Дитя Арахны

Клан Рагна действительно стал для меня одной большой семьей. Проведя в нем семь лет, я могла с уверенностью назвать всех наших арахноми родными — как рассказывала Матушка Аранья, точно так же обстояло в других осевших племенах нашего вида. Кочевники были более независимыми, да и их состав то и дело менялся, ведь кто-то уходил в самостоятельное путешествие, кто-то присоединялся; смерти, кстати говоря, тоже были вполне часты, все же странники в большинстве своем более вспыльчивыми и менее сплоченными, чем такие, как мы. Конечно, и из осевших кланов нередко уходили арахноми, которым кочевой образ жизни и уклад вечно движущегося племени был по духу ближе, однако большинство все же оставалось с семьей или возвращались домой после путешествий, когда молодая тяга к приключениям иссякала. Традиции предписывали учить детей превращаться после трех физических лет. На деле же никому не было в радость учить каждого по отдельности, поэтому возраст нашей «ученической команды» колебался от двух до четырех лет. Мне было чуть больше трех, когда я научилась перекидываться. К этому времени от моей арахнофобии не осталось не то что следа — я уже и не могла вспомнить, почему боялась пауков. Все-таки утверждение, что нас пугает то, чего мы не понимаем, было чертовски верным, ведь на самом деле эти насекомые оказались действительно замечательными: они были верные, трудолюбивые и очень умные. Да и общаться с ними картинками и чувствами было порой легче, чем словами с кем-либо другим. Превращаться мне понравилось. Когда я делала это осознанно, боли не было, в отличие от того первого моего раза, когда я только оказалась в этом теле. Когда мы всей нашей малолетней бандой шмыгали по окрестностям, перевоплощения наши происходили вообще на ходу. Паучья сущность позволяла куда проще изучать все вокруг: мы были намного более подвижными в таком виде, да и паутина позволяла забираться на деревья и скалы. Периодически мы даже устраивали соревнования — кто первый залезет на очередное препятствие? Я ни разу не выиграла, но веселилась от души. Способность превращаться была у арахноми неким признаком взросления: как только мы научились перекидываться, взрослые разрешили нам играть не только на территории племени, но и отпускали побегать по окрестностям. Однако и работали мы теперь больше, чем раньше: вместе с подвижностью в паучьем облике приходила и сила. Мы помогали с провизией (проще говоря — содержали огород, из-за чего у меня сразу всплыли вспоминания о себе пятнадцатилетней, наказанной за прогулы в школе и отправленной на лето к бабке на дачу, копать картошку; впрочем, со временем и эта ассоциация прошла, а память о былом потускнела, и, в большинстве своем, на смену ему пришла новая жизнь), бегали по мелким поручениям к соседним племенам и даже иногда таскали воду. Почему иногда, если учитывать, что ведра тяжелыми для пауков не были? Объясню. К воде у арахноми было свое отношение: мы совершенно не умели плавать. Чистоту любили, пили много и с удовольствием плескались на мелководье, но как только ноги переставали чувствовать дно — все, без шансов. Преисполнившись самоуверенности, я предприняла попытку поплыть, ведь я, в конце концов, в детстве даже ходила в бассейн на занятия… И обломалась. Неконтролируемая, практически инстинктивная паника сковала меня в тот же миг, как мои ступни соскользнули со дна, и я камнем устремилась вниз, не в силах не то что сделать что-нибудь, а даже просто вспомнить о том, что когда-то я выиграла соревнования по плаванию. Меня с легкостью вытащил охотник Гаррен, отвесил мне вполне справедливый подзатыльник и запретил приближаться к озеру на месяц. И родители наорали. Заслужила, отрицать не буду. Зато уяснила, что глубокая вода — это табу, и пора бы перестать опираться лишь на прошлое, забывая о том, кто я теперь. Впрочем, не все стоило вычеркивать из памяти. Например, главной моей целью было не позволить ничему плохому случиться с моей семьей, а для этого стоило помнить хотя бы основные события мультсериала. Приходилось каждый день перед сном повторять себе все, что осталось в мозгах касательно этой темы, и для тренировки своих серых клеточек я старалась это делать на родном языке. Я не стремилась на Землю (хоть мне и было жутко интересно, существую ли та я в этом мире), однако не стоило отвергать знания. Лишним не будет. Хотя, возможно, я своим неожиданным переселением уже сломала плановую цепочку событий… Во всяком случае, я точно знала, что кое-что уже успела изменить. — Может, путешествия и заманчивы, но теперь, когда Миранда оказалась в ученицах Матушки... Это большая честь, — серьезно шептала мать отцу, когда оба были уверены, что я сплю. — Идти сейчас нет смысла. — Ты права. Да и в клане безопаснее, — отвечал отец. И больше разговор про самостоятельное путешествие у них, к счастью, не заходил. Этот их диалог я подслушала еще давно, в мою первую весну здесь, когда я еще не осознала, где оказалась. Сейчас я понимала, что, должно быть, именно так погибли мои родители — точнее, родители той Миранды, — в оригинальной истории: ушли путешествовать и попали в какую-то неприятность, а ребенок остался один. К этому выводу я пришла после одного из уроков у Матушки Аранья, еще до того, как мы стали обучаться превращениям. Она рассказывала, что процесс был слишком сложным для тех, кто еще не умел изменяться, и, если чего-то не понять, можно столкнуться с непредсказуемыми последствиями. Например, дети, оставшиеся одни вдали от клана и пытающиеся перекидываться самостоятельно, могли навсегда закрепить за своим паучьим обликом несуразное, неестественное существо — оно смутно напоминало паука, которого, видимо, отправили ликвидировать последствия взрыва на Чернобыльской АЭС. По крайней мере, именно такое сравнение пришло мне на ум, когда Матушка Аранья показывала нам разрисованные полотна, у которых была одна цель — устрашить нас и мотивировать учиться (у полотен получилось). И, к сожалению, именно так выглядела Миранда из мультсериала — паучье тело и всего четыре конечности, причем две из них выглядят как ноги, а две как руки. Взрослые арахноми при желании могут не до конца превратить две передние конечности, но не более, а детям и подросткам это запрещено: мало ли, как отразится на организме, еще останемся на всю жизнь недопауками, импфе-а-ранэ. Как бы ужасно это ни звучало, но я была рада, что помешала планам родителей. Не поймите меня неправильно, я была бы просто счастлива исполнить их мечты о путешествии, но отец был прав, в клане безопаснее и спокойнее. Поэтому я не спешила сообщать им, что наши занятия с Матушкой Араньей после того, как я научилась превращаться, практически сошли на нет: следующей ведуньей племени мне все равно не стать, Матушка мне так и заявила, а опасности я больше не представляла, вот и смысла уделять мне драгоценное время уже особо не было. Но видимость надо было поддерживать, и мы нашли, чем заняться — полотнами. В прошлой жизни я была художницей, даже высшее образование в этой области получила. Пришлось потрудиться с новым телом, да и рисование на ткани было не самым легким, но в итоге, не без помощи Матушки, я смогла более-менее научиться. Меня, ребенка-недоучку, никто к самостоятельной работе не подпустил (да и я б не справилась), однако я помогала ведунье и ее старшей ученице, уже весьма умело обращавшейся с полотнами. Меня это вдохновило: я нашла, для чего смогу пригодиться клану в будущем. Все-таки будет здорово быть не только охотницей, но еще и художницей. Это была связь с прошлым, которое я постепенно забывала, но не хотела отпускать насовсем. Паво, мой отец, правильно сказал в одном из наших разговоров: у меня необязательно должен быть один дом; никто не заставляет выбирать. И все же теперь я была больше арахноми по имени Миранда, чем Мирославой, человеческой женщиной из другого мира. Взрослела я странно, но даже забавно. Когда мне было семь, я выглядела как обыкновенная трехлетка. В Лакгенере, крупном восточном городе, неподалеку от которого располагался наш клан, люди были привычны к тому, что с виду совсем малыш может оказаться взрослее, чем их подростки — все же здесь, как я уже говорила, было больше всего необычных существ, в том числе и разнообразных оборотней. А многие из нас росли весьма странно, взять тех же нагов-долгожителей. В конце января мне исполнилось семь. А весной привычный мне мир окончательно, необратимо изменился.

***

Гордыня всегда была моим пороком. Именно гордыня заставила меня думать, что я все просчитала — или глупость. Или, может, и то, и то. Я была твердо уверена, что имеющиеся у меня знания о возможном будущем помогут полностью, абсолютно изменить его. Более того, сколько бы я ни старалась это подавить, я не могла не гордиться тем, что, возможно, именно я буду той, кто предотвратит столько бед: я ведь столько знаю, мне помогут, и этот план не может не удаться — может, и мир спасу, чем черт не шутит!.. Только вот оказалось, что я не знала ничего. Мне было чуть меньше семи, когда на Метамуре началась практически гражданская война. Запад устал обеспечивать наш мир провизией и решил отколоться, предоставив остальные районы мира самим себе. Естественно, королева Вейра (у нее, кстати, вот-вот должна была родиться та самая принцесса Элион — по крайней мере, я была в этом уверена как раз потому, что старший сын, названный действительно Фобосом, был уже далеко не младенцем, а королева была беременна) не оставила это просто так и выставила армию, к которой самовольно присоединилась часть северян, воспринявших бунт Запада как личное оскорбление: в конце концов, Север никак не мог прокормить себя сам, в снегу мало что растет. Королевский дворец не оценил импульсивности северян, приказав им не вмешиваться и заниматься своим делом, и те, оскорбившись, подняли бунт и принялись бороться и против западных графств, и против армии королевы. Позже, намного позже я узнала, что все было гораздо хуже, чем мы знали — или, по крайней мере, верили, что знаем. Только вот на тот момент важнее были стычки северян, Запада и королевских бойцов, а они касались и Юга, и нас. И если к Меридиану никто соваться не осмеливался, побаиваясь столичной силы, то на наши территории участились набеги: разбойников и бунтовщиков не слишком пугали слухи о местных колдунах и опасных существах (то есть, о нас), да и сдерживать абсолютно всех возможности просто не было. И главной проблемой было то, что Рагна было одним из племен, находящихся ближе всего к северной границе. В конце января мне исполнилось семь, а на следующий день после праздника мартовских именин Матушка Аранья скончалась. Ее место заняла Таирэ, старшая из ее учениц; она же и занималась церемонией похорон. Я потерянно цеплялась за руку отца и с отчаянием прижималась к матери, но плакала, как и все, беззвучно, лишь содрогаясь всем телом. У арахноми не принято истерить на церемониях: это было неуважительно к покойнику и могло спугнуть его душу при переходе к Духам. Матушка Аранья — ее звали Илевва, однако последние полвека к ней так практически никто не обращался, — умерла, и тогда мой маленький уютный мирок пошатнулся в первый раз. А две недели спустя, когда соседнее с нами племя потеряло половину своих арахноми в очередной стычке с какой-то из вражеских армий, Таирэ приняла решение разделить клан. Она считала, что нам было опасно оставаться всем вместе: большое скопление людей в одном месте провоцирует разбой. Племена разоряли не столько с целью наживы, сколько с желанием просто уничтожить. Мое подсознание кричало, что так нельзя, но я затыкала его и беспрекословно помогала родителям собираться. «Нельзя считать себя умнее всех», — твердила самой себе я. В конце концов, я никогда не была мастером грандиозных планов и продуманных идей. Я не была ведущей — только ведомой. И как бы я ни противилась внутренне решению новой Матушки, как бы больно мне ни было понимать, что все меняется — я послушалась. И даже если бы я протестовала тогда, даже если бы Таирэ вдруг прислушалась к словам ребенка, я не думаю, что это что-то было изменило. Скорее всего, нас бы всех убили. Да и внутренний мой протест был лишь из-за того, что я боялась потерять тех, кого люблю. Снега сошли в апреле, и мы с родителями и еще небольшой группкой арахноми двинулись в путь, надеясь, что когда все это уляжется, клан Рагна снова будет един. Так мой мир пошатнулся во второй раз, и это метафорическое землетрясение могли бы оценить минимум на восемь баллов по шкале интенсивности Медведева-Шпонхойера-Карника*. Такое сравнение пришло ко мне намного позже. Тогда я еще не понимала, насколько все серьезно. Потому что тогда я еще не знала, что вскоре мой мир не просто пошатнется, а рухнет ко всем чертям.