Baby can you hear me When I'm crying out for you I'm scared oh so scared But when you're near me I feel like I'm standing with an army I am armed with weapons.
***
Подруги Фелисити говорят, что найти своего соулмейта — счастье. И Смоук согласна. Ведь если она найдет свою родственную душу — ее страдания прекратятся. Уже месяц на теле молодой девушки появляются абсолютно незнакомые для нее шрамы, царапины и раны. И все бы ничего. Вот только боль в груди от каждого раза лишь увеличивается. Она — бариста. Она — айтишница. Она — Фелисити Смоук, которая себя пополам каждый день разрывает, чтобы все ее личности, уютно пригревшиеся на слабо бьющемся сердце, остались довольны. Их мир — чертово испытание. Ирония судьбы. Шутка, за которую каждый человек на Земле обязан заплатить своим телом, болью и любовью. Соулмейты. У ее родственной души за прошлую неделю пара царапин у запястья и маленькие синяки на бедре. У нее — открытая рана посередине рабочего дня и множество красных полос по всему телу. Она — считает, он — нет. Она — видит, другие — нет. Ее соулмейт либо серийный убийца, либо абсолютный мазохист, которого, как выяснилось месяц назад, Фелисити уже где-то, да видела. Та запутанная схема, где каждый человек — лишь марионетка, является местом ее существования. Их мир — боль других на собственном теле. Но ведь Фелисити не Атлант, и на ее плечах так много не удержишь. Тогда почему она должна терпеть за двоих? У нее чуть выше левой груди — шрам. Огромный такой, рельефный и ненавистный всей душой. Вот только как она его получила — Смоук не помнит. Ведь он не её. Ведь эта боль принадлежит ее соулмейту. Первая метка, которую Фелисити получила от родственной души. Первая — и последняя, ибо она тело ее никогда не покинет, в отличие от других — временных и невидимых для остальных людей. У него на затылке — практически незаметный рубец, который горит каждый раз, когда она ранит свое тело или ранится. А Фелисити знает об этом, ибо этот шрам — ее воспоминания, что месяц назад изменили свое место жительства. Их мир — ожидание. Ожидание «До» и ожидание «После». Сначала ждёшь решающей встречи, а потом, когда она пролетает мимо тебя с гадкой ухмылкой, ждёшь, когда все закончится. Смоук тоже ждала. И сейчас ждёт. Но в первом, таком далёком, случае, ниже ключицы не жгло огнем каждый вечер. Месяц назад ее ожидание дохромало до черты «После». Теперь Фелисити живёт за ней и сладостно скучает по временам, когда далёкий шрам из детства напоминал о себе на затылке. Психолог диктует: «Рассказывай. Делись. Не держи в себе». Но как, если… Если подруги говорят лишь: «Да, болит. Но — пройдет. Жди». А Смоук смеётся. Если подруги говорят лишь: «Его шрам на моей коже больше не жжется. Он греет». А Смоук кивает, умалчивая о том, что проводит ночи в ванной в бессмысленных попытках смыть, стереть, уничтожить со своего тела грубый шрам. А в конце концов… «Я счастлива» — говорят ей подруги, укачивая на руках плод своей любви. Но зато она рассказывает. Делится. И практически не держит в себе. По крайней мере, стены ее ванной знают всё до единого. У Фелисити из личной жизни — одинокая квартира, любимый цветок-папоротник и мороженое с шоколадной крошкой по субботам. По пятницам чаепитие с самой собой, а в воскресенье — спа-день, что иногда заканчивается грандиозной истерикой и порезами на бедрах, ведь… Ведь она всегда была склонна вредить. Себе, знакомым, окружающим. И только недавно начала практиковаться в боли, направленной прямиком на своего соулмейта. Режет бедра, ибо по-другому — не может. Не хочет. И не будет, пока у нее — постоянный зуд рядом с левой грудью и ненастоящая кровь, стекающая по костяшкам каждый вечер. Ее соулмейт — садист. Иногда, после очередного видения огромной открытой раны на своем теле, в голове Фелисити ничего не остаётся, кроме одного единственного вопроса. «Неужели не понимает?» Неужели ее вторая душа не понимает, что каждое ранение причиняет боль не только ей? Неужели ее вторая душа не знает, что его половина существует, пытается жить и мучается из-за этого так же, как другие мучаются из-за бессмысленного прозябания? Неужели ее второе сердце не понимает, что его боль — теперь и ее боль? Ответов Фелисити не получит. Поэтому продолжает ждать. Ждать, по воскресеньям напоминая своему соулмейту о своем же существовании. А для этого приходится идти на подобные меры. Ведь может, глубокие порезы выше колена когда-нибудь, всё-таки, будут замечены? Ибо Фелисити уже устала прятать свои ноги за толстой тканью брюк. Каждая ночь Смоук — очередная попытка. Попытка убежать от ночного кошмара, от жжения в груди и назойливого желания выяснить. Фелисити знает, что она никогда не сможет вспомнить лицо своего соулмейта. Она видела его один раз и — не запомнила. Трудно запомнить хоть что-то, когда за спиной две работы. Вечные лица, бесконечный поток людей, среди которых в тот день оказалась ее родственная душа. А ведь у Смоук всегда со зрением проблемы были. Вот только раньше они не обострялись паранойей и вечным «мне показалось». В тот злополучный день список дел Фелисити превышал численность населения ее города. Тогда собственное имя с трудом давалось. Тогда все было с трудом. И почему-то именно в этот день произошла та самая встреча, после которой люди собирают свои вещи, планируя переселиться за фальшиво наполненную надеждами черту ожидания. Смоук на поезд, ведущий в «После», попала. Вот только спокойная жизнь решила остаться на перроне и платочком махала ей своей мягкой ручкой. Зато теперь, благодаря подобному предательству, Фелисити понимает, что это такое — соулмейты. Это когда после определенного момента твое тело прощается с одним из сохранившихся с детства, отрочества, юношества шрамов, благородно вручая это воспоминание другому человеку. Человеку, что в тисках сжимает вторую половину вашей души. А тебе, в ответ, возвращается такое же воспоминание. И если соулмейт Фелисити получил довольно аккуратный шрам на затылке, с которым связана целая история, то она — она получила огромное увечье на всю оставшуюся жизнь. После подобного обмена наступает новая стадия. Тот инородный, незнакомый, дикий для вас шрам, рубец или просто навсегда устроившийся на вашем теле след даёт о себе знать. Жжется, как огонь, стоит кому-то из соулмейтов пораниться, а потом, если рана оказывается серьезной, одного из, испытывающего то самое жжение из-за неаккуратности другого, конкретно накрывает. Видения, открытые раны в тех же местах, как и у того, что все испытывает в действительности. И если Фелисити раз в неделю производит некий, слегка мстительный, болезненный, напоминающий о себе ритуал, прося о помощи только одного человека — ее же соулмейта, то ее родственная душа купается в котле с бурлящей лавой. По-другому постоянную боль вокруг отвратительной метки на левой груди объяснить невозможно. И Смоук убивать хочет из-за осознания того, что в их и без того дерьмовом мире нашлось это — то, из-за чего миллиарды людей страдают похуже нее самой. Всю сложившуюся ситуацию лишь обостряют ещё пару событий. Ее начальник — Уолтер, действительно хороший мужчина — добрый и понимающий — пропал. Просто-напросто пропал. Фелисити, узнав об этом, таким смехом закатилась, что слезы из глаз сами по себе выступили. Словно она и без этого сломанной пополам не была. Словно до этого у нее забот и различных «накручиваний» мало было. Теперь к каждому дню, черной ручкой по бежевому листу, в ежедневнике Смоук прибавился ещё один пункт. 19) Сделать ВСЕ, что только будет возможным. У нее до этого — ещё восемнадцать пунктов. Восемнадцать пунктов, которые в момент потеряли всю свою важность. Сейчас «утренняя зарядка» и «не больше двух чашек кофе за день» удачно заменились на «утренний кофе» и «не меньше двух кружек кофе за день». Она состояла из кофе и лёгкого жжения в левой части груди, из бессонных ночей, стеклянных из-за вечного поиска на компьютере глаз и редких приступов более сильных видений. Фелисити не полицейский, но за ее спиной кровью и потом заработанное «отлично» в Массачусетском Технологическом университете. Она — хакер. Но тот, кто решил избавиться от ее начальника, определенно умнее. И это бьёт по ее самооценке. Смоук на грани балансирует. На грани «хватит, надоело» и «уволюсь со всех работ, чтобы было больше времени». Отвлекает лишь одно — привлекательный миллиардер, которого она триллиарды раз видела на телевизоре. Самовлюблённый, гордый и абсолютно несчастный. Так она думала раньше. Сейчас, когда он приходит к ней в IT-отдел с глупым враньём, ей так не кажется. Несчастный — да. Самовлюблённый — ни за что. Он ненавидит себя даже больше, чем Смоук презирает свое существование. В первый раз он переступил порог ее крохотного, но всё-таки личного, кабинета примерно неделю назад. В его руках был абсолютно нерабочий компьютер, дырок в котором было больше, чем звёзд на ночном небе, а на лице — неестественная до скрежета в зубах вежливость. Сказал, что завтракал в плохом районе. Фелисити — поверила, ибо чужие проблемы ее не волнуют, а вот судьба несчастной техники — ещё как. Она помогла, думая, что работает личным незаконным хакером вернувшегося с острова миллиардера первый и последний раз. Но он пришел ещё. И она вновь помогла. Куин состоит из глупых отмазок, неправдивых обещаний и тайн. Ей — все равно. Помогает ему лишь из-за каких-то черт знает откуда появившихся принципов и понимания того, что ее начальник — его отец, хоть и сводный. Да и компания, в которой Смоук прозябает практически двадцать четыре часа в сутки, носит именно его фамилию. Отказывать — страшно и странно. Поэтому продолжает мило улыбаться, строить из себя абсолютную идиотку и выслушивать нелогичные объяснения. Однажды он пообещал ей бутылку вина. В итоге — ничего. Тот вечер Фелисити провела в компании дешёвого пива — совсем не любимого полусладкого. Но это — неважно, ведь были более интересные события в ее жизни. Так она думала, по крайней мере. Странно, но в последнее время все сводилось к соулмейтам. Тема разговора — одна, голова забита — одним, все — крутится вокруг одного и того же. Но бывает и некое разнообразие. Которого лучше бы и не случалось. Новая неделя принесла Смоук довольно интересный опыт. Во время смены в кофейне с ее родственной душой вновь что-то произошло. «Очередная галлюцинация,» — подумала Фелисити, когда в один из моментов все ее тело сжалось в плотный комок. Она к подобным напоминаниям о своей неполноценности (разве человек, чье сердце и душа по природе разъединены на две части, — полноценен?) уже привыкать начала. Внезапно, да. В основном не вовремя, но и не так уж смертельно, как могло показаться ей сначала. Если усилия приложить — воображение можно обмануть. Кровь — уйдет, несуществующее ранение — затянется. Но в тот раз все оказалось по-другому. Никаких ран на теле не было. Ощущения — странные. Все — странное. Воздуха — нет. Задыхается. Смоук судорожно стянула с себя неудобный фартук и глупую шапочку. Кинула вещи, убежала. Необслуженные клиенты — в шоке; рот — приоткрыт, глаза — расширены. Меж бровей — складка. Словно люди понимают ее внезапную напасть. Шея Фелисити в красных отпечатках от пальцев. В лёгких — пусто. Ноги от недостатка кислорода подгибаются, разум громко кричит о нереальности всего происходящего. Комната для персонала теснее некуда. Все — вода. Она тонет. Воздуха нет, шею пережимает. Казалось, что умирает. На деле — иллюзия. Фелисити помнит звук открывающейся двери и холодные ладони на своем лице. Кейтлин, вторая бариста их скромного заведения, ворвалась в уменьшающуюся с каждой секундой комнату, словно фурия. В глазах — страх, смешанный с знакомой горечью понимания, руки — дрожат, судорожно обхватывая лицо задыхающейся Смоук. У Фелисити паническая атака — не более. Паническая атака, вызванная тем «соулмейтизмом», который на самом деле должен быть надеждой и тем спасительным светом в абсолютной тьме. У нее — наоборот. — Твоя родственная душа когда-нибудь погубит тебя, родная, — с досадой прошептала Кейтлин, когда почувствовала, что внезапный спазм всех мышц ее подруги начал расслабляться. У Смоук очки — съехали. Голова — тоже. Руки на шее, шея — кремовая, нежная. Никаких красных пятен. Никакого недостатка кислорода. В мыслях — бардак, а рыдать от несправедливости, непонимания и слабого жжения на левой стороне груди хочется больше всего на свете. Стена, служащая опорой девичьему телу, холодная-холодная. Сердце — еле бьётся. Ещё один такой раз — и больше ей никто помочь не сможет. А через несколько дней этот инцидент — шутка, что слетает с ее губ слишком часто. Превратила боль в улыбку. Привыкла так делать, если честно. Но в любом из случаев, тот день больше не казался ей таким ужасным. Наоборот, она все осмыслила. Вины ее соулмейта в этом нет. От него у нее за тот день — минутные коралловые полосы на шее. Остальное — заслуга ее неконтролируемой паники и едкой боязни смерти. Она — слабая. Сама себя разрушает. Тем временем, миллиардер заходит к ней все чаще, а об Уолторе все так же нет новостей. И если второе ее напрягает все сильнее и сильнее, то к первому она начинает привыкать. За спиной Оливера Куина — толпа корреспондентов, в душе и сердце — сплошная тайна. Фелисити интересно. Смоук знает, что остров изменил его сильнее, чем могло показаться. Она, абсолютно незнакомый для него человек, прекрасно понимает то, что он не просто вернувшийся в социум спустя пять лет одиночества человек. Он уже кто-то другой. Совсем не тот молодой и активный плейбой, выходки которого обсуждал весь город ещё несколько лет назад. И Смоук интересно, что именно он скрывает. Но она знает, что его жизнь совсем не ее дело. Поэтому молча помогает, а иногда и просит о помощи. Вот только молчать все время не получится. И ее хриплый голос разрезает тишину в один из моментов. Смена в IT-отделе была закончена, бумаги — разобраны, а глаза — полузакрыты. Хотелось домой, под обжигающие струи горячего душа, и спать. Фелисити в тот день голову на плечах держать не могла — слишком тяжёлая она была. Информации за сутки — целый океан. И как же тошно, если плавать не умеешь. Но Смоук свой спасательный круг нашла, ведь она — женщина настойчивая и упрямая. За круг она, конечно, ухватилась, к берегу доплыла и на солёную воду больше не смотрела, ибо развернулась и уверенной походкой покинула пляж. Завуалированно до безумия — это понятно. Но свой «пляж» она тогда действительно покинула. Вот только ей помогли. В лифте ниже сердца закололо так, что все сразу понятно стало. Людей рядом — не было. Повезло. Ибо вновь раскрытые от ужаса глаза, красные из-за крови руки и уродливая дыра выше живота. Белая блузка Фелисити постепенно окрашивалась в алый, придавая всему невероятную реалистичность. Чужой шрам на левой груди пылал огнем, заставляя аккуратные ногти Фелисити впиваться в ранимую кожу ладоней. Перед глазами — красные полосы. Голова — кругом. Оглушающий звон лифта и стремительный бег из компании. Ей нужно было в машину попасть как можно скорее. Смоук знает, что приступы «Боли на двоих» длятся не больше нескольких минут. Про себя она всегда считала. Цифры с детства ее привлекали. Вот только до этого больно они делать не умели. Фелисити оказалась в машине через пару минут после того, как покинула компанию. Шрам больше не пылал, кровь становилась розовой — её словно смывали водой, а на заднем сиденье слышались глухие болезненные вздохи. В машине она была не одна. Смоук это сразу почувствовала. Яркий свет. Громкий крик. Хриплый голос. На заднем сиденье ее машины — мститель. Один из тех, о которых она слышать до этого не желала. Бегают по крышам, убивают плохих людей. В каком-то роде — благое дело, с другой стороны — самосуд. Вот только тогда ее мнение на второй план уходило. Ведь мужчина, пробравшийся в ее собственность, был ей знаком. Чёртов Оливер Куин оказался намного более темной лошадкой, чем она даже могла себе представить. Ее заднее сиденье — в крови. Голубые глаза — обжигают Капюшона взглядом. Она говорит, что больница — единственный выход. Он — приказывает ехать на завод. Слушается, ибо кровь на его груди кажется слишком знакомой. Отвозит его на старый завод, ибо понимает, что совсем такую же рану видела на своем теле в лифте. Догадки остаются догадками. Но от одной только мысли о том, что она может быть права, сердце в пятки уходит. Цифры она любит, да. Но пока что элементарных вещей сложить не может. А дальше — бункер чертовой Стрелы, едва ли знакомый мужчина — Джон Диггл — и две остановки сердца. Не ее. Его. Он умирал на ее глазах целых два раза, и Смоук поклясться может, что чувствовала в тот момент намного больший спектр эмоций, чем должен был чувствовать обычный знакомый. У нее пульса — не было, когда его пропадал. У нее воздух — заканчивался, когда организм Оливера отказывался от кислорода. Но зато, если его сердце билось, то и ее — тоже. Сильно, отчётливо и громко. А иногда этот четкий ритм заглушал все ее сознание. Стук ее сердца сливался со стуком Куина, а шрам на левой стороне груди — совсем не горел. В мыслях — хаос. Составляющие Смоук на тот момент — странные мысли на периферии сознания, едкий страх будущего и любопытность, которая до добра никогда не доводит. Пока Оливер спал — его организму определенно нужен был отдых — Фелисити осматривала бункер. Пахнет сыростью, вокруг — стрелы да холодное оружие, в правом пустующем углу — лестница Сэлмона. Признаков жизни — никаких. Ни цветов, ни чистых полок. Всё — в пыли. Словно в голове у Оливера Куина так же. Пусто и одиноко. Да, определенно одиноко. И Смоук выть хочет от этого сковывающего грудь чувства. — В него собственная мать стреляла, — она помнит протяжный голос Джона Диггла, руки которого были в крови Куина из-за недавней «операции». Помнит их первый долгий разговор так отчётливо, словно уже тогда она понимала, что подобного рода дискуссия станет привычным делом, а Джон — даже родным. — А это… Это не в первый раз? — ее голос тогда дрожал так же сильно, как и все тело. В первый раз в ее жизни кровь и тяжёлая рана были настоящими. До этого — обман. Сейчас — тонкая грань между спокойным дыханием и по-настоящему мертвым молчанием. — Я с ним не так давно, Фелисити. Поэтому всего не знаю. — Диггл руки на груди складывал в самую защитную позу из всех, что она когда-либо видела. Он от мира загораживался так же усердно, как Смоук от него бежала. А Куин — лежал, абсолютно точно не слышавший ничего из того, что происходило рядом с импровизированным операционным столиком, который в последнее время был его мягкой кроватью. Его сердце — билось, и этот звук словно отражался от стен бетонного здания, попадая прямиком в грудную клетку все ещё растерянной от новых эмоций Фелисити. — Ты из его допотопных компьютеров самую передовую систему смастерила. Он бы умер, если бы не ты, Фелисити, — каждое слово Диггла набатом в ушах звучало. — Он бы умер, если бы не мы. Я в медицине — ноль с минусом, а компьютеры и вся остальная техника — просто-напросто моя слабость. Так что, мне самой было приятно добавить хоть каких-то красок в это ваше старье, — ее голова в те первые, ещё непривычные, моменты крутилась в различные стороны, ведь каждая частичка бункера казалась ей нереальной. Везде — мрак, окутанный пятилетней тайной. И что-то Смоук подсказывало, что в этой темноте — пустоте — даже сам Оливер не ориентировался. В их городе легенд о Мстителях и героях всегда много было. Вот только кто знал, что на одном из разворотов подобных мифов сможет оказаться Фелисити. — Возможно, ты захочешь разукрасить и другие аспекты нашей деятельности? Смоук четко запомнила этот одновременно пугающий и соблазняющий вопрос. Она не смогла тогда на него ответить, но внимание уделила предложению Джона колоссальное. Ей всегда хотелось быть не просто вещью, посредственностью или существом, созданным для потребления и разрушения. Она мечтала о том, что сможет оказать свое содействие на какие-либо проблемы, что колышут обширные людские массы. А ведь раньше, когда она сидела на диване и со скучным лицом переключала новостные каналы, ей до Мстителей — дела никакого не было. Смоук придерживалась нейтральной позиции, считая, что деятельность всеми известного Капюшона не больше, чем фарс, который когда-нибудь, да закончится, ведь геройствовать — надоедает, а раны, полученные за хорошие дела, — болят так же сильно, как и те, что люди за свои поступки от судьбы-злодейки принимают. Но после того самого, буквально рокового для нее дня все изменилось. Фелисити правда всё так же хотелось быть полезной; хотелось помогать не только себе, но и другим; хотелось не чувствовать больше жжения на левой стороне груди и… И ей все так же хотелось найти своего пропавшего начальника. В итоге, Смоук выход находит. Она решает соединить все свои «хочу» в одно — в «надо». — Я с вами, но после того, как Уолтер вернётся в компанию — здоровый и невредимый — я сразу уйду, — скорее мантра, в которую ей самой желательно бы верить, чем твердые, решительные слова. Она когда это говорила — только о своей небесполезности думала. Словно вступив в команду ненавистной преступниками Стрелы, ее воплощение своего «имени с большой буквы» легче будет осуществить. Для Смоук «именем с большой буквы» являлась неоновая вывеска на каком-нибудь высокоэтажном здании, где ее фамилия капсом написана будет; где ее инициалы целого состояния стоить будут. И это — мечты, осуществление которых может зависеть от Уолтера Стила, что относится к ней, как к дочери, и даёт ее таланту достаточно места для развития. Ей его жизнь — своей дороже. И не только из-за того, что от него ее будущее зависит. Человек он хороший и смерти — явно не заслуживает. Поэтому Фелисити теперь в команде. Вот только в ее рукавах — никаких козырей, защищаться она не умеет, стрелять или сражаться — тем более. Ее суперсила и главное оружие — собственный ум. Из-за этого и место ей подходящее выделили. Фелисити всеми компьютерами в бункере повелевает, Диггл — несёт ответственность, а Оливер — город спасает. Смоук чувствовала бы себя абсолютно бесполезным Робином, который под ногами у дееспособных людей шастает, но она знает, что без нее всё бы медным тазом накрылось уже тысячу раз. Как они без нее выживали — ей не известно. Как она — без них — тоже вопрос без ответа. Одно Фелисити точно знает — команда они неплохая, пусть даже сама Смоук свою бесполезность иногда признать может. Странно, но с четким и даже бешеным ритмом жизни в окружении мстителей, ее мысли и подсознание о соулмейтах практически не вспоминали. Боль своей родственной души Фелисити все так же чувствовала — даже отчётливее. Но что-то в этих ощущениях изменилось. Теперь ее шрам практически не горел, видения — были редкими, но если и были, то сильные и до ужаса долгие. В основном ее волной чужой боли накрывало в бункере, ночью, когда она за компьютерами сидела и команды по возможности отдавала. В ушах в такие моменты — крики набатом: чужие и знакомые, громкие и тихие, глухие и звонкие — а ещё четкие хлопки от резких ударов, выстрелов и взрывов; в голове — нескончаемая цепочка всех совпадений, которая мысли ее путает, пугает и по разным углам забиваться заставляет. Однажды у Фелисити ногу словно подстрелило, а через некоторое время в бункер Оливер зашёл — хромой, в крови, с таким же точно ранением, которое ее богатый на воображение разум совсем недавно на ее же теле спроектировал. Смоук все это дело на свое «Мне показалось» скинула, а потом — забыла. У Куина волосы — длинные. За ними ни интересующего ее шрама, ни кожи не видно. У Смоук паника — неконтролируемая. За ней ни мысли разумной, ни предположения/отвержения не найдется. Но ведь у Фелисити с математикой отлично, да и с логикой — тоже. Единственное, из-за чего она страдает, — это страх, окутывающий большую часть ее совершенно скучной — в определенных понятиях — жизни. К тому это, что долго она себя обманывать не смогла. Ей на каждом шагу судьба знак оставляла — в виде записок кровавых по всему телу и спокойных ночей в те дни, когда Куин из-за обезболивающего дальше бункера просто не способен был выйти. Фелисити элементарную задачку решила в тот день, когда Куин с «прогулки» с простреленным плечом вернулся. Смоук усердно зубами свои губы зажимала, пытаясь настоящей кровью выдуманную отогнать. У нее тело ломило до безумия, а она просто глаза зажмуривала, продолжая рану Оливера обрабатывать. Диггл тогда ушел, у него своя жизнь — личная, со соулмейтом и прекрасной дочуркой. Фелисити же с Куином осталась, ведь тот день субботой был, а мороженое с шоколадной крошкой подождать может. Оливер подавлен был до непривычного сильно — миссия того дня успехом не увенчалась — поэтому молчал, через зубы процеживая громкое шипение. Смоук вроде его кожу иголкой пронизывала, а такое чувство было — словно это она свое сердце на стрелу насаживала, а не в доктора играла. Фелисити в ту субботу к Оливеру ближе всего за всю свою жизнь была. Чужой шрам на ее теле странно трепетал, вызывая у Смоук мурашки по всему телу. В один из моментов Куин позу решил поменять и — спиной к своей верной помощнице повернулся. Повернулся, а она дышать перестала. Его затылок — ее шрам. Далёкий такой, с напоминаем о неудачной поездке на велосипеде. Слезы на глазах Смоук сами по себе выступили. Но она их смахнула сразу же, ведь в руках — игла. Ведь Фелисити в тот момент практически свое тело зашивала. Ее соулмейтом оказался Оливер Куин. И Смоук даже удивлена не была. Его тело — сплошные шрамы. Один из них — на ее левой груди. Это к Куину она все это время с мольбами обращалась. Это она ему целое воскресенье посвящала. Улыбки на губах тогда не было. Слезы — были. А ведь Фелисити даже ненавидеть свою родственную душу начала. За вечную боль. Но теперь, когда она знает, с кем делит свое сердце, свои собственные ощущения ее не волнуют. Болевой порог у нее — высокий. Плевать. Он тоже человек — хотя сам себя за настоящего монстра принимает. У Фелисити шанс один на миллион выпал, да и козырь в рукаве у нее всё-таки есть. Она свое существование с Оливером Куином пополам делит. Его рок облегчить — теперь больше всего хочется. Сердце у Смоук большое и, кажется, одно за двоих бьётся. Поэтому ладно, Фелисити готова вытерпеть любую боль, которую ей только судьба подкинет. Главное, чтобы Куин со своими страшными чувствами и демонами тет-а-тет никогда не оставался. Ведь он тоже не Атлант. И целый небесный свод на своих плечах не удержит. — Я причиняю боль даже тем, с кем не общаюсь, — сухо, практически неразличимо прошептал Куин после того, как Фелисити с его раной закончила. У Смоук после его слов — дыхание перехватило. Она тогда свой взор все ещё на его затылке задерживала — причём явно больше положенного — когда ноги ее только через весомое количество времени трястись перестали. Утверждение Оливера точно о соулмейтах было. Поэтому Фелисити и запомнила их разговор в ту одинокую субботу. — Ты о?.. — не уточнить свои догадки она не могла. Ей вообще иногда казалось, что через тот замок, который Оливер для себя выстроил, ни одна проблема их мира не проходит. Он с таким усердием скрывал все: свои чувства, боль, эмоции и желания — что Смоук верить в его непроницаемость начинала. — Да, я о соулмейтах, Фелисити, — у Оливера трещинами бетонный замок пошел, а у Фелисити — сердце. Она то знает, что разговор о родственных душах к хорошему не приведет. Ведь они и правда друг для друга судьбой предначертаны, но понимает это только Фелисити, которой ждать — до безумия надоело, а вот терпеть — она ещё может. Куин когда ее догадки по поводу темы их разговора подтвердил, у Смоук голова в момент стала пустой-пустой. Ни мыслей, ни хоть каких-то слов, что помогли бы от мучительного молчания скрыться, — не существовало. Ничего тогда в ее разуме не было. — Это больно? — стандартный вопрос, который обычно дети своим родителям задают после того, как о родственных душах где-нибудь на площадке возле дома узнают. Оливер ее явно за более сильную личность принимает. Он душу ей раскрывает, болью делится. Думает, что она под натиском его прозрачно голубых глаз не сломается, в то время как Смоук — уже давно по швам трещит. — Что именно? — раз за разом переспрашивала, пытаясь как можно скорее увернуться от настойчивости Оливера. Тогда она до конца старалась эту режущую сердце тему избежать. Куин считает, что счастья не заслуживает. И это Фелисити и без его подтверждений знает. Он когда ранение получает — всегда с облегчением выдыхает перед тем, как сознание потерять. Словно на какое-то время от мира отключиться — для него что-то ценное и редкое. Жаль только, что лучшего способа «отдохнуть» в его жизни не подворачивается. Смоук догадывается, что его существование ему же хуже делает. Он себя до кончиков пальцев ненавидит, а она — мысленно со всеми его пороками в спор вступает, честь его отстаивая. Оливер, когда умирает, — о смерти не думает. Да и о жизни — тоже. Ему бы просто агонию перетерпеть и снова в свой непроницаемый костюм из боли влезть. — Чувствовать боль другого. Это больно? — Куин отступать тогда не собирался, его в тот день этот роковой вопрос волновал сильнее, чем ветер море. А Фелисити же оставалось лишь удивляться и ужасаться, насколько его эта тема затрагивает. Куин со своими эмоциями справиться не в силах, ведь отвержение — это не способ решения всех проблем, а о тяжёлой судьбе своего соулмейта все равно думает. Фелисити раньше ненавидела до глубины души свою вторую, загулявшую в крестовом походе, половину. Ее от чувства несправедливости — в разные стороны бросало. Она о своих только переживаниях думала; верила в них, как в самое сокровенное, и одновременно терпеть не могла — за слабость и желание сделать другим похуже — лишь бы самой не так плохо было. Адскую боль соулмейта своего она чувствовала и прекрасно понимала, что ей эти ощущения ещё и не в полной мере передаются. Вот только казалось Смоук, что родственная душа ее все равно недостаточно страдает. Свою жизнь превыше другой ставила. Свою боль превыше его ставила, хотя знала, что чаши весов в их случае всегда в равновесии. — Я не… Я не знаю, у меня… У меня, кажется, нет соулмейта, — она эту ложь до сих пор помнит. Во рту — сухо было, на душе — кошки скреблись, мяуканьем своим сердцебиение айтишницы перекрывая. Лгать Смоук ненавидела. Но как же правду трудно говорить, когда от этого судьба зависит. — Бред, Фелисити, — Оливер, проницательный и до ужаса в чужих — только в чужих — эмоциях разбирающийся, на ее заявление тогда лишь улыбнулся какой-то странной, тоскливой улыбкой — которой до улыбки Дюшена так же далеко было, как и до берега из их кровавого моря вечной борьбы. Смоук его выражение лица не поняла в тот секундный момент. Допустим, к складке меж его бровей — она привыкла, морщины рядом с уголками красивых губ — все ещё удивляют, подбородок поджатый — беспокоиться заставляет, а улыбка — сердце останавливает. Фелисити по жизни человеком внимательным была — а с новой работой навыки свои в наблюдении лишь улучшила — вот только до этого ни разу такого выражения на лице Оливера она не замечала. Но забывать или делать вид у нее всегда получалось гораздо лучше, чем наблюдать. Куин о своих выскользнувших наружу эмоциях уже через секунду не помнил, когда Фелисити это смешанное выражение на всю жизнь в сознании сохранила и в специальный отсек своей памяти запихнула, хоть и вид сделала, что даже не заметила. — Почему же? — вопросы задавать ей всегда нравилось, а тот день — полностью и бесповоротно — только из них и состоял. — Ты хорошая. Судьба явно не обделяет таких, как ты, — у Куина в голосе — мольба о помощи отчётливее всего видна была. Он ее солнцем считал, когда Фелисити в тумане практически год существовала. — Хочешь сказать, она обделяет таких, как ты, Оливер? — Возможно. Хотелось тогда ему мозги на место вставить, список с его заслугами из дальнего ящика достать и читать заставить — до тех пор, пока мысль о собственной недостойности светлую голову с криками не покинет. — Если у меня есть соулмейт, то он меня ненавидит. Смоук смеяться от этих слов захотелось. До сих пор улыбка губы трогает, стоит вспомнить. Она всем своим сердцем Куина любит. Почему — не знает. Когда подобные чувства вспыхнули — тоже понятия не имеет. Фелисити в одном только уверена — глупая она до безумия. Любит того, кто задыхаться от боли не раз заставлял; того, из-за которого панические атаки самой обсуждаемой темой с психологом стали; того, кто в кровь ее с головой не раз окунал; того, из-за которого на бедрах шрамы остались. Но рядом с ним рубец на левой стороне груди гореть перестает. Неконтролируемое пламя потухает, тлеющие угли после себя оставляя. — Тея сказала, что у меня странный шрам на затылке. А я даже не знаю, чем на самом деле является этот… Шрам. Той самой меткой или обычным ударом одного из моих… Иногда я чувствую жжение в том месте. Вроде так называют это ощущение. Один раз я увидел крохотные порезы на своем бедре. Явно боязливые, резкие и неглубокие. Если у меня и есть соулмейт, то я медленно свожу его в могилу, — Куин о ней тогда рассказывал, и сердце Смоук в крохотный камушек сжималось. За то, что она ранила себя — специально и целенаправленно — ей всегда стыдно было. Фелисити делала это ради того, чтобы соулмейта позлить, — но так было лишь сначала. Потом она этим заниматься начала потому, что хотелось; потому, что сил на принятия себя не хватало, а лезвие — всегда под рукой в такие моменты оказывалось. Родственная душа порезы ее заметила — и глупыми посчитала. И Смоук с Куином согласна. Она всегда делала все резко и боязливо. Словно «по чуть-чуть» — приравнивалось к «ничего», в то время как всё было наоборот. Её «по чуть-чуть» явно бы в большее когда-нибудь, да переросло, если бы не слишком забитые работой будни и выходные. — Это терпимо. Само жжение — оно сильное, да. Как огонь. Но страшнее другое. Видения или галлюцинации, черт знает, как их назвать. Иногда случается все в ненужный момент. Стоишь, как идиотка, зажимаешь несуществующую рану. Ладони красные-красные, все — в крови. Но никто, кроме тебя, не видит. Потом — проходит, и все заново, — рассказывала о своих чувствах, прячась за маской. Она ему душу изливала, пытаясь поток своих слов контролировать. Слишком много — не сказала. Ей предложение неправильно в свой монолог вставить — и Куин догадается. Уж слишком много она знала для человека, который родственной души не имел. После ее слов лишь один осадок оставался — неприятный, с едким разоблачением обмана. Оливер глаза щурил, стараясь ее внутренний барьер окончательно разрушить. Не смог. В тот день удача действительно не на его стороне была — наверное, с заунывной тоской местами поменяться решила. — Ты же сказала, что… — Куин тогда, несмотря на всю борьбу со своими мыслями, ее столь четкий и уверенный ответ все равно не до конца понял, ведь он Смоук — доверял, а она сказала, что ее родственная душа вообще не проявляла себя ещё. Откуда тогда ей знать подобные подробности? — Соулмейт моей подруги — полицейский, — Фелисити бы Оскар забрала за самую правдоподобную роль, если бы за спиной в тот момент съёмочная группа была, а не испачканный в настоящей крови металлический стол, напоминающий о реальности лучше любых других предметов. — Полицейский не мститель, Фелисити… И все равно ей больно. А я виноват, — Оливер, когда подобный вывод озвучивал, в руках свою зелёную куртку от костюма держал, сжимая ту до безумия. Костяшки — белые-белые были, мышцы лица — напрягались поочередно, игрой своей завораживая. Смоук в его профиль точеный смотрела и пыталась все мысли в своей голове в одну собрать. Оливер — стойкости олицетворение. У него сердце — щемит до слез, а он — даже внимания не обращает. А Фелисити — видит его внутреннюю борьбу. Восхищается и ещё раз проклинает их чёртов мир, где каждый человек свою боль с другими делить обязан. — Все будет нормально, Оливер. Смоук на своем языке после этих слов — какую-то горечь чувствовала, а Куина — вовсе тошнило. Оба знали, что «нормально» у них не будет. По крайней мере, не по отдельности. Около двух недель прошло с того дня, когда Фелисити глаза свои на элементарное открыла, а Оливер душу оголил, разрешив Смоук некоторые из его переживаний рассмотреть. Но она до сих пор на его затылке свой взгляд останавливает, а он усердно вид делает, что этого не замечает. Поговорить друг с другом по душам снова — не решались. Видимо ждали, когда вновь кто-нибудь из них кровью истекать начнет. И — дождались. Фелисити уже около двух месяцев боль своего соулмейта делила. Плакала, срываясь иногда, ждала конца черты «После», прекрасно зная, что за ней — пустота, забвение и мрак — но терпела. Она не Атлант. Прометей — может быть. У нее собственная скала в Скифии и дикий орёл, что каждый день по кусочку сердца ее отрывает, сразу после этого в желанном красноватом закате испаряясь. Смоук в мифах не разбирается, поэтому рваться в спасительное небо не перестает — дёргается, сопротивляется самому естественному в своей жизни — и в итоге от сердца лишь силуэт остаётся, а от души — тлеющий скелет. В пугающем «Ничего», которое находится за чертой «После», Фелисити огонь видит. Хотя, скорее, огонек. Маленький такой, но манящий, и блестящий, и тьму своим сверканием освещающий. Фелисити бы рвалась к нему из-за всех сил, надеясь на то, что этот упрямый, жгучий, обжигающий ребенок солнца ее израненное сердце светом залечит, но она знает, что там — за ненавистным за последние месяцы «После» — ее только смерть ждёт. Огонек, на который она, закрывая глаза, каждую ночь смотрит, словно в обсерватории находясь, — это соблазны, желания и мечты — мечты освобождения от чужой боли. Пойти ему навстречу, из цепей вырвавшись, — больше всего на свете хочется. Но — нет. Смоук больше на пылающую обманчивую звезду перед глазами внимания не обращает. Ее соулмейт — Оливер Куин. Поэтому она глаза свои зажмуривает до цветных пятен, все соблазны спокойной жизни, путь к которой — бегство от самой себя и всех окружающих, в пекло посылая. В ее руках чужое сердце. Оно еле бьётся, цвет неестественный имеет, но — если пару зияющих ран красными нитками сшить — все в норму придет. В ее руках игла. И она знает, что нужно с ней делать. Вот только… Она в медицине — ноль с минусом, а компьютеры и вся остальная техника в этой ситуации бессильны. У Куина в ладонях все то же самое: орган жизненно необходимый и тоненький путь к разрешению бессмысленных страданий. Фелисити знает об этом, но всё на свои плечи взваливает, первого шага от него совсем не ожидая. Видимо — зря. Ведь Оливер в ранениях разбирается — ему за свою жизнь слишком часто разрушенное чинить/сшивать приходилось. Существуя в прошлом, настоящее трудно даётся. Поэтому наперёд забегать и в будущее заглядывать и вовсе чем-то невозможным кажется. Но Фелисити бегущую строку в своем сознании видит. Сложная операция закончится удачно лишь в одном случае — если инициатива со всех сторон будет. И в то время как Фелисити знает — видит — о том, кто больно ей делает, то Куин слеп. Он об ее истинном предназначении в своей жизни не подозревает, даже не догадываясь о том, что шрам на его левой стороне груди несколько месяцев назад на тело Смоук перебежал. Но это — мысли. Которые голову в момент покидают, стоит действию начаться. Воскресенье Фелисити всегда любила. Для нее этот день чем-то вроде недостающего в жизни покоя был. Воскресенье всю неделю балансировало, разделяя короткий промежуток времени — недели — на две черты — «До» и «После». А в жизни Смоук все так — она всегда бросается к двум берегам, когда на сушу выходить пора; у нее все на цифру «2» делится — собственная душа, числа, время и жизнь. Жаль только не каждое воскресенье удачным выходит. То, после которого жизнь Фелисити, опять же, на две части раскололась, оставив позади тяжелейшее «До» и «После», изначально чернейшим как уголь было — без единого потока света, но с целой цистерной свежей боли. Любой день, с работы начинающийся, автоматически не самым лучшим становится. У Смоук тогда единственный выходной отняли, заставив досуг на холодном кресле бункера проводить. И это — уже черная полоса на белом листе недавнего дня. Но кто мог подумать, что после черного — красный пойдет? Фелисити не экстрасенс. Она всю информацию исключительно из внешнего мира черпает, никаких внутренних чакр не замечая. Но предчувствие чего-то важного за ней по пятам в тот день ходило — Фелисити его дыхание чувствовала; руки холодные со своего тела каждый раз смахивала. Ее первая миссия не в безопасности. Ее первая миссия за пределами бункера. Первая — и последняя, ведь после этого задания ее больше никто из логова просто так не выпустит. У Смоук одежда в тот день яркая-яркая была — в сердце вечное лето, а на ногтях — лак цвета фуксии — в душе постоянные споры. Ее внешний вид внутреннему состоянию средний палец показывал, в самое далёкое место посылая. Она вызов сама себе бросала из-за дня в день, яркое амплуа себе создавая. Оливер же всю жизнь костюмы носил, пытаясь галстуком свой дикий нрав утянуть. Костюмы разные — классические, итальянские, американские, кожаные, но всех их одно объединяло — каждый хозяина сдерживать должен был. Куин за маской прятался, в темные углы забиваясь. Она — то же самое делала, вот только действия свои сладкими духами и глупыми нарядами сопровождала/прикрывала. За слоем яркой одежды всегда пустота скрывалась, с криком о помощи смешанная. Ее бы раздеть — вот только мало будет. Чтобы до истины добраться — кожу нужно стянуть — в душу голыми руками проникнуть. Или же просто сознаться/пойматься во лжи и на лжи. Обманывать постоянно не получится. Смоук первый шаг навстречу нескончаемым выдумкам сделала ещё в тот день, когда сказала, что соулмейта не имеет. Жизнь себе в несколько раз усложнила, сделав и без того запутанную ситуацию ещё более непонятной. Она в глаза Куину тогда смотрела, ложью его кормила, чувствуя боль в плече — не свою — его. Всё наоборот в ту субботу сделала. Фелисити тогда только сильнее их друг от друга отдалила — в подходящих моментах она никогда не разбиралась. Но в то воскресенье удачных и неудачных моментов не было. Моменты просто были, и этого достаточно оказалось. Смоук до сих пор лёгкий мандраж чувствует, вспоминая, как бешено сердце билось в тот момент, когда она в самой горячей точке их города оказалась. Мысли о том, что подобный хаос, крики, стрельба, нескончаемые угрозы и смерти являлись неотъемлемой частью жизни Оливера — и без того одурманенную голову Фелисити кружиться заставляли. Она наконец-то увидело то, где существует Куин. Поле боя, в котором живым — места нет. Люди теплые, ещё живые на ее глазах тогда на бетон падали, кровью землю заливая. Ее задачей было к главному серверу подобраться, а Смоук каждую секунду отвлекалась, внимания на крики Оливера не обращая. Фелисити помнила его лицо, в маске, с окрашенной в черный кожей вокруг потемневших глаз, когда он очередному рецидивисту стрелу в спину пустил — Куин выглядел по-настоящему страшно, дико и яростно. По одному его взгляду тогда все понятно было — миссия для него превыше, а она план четко составленный нарушает, в удивлении каждую мелочь рассматривая. Смоук только «спасибо» ему сухими губами прошептала, ведь пуля из пистолета того преступника оказалась бы в ее затылке, если бы не отточенные рефлексы Капюшона. Но Оливер постоянно ее прикрывать не в состоянии был. Диггл один от десятерых отбивался, в то время как Куин, удостоверившись, что Фелисити дошла до системных блоков, покинул Смоук, оставив ее тет-а-тет со своим страхом и трясущимися руками. У нее в голове тогда неконтролируемая паника была — сигналами красными с сиреной все сознание заполняя — и явное непонимание всего происходящего. Она в бедре в один из моментов жгучую боль почувствовала и глаза прикрыла, в попытке нарастающую тревогу унять. Не ее ранили. Его. Фелисити на ногу свою не смотрела, пугать себя открытым ранением не собираясь. У нее задача была — а она вновь отвлекалась. Онемевшими пальцами прерывистый ритм на клавишах компьютера отбивала, своих хакерских способностей не узнавая — все испарилось. Все — но не мысли об раненной родственной душе. Смоук когда пополам от внезапной агонии на колени упала — ничего не поняла. Думала, что Куина вновь ранили — оказалось, что ее. Настоящая кровь теплая-теплая — до обжигающего горячая, она бы сказала. Пока до Смоук понимание происходящего дошло — уже поздно было. Фелисити на полу сгибалась, чувствуя охватывающий ключицу пожар. Она ледяными кончиками пальцев за край холодного стола цеплялась, стараясь вновь на ноги подняться. В голове набатом мысли об ее слабости звучали, сил не придавая. Черная обтягивающая водолазка, своеобразный костюм, подобранный специально для сегодняшней вылазки, липкой до безумия становилась, горло ей пережимая и дыхание останавливая. Над телом и душой Смоук один из преступников стоял, а она внимание не обращала — ведь помнила, что миссия превыше всего — может быть, даже ее жизни. Пальцами по клавиатуре стучала, пока громкий выстрел не услышала. С жизнью успев попрощаться, медленно развернулась. Потом замерла и благодарно Дигглу — своему спасителю — головой кивнула. У Фелисити от боли — от самой настоящей, не спроектированной ее организмом, боли — перед глазами только размытые очертания предметов мелькали. На нежных губах Смоук слезы задерживались, и она с большим презрением к себе их глотала, смазывая и без того кровоточащее сердце лишней солью. Джон к ней сразу подбежал тогда. Рану увидел, обстановку оценил и лишь головой покачал. Их помощница — Фелисити Смоук — девушка на миллион. Она о каком-то задании думала, забыв о главном — о жизни. Диггл всегда ей восхищался — сильная, умная, храбрая — восхищался и не понимал, почему Куин того же в ней не видел, а если и видел, то молчал, на лесть не отвлекаясь. Пальцы Смоук словно от тремора дергались, по воздуху ритм выбивая. Клавиатура компьютера от нее слишком далеко была — так же далеко, как и тонкая бесцветная нить священного понимания. Миссию она провалила — зря из бункера высунулась. Ее место — в логове. Фелисити себя с героями мифов сравнивала, когда никем являлась. Для нее тот день провалом грандиозным был. Она команду — Оливера, Диггла, себя и их город — подвела. А ведь взламывая главную систему крупной преступной группировки она себя нужной — важной — решающей — чувствовала. Чувствовала до тех пор, пока быстрая пуля ее хрупкую кость ключицы не пересекла. После этого — только боль. Адская. Горячая. Живая. Тягучая. На ее видения совсем непохожая. К горлу ком подступал, ноги косило, тело тряслось. Сознание красный туман застилал — застилал, но недолго. Она в обморок от болевого шока упала, как только хватку крепких рук Джона почувствовала. И пока Диггл усердно пытался от вооруженных людей отбиться, стреляя в каждого, кто только попадался на пути, Оливер пополам сгибался, убежище себе найти желая. Джон путь до машины пробивал, громко Куину в передатчик крича — но ответа не было. Оливер говорить в тот момент не способен был. Его прочный зелёный костюм на глазах по швам расходился чуть выше груди — расходился самостоятельно, без какой-либо помощи. Тело пылало, из раны на ноге кровь лилась. Куин грушей для битья себя чувствовал, сквозь профессиональных бойцов пробиваясь. Ему плевать на миссию было — на все плевать было. В ушах звенел голос Джона — товарищ к отступлению призывал — а перед глазами словно не свои воспоминания проносились. Его руки в засохшей крови холодом отдавали и вновь слипаться друг с другом начинали. Он смотрел на них, в ужасе рот приоткрывая. Кровь, свежая, холодная, на настоящую только по консистенции похожая, сквозь пальцы его сочилась, до грязного пола заброшенного завода не долетая. В один из моментов Куин голову случайно опустил и замер, к стене холодной прижимаясь. Его левое плечо и ключица оголены были — костюма словно и не существовало. Но Оливер кожи своей не видел — все в той странной жидкости было, которую кровью назвать язык не поворачивался. Его тело в том месте словно и не его было. Кровь — неестественная, ледяная, несуществующая — из открытой раны все больше с каждой секундой сочилась, своими каплями сердце Оливера прожигая. Он боль невероятную чувствовал, голова на куски разрывалась — затылок горел — горел тем огнем, который в аду людей встречает. Куин стоял, как несмышленый, к стене всем телом прижимаясь — вжимаясь. Он несуществующую рану руками зажимал, сквозь пальцы холодную жидкость пропуская. Ладони красные-красные, все — в крови. Но никто, кроме него, это не видел — ведь Джон, за ним вернувшись, только на ногу его простреленную внимание обратил — зияющей дыры от пули в ключице Диггл и в упор не замечал. Оливеру думать тогда лишь об одном оставалось — как скоро все пройдет, а потом с новой силой снова продолжится. Жаль, что Фелисити в то время в машине с подозрительно знакомой раной в бессознательном состоянии лежала и ответить на интересующие Куина вопросы не могла. 1: ∞ Кажется, счёт им никогда не сравнять. Ведь с образом жизни Оливера Куина — проигрыш (разве бесконечная боль — это победа?) всегда на ее стороне будет. Но теперь он хотя бы знает, какого это — быть в проигравших. Но одно дело — знать, а другое — уметь пользоваться этими знаниями. А Куин не умел — и понятия не имел в какой сфере известное для него применять. Но действовать в любом случае нужно было. Они оба помнили. Помнили абсолютно все, что случилось за то воскресенье. Фелисити только одного в своей памяти не находила — того, что было во время ее бессознательного состояния. А было ведь многое. Куин в машине когда оказался, все ещё от несуществующего ранения мучился. Ему даже на ногу свою подстреленную давить приходилось, чтобы реальной болью выдуманную заглушить. В его голове ничего не укладывалось — как Фелисити может от идентичного ранения кровью истекать — всё-таки именно Оливер оказывал ей первую помощь, хотя самому таковая не помешала бы —***
Baby baby Are you listening? Wondering where you've been all my life I just started living Uh baby Are you listening?
Miley Cyrus, «Adore you»