу, наслаждаясь реакцией. Мин не опытен, он очень хочет прекрасного парня, что развалился под ним и требовательно впился в шею, ставя красноречивую красную метку, трется своим мокрым членом о живот и хочет еще раз попросить, потому что уже конкретно заебался ждать. А Юнги не мучает, он давно сдался под напором этого великолепного создания, просто не знает как сделать то, что от него ждут, боится причинить боль. — Юнги-Юнги-Юнги-Юнги-я, подожди, — внезапно подает голос парень и закусывает губу, отводя глаза в сторону. Старший напрягается, прижимаясь всем телом к желанному партнеру. — Я у тебя первый? — спрашивает, будто утверждая. А у Юнги ком в горле потихоньку образовывается и перекрывает все дыхательные пути. Вот сейчас, Чимин засмеется и бросит его здесь одного с кровоточащим сердцем и душой на распашку, которая открылась слишком быстро, слишком доверчиво. Хочется просто прыгнуть в пропасть отчаяния и стыда, когда на тебя смотрят этим нечитаемым взглядом любимые глаза, похожие на два месяца. Проклинает себя за то, что не опытен и наивен, глуп, раз мог подумать, что до невозможного красивое пепельноволосое создание будет любить так же страстно и ответно, нет, ему нужен только секс. Поэтому он затащил старшего в этот дешевый грязный отель и подчинил как какую-то безвольную куклу. — Нет, — нарушает напряженную тишину Чимин и целует в нос со всей теплотой и нежностью, которая у него есть. — Все, о чем ты думаешь — неправда, — и Чимин подтверждает это, запуская волосы в мятную макушку и смотря с неподдельной искренностью и не затухающим желанием. И Юнги, черт возьми, верит, с такой детской наивностью и надеждой на долгожданное чудо, видит в этих глазах теплый огонек и впивается в губы лишающим разума и воздуха поцелуем. — Нам нужна смазка, — снова отрывается от таких сейчас желанных губ младший и тянется с усердием к тумбочке, отодвигая ящик с сильным скрипом и доставая оттуда занятную бутылочку. Кто бы мог подумать, что в этом отеле позаботились о такой необходимой вещи. Юнги много раз видел, как это делают, но сам — никогда. От этого руки ужастно трясутся, а ладони потеют, он чувствует себя подростком, который ощущает все гораздо острее и стыдится своих действий. Пальцы Чимина касаются его дрожащих и поглаживают, успокаивая. Младший открывает бутылек и выдавливает скользкую жидкость на трясущиеся пальцы старшего, сохраняя полное спокойствие. Юнги же, напротив, совсем не спокоен и тяжело вздыхает, закрывая глаза и мечтая провалиться сквозь землю от того действа, что сейчас рискует произойти. — Я буду направлять, — шепчут на ухо полные губы, расплываясь в успокаивающей улыбке. Чимин не отводит взгляда ни тогда, когда щеки Юнги загораются красным, ни тогда, когда сам он направляет их пальцы к дырочке, требующей сейчас определенного внимания. Старший отмечает то, как свободно палец проникает в задний проход Чимина, и тот, даже не поморщившись, добавляет резко второй, все также направляя, но не оказывая давления, боясь спугнуть. От несмелых движений этих длинных пальцев внутри себя, Чимин откровенно стонет и ударяется затылком о перекладину кровати, рискуя проломить себе череп, но Юнги не останавливается и придвигается еще ближе, чтобы чувствовать кожей потную грудь партнера и впиться в шею тягучим, незатейливым поцелуем. Младший обхватывает бедра старшего и жмется еще ближе и теснее. Кровать под ними начинает верещать от такого давления и сводящих с ума быстрых движений двух тел, что тянутся к друг другу как магнитом. Четыре пальца движутся глубже, и Юнги наконец касается той заветной точки, что искал Чимин все это время. Младший ахает, и этот звук заставляет член Юнги призывно дернутся, еще чуть-чуть и старший соберется с мыслями, чтобы наконец войти и почувствовать узость молодого тела во всем своем великолепии, но пока он успокаивающе чмокает в щеку и ловит дыхание с более громким стоном младшего. Чимин же просто плавится и решает прекратить заниматься откровенным мазахизмом, убирая свои пальцы от прохода вместе с пальцами Юнги, сплетая их в милый замочек, который кажется таким правильным. — Да-вай, — хнычет Чимин, зажмуриваясь, и в сердцах матеря Юнги за промедление в несколько секунд. Заполненность буквально душит удовольствием и легким покалыванием. Мышцы младшего напрягаются до предела, а сам он повисает безвольной куклой на композиторе, что совсем не спешит двигаться, а дает себе свыкнуться с мыслью, что он сделал то, что хотел сделать очень давно, но по глупости не решался, лишая себя и младшего такого крышесносного удовольствия. Чимин дышит через нос, и если бы взглядом можно было убивать и воскрешать, то Юнги бы уже давно сделал и то, и другое. Первые движения неуверенные и аккуратные, подхватывающие разум и уносящие его в плен удовольствия, и трение тел друг о друга, сростающие их между собой. Рождается чувство совсем незнакомое ранее, щемящее в груди и заставляющее схватится за перекладину кровати, чтобы просто не свалиться с небес на землю или с кровати на пол, кому как нравится. Юнги сам себя не узнает, когда ускоряется, впиваясь музыкальными пальцами в пепельную макушку и притягивая к себе. Дышит разъяренно от долгого воздержания и испускает громкий и хриплый стон в любимые губы, которые раскрываются и скулят в унисон, создавая сладостную симфонию, ласкающую их уши. Когда все приближается к своей яркой и красочной кульминации, старший сплетает их языки в диком танце и кончает глубоко внутрь, а в закрытых глазах рисуются белые пятна и непонятные узоры, вызванные самым сильным оргазмом за всю его жизнь. Даже в подростковом возрасте он не испытывал такого широкого и всеобъемлющего удовольствия и спектра эмоций, дроча под одеялом и закусывая ребро ладони, чтобы мать ненароком не услышала подозрительных звуков из его комнаты. Адреналин — да, одиночество — да, а вот любовь — нет, похоть — нет. Пак Чимин превращает людей в монстров, затягивает в пучину греха и удовольствия, без права на освобождение. К своей руке, которая заменяла ему любовника, он не чувствовал ничего и только сейчас понял все преимущества живого человека под ним, стонущего и красного, покрытого липким потом и с дымкой возбуждения в лучистых глазах. Никогда такого не было. В этих руках Юнги забыл, что всю жизнь страшно стыдился своего тела со шрамами на животе и выступающими ребрами; забыл, что значит быть кем-то осмеянным из-за неопытности в свои двадцать шесть, а таких случаев было несчетное количество. И вот этот человек — Пак Чимин, который позволил ему не просто коснуться себя, но и слиться в единое целое, лежит размякший и полностью расслабленный, с вытекающей струйкой спермы между разведенных ног и сносит башню одним своим затраханным видом. Юнги дает себе время отдышаться и чуть приподнимается, чтобы взять простыню, что лежит под потным красивым телом Чимина, и прикрыть уродливые шрамы, которые не тревожила ни одна человеческая рука. Но младший срать хотел на все запреты и комплексы Юнги, которые он считает глупыми и предрассудительными, ведет на ощупь по впалому животу и натыкается на то самое, что искал целенаправленно. Мин судорожно вздыхает, но простыню из рук выпускает, полностью сдаваясь под напором одного наглого и прекрасного парня, который ласкает пальцами его выступающие ребра и кладет одним сильным и уверенным движением на подушку рядом с собой. И старший позволяет, потому что чувствует, что больше не станет прежним. Для Чимина он будет новым Юнги, а для других — старым и ворчливым, что всегда смотрит холодно и наслаждается слухами, которые любят распускать о нем сотрудники компании, толком не зная ничего существенного о нем. А слухи о том, что он якобы импотент, пропустивший через свою постель существ разного пола, но не избавившийся от чувства неполноценности, что сначала заставляли стыдится, а потом начать избегать людей с удвоенной силой, что не всегда получалось, но он честно старался. Но теперь Юнги может быть настоящим и принять себя таким, каким стал в далеком детстве: закрытым и необщительным, с вагоном проблем по поводу внешности и самооценки, не выпускать колючки перед человеком, с которым меньше всего этого хочется делать, человеком, который одной своей улыбкой рушит стену непонимания и неловкости, которая всегда возникала между ним и другими людьми, за исключением, может быть, Хосока. Чимин же смотрит на профиль старшего, освещенный робким светом свечи и откровенно залипает на линию впалых щек и аккуратный носик, мятные пряди волос, что при таком освещении кажутся зелеными. И эти шрамы, о, как прекрасны эти шрамы, только потому что они украшают молодого человека, что кажется нагло владеет его сердцем еще с их самой первой встречи. Чимин слегка хмурится, когда ловит себя на мысли, что все должно измениться, но вот в какую сторону, он не знает. Неизвестность пугает. — Юнги-я, — робко произносит Чимин и не узнает своего голоса, который стал сиплым из-за непрекращающихся криков и стонов. Юнги дергается, будто возвращаясь в реальность из своих тяжелых дум, и не может не заметить беспокойство на лице младшего. — Что теперь с нами? — да, Чимин хочет раз и навсегда решить этот болезненный вопрос и никогда не возвращаться к нему. Юнги очень долго сверлит тревожное лицо взглядом, пытаясь вобрать в себя эти изящные черты лица, чтобы ни в жизнь не забыть. Их пальцы все еще переплетены, а это кажется интимнее любого секса и глубже слов «Я люблю тебя», сказанных в порыве страсти, но Чимина все равно съедает беспокойство. — А что, непонятно? — отвечает вопросом на вопрос, и целует каждый пальчик младшего по очередности. Чимин краснеет, но не дает сбить себя с толку. — Ответь, — и в этом голосе слышно сквозящее отчаяние и нетерпеливость, а еще страх услышать то, что сломает. Юнги не понимает, как у него еще сердце не остановилось от этого щемящего чувства, что вызвано чиминовым беспокойством. — Я не брошу тебя. Не брошу. Буду всегда рядом и не уеду больше, даже если ты оттолкнешь меня, причинив много боли и наговорив гадостей. Больше никогда, — последние слова тихо на ушко. — Обещаешь? — всхлипывает Чимин, прижимаясь к безволосой груди и вдыхая аромат любимой кожи. — Обещаю, — и этого достаточно, чтобы лоб младшего разгладился, и он с облегчением выдохнул в ключицу старшего.***
Тэхен и сам не знает, от чего любит свою младшую сестренку так беззаветно и преданно. Быть может от того, что спасла его однажды в далеком детстве, чего ему никогда не стереть из своей памяти, как ни старайся. Ему снился тот день бессчетное количество раз, сознание проектировало все в ярких красках и с хорошей акустикой, вводя в заблуждение и заставляя верить, что все это наяву, что он все переживает вновь и вновь. Страх, он липкий и неприятный, окатывает как вода из ведра и заставляет чувствовать себя грязным и беспомощным в этом озере, в котором он, Тэхен, тонет без всякой надежды на спасение, а вдалеке крик маленькой Ким Соён — его противной и доставучей младшей сестренки, что вмиг бледнеет лицом. Девочка хватается за волосы и зовет родителей, но ответом ей служит гробовая тишина, прерываемая сладким пением птиц и шелест травы, тревожимая порывистым ветром. А Тэхен в это время почти на дно ушел, почувствовал дыхание смерти в затылок, захлебнувшись грязной водой. Он уже хочет сдаться, опустить руки и погрузиться на дно, приходит смирение, которое так несвойственно двенадцатилетнему ребенку, у которого жажда жизни течет по венам, заставляя молодое тело сопротивляться из раза в раз. Хочет вдохнуть воздух и брыкается, чувствуя, как одежда от воды тяжелеет. И не зря, потому что детская ручонка хватает его за запястье и тянет наверх, навстречу ослепляющему солнцу и воздуху, который вдыхается в легкие очень тяжело из-за забитого носа и глотки. Животный страх накрывает уже после, когда приходит осознание того, что был на краю пропасти, ходил по тонкому лезвию ножа и чуть не задохнулся в толще водяного потока. Но сейчас перед глазами только свет, красиво обрамляющий девичье лицо, заставляющий трепетать сердце и быть безмерно благодарным маленькой, и до жути храброй девочке. Ким Соён — маленькая восьмилетняя девочка, что спасла жизнь своего брата, буквально вытащив его с того света, что сделала ему искусственное дыхание, поступив не по детски умно, и лучезарно улыбнулась, смахивая мокрые слипшиеся волосы с глаз. Тэхен тогда заплакал, позволяя сестре увидеть его лицо в момент слабости, и поклялся себе, что непременно отплатит этой храброй девчонке с теплой улыбкой и темными глазами, что так похожи на его собственные. Прошли годы, но Тэхен все еще помнит это. Помнит, что еще не выплатил долг, и это чувство причиняет невыносимую боль в сердце. Всякий раз, когда он видит, что сестра плачет, пусть даже из-за пустяка, то не может держать себя в руках от осознания того, что помочь в данной ситуации не может, и сжимает кулаки. Тэхен вроде бы рад находиться в этом доме, но и не совсем. Единственный лучик света в темном царстве это Соён, которая приехала с учебы из Германии на заслуженные каникулы. Она исхудала и изменилась к лучшему, покрасила волосы в угольно-черный, и первым делом стала рассказывать Тэхену о своих подругах, которые просто ахерели от того, какой ее брат лапочка и душка. С гордостью тыкала себе в грудь, повторяя, что он у нее и правда самый красивый, а Тэхен просто держал руку на худом запястье и улыбался, наблюдая за впалыми щеками и искрящимися глазами. Ему нравится их комната, сделанная в темных тонах, но не мрачная. Что и омрачает ее, так это фотография в рамке, сделанная в тот самый роковой день на озере до несчастного случая, но Соён настояла на том, чтобы сохранить этот снимок, потому что он — запечатление их первого дня в мире и согласии, ведь после этого она и правда прикипела к своему симпатичному старшему брату и перестала обзывать. В тот день они заключили негласный пакт о перемирии. Теперь Соён лишь покорно восхищается, хвастаясь подружкам, а порой и незнакомым людям, а Тэхену просто хочется в задницу ей засунуть эту гордость, потому что не видит в себе ничего такого, чтобы все девчонки штабелями падали, и дух аж захватывало. Смотрит в зеркало и не видит, отводя взгляд от отражения надоевшего и пугающего снимка, покоящегося в рамке на полке. Как только его одолевает шквал неприятных мыслей, в комнату врывается причина его бессонных ночей и беспокойства, открывая шкаф и напяливая первое попавшееся. Соен напряжена, когда с мокрыми волосами напяливает джинсы и растянутую футболку, что, кажется, принадлежит старшему брату, который вскидывает брови к потолку и откровенно не понимает, к чему такая спешка. Ответ находится незамедлительно: — Господин Ким вызвал, а он, сам знаешь, опозданий не любит. Это ее «Господин Ким» привычно режет ухо, потому что любой бы подумал, что Соён так зовет своего начальника. Никто бы не поверил, что дочь может называть так своего нерадивого отца, который не дал своим детям ни отцовской любви, ни ласки. Тэхен кивает самому себе скорее, так как сестра уже выскользнула из комнаты, на ходу подсушивая не высохшие кончики волос. Ничто не может ослабить любопытство Тэхена, которое по-настоящему съедает и не дает успокоиться. Ким следует за сестрой тенью, перебегая из одного угла в другой, стараясь не выдать себя с потрахами. Дверь в отцовский кабинет с грохотом открывается рукой девушки, что предварительно вежливо постучала, и также захлопывается с глухим стуком, представая самым главным препятствием перед парнем. Он закусывает губу, старясь дикой кошкой подобраться к объекту как можно тише, и достигает успеха, прикладывая ухо к красному дереву, из которого, кажется, сделана вся чертова обитель «Господина Кима». Он знает, что разговор не для чужих ушей, а особенно, не для ушей старшего неугомонного брата и сына, но это только подогревает интерес, поэтому вжимается в деревянную поверхность и облизывает губы от напряжения, пытаясь услышать хоть какие-то звуки, что потом можно будет преобразовать в слова, главное, чтобы не поймали. — Как же я устала от всего этого! — восклицает девичий звонкий голос за дверью, заставляя вздрогнуть и напрячься всем телом. Мужчина, что отвечает тихим и вкрадчивым голосом, очевидно, благоразумно не кричит и остается холоден и беспристрастен, поэтому Тэхен не слышит ответа, который последовал, четко. — Какого черта ты это делаешь. Да я лучше сдохну, чем поступлю так, как ты хочешь! — с новым усилием кричит Соён. — Ты будешь слушать меня, — спокойно, но достаточно громко для того, чтобы услышать, звучит из-за двери. — Когда ты уже засунешь себе в жопу свои амбиции и наконец услышишь меня? — отчаяние так и сквозит в ее голосе. Лоб Тэхена покрывается холодным потом, потому что он знает, что с отцом так разговаривать себе дороже, и сглатывает, мысленно закапывая труп сестренки в сырую землю на заднем дворе их особняка. — Когда ты выполнишь мою первую и последнюю просьбу: вступишь в священный союз с Чон Чонгуком и будешь полезна в том, для чего ты и родилась, — от этих слов кровь перестает течь по венам, и Тэхен хватается за горло, пытаясь дышать снова, но не так громко, чтобы за дверью не было слышно. Он медленно оседает на пол и прижимается грудью к многострадальной двери, что всегда была свидетелем всех ссор и истерик в этом доме и сегодня явно пополнила коллекцию. Хрипит и хватается за грудь оттягивая футболку, потому что под ней огнем горит сердце, и жар одолевает тело, будто он снова тонет, только не в озере, а в собственных обидах, тонет в безответной любви к двум людям, которые вынуждены будут пожениться и это уже точно. Все, что говорит Господин Ким — всегда должно быть выполнено без возражений и желательно молча. Так было, есть, и будет. Тэхен вырывается наружу и снова слышит звуки вокруг себя, когда дверь распахивается и не скрывает его, такого сгорбившегося и слабого, что сидит на подогреваемом полу и душится беззвучными рыданиями с сухими глазами. Когда он поворачивается, то перед ним разворачивается немая сцена: на него смотрят две пары удивленных глаз, и время будто останавливает свой ход на этом самом моменте. На моменте, который переломил его жизнь, словно сухую веточку старого деревца, что стоит и до сих пор у этого злосчастного озера. С треском сухого дерева парень больно врезается в стену и прикладывает ладонь к своей кровоточащей скуле под аккомпанемент оглушающего крика сестры и рыка отца, который и обеспечил ему свидание с твердой, деревянной поверхностью. Но у Тэхена больше кровью заходится сердце, что приносит больше боли, чем кровь на коже. И плевать, что сестра кричит что-то непонятное и пытается остановить разозленное чудовище, недавно бывшее их отцом, плевать, что он бьет с новой силой по животу, посылая проклятья и говоря что-то вроде «Подслушивать нехорошо, Тэхен-а!», и Тэхен впервые ненавидит свое имя аж до трясучки, до белых пятен перед глазами и кровавой стены из боли перед глазами. В голове начинает звенеть — это кулак отца встретился с его ухом и отправил его в нокаут, без надежды на восстановление и сохранения здравого рассудка. Тэхен больше не прежний, понимает он это, когда Господин Ким замахивается с такой силой, что отталкивает Соён в сторону, и та остервенело крича, врезается в его стол из красного дерева и потирает красный ушиб на локте. Это край. Это — самая ужасная вещь, которую он мог только сделать. — Никто, слышишь, никто, — орет Тэхен, когда вскакивает на ноги и хватает отца за грудки, смотря в эти глаза наполненные холодом и бесчеловечной ненавистью ко всему живому. — Не смеет ее даже пальцем тронуть! — Иначе что? — с каким-то садистским прищуром на этом морщинистом лице чеканит монстр, не сводя глаз с разозленного парня. Вместо ответа следует тяжелый удар, в который Тэхен всю свою душу вложил, ненависть и обиду на весь этот мир, который ни за что не станет справедливым, как не старайся, как не бейся в истерике и не кричи, судьбе плевать, ведь она просто остервенелая сучка, которая даже воплощения человеческого не имеет, а если бы имела, то рисовалась бы с рожками или косой за спиной, потому что вместе со своим другом провидением ломает людские жизни и впускает сущий ад, наблюдая с особым удовольствием, как человек пытается вырваться из этой клетки обстоятельств и многочисленных ловушек. Кто сломается первым — тот послужит кормом ей и старухе смерти, что тоже ловит кайф, забирая жизни, отрывая их от владельца и присваивая, вытягивая душу и храня в отдельной комнате. Комнате, в которой находится тысячи таких же душ, просящих вернуться в тело хозяина, но получают холодный отказ из раза в раз. Вот и душа самого Ким Тэхена — парня двадцати трех лет с чистым сердцем и светлой душой — может оказаться в этой холодной клетке, отдельно от хозяина, молящего о спасении и лучшей жизни. Вот и приходишь невольно к выводу, что судьба-то сучка, но вот смерть — страшней вдвойне. Только это не дает Тэхену впасть в уныние и отчаяние, когда он отрывает голову от подушки, любезно подложенной чьими-то заботливыми руками. Находит свою голову чугунной и стонет, ощущая отвратительный привкус крови на своих губах, и морщась от боли в затылке. Состояние у него такое, как будто его били с особой остервенелостью о стену. Хотя почему как? Вырубил все-таки, — думает с сумасшедшей улыбкой на губах и падает в объятья девушки, что сидит около его кровати и пищит что-то в ухо неразборчивое. Все, что он понимает из монолога сестры, так это «Ты в порядке?» и морщится от боли, потому что напряженные кости сдавливает в объятьях одна жутко сильная особа. — Ой, прости-прости, — на одном дыхании выпаливает она и снова повисает бревном на голой груди брата, чуть ли не плача. — Госпожа Ким, что я имела в виду, когда говорила о покое и тишине? — строгим голосом произносит экономка, подошедшая незаметно сзади. Соён краснеет лицом и не может ослушаться эту строгую, но до жути умную женщину. — Где… — шепчет Тэхен, удивляясь, что кроме шепота ничего не выходит. — Он? Экономка расплывается в понимающей улыбке и не может скрыть своего волнения в голосе. — Господин Ким уехал в компанию. Парня передергивает от деланно ледяного тона женщины и может только догадываться о том, как сильно она презирает владельца этого особняка. Не меньше, чем он сам. — Оппа, я так испугалась, — на глазах Соён появляются слезы, доказывающие в очередной раз, что Тэхен бессилен против некоторых вещей, что заставляют ее лицо снова принимать такое выражение лица: глубоко несчастное и уставшее. А уставшее от того, что это не первый случай, когда Господин Ким и ее брат повздорили, но первый, когда дело дошло до кулаков. — Как твой локоть? — вскакивает Тэхен на подушках, и его простреливает боль, перекатывающаяся с шеи и по позвоночнику. Сестра охает и дает ему свою руку для опоры. — Я обработала рану, поэтому можете быть спокойны, — вместо сестры отвечает экономка, снова переходя в привычный режим вежливости и беспристрастности. — Я также позаботилась и о вас, поэтому попрошу не портить мою работу и не провоцировать осложнений. Постарайтесь по возможности не двигаться хотя бы сегодня. Тэхен краснеет, потому что никогда бы не подумал, что может вызвать такое выражение лица у этой женщины, которая обычна скупа на эмоции и почти ничем не отличается от камня. Она кивает и покидает их комнату, считая, что ее долг выполнен и она может вернуться к своим прямым обязанностям. И сестра начинает сбивчиво и в деталях рассказывать о том, что сказал ей Господин Ким у себя в кабинете. Тэхену так и не удалось услышать весь разговор из-за одного имени, что моментально ввело его в ступор. — И кто такой этот Чон Чонгук? Да я даже видеть его не хочу, не то что жениться и рожать ему детей, изображая заботливую жену, — причитает Соён и замечает, как Тэхен вздрагивает при упоминании ее будущего мужа. Брат вздыхает, и его глаза затапливает необъяснимая грусть и нежность в одном флаконе, а еще он хрупким становится, так, что дотронешься и рассыпется в пепел, не соберешь. А сердце кровью у девушки обливается, и непонимание с замешательством отражается на красивом лице, что так похоже на лицо парня перед ней. — Ты его знаешь, оппа? — заходит она издалека и легким движением руки смахивает мешающую челку брата с нахмуренного лба. А он что? Конечно знает. Знает об этом парне и готов даже написать его биографию, если понадобится, потому что все годы в университете наблюдал. Все восхищались, курили травку, бухали, влюблялись, творили непонятную дичь, а он наблюдал. И то, как этот парень уводит очередную Катрин за руку в спальню Намджуна и еще нескольких ребят и то, как он целует в щеку Чимина при встрече, и то, как изламываются его брови на пике удовольствия и как нижняя губа краснеет от постоянных покусываний. Все это Тэхен озвучить хочет, излить кому-нибудь душу, но вместо этого произносит без эмоций: — В университете одном учились. Ничего стоящего более девушка не смогла из него вытянуть, как ни старалась. — Ну оппа, ты такой скучный. Расскажи мне о нем. Он хоть красивый? — трясет за больное плечо Соён, а Тэхен так и сдохнуть может от боли и такого сладенького голосочка. — Нормальный он. Блин, чего ты ко мне пристала, я же не гей, чтобы оценивать других парней, это тебе вон к Чимину, — выпаливает Ким и бьет себя по лбу, потому что хоть одно случайное упоминание о друге, как его сестра становится бешеной и просто неконтролируемой. А мысли о Чимине очень сильно печалят Тэхена и в некоторой степени причиняют боль. Подкидываются только неприятные воспоминания о прощальной записке, оставленной на столе, и одиноком диване, на котором после его ухода, он уверен, никто не спал. — Ой, а как там Чимин-а, как там мой сладенький пирожочек. Никого себе не нашел? Может он резко стал натуралом, — мечтательно вздыхает Соён и ныряет в какие-то свои фантазии с участием «сладкого пирожочка». Тэхену лишь остается вздохнуть и заметить, что сестре удалось увести его в сторону от мрачных мыслей о конфликте в кабинете. Можно только догадываться, что сподвигло Господина Кима на рукоприкладство, и когда же чаша его терпения заполнилась, выливаясь через край.