Раб Свободы своей

      Франкенштейн очнулся поздней ночью в темноте. С тихим стоном, стараясь не разбудить других рабов, он повернулся на спину и прикрыл глаза. Больно. Казалось, что по нему хорошенько так потоптались прежде, чем кинуть сюда.       Осторожно вздохнув, юноша попытался сложить картинку из тех кусочков, что он помнил. Его раскрыли, почти два дня избивали, превратив это в спектакль для благородных (зато стало понятно, куда утаскивали пропавших рабов), а потом повесили. И он был уверен, что это конец, но неожиданно его полуживую тушку захотел заполучить благородный с печальным взглядом.       Так что он выжил и смог даже дойти до нового места работы. Но потом упал. И по всем законам его должны были убить, как непригодного к службе, но он очнулся. Живой, доказывать это не надо, боль в теле ясно давала понять, что живее уже некуда. Опасных для жизни травм не было, Арок прекрасно овладел своей профессией и бил так, чтобы ничего не ломать и не лишать пленника сознания. Иначе «представление» заканчивалось слишком быстро для них. Поэтому через несколько недель Франкенштейн снова сможет работать в прежнем ритме.       Но где он? Здесь темно, камера? Под спиной ощущалось что-то мягкое и уютное. Кажется, он укрыт? Как же не хочется шевелиться!       Рядом чиркнула спичка, в темноте зажглась свеча. Юноша тут же сделал попытку подняться. Не смог.       — Лежи, — коротко и тихо прозвучал чей-то незнакомый голос в полумраке. Положив голову на подлокотник дивана, человек теперь находился чуть выше. В свете свечи на него смотрел тот самый благородный, что забрал раба себе.       — Господин, я могу работать…       — Нет.       Кадис Этрама ди Рейзел осторожно поставил свечу на столик так, чтобы человек мог видеть её и уселся обратно в кресло.       — Спи.       Франкенштейн удивлённо посмотрел на благородного. Почему он позволил ему спать на диване? У него нет места для рабов? Почему ему вообще позволили отдыхать? Что происходит? Столько вопросов!       Мягкий свет свечи завораживал, рассеивая темноту ночи. Франкенштейн не мог оторвать взгляд от огня. Он действительно устал. Почему бы и не послушаться приказа? Со всем остальным он разберётся завтра. Да, всё будет завтра.       Ноблесс чуть улыбнулся, глядя на уснувшего человека. Видимо, ему действительно нужен был свет, чтобы успокоиться? Протянув руку, чтобы затушить огонёк, Рейзел не стал этого делать. Вдруг этот юноша снова проснётся? В темноте он начнёт тревожиться.       Во второй раз Франкенштейн проснулся уже днём. Свеча давно погасла, но в комнате было светло из-за приглушённого тяжёлыми шторами дневного света.       А странный благородный так и сидел в кресле. Молчал. И юноша не посмел тревожить эту тишину. Франкенштейн медленно поднялся, морщась и сдерживая стоны, опустил ноги на пол, задев таз с водой, чуть окрашенной красным. На краю аккуратно лежала грязная от крови и пыли тряпочка.       — Я слышал, что раны необходимо промывать, — спокойно ответил Рейзел. Юноша посмотрел на своё тело. Действительно, все раны осторожно промыты. Только раны. Этот странный благородный протёр каждую царапинку! И сейчас человек выглядел довольно забавно: грязное тело с чистыми пятнами.       — Я правильно сделал? — чуть нахмурился ноблесс, вгоняя человека в ступор. Хозяин интересуется его мнением?! Почему? Что он должен сказать? Какой ответ будет верным? Согласиться? Ведь раны он промыл, заражение не грозит. Или сделать замечание, что остальное тело необходимо было так же протереть? Но ведь он всего лишь раб! И этот благородный мог не делать даже того, что уже сделал.       — Я, — юноша чуть запнулся, но продолжил, — уверен, что вы знали, что надо делать, господин. Благодарю вас, моя жизнь не стоит ваших усилий.       Чуть поклонившись, так же не поднимаясь с дивана, Франкенштейн замер, лихорадочно соображая. Правильно он сказал? Не рассердится ли этот благородный? Ему надо прийти в себя, прежде чем принимать новое наказание, иначе все усилия госпожи Удачи будут зазря.       — Ты не прав, — последовал спокойный ответ. Внутри всё похолодело: он всё-таки сказал что-то не то! Но за этой фразой ничего не последовало. Осмелившись поднять голову, юноша заметил, что благородный просто смотрит на него, ничего не предпринимая. Ждёт ответа?       — Я… виноват?.. — чуть неуверенно попытался исправить положение Франкенштейн. Он действительно не знал, что ответить! Если с бароном, его помощниками и всеми остальными благородными юноша мог найти нужный ответ в ту же секунду, то здесь всё иначе. Этот незнакомец совершенно другой!       — Всё в порядке.       Юноша замер, чувствуя, как все шаблоны рвутся с громким треском. Как же ему вести себя с этим новым хозяином?       — Ты голоден? Люди должны есть.       Кадис Этрама ди Рейзел честно пытался сказать хотя бы одну фразу так, чтобы этот человек перестал выглядеть таким удивлённым, но новый слуга сидел словно пыльным мешком стукнутый и смотрел на него, не мигая. Даже не применяя своих способностей, ноблесс чувствовал, что собеседник о чём-то думает. Неужели он ошибся, и этого юношу всё-таки удалось превратить в безвольного раба? Если он прикажет ему поесть, человек поест?       — Я бы действительно не отказался от пищи, господин, — наконец последовал осторожный ответ. Голубые глаза смотрели настороженно. Как будто бы он не знал, чего ожидать от собеседника. Рейзел вздохнул, признав свою ошибку. Этот мальчик действительно не знает! После стольких лет рабства его обычное поведение может показаться человеку ловушкой.       — Идти сможешь? — дождавшись кивка, ноблесс кивнул в ответ. — Тогда разрешаю тебе отмыть всю грязь со своего тела. После покажу, где находится кухня. Кроме тебя слуг у меня больше нет, поэтому готовить, убирать и выполнять остальную работу будешь ты, — человек подобрался, показав, что теперь Рейзел действует правильно. — Но сначала тебе надо исцелиться. Справишься сам? Или мне найти лекаря?       — Сам, господин.       — Хорошо, идём.       Его временный дом был небольшой, и Кадис Этрама ди Рейзел искренне надеялся, что этот юноша справится. Больше рабов иметь он не хотел и уповал на то, что для остальных сбежавших благородных будет достаточно, если у него будет только один слуга.       Проведя короткую экскурсию на тему что где находится, ноблесс оставил человека наедине с водой и мылом, а сам вернулся в гостиную. Райбес ещё вчера позаботился об одежде для нового жителя.       Вернувшийся человек выглядел лучше, чем утром: чистый и опрятно одетый, с аккуратно расчёсанными и перехваченными шейной лентой волосами. Вот только воротник теперь смотрится некрасиво без чёрной ленты. Непорядок.       — Возьми в шкафу ещё одну ленту.       — Да, господин.       — После надо убрать плед и тазик.       — Да, господин.       Кивнув, Рейзел краем глаза следил за тем, как человек осторожно, чтобы не навредить ранам и не потревожить ушибы, наводит порядок в комнате. Может, стоило дать ему ещё день, чтобы прийти в себя? Нет, это будет выглядеть подозрительно. Райбес предупредил, что в первые дни кто-нибудь может приходить, чтобы проверить его, и отсутствие раба может насторожить.       Посмотрев в кубок, где плескалось нетронутое вино, ноблесс вздохнул. Неужели люди пьют только это?       — Что-нибудь ещё, господин?       Рейзел поднял взгляд на человека, отметив, что слово «господин» тот произносит иначе. Без уважения, с лёгким, едва заметным пренебрежением. Ему это не нравилось.       — Ничего.       Юноша немного помялся, прекрасно понимая, что этот благородный хочет заменить вино, к которому, судя по тонкому слою пыли на поверхности, не прикасался как минимум сутки. Хотелось как-то отблагодарить за заботу о ранах и вообще за то, что он до сих пор жив. Даже несмотря на то, что не знает, как сложатся дальнейшие их отношения. Может быть, этот благородный окажется ещё хуже, чем Карнир.       — Я… могу приготовить чай для вас?       Ноблесс снова посмотрел на человека. Странно, сейчас он сказал это как-то по-иному?       — Я был бы благодарен. И принеси обед.       Франкенштейн чуть поклонился и ушёл в кухни. Странно, что здесь никого, кроме них нет. Почему? Быстро заварив чай, юноша приготовил обед, радуясь, что он вообще хоть немного умеет готовить. Сгрузив всё это на столик, вернулся обратно.       Чашку с чаем Рейзел рассматривал почти минуту, осторожно сделал глоток и тут же прижал пальцы к губам, удержавшись от желания выплюнуть горький напиток. Отставив чашечку, он усилием воли заставил себя проглотить чай.       — Может быть, господину добавить сахар?       Бросив взгляд на неожиданно развеселившегося — это было слышно по интонации — слугу, Рейзел увидел только серьёзно глядящего раба. Даже глаза не выдавали его веселья. Хорош актёр!       — Сахар?       — Вы когда-нибудь пили чай? — с подозрением уточнил человек.       — Нет.       — Тогда предлагаю положить вам несколько кубиков сахара и попробовать снова. Если чай снова будет горький, то можно добавить ещё несколько. Пожалуйста, щипчики.       Приняв прибор из рук человек, Рейзел переложил три куска сахара в чай и, повинуясь объяснениям, размешал. Попробовал. Вкус стал лучше, но всё равно немного не то. Заинтересовавшись, ноблесс положил ещё три куска. Размешал. Задумался. Вкус стал ещё приятнее. Немного засомневавшись, благородный в третий раз потянулся к сахарнице, не обращая внимания на округлившиеся глаза человека.       — Может быть, стоит положить один кубик? — остановил его Франкенштейн. — Всегда можно добавить сахар, но убрать обратно — нет.       Подумав, Рейзел кивнув, соглашаясь. Размешивая седьмой кубик, он вспомнил, зачем просил обед.       — Как твоё имя?       — Франкенштейн, господин.       — Кадис Этрама ди Рейзел.       Юноша снова поклонился, показывая, что он услышал.       — Присаживайся, Франкенштейн. Этот обед — твой. Ты же так и не ел?       И снова этот взгляд, прожигающий насквозь, словно уже всё знающий. Человек покраснел, но ответил неожиданно ехидно:       — Разве рабу можно сидеть за одним столом с господином?       Защищается, сразу понял ноблесс. Не знает, как себя вести, поэтому атакует, пытаясь защититься.       — Не называй меня «господин». Ты не раб здесь.       —Я вам не верю, — нахмурился юноша.       Ноблесс положил восьмой кусочек сахара, размешал. Пригубил и удовлетворённо улыбнулся. Теперь вкусно!       — Ешь.       Почти почувствовав, что это приказ, Франкенштейн немного поколебался, но присел на тот же диван, который послужил ему постелью, и принялся за обед.       Рейзел искоса оглядел человека и снова вернулся к смакованию нового для него напитка. Этот человек ему не верит, о чём говорит прямо в глаза. Нет, его дух всё так же крепок, как и раньше. Это хорошо.       Обед проходил в тишине, нарушаемой только тихим стуком ложки о тарелку и чашечки о блюдце. С пищей Франкенштейн покончил быстро и на предложение налить себе чай сделал это как можно более показательно, заставляя ноблесс прятать улыбку за чашкой. Как дитя, в самом-то деле! Однако про хозяина он не забыл, налил свежий чай и ему. В чашку тут же отправилось восемь кусочков сахара. Человек поперхнулся, заметив это.       Странный он.       Осторожно, чтобы не было заметно, юноша потёр шею, задев ошейник. Поймав взгляд нового хозяина, Франкенштейн быстро убрал руку, снова взявшись за чашку.       — Этот ошейник, — медленно проговорил ноблесс. — Он тебе мешает?       Юноша посмотрел злобно, но покачал головой. Всё-таки не всегда глаза скрывают его эмоции. Хотя лицо оставалось спокойным, но глаза и голос выдавали его истинные мысли.       — Нет, господин, я привык.       — Почему ты не можешь снять его?       Кадис Этрама ди Рейзел действительно не знал, почему все рабы носят подобные вещи. Однако человек явно решил, что таким вопросом благородный решил напомнить, кем он является.       — Этот ошейник — символ моего статуса, а точнее его отсутствия, — заученно заговорил Франкенштейн. — Он показывает, что я являюсь вашим рабом, и не имею…       — Достаточно, — оборвал его Рейзел. Подобные разговоры раздражали. Человек послушно замолчал, отставив уже пустую чашку на блюдце. После обеда ослабленный организм потребовал сна, и Франкенштейн вынужден был встать, чтобы не поддаться искушению.       — Ты сегодня мне больше не нужен, — почти сразу сказал Рейзел. — Прибери на столе, твоя комната рядом с кухней. Жду тебя завтра.       И снова этот взгляд: неверящий и полный подозрений, но человек поклонился.       — Как мне называть вас, если не «господин»? — спросил юноша.       — Мне всё равно.       — Но… — Франкенштейн осёкся. — Я буду завтра.       И ушёл, увезя с собой столик с грязной посудой. Какой-то время в доме ещё была слышна возня человека: тихий звон посуды, стук колёс о швы между плитками пола, усталые шаркающие шаги. Потом всё стихло.       И только тогда Кадис Этрама ди Рейзел позволил себе улыбнуться.       Ему понравился этот человек!