***
Не знаю, сколько времени я пролежала в беспамятстве после того, как убежала из Меридиана. Просто в какой-то момент я открыла глаза и поняла, что спина больше не болит: значит, регенерация в порядке, раз смогла залечить ожоги. Правда, сначала я никак не могла вспомнить, почему я вообще думала о боли в спине и что я делаю здесь, в каком-то овраге, засыпанная влажными от дождя или черт знает, чего еще, листьями. А потом я подумала о родителях, и вспомнила. Мне казалось, что-то рвало меня на куски, располосовав и без того хлипкую душу. Лучше я бы миллион раз вновь оказалась в огне, чем испытывала это. Лучше бы я умерла вместе с моей семьей. Сгорать заживо было невыносимо, однако сейчас мне казалось, что пламя разгорается внутри… только вот облегчение и темнота никак не приходили. Снова и снова в моей памяти, будто бы это была заевшая пластинка, проигрывались воспоминания о произошедшем. О лежащем на земле неподвижном отце. О кричащей, чтобы я бежала, матери. О том, как огненный шар взорвался в нескольких метрах от меня, поглотив родителей и опалив мне спину. О том, как Меридиан превратился в Ад. Раньше я не понимала до конца, что этот мир реален. Наверное, именно поэтому я в итоге смирилась с тем, что больше никогда не увижу своих родителей, сестру и жениха; никогда не засажу за решетку убившего меня урода; никогда не закончу разрисовывать потолок в нашей с Максом спальне. Тоска по людям, которых я любила, утихла, потому что все, что происходило в этом мире, не казалось мне полностью настоящим. Да и к тому же, здесь у меня тоже была семья, любившая меня, и я любила их в ответ, но в моей голове была наивная установка: уж здесь-то ничего по-настоящему ужасного случиться не может!.. А оно смогло, и теперь реальность происходящего впивалась чем-то острым в мое сердце, напоминая о том, что я все потеряла. Моя семья была мертва. Мир вокруг был в состоянии войны. Я существовала в теле с виду трехлетнего ребенка, которого никто не будет воспринимать всерьез хотя бы настолько, чтобы дать работу, а иного способа выжить у меня не было. И более того, я не хотела выживать. Я хотела свернуться калачиком и оказаться в другом, лучшем мире, где были бы живы все мои семьи, мои близкие — там, где бы им ничего не угрожало. Но так не бывает. Я и чувствовала себя ребенком, а вовсе не взрослой… только от этого чистосердечного признания самой себе не было никакого толку. Я была совершенно одна. И я действительно не знала, как и, главное, зачем мне жить дальше. Но вот какая странная штука: именно тогда, в тот переломный момент моей жизни я-Мирослава окончательно слилась со мной-Мирандой. И я, разбитая, скулящая от боли и не знающая, что ей делать, окончательно приняла саму себя в этом мире в тот момент, когда смогла заставить себя двигаться дальше.***
В своей прошлой жизни я не раз натыкалась на фразу «умереть легко, жить — сложнее». Фраза, конечно, красивая и даже вполне себе справедливая и правдивая, но дело не в этом. Когда в порыве эмоций ты, захваченный болью, решаешь, что не можешь жить дальше, то через какое-то время понимаешь, что умереть не так просто, как казалось. Сначала я радовалась физической боли, вызванной голодом и жаждой. Но потом она перестала заглушать моральную, а начала усиливать ее. Мои инстинкты, не человеческие, паучьи, приказывали немедленно встать и отправиться на поиски хотя бы воды. Однако словно бы тяжелейший валун лег на мою грудь, не позволяя встать, и у меня не было сил сопротивляться. Мне действительно просто повезло, что пошел дождь. Я промокла до нитки, замерзла, но сумела набрать в ладони воды и несколько раз попить. Жажда отступила, но остались голод и холод, а еще появилось желание сходить по нужде — пришлось ради этого отползать подальше от своего «гнезда» из листьев: все же опускаться до того, чтобы лежать в луже собственных отходов, я не собиралась даже сейчас. Стыд за саму себя в тот момент сумел пересилить душевные муки и дал понять — мне необходимо взять себя в руки. Если уж я смогла пошевелиться ради примитивных физических потребностей, значит, не все потеряно. И тогда-то я и начала задавать себе вопросы, стараясь найти на них такие ответы, которые помогут мне подняться и постараться суметь жить дальше в мире, который стал слишком реальным для меня. — Меня зовут Миранда, — прошептала я, даже со своим острым слухом практически не различая собственный слабый голосок, и с трудом приподнялась на локтях, сминая листья под собой и их же стряхивая со спины. Кожу обдало холодом; я, простудившая за все время лежания на мокрой ледяной земле, шмыгнула носом. — Я живу, потому что так хотела бы моя семья. Каждая из них. Потому что нельзя отвергать шанс, который мне дали, позволив переродиться здесь. Потому что я хочу жить. По крайней мере, я боюсь и не хочу снова умирать, — встала на колени, замерев, пока не пройдет головокружение. Ослабшее тело сопротивлялось, умоляя позволить ему лежать дальше, но у меня больше не было этой роскоши. Я должна была двигаться. — Я не знаю, что мне делать дальше в глобальном плане. Но сейчас я должна поесть и согреться, — я хрипло выдохнула, наконец-то выпрямляясь и впервые за много дней обводя взглядом место, где я оказалась. Овраг обыкновенный, подвид сырой и холодный. Неглубокий, выбраться будет сложно только из-за того, что сил мало, но в паучьем виде справлюсь. Я немного постояла, вдыхая промозглый воздух полной грудью, и зажмурилась, прижав руки к груди, инстинктивно пытаясь таким образом унять боль. «Я люблю вас, — ответила я образам родителей в моей голове, и по щеке из-под опущенных век скатилась слеза, — но вы сами не одобрили бы, если бы я погибла, оплакивая вас». Постояв еще немного, я открыла глаза, стерла слезу и перевоплотилась, взбираясь по склону наверх. Паутина была скудная и очень тонкая — сказывалась слабость, — но все же она мне пригодилась. И не только в том, чтобы выбраться из оврага, но и в поимке какой-то мелкой птички, название которой я не помнила. Однако это не помешало мне насладиться ее мясом, которое я лишь чудом не слопала сырым, заставив себя подождать, пока не разведу костер (что получилось раза с двадцатого, к которому я уже была готова переброситься в паука и окончательно упасть в своих же глазах, раздирая тушку зубами). В тот вечер мне все же удалось разжечь пламя и даже заставить себя к нему приблизиться — к счастью, даже события недалекого прошлого не превратили меня в Пса из «Игры Престолов», боявшегося одного вида огня. Может быть, это потому, что нанесенные им травмы произошли со мной, когда мой разум был уже взрослым, несмотря на детское тело? Кто знает. Главное, что я могла воспользоваться костром для того, чтобы приготовить пищу и согреться. Затушив на ночь пламя, чтобы не спровоцировать лесной пожар, я забралась на одно из деревьев, с которого листья пока не облетели, и, кое-как закрепившись паутиной, уснула. — Меня зовут Миранда, — бормотала я, пытаясь затянуть рваную одежду так, чтобы меня продувало поменьше. — Я живу, потому что умирать больно и страшно, а моя семья хотела бы, чтобы я осталась в живых, — я затушила костер, который развела утром, чтобы согреться, и поежилась, поднимая голову к небу и щурясь, по слабому, совершенно не гревшему солнцу пытаясь определить, в какую сторону мне надо идти. На мой глубокий вздох лес ответил тишиной, прерываемой лишь шуршанием листьев под дуновениями холодного осеннего ветра. — И я отправляюсь домой.***
Мое везение закончилось в тот день, когда я смогла заставить себя встать и двигаться дальше. Сначала я думала о том, чтобы попытаться вернуться на Меридиан и поискать своих родителей среди выживших. Но это было бессмысленно. Я видела, что сделало пламя, которое обожгло мне спину, с моими родителями. Они не могли выжить, и мне не стоило больше тешить себя надеждой: от этого было лишь больнее. Поэтому вместо этого я решила пойти туда, где у меня есть хотя бы какой-то шанс найти помощь: Лакгенер. Даже если в городе не осталось никого из знакомых мне арахноми, там была община. Можно было поискать в окрестностях — возможно, кто-то из клана Рагна тоже вернулся туда. В конце концов, рядом с Лакгенером был мой дом. Проблема была в том, чтобы добраться хотя бы до Восточной столицы. Дорога от нее до Меридиана заняла несколько месяцев, и я была не одна. К тому же, тогда было лето, что значительно облегчало путь. Насчет поиска маршрута я не слишком волновалась: пусть в этом мире у меня не было айфона с яндекс-навигатором, зато на крупных дорогах между большими городами всегда было множество указателей. Другое дело, что сейчас путешествовать было небезопасно, тем более одинокой трехлетке. Но тут уж либо умереть от голода здесь, либо попытаться добраться до Лакгенера. Я выбрала второе. Шла я в паучьем обличье ради безопасности, да и даже в таком виде была менее заметной, чем в человеческом. Сначала была мысль путешествовать ночью, но потом я поняла, что особенно активные в это время разбойничьи шайки гораздо опаснее, чем отдельные темные личности днем. К тому же, ночью особо не поохотишься… Впрочем, днем, как оказалось, тоже. Чистого везения больше не было. Животные мне практически не попадались, а с каждым днем становилось все холоднее и холоднее. Я научилась растягивать одну птицу на несколько дней, благо, температура позволяла мясу портиться медленнее. Проходя мимо пруда, я рыла землю в поисках съедобных корешков водных растений. Но в конечном итоге этого тоже стало мало. Тогда я подавила голос совести и принялась ночами заходить в поселения. Благодаря собственным размерам мне удавалось иногда залезть в чужой амбар и украсть немного зерна или муки. Я брала понемножку, но, если честно, не столько из-за моральных принципов, сколько из страха, что меня поймают. Воровать — это, конечно, плохо, но не умирать же мне от голода. Возле Нераалоса, маленького городка, попавшегося на моем пути, было много еще более маленьких деревень. На отшибе одной из них стоял каменный дом с несколькими пристройками, выглядевший зажиточным. Понаблюдав за ним несколько часов, я не заметила присутствия хозяев. Возможно, они уехали куда-то в поисках лучшей жизни? Однако проверить стоило: желудок уже болел слишком сильно и жаждал еды. Женщину я нашла первой. По запаху. Ее тело лежало на полу одного из сараев, и я сделала вывод, что ему около пары недель — в нем уже копошились личинки, несмотря на то, что было холодно. Судя по кровавому пятну на одежде в области груди, ее убили. Сдерживая небольшую тошноту (трупный запах уже не шокировал, но приятным не был), я осмотрела помещение: еды здесь не было. Видимо, те, кто напал на хозяйку, как раз искали пропитание — или же все растащили потом другие воришки. Остальные пристройки особо не порадовали. В доме нашелся еще один труп в колыбели детской комнаты — наверное, ребенок погиб от голода вскоре после матери; во всяком случае, на насильственную смерть это похоже не было. Шкаф в хозяйской спальне не тронули, лишь переворошив в поисках заначки, и это уже было хорошо, потому что лично я смогла найти себе там теплой одежды — не по размеру, конечно, но женщина была худой, и с помощью ножа и узлов я смогла закрепить вещи, намотав их в несколько слоев на себя. С обувью все было гораздо печальнее, все же ножка трехлетки — это не ножка взрослой тетки, но я зато запихнула в свои разношенные и кое-где дырявые ботинки несколько носков, что помогло согреться. В одной из курток обнаружилось немного медных монеток, и я запихнула их в мешочек, который хранила за слоем ткани у сердца: теперь это было главное мое сокровище. На кухне я приватизировала для себя нож, чтобы больше не свежевать и раздирать мясо когтями, и фляжку — не помешало бы носить воду с собой, — и замерла в нерешительности. Труп младенца вонял и пугал, и хотя я могла закрыть его паутиной вместе с личинками, особого удовольствия соседство с ними мне не доставляло. Однако в доме была мягкая постель и камин, а еще можно было той же паутиной заклеить дверь. И все же это было неправильно. Желание сбежать отсюда было уже даже на уровне инстинктов: мертвецы по-прежнему меня пугали. Когда я отошла подальше от дома, шок отступил, и меня стошнило желчью. Я отползла от нее, привалилась к дереву и закрыла лицо руками, всхлипнув. Я не знала этих людей и не могла горевать по ним, но мне все равно было страшно и плохо. Мне казалось, что я все еще чувствую запах разлагающихся тел, хотя я была уже слишком далеко для этого, и меня передернуло. Я старалась не думать о том, что так могли выглядеть трупы моих родителей, однако предательский разум услужливо напомнил, что огонь не оставил им возможности разложиться. В конце концов, я смогла загнать эмоции поглубже и отправиться дальше. У меня больше не было времени горевать и вспоминать: я должна была идти. То, что у меня была какая-никакая цель, помогало двигаться и отвлекаться от всех ужасов, что происходили со мной на пути. Несколько раз на меня пытались напасть — разбойники не гнушались убийством ребенка, завидев меня в виде человека, — но я превращалась и убегала, а им в большинстве своем было не слишком интересно догонять какую-то девчонку. Один раз меня почти подстрелили — стрела мазнула по голове, и в человеческом облике раненным оказалось ухо, но, к счастью, несильно. Снег пошел в середине ноября, и температура окончательно упала. Я благодарила духов, что в этом мире оказалась именно арахноми — мне не так страшны были холода, как, например, тем же вульпиям. У них была теплая шерсть, но тело реагировало на перепад температур гораздо сильнее, чем у арахноми или нагов. Это, кстати, вполне объясняло, почему в мире мультсериала Седрик без особого дискомфорта ползал по снегу, пока все остальные мерзли. Я надолго растянула даже эти немногочисленные медные монетки, но, в конце концов, и они закончились. В голову все чаще начали закрадываться мысли о том, чтобы украсть теперь уже деньги, и хотя я испытывала внутреннее презрение к самой себе, есть мне хотелось сильнее, чем оставаться верной моральным принципам. А потом я впервые убила человека.***
Мне понадобилось много времени, чтобы убедить себя в том, что в его смерти я виновата лишь косвенно. К тому же, он пытался убить меня, и я просто защищалась. Моей целью было замедлить его, отвлечь, чтобы было время убежать — я не хотела никого убивать, и даже при всем моем здравом цинизме отнять жизнь у другого человека для меня было чем-то неправильным. Но я все равно была к этому причастна. Наверное, он был торговцем или зажиточным фермером — слишком хорошая одежда для разбойника. Не знаю, что он делал в Лесу Шепота, который был уже ближе к Востоку, чем Югу. Но дело было к вечеру, а я была голодной и уставшей, потому-то и не заметила его сразу. Зато он меня увидел первым, и разбираться не стал, что было вполне объяснимо — пауки-переростки вообще мало кому нравились. Именно поэтому он, наверное, и напал на меня. Может быть, если бы я превратилась, он не стал бы пытаться убить меня… а может, лишь воспользовался бы преимуществом над ребенком. Я не знала этого, да и на тот момент у меня даже мысли не возникло так сделать, потеряв хоть какое-то физическое преимущество. Мне хотелось просто убежать, но сил на большую скорость не было, и поэтому я решила лишь помешать ему броситься за мной. Поэтому я выпустила паутину, связавшую ему ноги. И я не могла предугадать, что он упадет на собственный кинжал, который войдет ему точно в глаз. Он дергался несколько секунд, и после его тело обмякло, а я, отшатнувшись, вновь перекинулась в человеческий облик и зажала руками рот, чтобы не закричать. Он погиб из-за меня. Он был разумным существом, а я забрала его жизнь. Возможно, его ждала семья, но теперь он никогда к ним не вернется, и все это — моя вина. Его лошадь, привязанная к дереву, испуганно ржала, вставая на дыбы, и я не знала, как ее успокоить. А это надо было сделать, ведь иначе на громкие звуки мог прийти кто угодно, и ситуация могла повториться… Меня мутило. Я не могла заставить себя посмотреть в сторону трупа, и не вырвало меня лишь из-за того, что тошнить было нечем. Наверное, будь я в прежнем своем мире, я бы не смогла смириться с этим самостоятельно. Я знала, что если бы у меня был тогда выбор — погибнуть самой или убить того урода, который оборвал мою жизнь, я бы выбрала второе. Но в том мире я бы долго ходила к психотерапевту, а еще у меня были бы близкие, которые наверняка сказали бы, что я поступила правильно. Здесь же мне пришлось пережить это в одиночку, и мне помогла оставить это позади мысль о том, что в этом эквиваленте магического Средневековья были совсем иные условия. К убийству здесь относились по-другому, и мое сознание за столько лет относительно примирилось с подобными условиями. Душе было тяжелее, но в конце концов мне пришлось это принять. Не в тот вечер, не сразу, но пришлось. Животных убивать было легко. Конечно, я бы не стала мучить их ради забавы или от скуки, но ради пропитания лишить жизни кого-то не с человеческим сознанием труда не составляло. Я ведь охотилась на птиц и кроликов, во время жизни в клане Рагна забивала кур и помогала разделывать крупный скот — это было привычным и не выходящим за рамки моей морали. Но сразу после того, как я косвенно поучаствовала в смерти человека, лишить жизни даже лошадь мне было тяжело. Ездить верхом я не умела. Арахноми передвигались самостоятельно, и скакунов мы в племени не держали. К тому же, если бы я даже каким-то образом моментально научилась бы держаться в седле, лошадь надо было кормить, а я и сама путешествовала впроголодь. Если бы я нашла пищу, я бы употребила ее сама, а не отдала бы коню. Отпустить его тоже было вариантом, но очень глупым, потому что в крупном животном было много мяса. Это была еда на много дней — дольше мясо хранить я не решалась, но ведь часть можно было бы попытаться обменять в какой-нибудь деревне. Сейчас многие уже не были озабочены происхождением еды, если она была свежей. Разделывать лошадь я не умела, и вышло скверно, но это было лучше, чем ничего. Пересилив себя, я обыскала труп мужчины, забрав себе кошелек аж с двумя золотыми и несколькими серебряными. В привязанном к коню мешке обнаружилось немного вяленого мяса, яблоко, кусок сыра, хлеб и фляжка — в ней оказался какой-то алкоголь. Для меня это было подарком свыше… только вот не стоил он того, чтобы я стала убийцей. Я не могла считать это везением, но и полнейшей неудачей тоже. На этот раз я не смогла оставить труп просто так. Земля была слишком холодной и твердой, чтобы я могла устроить могилу собственными силами, без лопаты, и у меня не было ни дров, ни масла для кремации. Из водоемов поблизости был лишь небольшой замерзший ручей — в таких я могла пробить небольшую дыру, чтобы набрать воды, но, опять-таки, расколоть достаточно льда для того, чтобы сбросить туда тело, я не сумела бы. Поэтому мне оставалось лишь прочитать молитву сопровождения к духам, как это было принято на похоронах арахноми, и попросить прощения. Произнося ритуальные слова, я подумала о том, что души моих родителей некому было препроводить в царство мертвых, и снова расплакалась. Я горевала по ним и по этому человеку, к чьей смерти была причастна; хотя, как бы это ни было эгоистично, я скорее оплакивала себя, чем его, ведь это мне, а не ему теперь необходимо было жить с мыслью о произошедшем. И это в моих кошмарах в ту ночь к призракам родителей и той женщины с младенцем теперь присоединился этот мужчина. Фактически, я обменяла его жизнь на свою. На пути мне больше не удалось поохотиться: казалось, все животные либо передохли, либо впали в спячку. Но у меня были деньги, вырученные за конину, и те, что я забрала у мертвеца. Вяленого мяса и сыра хватило надолго. Если бы я тогда не столкнулась с ним, если бы он не погиб — скорее всего, по итогу скончалась бы я. В конце января мне исполнилось девять лет, и месяц спустя я наконец-то добралась до Лакгенера. Восточная столица была еще более холодной и неприветливой, чем я ее запомнила. Стража сначала отказалась меня впускать, и тогда я решила спросить про Лорена — уж паука среди своих товарищей они должны были запомнить. Двое караульных переглянулись. — Ты что, свалилась с неба, девочка? — хмыкнул один из них, и второй толкнул его локтем в бок. — Замолчи, дурак, лучше глянь на нее — дочь, наверное, — шикнул он. Я могла понять, почему он принял меня за родственницу Лорена: мы в клане все были чем-то похожи друг на друга, а у Лорена еще и волосы были темными, и глаза синими. Не такими яркими, как у моих родителей и меня, но все же сходство угадывалось. — Мы были из одного клана, сэр, — вежливо уточнила я. — Он все еще служит в страже? Или ушел из города? Я была бы рада увидеться с ним, но на самом деле мне просто нужно попасть в общину, вот и все. В глазах того стражника, который решил, что я дочь Лорена, мелькнуло сожаление. — Боюсь, это невозможно, — неожиданно мягко произнес он. — Почему? — растерянно отозвалась я. Неужели меня не пустят, думая, что я из мятежников? Но ведь я ребенок с виду, и мне нужна помощь. Сомневаюсь, что я выгляжу так, будто сейчас же побегу уничтожать город. — Неделю спустя после Меридианского восстания бунтовщики прорвались в Лакгенер. Они убили их всех, в том числе и Лорена, когда он бросился на помощь. Общины арахноми больше нет.