Учись срезать волосы

      Сакура безвозвратно верит в то, что весь мир вокруг — Гентей Тсукуёми*, которое устремилось со всем своим могуществом совершенно не «туда». Словно искажённое в своей идеальной работе, начало подкидывать системные ошибки, своей жертвой для этого выбрав именно Сакуру. Потому что здесь, перед ней, так близко, что Харуно даже может чувствовать запах чужого выгравированного тела — должен стоять не этот Учиха.       Не он.       Первые несколько секунд жизни уходят на осознание и шок. Сакура медлит, замораживается изнутри, не может пробудить внутри себя ни импульс к движению, ни обыкновенную мысль. А думать надо срочно. Где-то глубоко внутри на периферии сознания маячит громкий звон, пульсирующий, нарастающий, он приводит в чувство именно тогда, когда Сакура начинает на него отвлекаться.       Это звучит его чакра. Вернее, то, что сейчас циркулирует по венам Учиха не является даже намёком на её наличие. Харуно чувствует тоже самое и в себе, знает, что этого звона недостаточно даже для самой обыкновенной техники, по крайней мере — у неё в теле недостаточно. Какими ресурсами располагал Мадара, было неясно, но Сакура точно уступала им в количестве, потому что Учиха с такого же расстояния не заметил звона и у неё.       Погодите.       Он не заметил?       Сакура судорожно вдыхает в лёгкие воздух, чувствуя, как вместе с поступающим в кровь кислородом пробуждается всё её тело — мозг начинает свою работу, тут же выдаёт тысячи вариантов спасения, анализирует всю ситуацию. Мадара стоит, как стоял, и смотрит на Сакуру в ответ, но только в его глазах не плещется то же находящееся на грани истерии удивление тому, что в человеке напротив плещется знание о том, что такое чакра, Учиха и всё остальное.       Наверное, Сакура могла бы сказать, что она почти что в безопасности, но Харуно мешала простая очевидность. Учиха, что стоит перед ней так уверенно, но в тоже время — безмолвно, замечает её реакцию, которая в обычной ситуации могла бы считаться ненормальной. Незнакомые люди не смотрят друг на друга с нескрываемым ужасом, это он знает точно. А значит, Сакуре нужно как можно скорее убраться отсюда, пока Учиха не переосмыслил ситуацию, не сложил два и два и не вспомнил, что таким же именем зовут подружку Узумаки Наруто. Самое главное — вести себя спокойно и мертвецки уверенно. Ей нельзя оставаться здесь больше, чем ещё на секунду.       — Ты будешь данго? — Сакура разворачивается к отцу, принимаясь сочинять на ходу небылицы. — Я знаю, ты любишь, я могу сходить в магазин за углом, а ты пока что как раз здесь… — разводит в стороны руки.       Харуно специально не договаривает предложение, обводит зал взглядом, сосредотачиваясь на раскинулось мусоре. Она мысленно просит у Кизаши прощения, для которого больная тема — состояние этого места и его самого, и решает как бы предложить ему шанс всё исправить.       Харуно старший кивает, преисполненный благодарности:       — Совсем не откажусь. Давай, сходи, Сакура, — он широко усмехается и подталкивает дочь к выходу. — Шарф не забудь, — Сакура мажет взглядом по шарфу, что ещё сама положила на табуретку. Почти новый и очень тёплый. Возьмёт с собой — будет казаться, что ушла насовсем. Надо оставить. А жаль шарф, но это — небольшая цена за спасение. Она вовсе не пойдёт ни за какими данго. Она убежит отсюда как можно дальше, потом вымолит у Куренай номер отца и извинится перед ним уже дома, в безопасности. И не вернётся.       С Кизаши так поступать нельзя, он — её отец и всё в этом духе, но рядом с Сакурой сейчас стоит тот самый Мадара, чьё одно существование означает гибель доброй половины человечества. Она просто не может…       — Я ненадолго, — она отмахивается, улыбаясь и делая первый шаг в сторону единственного выхода. Сейчас главной проблемой остаётся тот факт, что Мадара, как стоял у самых дверей, так и стоит, и пространство между ним и стеной сравнительно небольшое — Сакура в него запросто пролезет, даже ещё место останется, но что, если Харуно приблизится к Учиха достаточно близко, из-за чего Мадара почувствует в ней то же самое, что ощущает в нём Сакура?       Колени — дерево, их никак не согнуть. А ей нужно просто не забывать дышать и выглядеть максимально естественно.       — Не торопись, Сакура, — Харуно насильно сдерживается, чтобы не вздрогнуть, потому как собственное имя невероятно громко режет по ушам. Кизаши добавляет в догонку: — И возьми ещё для Менмы, он их тоже любит.       — Хорошо, — Харуно оборачивается через плечо, кивает отцу, снова разворачиваясь и практически сталкиваясь с Мадарой, который тоже неожиданно делает шаг навстречу. Она дёргается, сгибает колени, чтобы сохранить равновесие, через них выворачивается, наклоняясь вперёд и вбок, проскальзывает у Учиха где-то под рукой.       — Прошу прощения, — Сакура сдавленно выдыхает, хватаясь рукой за двери и вцепляясь спасительной хваткой в железную ручку. Она не оборачивается, потому что не хочет лишний раз встречаться взглядом с Мадарой, а только чувствует, как он извращённо огненным взглядом выжигает ей затылок. Мысли путаются, а выработанная годами выдержка шиноби всё время куда-то исчезает, накатывает Сакуру лишь короткими волнами. Они чуть не столкнулись.       Это было близко, ужасно, непозволительно, потому что через прикосновение Учиха бы точно всё понял. Чакра, даже если от неё остаётся одно лишь воспоминание, всё равно ещё даёт о себе знать, потому что она есть энергия, что была создана для того, чтобы связывать души людей — и сто процентов бы проявила себя в случае физического контакта. Как звон в ушах, только сильнее и прямиком в черепе. Харуно не может этого допустить.       Как он вообще здесь оказался? Почему именно он. Харуно дёргает плечом, сбрасывая с себя все эти комом вставшие в голове вопросы, выходит из зала в коридор. Идёт спокойным шагом уже несколько метров и только слышит, что струнный перебор самисэна и копошения Кизаши — двери в зал остаются открытыми.       Кто-то их закрывает, из-за чего по всему коридору разносится дребезжащий стук. Харуно дёргается, запрещает себе оборачиваться, всё также продолжая идти и прислушиваясь к тому, что происходит в зале. И действительно ли человек, что закрыл эти чёртовы двери, тоже остался в зале.       Какое-то время коридор полнится только лишь эхом её шагов. Пыль оседает в воздухе, клубится невидимым паром. Гулко мигает лампочка прямо над Сакурой. Она отходит от зала уже где-то на метров десять, не переставая прислушиваться в попытках разобрать за спиной чужое дыхание или скрип нарастающего движения.       Ничего.       Харуно не сдерживает вздоха облегчения. Ещё рано расслабляться, но рубеж, самый важный, самый тяжёлый и серьёзный, был преодолён. Сакура прокручивает у себя в голове момент практически неоспоримого столкновения. Оно должно было случиться, и случилось бы, не вспомни Харуно всё своё детство и юность, не почувствуй и это тело, что было намного слабее и будто бы деревянным, не совладай она с ним и не увернись.       «Как странно», — думает Сакура. Нет, она, конечно же, ловкая, но Мадара разве не видел, что она идёт прямо на него?       Харуно замирает в припадочном опасении. Она не шла прямо на него, а хотела обойти со стороны, Учиха мог это видеть и видел, но всё равно шагнул вбок и налетел на Сакуру намеренно. И не столкнулся он с ней тоже намеренно.       У Сакуры слух сейчас не такой, как раньше, и тело совсем не то, но вот что в этом мире она не растеряла, так это интуицию и способность чувствовать, что происходит за её спиной. И, несмотря на всю свою природную слабость, услышать, как чьи-то пальцы отпускают дверную железную ручку, из-за чего та начинает мягко вибрировать, а пыль и грязь на полу трещит под тяжестью чужого тела.       — А странный он, — будто бы говорит Кизаши в зале Менме, что смотрит футбол. — Вошёл, и сразу же вышел.       Сакура срывается на бег, стремительно рассекая узкий коридор. На обратном пути не попадается ни души, у стен не стоят шкафы, что можно опрокинуть, чтобы замедлить противника, и никакого оружия у неё с собой тоже нет — ещё не купила. Она слышит, как за ней бегут следом и только надеется на то, что расстояния, что сейчас разделяет их, не будет стремительно сокращаться.       В этом мире приходится надеяться только на физиологические данные. Харуно обещает себе, что, если выберется отсюда живой, то немедленно займётся физической подготовкой, чтобы быть наравне с остальными. Потому что сейчас она — низкая, хрупкая и с ужасной дыхательной системой — у Харуно острыми гвоздями колет в боку, из-за чего бежать становится просто невыносимо, а коридор будто бы и не думает кончаться. Остаётся лишь только выдержка, что вместе с осознанием того, что будет, если её поймают, гонит Сакуру всё дальше.       Харуно успевает услышать несколько быстрых шагов позади перед тем, как её дёргают за развевающуюся сзади куртку и сгребают сильные руки. Выворачивают, зажимают ладонью рот, чтобы не вопила.       Поймал.       Харуно успевает закрыть глаза, последнее, что она видит — мелькающий вдалеке конец коридора, что на самом деле был просто недосягаем. Её впечатывают в стену, Сакура ударяется о неё затылком, из-за чего череп заходится гудением. Почти что искры из глаз и рта. Ей не хватает воздуха.       Первые слова, которые Сакура слышит из уст Мадары, походят на бешеный рёв.       — Ты — шиноби, — Мадара одной рукой сжимает руки Харуно, а другой вдалбливает в стену, нажимая на подбородок и голову. Харуно воет, кряхтит, брыкается, норовит укусить его за руку, бьёт стопой ноги по бедру, опираясь на стену, словно на рычаг, получает в ответ ещё несколько встряхиваний — снова затылком о стену. — Открой глаза.       Сакура зажмуривает их ещё сильнее, потому что понятия не имеет, насколько сейчас силён Мадара и способен ли он в своём теперешнем состоянии пробудить Шаринган. Она судорожно мотает головой, чувствуя, как её жёлтая куртка уже почти что слетела с плеч, и продолжает выгибаться, наносить удары ногами вслепую, и вопить.       Мадару такой расклад событий не устраивает.       Он не хочет ломать девочке череп, но она никак не может успокоится, поэтому Учиха встряхивает её последний раз — прикладывает затылком к деревянной стене так, что её тело вздрагивает и замирает, оглушённое на какое-то время. Его левая рука перемещается с её лица на плечи, и теперь придерживает уже так. Сакура начинает судорожно ловить ртом воздух, но глаза не открывает. Чувствует, как удар расколачивается дребезжащим в голове воем, не понимает, кажется ли ей, или по ломким волосам действительно стекает редкая кровь.       Больно.       — Открой глаза, — повторяет Мадара, наклоняясь так, чтобы их лица находились приблизительно на одном уровне. — У меня нет Шарингана. Ты разве не знаешь? — он жёстко усмехается. — Я ни за что не поверю, что единственный шиноби в этом мире не знает, что забрал у меня почти всю чакру. Удивительно, что мешало вам выжать всё? — режет он слова, склоняя голову вбок. — Разве не удобнее для Альянса было бы убить меня? Или вы надеетесь, что со временем, когда я сойду с ума в этой иллюзии, вы сможете использовать мои силы в собственных целях? Отвечай.       Сакура распахивает глаза, не в силах смотреть на его лицо, ведь, может, он всё врёт и Шаринган у Учиха ещё какой. Но, если послушать всё то, что говорит ей Мадара, то, значит, чакры у него столько же, как и у неё самой — самый минимум исключительно ради поддержания жизнедеятельности в организме, который даже невозможно контролировать, направлять и накапливать (Сакура пробовала). Мадара считает, что этот мир — нереален, что Альянс Шиноби каким-то образом применял его методы против него самого, что он попал в собственную ловушку, где каждый окружающий его человек — призрак, и настоящие лишь только те, кто имеют внутри себя отголосок прошлой жизни. Такие, как Сакура. Что-то вроде частного сторожа.       Он думает, что это она виновата.       Сакура открывает рот, судорожно втягивая воздух и пытаясь найтись со словами, но Мадара её опережает.       — Как вы это сделали? — выплёвывает, оглушённый собственным гневом. — Ты немая, что ли? Как вы это сделали, — в голове проносится едкая мысль: а было бы очень хорошо и удобно, если бы он был прав, потому что тогда, по его теории, она всё контролирует и в любой момент может вернуться назад. Харуно нужно время, чтобы как-то собраться.       — Этот мир — настоящий, а не гендзюцу, потому что, если бы это было оно и вы, и я бы смогли почувствовать чакру во всём вокруг — живом и неживом, разве нет? — первые слова даются особенно тяжело. Сакура запинается, смотрит Мадаре в шею, не может заставить себя поднять взгляд, чтобы спокойно и ровно всматриваться в черты лица того, кто некогда собирался уничтожить целый мир.       Её.       — Да что ты говоришь, — Мадара прищуривается, выжигая в Сакуре дыру.       — Я говорю, что я тоже, как и вы, не знаю, как оказалась здесь, — продолжает гнуть Харуно. Наверное, тогда, когда ещё самый сильный шиноби мира вжимает тебя в стену, лучше всего сказать правду. Особенно, если это Учиха (все они явственно чувствуют ложь). Надеяться на его благоразумие?       А ей что-то ещё остаётся? Как ещё объяснить тот факт, что он тоже чувствует эту пустоту в ней, ту самую, где ещё когда-то лилась обилием чакра, и теперь уже она только звенит отголоском, который никак не скроешь, и ни на что не скосить.       Самое главное, чтобы он отпустил. Понял, что она к этому никак не причастна, и что его глупая теория, к которой ещё постоянно возвращалась сама Сакура, неверна.       — Не ври мне.       — Я говорю правду.       — Чего же тогда убегала, как полоумная? — взгляд с чужой шеи перемещается на подбородок, Сакура замечает, как губы расплываются в сквозящей усмешке. Не верит. Глумится, охваченный собственным непониманием того, как мог оказаться здесь.       После практически абсолютного успеха. Разгар битвы, вселенское господство, или чего там желал Мадара — в один миг исчезает, сменяясь на ночлежку для пьяниц. Это Сакуре ещё ужасно сильно повезло.       Но этот его вопрос, звенящий в ушах ядовитой издёвкой, сбивает с ног.       — А что вы хотели? — Сакура резко вскидывает голову, взглядом мажет по чернеющий глазам напротив, и застывает в них. Они словно нефтяное болото, заставляют вязнуть в их чёрствости и цинизме, облепляют пальцы и глотку, тянут куда-то, где ещё остались крупицы огненной ярости проклятого клана — мешаются с матовыми бликами старинного вина. Насыщенные жизнью, не такие одержимые, как у Саске, не почти слепые, как у Итачи. Жаждущие знать правду и растерзать за неё. Харуно теряется, когда не находит в них ничего, кроме темноты — она до последнего внушала себе, что увидит в них языки тончайших томое. — А что вы хотели? — спрашивает она, неосознанно раскрываясь в собственном потрясении.       А разве можно не бежать от Мадары? Разве можно не стремиться свести любой с ним контакт к нулю? Будь он трижды единственным из её мира, Харуно просто не может переступить через себя. Сакура принимается вспоминать всех когда-то живших на земле нукенинов и понимает, что они все в триллиарды раз предпочтительнее, чем он.       Акасуна Сасори? Раз плюнуть.       Орочимару? О, да они лучшими друзьями станут.       Или он думал, что она устремится к нему в объятия и расскажет всё за милую душу? Добровольно?!       — Вы… — Сакура чувствует, как её всю трясёт и, если бы не Учиха, да стена, она бы давно развалилась бы на месте. — Это же вы!..       — И что? — Мадара немного отстраняется, но зрительного контакта не разрывает. — Или ты встречала здесь кого-то ещё?       Он имеет в виду кого-то, кто раньше был с чакрой.       — Что? — Сакура пытается понять, причём здесь это; он слишком быстро меняет темы, вроде бы, потому что так действенней с точки зрения психологии.       — Не встречала, — тотчас же догадывается Учиха. — Так ты хочешь, чтобы я поверил в то, что ты, единственный шиноби, — действительно оказалась здесь по воле Божьей? И почему же именно ты?       — Я не знаю! — Сакура почти что срывается на крик. — Откуда я могу знать? Вы как будто не задавали тот же вопрос и себе.       — Мне и не нужно, всё вполне логично, — гордость так и прёт, ну конечно же. Ведь все Учиха — особенные, у них то на роду написано. — И я тебе не верю.       Супер. А его кто-то просит верить? Да с него ничего и не требуется, кроме как отпустить. Голова гудит похлеще предыдущего, а какое новое звучавшее в воздухе слово размазывает могу Сакуры по этой же стене. Тело — хрупкое, колется.       — Докажи мне, — говорит Мадара. — Докажи мне, что ты говоришь правду.       — Я говорю правду, — Сакура старается, чтобы ее голос звучал спокойно. — Подумайте. Это не гендзюцу, потому что иначе - в этом мире была бы чакра. То, что я не подосланный менталист доказывает и наш разговор. Если бы у меня был приказ следить за Вами, я бы не приходила сюда, так как знала бы, что есть риск встретить Вас и выдать себя. Я бы наблюдала со стороны. Это логично, — как же ей хочется поскорее убраться отсюда. — Из этого выходит, что я нахожусь в таком же положении, что и Вы. То-есть, я понятия не имею, что здесь происходит. Как и Вы. Мне нечего скрывать, Учиха-са… — Сакура запинается, чувствуя, что произнести унизительный суффикс просто не хватает сил. Мадара только внимательно прищуривается, ставит на этом акцент:       — Сама.       — Сама.       Какое-то время Мадара внимательно вглядывается в нее, стараясть прочитать что-то в ее глазах. Потом он говорит:       — Как давно?       — Чуть больше месяца.       — Сколько именно.       — Четыре недели и пять дней.       — Время?       — Я проснулась в больнице. Накануне с этим телом… — Сакура запинается, — произошла катастрофа. Никто точно не знает, что случилось.       — А если для узкого круга лиц?       — Мне отбило память. Это всё, — Сакура скользит взглядом по чужому лицу, ожидая, когда Мадара её отпустит.       — Я говорю правду, — ещё раз повторяет Харуно.       — Я уже понял.       — Тогда — отпустите меня, — Учиха не двигается ещё несколько секунд, после чего начинает медленно расслаблять хватку, выпутывая её руки из захвата. Харуно отскакивает от стенки и начинает дышать спокойно, когда между ней и Учиха оказывается добрых два метра.       А теперь — можно и разойтись?       Они же даже и не знакомые, чтобы как-то ещё здесь задерживаться. Случилось недоразумение — оно уже исчерпало себя и прошло, значит она, Харуно, свободна. Сакура, гонимая собственными желаниями, делает аккуратный шаг назад, когда её намерение тут же вырывают с корнем:       — Не спеши, девочка, — Мадара вдумчивым взглядом пробегается по Харуно, что-то прикидывает у себя в голове, скептически режет: «Удивительно». А Сакура уже откровенно не понимает, сколько ещё обязана это терпеть? Может быть, он вместо неё ожидал увидеть кого-то другого? Ну так она тоже не Мадару ждала, но никак пока что не возникает.       А мысли в мозгу будто не помещаются, всё путаются, мчатся куда-то, выдают Харуно плоские убеждения, будто бы Мадара Учиха — просто ошибка, которую можно пройти мимо. А не самый самый самый.       — Мне нужно обдумать твои слова, — спустя какое-то время произносит он. — Как ты можешь догадываться, ты тоже — пока что единственный шиноби, которого я встретил.       Очень чудесно, только лишь бы он не прицепился к ней из-за этого.       — Разумным для тебя было бы временно забыть некоторое недовольство насчёт моей личности. Назови свое имя.       — Харуно Сакура.       — Практикуешь медицинские техники, не так ли?       — Щоосэн дзюцу*, — даёт Харуно практически многосложный ответ. Поймёт ли он что-нибудь, ведь в его время такой техники ещё не существовало. Но Мадара уже откуда-то знал, что она — ниндзя-медик, значит мог знать ещё что угодно.       — Подружка Узумаки Наруто, — Учиха кивает будто бы сам себе. Сакура преданно терпит «ещё одно клеймо», не привлекает к себе больше лишнего внимания. — Что-нибудь ещё?       — В смысле?       — Ты знаешь что-нибудь ещё? — повторяет Мадара. Харуно только неуверенно моргает, пытаясь понять суть вопроса. — Что-нибудь знаешь о своем появлении здесь.       А.       Вообще-то, она знает достаточно. Харуно поджимает губы, ровным взглядом выжигая какую-то надпись на лице Учиха. Отвечать ему она не собирается, ещё и голова трещит, как проклятая. Мадара это замечает.       — Что ж, — он говорит слишком резко. — Сегодня ты мне ничего не ответишь, — Сакура стоит, как стояла. — Разберись с этим за день. Завтра будешь здесь в это же время, — Учиха смотрит на собственные часы, что ремешком обтекают руку, — в шесть вечера.       Сакура вскидывает брови.       — Что?       — Ты — единственный шиноби, кроме меня, — в который раз повторяет Мадара, — и я не могу отпустить тебя сейчас.       — Что вы хотите сказать?       — Я намереваюсь вернуться обратно в свой мир, а для того, чтобы понять, как это сделать, — Учиха прищуривается, всматриваясь в хрупкую фигуру Сакуры, — мне нужно собрать всю информацию. И пока что одним из главных ресурсов являешься ты. Ты в состоянии понять хоть это?       Сглатывает:       — Конечно.       — И, куноичи. Как бы ты сейчас не хотела исчезнуть, не забывай, что я пока что ещё прихожусь соседом твоему отцу.       Мадара разворачивается, не растрачиваясь на должные прощания.       — Свободна.       А Сакуре не нужно повторять дважды.

***

      Учиха Мадара. Учиха, мать его, Мадара. Не Саске, Итачи, Обито, Фугаку, Шицуи, Изуна, Неджи, Сай, Ино (и сколько этих Учих ещё там было, Сакура уже устала выдумывать имена), Ма-да-ра. Он — основатель клана вроде бы? да не важно. Сакура всё равно не собирается с ним никак контактировать. А отец? А отец, а отец — обуза, стал ей совершенно внезапно для Сакуры. Даже не её отец толком, если так подумать — совершенно чужой человек.       Но Сакуре почему-то с каждым новым мгновением перестаёт так казаться.       Мадара в первую очередь — убийца, и не с ним оставлять ни в чём не повинного человека. Так и что ей, Сакуре, тогда остаётся делать? Собрать всех друзей ребят, чтобы вместе толпой школьников идти мстить бывшему шиноби в ночлежку? Причём, для начала стоит припомнить тот факт, что друзей у неё так-то нет — за всё время, что Сакура лежала в больнице и потом неделю околачивалась дома её никто не навестил, не позвонил и не написал. Скудный ответ навязывался сам собой и тупым грузом облипал горло — всё с ней, этой Сакурой, было понятно. Социализацию никто не отменял.       Но раз уж на то пошло, наличие товарищей за спиной пусть и приободряет, но всё же кого-то ещё из этого мира помимо «отца» Сакура втягивать в это не собиралась. Не тот калибр и не нужно им это. На самом деле она уже сделала почти всё, что могла, и теперь уже вполне довольна результатом — Харуно жива, у неё ничего не сломано, а Мадара вроде как больше не будет пытаться её прихлопнуть. Он сказал отвечать честно, и Сакура так и будет делать, но её ответы на его вопросы не обязаны быть такими, какими он хочет их видеть. Сакура как день видит завтрашний допрос, но вот способности избежать его пока что не представляется.       Голова раскалывалась, как трещащее под натиском её же рук дерево.       Сакура аккуратно проводит пальцами по затылку, подносит руку к лицу, разглядывая редкие следы крови. Незначительный по её мнению ушиб сейчас расходился роем тысяч канареек, бился о стены черепной коробки, трещал по швам вместе с самой Харуно, заставляя пятна света расплываться перед глазами, а рот — пересыхать, словно в недрах тела бушевал со всей свирепостью Ичиби*. Кажется, пошёл дождь, или просто с краев крыш капала застывшая жидкость. Харуно даже как-то не сильно хочет уточнять.       Плакали данго. Плакали безудержными слезами невыполненного обещания — а ведь их ждут сейчас двое. Кизаши и Менма какой-то. Как жаль, надо будет потом ещё искупить собственную вину, чтобы хотя бы из-за этого не сдавливало в рёбрах. Сакура принесёт данго завтра. Честно. Целые пакеты вывалит, и ещё свежих овощей, питьевой воды, молока — всего нанесёт, накупит, лишь бы только Харуно старший хорошо питался. Но это завтра, а сегодня уже думать совсем о другом. О делах, о школе, о невыполненном домашнем задании, о том, что «её старый телефон» после «того инцидента в подворотне» разбился, а в нём — все контакты и информация, из него бы всё как-то вытянуть, чтобы узнать хотя бы имена тех, с кем здешняя Сакура привыкла общаться.       Но Сакура не думает ни о домашнем задании, ни о телефоне даже тогда, когда за спиной хлопают железные дверцы поезда и её начинает клонить куда-то вбок и в сторону дома.       За всю прожитую жизнь некоторые убеждения уже успели обосноваться в мозгу и в нём же — закрепиться. Харуно всегда чувствовала, что есть в мире какие-то базисы и каноны, нерушимые ни в одном измерении. И почему-то казалось что одним из таких канонов была семья Учиха — ввиду специфических особенностей склада ума и характера горделивых, точечно сильных умом и телом и уж точно не тех, кто ещё может оказаться в загоне для пьяниц и особенно бедных людей. Сакура понятия не имела, что могло случиться со «здешним» Мадарой, но одно было ясно точно — теперь уже бывшему шиноби пробуждение в подобном месте наверняка далось тяжело. У неё самой всё проще было — очень даже приличная больница, два новоявленных родственника рядом, относительно бесконечная череда обязанностей и дел, которые надо было разгребать и которые не позволяли мозгу наполняться гнетущим мыслями. А здесь — почти что помойка. А по Мадаре Учиха видно, как он из-за своего теперешнего положения злится (вон, налетел на неё ни за что), и как желает достать где-то гунбай и всё разбомбить. Выструганная не одним поколением выдержка Учиха разошлась трещинами, и ему бы не латы свои военные, да оружие, а скотч достать, чтобы всё это заново склеить. И Сакуре тоже он бы не помешал, так, на всякий. Ноги опухают, ими передвигать тяжело, а дома её встречает одиноко стоящий рамен, пепельница и Куренай.       — Ну что, сходила? — она подпаливает сигарету, косит взглядом на мнущуюся у входа Сакуру. Харуно только скидывает расстёгнутую с того самого момента куртку и кроссовки. — Сходила. И как тебе, хорош отец?       — Я дома, — говорит обязательную реплику Харуно. «С возвращением».       — Чайник недавно вскипел, завари себе рамен.       — Я не голодна.       — У-уф, — Юхи почти что понимающе фыркает, жестом приглашая Сакуру опуститься напротив. Харуно садится на стул, разбрасывая конечности в строгом порядке и выдержке. По поверхности стола от Куренай проезжается плоская коробочка. — Я знаю, ты куришь.       «Что?»       — Возьми, легче станет. Мебуки будет дома только через час, — Куренай затягивается, выпуская из носа едкие струи дыма. — Чего смотришь? Я ей не скажу.       — Я не курю.       — Ну да.       — Теперь уже не буду.       — А тофу как ела, так ешь, — Сакура украдкой следит за Юхи, чьё лицо выглядит гораздо острее, чем раньше; ровно как и у всех остальных. В мыслях колеблется что-то от «Она не такая» до Мадары. Тяжело признавать тот факт, что сейчас, пусть и временно, но они с ним одного поля ягоды. И цели их тоже вполне одинаковы. А Куренай всё ещё непривычна, это да.       Сакура этой схожести с Учиха не признаёт ни на кухне, ни у себя в комнате, ни в поезде в школу следующим утром, и не догадывается, что всё её отношение к этому человеку было вполне себе высказано в пусть и принуждённом, но предложении сложить Печать перемирия, будто бы с Мадарой Учиха можно было вступить в контакт.       Оказалось, что можно. И легче от этого контакта всё-таки стало, потому как Харуно за последний месяц впервые вывалила всё, что на духу скопилось и что имело какое-то отношение к её миру. Термины там всякие. Названия техник. Услада для ушей.       — Так ты покрасилась, — продолжает вечером Куренай, — потому что парень понравился?       Сакура мажет взглядом по собственному отражению в зеркале ванной, вспоминает попытки Юхи завязать с ней разговор и собственное наблюдение — у всех в этом мире лица острее.       У Мадары — в первую очередь.