***
Кадис Этрама ди Рейзел медленно прошёл в комнату своего слуги. Юноша спал неспокойно, свернулся в дрожащий клубок и тихо стонал. Одеяло лежало на полу, но в особняке было холодно для человека. Видимо, надо приобрести кровать шире, чем эта. Вздохнув, ноблесс медленно поднял одеяло, накинул на Франкенштейна. Затем осторожно убрал волосы от лица и положил ладонь на плечо, пытаясь показать, что человек не один, и при этом не разбудить. — Не позволяй снам овладеть тобой, Франкенштейн, — тихо проговорил он. Человек завозился, закутываясь в тёплую ткань, но не проснулся, затих, только выдохнул судорожно. Постепенно он отогрелся под теплом одеяла, вытянулся, больше не стонал. Легко улыбнувшись, Рейзел ушёл. Кошмары больше не беспокоили Франкенштейна этой ночью.***
С того момента, как Франкенштейн поселился в этом доме, прошло чуть больше недели. Юноша немного привык к новому месту и стал увереннее. По крайней мере, теперь он знал, что и в какой последовательности необходимо делать. И иногда даже принимал решения сам. Просто потому что на вежливый вопрос хозяин смотрел чуть устало и отвечал: «На твоё усмотрение». Поначалу казалось, что он не обращает на человека никакого внимания. Он редко говорил, мало улыбался. Вообще эмоции на его лице вызвать было весьма сложно. Франкенштейну даже иногда казалось, что его просто не замечают. Целыми днями он сидел в кресле. Лишь когда приходил Кадис Этрама ди Райбес, братья общались или уходили на званые ужины, обеды, балы. И человек, обычный человек, не обладающий никакими сверхспособностями, замечал то, что не видел даже брат — ноблесс тяготили подобные мероприятия. Он не мог спокойно смотреть на людей, у которых прав было меньше, чем у собак. Не желал общаться с благородными, которые, быстро влившись в человеческую культуру лжецов и интриганов, пытались вести какие-то игры. И возвращался усталый, вымотанный морально. В такие моменты Франкенштейн предпочитал оставлять благородного в молчаливой компании чашки чая. Иногда подкладывал книги, узнав о любви благородного к чтению, реже сидел с ним сам, тоже молча. Что-то подсказывало, что говорить или слушать благородный не хотел. Однажды юноша как будто бы случайно обронил фразу о вежливом, но раннем уходе с бала. Наткнувшись на заинтересованный взгляд, Франкенштейн уже подробно разъяснил, как, во сколько по времени, по какой причине и в какие праздники благородный может уйти. Он не стал говорить, что до этого момента было изучено немало литературы по интересующему вопросу. Это было неважно. Потому что с того разговора Рейзел стал приходить домой до окончания мероприятия и, если Франкенштейн правильно понимал его выражение лица, был рад этому. Сам юноша продолжал самообразование, пытаясь разобраться в сложных задачах или непонятных текстах. Уроки шли сложно, со скрипом, в шкафу явно были пропущены книги для обучения детей, и без этой основы Франкенштейну приходилось тяжело. Он не говорил своему работодателю о том, чем занимается в библиотеке, опасался, что тот запретит подобное. Умные слуги редко пользуются спросом. Как оказалось, говорить и не требовалось: Кадис Этрама ди Рейзел всё знал. Однажды, пройдя в комнату, Франкенштейн замер, глядя, как благородный стоит около столика и всматривается в неубранные свитки. Медленно повернувшись к своему слуге, барон некоторые время изучал его, словно увидел впервые. Юноша молчал, но смотрел прямо, с вызовом: «Да, я хочу учиться, и ничего вы с этим не сделаете!» Ноблесс же чуть улыбнулся, но потом вернул листы. — Первая решена верно, в остальных есть ошибки. Проверь. Тебе стоит поработать над своим почерком: не мельчи, пиши ровно, а не по диагонали, избавься от острых углов, необходимо писать более круглые буквы. Ошибки в тексте я также исправил. Перепиши и принеси ко мне. И ушёл, оставив покрасневшего от стыда человека одного. Поручение Франкенштейн выполнил, принёс исправленный вариант на проверку. Сам присел на соседний диван и стал ждать. — Сядь ближе. Пододвинувшись, юноша с интересом посмотрел на благородного. Кадис Этрама ди Рейзел, убедившись, что человек готов внимать, чуть кивнул и принялся объяснять, почему были совершены ошибки и как их избежать. Глаза человека загорелись с первых же слов и не погасли до самого конца. Этот юноша действительно хотел учиться. — Я могу учить тебя, если будешь приходить утром и вечером, — заключил благородный. Франкенштейн с удивлением поинтересовался причиной такого решения. Рейзел легко улыбнулся. — Ты желаешь этого, я имею возможность помочь. — Но мне нечем вам отплатить! — Мне не нужна плата. — Но ведь так не бывает, Кадис Этрама ди Рейзел, — уже не пытаясь понять этого благородного, возразил Франкенштейн. — Всё имеет свою цену! Рейзел некоторое время молчал, но потом отложил пергамент и взялся за чашку с чаем, вздохнул и ответил, глядя на расплывшиеся от дыхания круги в напитке: — Вы, люди, так любите всё оценивать. И вам не важно, чем будут платить: деньгами, чувствами, делами или даже жизнью. Всё имеет цену. Все должны платить. Должны ли? Если ты можешь помочь и не нуждаешься в деньгах, зачем ты просишь ещё? Ведь у того, кому нужна помощь, это может быть последнее, что он имеет. — Я, — Франкенштейн нахмурился, — никогда раньше не задумывался над этим. Но в любом случае! Вы же один такой, даже если вы не будете брать платы, с вас за такую же услугу потребуют цену! — Тогда я заплачу, — последовал спокойный ответ. — Но почему вы не требуете плату, если готовы платить сами? — совсем растерялся юноша. Кадис Этрама ди Рейзел только лишь улыбнулся, но не ответил. А Франкенштейн надолго задумался над этим странным разговором. — Все ли благородные такие, как вы? — едва слышно спросил он. — Нет, — ответил ноблесс. — Так же как и люди, мы отличаемся внешностью, характерами. И среди нас есть те, кто может пойти по неверному пути. Мне жаль, что ваше поколение познакомилось с нами так. — Наше поколение? — удивился Франкенштейн. Рейзел улыбнулся и рассказал то, что можно было рассказать человеку. О том, как они жили раньше, почему ушли, зачем помогали людям. Он говорил не торопясь, словно рассказывал сказку, но юноша сидел молча, жадно вслушиваясь, запоминая. — Но среди людей о вас так мало информации! Даже старушки в сказках и легендах не рассказывают о благородных или похожих существах. — Говоря про прошлые встречи, я не имел в виду ваше прошлое поколение, — объяснил ноблесс. — Благородные и люди встречаются очень и очень редко, но ещё реже говорят об этом. — Почему? — Причины разные, я не знаю. Ты можешь идти. — Что приготовить на ужин? — Омлет. Спрятав улыбку, Франкенштейн поклонился и ушёл. С первого дня этот благородный почти каждый раз питается одним омлетом. Но если человек готовил что-то иное, совершенствуя свои кулинарные навыки, то с удовольствием пробовал и это. Вернувшись, юноша осторожно поставил тарелку и взялся за чай. Поставив чашку, наклонился, чтобы налить напиток, и тут же с коротким стоном выпустил чайник, схватившись за занывшие рёбра. Чайник, удерживаемый одной рукой, полетел по дуге, сталкивая чашечку на пол, а кипяток полился прямо на стол. С ужасом осознав, что он только что натворил, юноша попытался выпрямиться и подхватить сосуд, пока жидкость не потекла на белоснежный ковёр, но новый приступ в рёбрах не позволил, заставив перехватить чайник рукой и упереться другой в столешницу. Ладонь обожгло болью, но выпустить посуду Франкенштейн себе не позволил. Чайник отобрали, со стуком поставили на стол, а юношу осторожно взяли за плечи, позволяя опереться на что-то. Франкенштейн, крепко зажмурился, выдохнул и медленно, осторожно выпрямился, открывая глаза, выпуская рукав благородного. Он только что посмел опереться на господина?! Кадис Этрама ди Рейзел смотрел на него с каким-то непонятным выражением лица. Оглядев учинённый им беспорядок, юноша глубоко вздохнул и опустил голову. Судя по этому взгляду, его точно будут наказывать! Из всех лет рабства Франкенштейн понял, что если сопротивляться или пытаться объяснять ситуацию, то бить будут только сильнее. Им не важно, что всё это случилось из-за треснутых рёбер, которые он уже который день перетягивал одними и теми же бинтами. Раб должен работать, если раб не работает, то ему остаётся только одна дорога. Обожжённая рука пульсировала, но Франкенштейн не обращал на неё внимания, зная, что скоро ему будет не до этого. — Что у тебя болит? Недоумённо посмотрев на хозяина, юноша медленно поднял пострадавшую ладонь, благоразумно не говоря про рёбра. Нахмурившись, Рейзел осторожно провёл по покрасневшей коже пальцем. Юноша не шевелился, ожидая. Сейчас? Или через секунду? Когда? Может, он хочет, чтобы человек просил прощения? Как Одьёнте? Или умолял, как желал Арок? Ни того, ни другого человек никогда не делал, платя за свои остатки гордости дополнительными синяками и ушибами. — Ты больше не нужен сегодня, — тем временем сказал ноблесс, бросив взгляд на виднеющиеся из-под расстегнувшейся рубашки бинты. Судя по тому, как человек схватился за них, беспокоит юношу именно это. Франкенштейн похолодел, от напряжения не расслышав последнее слово, лихорадочно соображая, как ему избежать гибели. Шансов на спасение после таких слов ничтожно мало! Благородный смотрел всё так же спокойно. Значит, остаётся только одно: просить и надеяться, что отсутствие других рабов поспособствует этой просьбе. Стиснув зубы, юноша низко поклонился, не найдя душевных сил, чтобы опуститься на колени — уж лучше смерть! — и проговорил, стараясь добавить в голос хоть немного уважения: — Прошу вас о помиловании, господин. Я готов понести любое ваше наказание, только дайте мне ещё один шанс. Подобного не повторится. Замерев, юноша ждал, не поднимая головы. Почему он молчит? Хочет ещё более рабского поведения? Сжавшись, Франкенштейн зажмурился, зная, что ещё большего унижения он себе позволить просто не сможет. Кадис Этрама ди Рейзел глубоко вздохнул. Он чувствовал все эмоции человека, что заставил себя склониться перед ним. Благородный понимал, что сделано это из чувства самосохранения, и, если бы юноша был здоров, то ни за что бы не стал бы вести себя так, предпочтя принять наказание. Покачав головой, ноблесс осторожно опустился на пол так, чтобы быть на одном уровне со своим слугой. — Сегодня, Франкенштейн, — тихо повторил благородный. — Ты больше не нужен лишь сегодня. Мне не за что наказывать тебя и тем более убивать. Юноша осторожно поднял голову, с изумлением глядя на то, как хозяин стоит на одном колене. Перед ним?! Выпрямившись, Франкенштейн охнул, схватившись за больное место, и замер, глядя на Рейзела сверху вниз. Что ему делать? Опуститься? Нет, благородный поднялся сам. — Почему ты не сказал, что у тебя травмированы рёбра? Я бы не стал нагружать тебя так сильно. От этой заботы в голосе почему-то хотелось глупо засмеяться и заплакать одновременно. Почему он не такой, как все? Как можно ненавидеть того, кто так заботится о нём? Но он же тоже захватчик! Что он задумал? Втереться в доверие? Ударить, когда он не будет ожидать? Что?! — Раб, который не может работать — труп, — твёрдо ответил юноша. — Я знаю правила, пусть и не понимаю, какую игру затеяли вы. А теперь, если у вас нет желания наказывать меня, позвольте мне заняться своими обязанностями и прибраться. Кадис Этрама ди Рейзел промолчал, лишь посмотрел так, что захотелось извиниться. Как будто ребёнка обидел! Благородный медленно поднял руку, и Франкенштейн приготовился. Таких слов ему никто не простит, но уж лучше так, чем ждать неведомо чего. Поведя ладонью в воздухе, ноблесс опустил руку и уселся на пуфик, взявшись за вилочку. Омлет всю эту неразбериху пережил, хоть и поостыл немного. Человек же обескуражено смотрел на абсолютно чистый ковёр, исчезнувшие осколки и отсутствующие лужи на столе. — Мы не можем пользоваться этим методом всегда, поэтому вынуждены просить убираться слуг, — тем временем проговорил Рейзел. — Иди. Обработай руку и возьми новые бинты. Сегодня ты можешь отдохнуть. Человек промолчал, но потом развернулся и ушёл. Кадис Этрама ди Рейзел снова вздохнул. Он прекрасно всё понимал и был готов к недоверию со стороны этого юноши. Наоборот, стоило бы насторожиться, если тот, кто ещё семь дней назад был рабом, вынужденным изворачиваться, наступая на горло своей гордости, в попытке выжить, полностью доверился бы своему новому хозяину. Отчего-то благородный был уверен в том, что Франкенштейн редко кому кланялся так, как сейчас. Низко, по-рабски, с просьбами. Поэтому тягу к жизни Рейзел оценил и принял к сведению. Около входа звякнула посуда. Франкенштейн молча подкатил тележку к столу и осторожно налил свежий чай. Не глядя на благородного, он поднял чашечку и протянул аристократу. — Простите, я пока не могу наклониться. Чуть улыбнувшись, ноблесс принял напиток, от которого шёл приятный аромат мяты и лимона. Помявшись, юноша хотел уйти, но потом снова развернулся, подошёл. — Я должен извиниться перед вами за свои слова, — тихо произнёс он, склонив голову. — Мне… непривычно это… всё. Не знаю, как себя вести. Прошу прощения, Кадис Этрама ди Рейзел. Благородный посмотрел на виноватую моську человека. Он чувствовал, что юноша был искренен, а потому улыбнулся и приглашающе протянул ладонь. — Ты снова заварил слишком много чая. Хочешь составить мне компанию? И, к его удовольствию, Франкенштейн согласился.