— Меня зовут Миранда, — шептала я в подушку, свернувшись на подстилке, накинутой на жесткую солому. Она колола, но это было лучше, чем промерзлая земля. — Я живу, потому что так хотели бы мои родители. Потому что умирать страшно и больно, — я перевернулась на спину, прерывисто вздохнув и зажмурившись. — Я не знаю, что мне делать дальше. Но знаю, что мне больше некуда идти.
Иногда мне казалось, что если я не буду задавать себе эти три вопроса —
кто я, почему живу и что дальше, — я сойду с ума. Этот мир был решительно не на моей стороне. Не то чтобы я после всего произошедшего верила в невероятную удачу, которая упадет на меня с небес, но я надеялась, что мои усилия, приложенные к тому, чтобы жить дальше, не окажутся бессмысленными. Только вот с чего я взяла, что этому миру нужна очередная нищая сирота, коими был и так полон Меридиан? Это вон та Миранда в каноне играла не последнюю роль. Нынешняя же версия в моем лице, видимо, не подходила существующему здесь мирозданию.
Когда стражники сообщили мне, что община арахноми была уничтожена, внутри меня снова что-то надломилось — наверное, последние остатки надежды сдулись, как воздушный шарик. Подробности происшествия были еще хуже, чем оно само по себе: как оказалось, на мирную, пытающуюся помочь себе самим и остальным выжить общину напали именно другие арахноми, которые были заодно с мятежниками, и целенаправленно уничтожали своих сородичей. Как будто бы террористы-сектанты, убивающие тех верующих, чьи религиозные убеждения отличались от их собственных. И это было действительно
страшно.
Так что теперь к чужим оборотням, желающим зайти в город, относились крайне недружелюбно и подозрительно. Я не могла винить жителей Лакгенера… но, как и в случае с меридианцами, не желавшими видеть беженцев на своих территориях, легче лично мне от понимания их опасений не становилось.
Караульный, принявший меня за дочь Лорена, спросил, что со мной случилось. Я выдала краткую версию событий о том, как моих родителей убили на Меридиане, а я вернулась сюда в попытке найти кого-то из близких — сердце болезненно сжалось при воспоминании о моей семье, — и даже смогла не расплакаться, отвернувшись, чтобы якобы поправить подол платья, и незаметно вытерев глаза. Меня спас мой медальон, тот самый, с буквой «Р» на нем. Второй стражник заметил его и спросил про клан, после чего смягчился: как оказалось, Матушка Аранья когда-то вылечила его сына, так что к племени Рагна караульный относился с симпатией.
Наверное, он чувствовал себя за это обязанным моему клану, потому что, подумав, предложил мне ночевать в доме его семьи, пока я не решу, что делать дальше. Свободных кроватей не было, но в амбаре с сеном было тепло, и он мог обустроить мне там лежанку. Мужчина сразу предупредил, что лишних денег на благотворительность (в переводе — на мое пропитание) у него нет, так что с этим придется разбираться самой. Я была благодарна ему и, не желая чувствовать себя совсем уж нахлебницей, протянула серебряный. Стражник задумчиво осмотрел монетку и, хмыкнув, сказал, что пару дней, так уж и быть, разок-другой будет давать мне поесть за их столом. И это было самое щедрое предложение, на которое я могла рассчитывать.
Караульного звали Дорлан. Его семья состояла из жены, хмурой худой женщины Марты, сына-подростка и двух пятилетних девочек-близняшек. У них был маленький покосившийся дом и сарайчик рядом, гордо именуемый амбаром — там я и спала. Марта была явно не в восторге от решения мужа приютить меня, но серебряная монета немного смягчила ее, и женщина даже милостиво разрешила мне принять ванну с условием, что я сама натаскаю воды из колодца — это было нетрудно для арахноми, хотя каждый раз, когда я склонялась над таким количеством жидкости (а колодец был глубоким), мне становилось дурно. Однако желание наконец-то вымыться пересилило страх.
Волосы распутать не удалось. Марта, критично осмотрев мои пребывающие в полнейшем беспорядке космы, церемониться не стала и отстригла мне их по подбородок. Хотела вообще под корень, но я, и так слишком худая и бледная, не желала выглядеть совсем уж узницей Освенцима, поэтому и упросила оставить мне хоть что-то. Голова была слишком легкой без всей той массы волос, которая у меня была раньше, но это была такая незначительная потеря на фоне всего остального, что я долго об этом не думала. Меня представили детям как гостью, дали небольшую миску супа и даже кусочек затвердевшего, но без плесени и следов насекомых хлеба. В своей прошлой жизни я никогда не думала, что буду так радоваться безвкусной водянистой похлебке и засохшей выпечке, но на тот момент эта еда казалась мне пищей богов.
Я то и дело благодарила Дорлана и Марту, вымыла всю посуду после ужина и вызвалась наколоть дров. Хозяева переглянулись, пожали плечами и отказываться не стали. Так что, закончив со всеми делами, поздно вечером я лежала на соломе, поверх которой была постелена старая простыня, и, борясь со сном, пыталась понять, что мне теперь делать.
Не думаю, что мне бы позволили навсегда остаться здесь ночевать, даже когда бы я начала работать — все же у них тут была семья, и чужая девчонка им была не нужна. Поискать кочевников? Слишком опасно: никогда не знаешь, на чьей стороне может быть встретившееся тебе племя. Общины больше не было. Сиротские приюты, при условии, что такие остались в Лакгенере, наверняка были переполнены. Да и еще год назад, когда я жила здесь с родителями, местные колдуны беспрепятственно забирали оттуда детей для ритуалов или рабства (и в лучшем случае это была просто тяжелая работа), а в таком случае смерть была предпочтительнее.
Тяжело вздохнув, я вновь перевернулась на живот. Теперь бороться со сном уже не приходилось: от всех этих мыслей голова начинала болеть. Неожиданно моей руки коснулось что-то мягкое, и в голове замелькали слегка размытые картинки меня, укладывающейся здесь спать, и Марты, задувающей свечу. После этого все погрузилось во тьму, но осталось четкое ощущение удивления и некой радости от появления существа, с которым можно было пообщаться.
Пауки.
На всем моем пути до этого они встречались мне, но общалась я с ними в основном до смерти родителей. После этого наступила зима, в лесах их было не сыскать, а в тех домах, куда я забредала, пауки были сонными и уставшими и совершенно не горели желанием общаться со мной — собственно, и мне было не до них. А сейчас этот малыш вполне уютно свернулся на моей ладони. Вот кто бы мне сказал лет десять назад, что я буду в восторге от компании пауков — ни за что бы не поверила… Впрочем, не в моем положении выбирать: теперь в этом мире пауки — единственные существа, которых я могу считать за близких.
— Будешь, мм… Джонни, — шепнула я насекомому, подставляя ему ладошки и позволяя свернуться в них. Пауки всегда доверяли арахноми, а мы не позволяли себе причинять вреда нашим маленьким друзьям. А что касается имени — я справедливо решила, что не могу называть всех своих знакомых пауков «Рикки».
Джонни одобрил имя. По крайней мере, не возражал. Пауки, на самом деле, очень умные создания: они понимали ситуацию, которую им передаешь через картинку, если добавить туда эмоциональной окраски — и точно так же делились своими знаниями. Они выполняли твои просьбы, если четко
показать им, что от них требуется.
По моим щекам вновь потекли слезы, когда я «рассказывала» Джонни о том, что произошло с моей семьей. Последние несколько месяцев я была слишком занята выживанием, чтобы думать об этом, но теперь это нахлынуло с новой силой, и я прокусила губу до крови, пытаясь не выть от раздирающей все внутри боли. Я была одинока. У меня никого не осталось. Все, кого я любила, либо были мертвы, либо находились в другой реальности. И я совершенно не знала, что мне делать.
Джонни был испуган (по большей части, за меня) и растерян. Я ощущала сочувствие и понимание, и маленькие лапки обвили мой палец в успокаивающем жесте. И как бы мило это ни было, мне не помогло. Я лишь острее ощутила боль от того, что в этом странном, находящемся в состоянии войны мире я потеряла всех, кто был мне дорог, и теперь должна справляться сама по себе.
В какой-то момент Джонни куда-то исчез. Я обреченно закрыла глаза: неудивительно, что мое настроение спугнуло даже верных пауков. Никому бы не захотелось вспоминать ощущения от потери родных — в первую очередь, этого не желала я, но предательский разум никак не хотел забывать.
И когда я уже почти провалилась в пучину отчаяния окончательно, моих рук внезапно коснулись крохотные лапки. А потом еще одни. И еще. И неожиданно меня затопило старательно передаваемое пауками ощущение тепла, заботы и
дома.
И тогда я поняла, что, наверное, все-таки смогу справиться и выжить.
Ведь я все же не буду совсем одна.
***
Весна оказалась на удивление теплой — не удивлюсь, если к этому руку приложили местные маги, которым надоело в холода питаться не так роскошно, как они привыкли. Уже в середине марта я бегала без обуви и в легком сарафане, хотя, конечно, на это повлияли преимущества моего организма.
Вместе с весенним теплом появилась работа. После нападения мятежников почти полгода назад многие в городе погибли, и, как бы цинично это ни звучало, «вакансий» стало больше, даже для детей вроде меня. Дорлан и Марта (к моему удивлению и облегчению) позволяли мне пока оставаться в их амбаре, ведь теперь я могла за это заплатить, работая с утра до ночи. Получала мало, но я старалась есть поменьше и побольше копить — впереди зима, и мне нужно будет куда-то уйти и на что-то жить.
Если честно, я не была уверена, что переживу следующие холода. Но я должна была хотя бы попытаться.
По моей просьбе пауки искали других арахноми в окрестностях, но те, кого они обнаружили и показали мне, были из мятежников. Кочевники после осенней резни обходили Лакгенер стороной. Наверное, то же не помешало бы сделать мне… Но куда мне было идти? На Меридиан? Там, пожалуй, теперь было еще опаснее, чем здесь. В других городах ситуация была хуже, чем в столицах, а Запад и Север были для меня, понятное дело, закрыты.
И во время одной из бесед с пауком Джонни я вдруг вспомнила про свой клан. Мы жили здесь три сотни лет, за которые успели выстроить каменные дома — в одном из них, например, жили мы с родителями. Палатки арахноми забрали с собой, когда уходили, а вот дома унести было невозможно.
Я подумала, что могла бы остаться там.
Я не могла даже предположить, насколько больно будет очутиться в месте, которое когда-то было мне
домом.
Б
ольшая часть строений была разрушена. Тут и там виднелись темные пятна от костров. Не тронули лишь ритуальный дом, в котором жила Матушка Аранья — видимо, даже у мятежников еще были какие-то понятия о святом. Впрочем, у воров не было: в руинах не осталось вообще ничего, даже ритуального камня с резными рунами. Унесли все, что можно было сдвинуть с места.
Увидеть наш с родителями дом было больнее всего. Я вновь расплакалась, ощущая себя окончательно разбитой. И о чем я только думала? Как я смогу быть одна? Я никогда не была одиночкой, всегда невероятно тяжело переносила разлуку с близкими… а здесь у меня были только пауки. И при всей моей симпатии к ним — они не были моими родителями, моим кланом.
Свернувшись на земле и оплакивая все, что потеряла, я постепенно успокаивалась. Когда истерика окончательно отступила, я смогла заставить себя уйти из
своего дома и отправиться к Матушке Аранье. Прочитала молитву за всех, кто умер и кто, возможно, был еще жив, прикоснувшись хотя бы к земле, где когда-то стоял ритуальный камень — на нем обычно готовились амулеты, и Матушка зачаровывала их. Я сжала свой под сарафаном, касаясь пальцами букв «Р» и «М» поочередно.
И тогда я приняла решение.
Дома. Я буду жить дома.
***
Как и ожидалось, Дорлан и Марта мою затею не поддержали. Жить одной в месте, где нет стражи и куда явно могут прийти мятежники, было так себе идеей. Но почему-то мне казалось это правильным, а я привыкла доверять своей интуиции — именно она не раз спасала меня во время моего путешествия в Лакгенер.
Однако и отговаривать меня не стали. Одна из кофт, которую я забрала из шкафа той погибшей женщины, пришлась Марте по вкусу, и она согласилась обменять одну кастрюлю, ложку и вилку на нее. Нож у меня имелся, фляжка тоже, а еще я не собиралась забрасывать работу на полях: все-таки полагаться только на природу и то, что можно от нее получить, было глупо.
На прощание мне пожелали удачи, я поблагодарила семью стражника за проявленную ко мне доброту и тем же вечером уже осваивалась в доме Матушки Араньи, решив, что раз уж он уцелел, значит, там и буду жить. Выломанную дверь на ночь я запечатывала паутиной, а костер гасила: не хотелось бы задохнуться от дыма или привлечь к себе ненужное внимание в темное время суток. Это Матушка его удерживала магией, у меня же способностей к ней не было.
Компанию мне вновь составляли пауки. Мы не претендовали на добычу друг друга — не уверена, понравились бы мне насекомые или нет, но проверять я не хотела, — и частенько общались. Наверное, я бы так вполне смогла одичать и разучиться разговаривать, если бы не работала на полях.
Жизнь на природе позволяла мне трудиться не каждый день. Я охотилась в лесу, хотя с этим следовало быть осторожнее, ибо не одна я была такая умная: слуги местной знати тоже ходили за добычей в местные чащобы и пару раз стреляли в меня в паучьем обличье; к счастью, промахнулись. Ловила рыбу в том небольшом озере, к которому всегда приходили арахноми, набирала оттуда воду, выкапывала корешки в пищу, собирала ягоды и травы. Натаскала себе соломы для постели, украла у проезжавшего мимо каравана подушку и простыню. За корзинку ягод выторговала себе кусок грубого мыла для мытья.
И несмотря на общение с жителями Лакгенера или пауками, я все равно чувствовала себя тоскливо и одиноко, пусть и не оставалась совсем уж одна. Просто это было
не то. Мне не хватало семьи, и это чувство жгло меня изнутри.
Я прожила так до середины лета, пока в одну из жарких ночей я решила не затыкать отверстия, служившие окнами, деревяшкой, чтобы воздух поступал свободнее. Как арахноми, я не испытывала проблем со слишком высокой температурой, но спать в духоте мне не нравилось, и я даже начинала задумываться, не перебраться ли мне на летние ночи вновь на ветви деревьев, устроившись там в паутине.
Может быть, сделай я так, мне бы довелось прожить здесь дольше. Может, и нет. Но все изменилось, когда в ту ночь я проснулась от того, что в мои обычные ночные кошмары неожиданно вторглись чувства паники, боли и отчаяния.
Чужие чувства, паучьи. Кто-то потревожил покой моих маленьких друзей… и мой, соответственно, тоже.
Я едва успела распахнуть глаза и перекатиться в сторону, когда на то место, где я спала, приземлилось что-то тяжелое и рычащее. Повинуясь инстинктам, оравшим мне о том, что надо бежать и не пытаться драться в замкнутом пространстве, я кинулась к двери, выбивая ее плечом и чувствуя резкую боль, пронзившую руку — я была сильной, но не настолько, чтобы без последствий выталкивать с места что-то тяжелое. «Не зря я спала в паучьем облике», мелькнула мысль в голове за секунду до того, как меня сбили с ног.
Зашипев, я выпустила паутину, обездвиживая противника — им было что-то звериное и пахнущее оборотнем, — и вскакивая обратно на ноги. Лучшим решением было бы убежать, но это была
моя территория. Мой
дом. И я не желала отдавать это все просто так, черт возьми!
Проблема была в том, что нападавший был не один, а я, при всей своей вынужденной самостоятельности, телом была ребенком, даже не взрослым арахноми, не говоря уже о том, как сильно я ослабла и исхудала за последние месяцы, только-только понемногу начав восстанавливаться. Мне было не справиться с несколькими нападавшими.
Так что неудивительно, что я проиграла. Видимо, мятежники как-то заметили меня и вернулись добить — или же просто грабители решили поживиться. В любом случае, для меня разницы уже не было, потому что в итоге я оказалась прижата к земле, а завернутая в темный плащ фигура, лица которой под тканью даже мое зрение не помогло разглядеть, прижимала кинжал к моему сердцу.
И, если честно, в тот миг я смирилась с тем, что умру. Я сделала все, что могла, для выживания, просто мне не повезло. Впрочем, о везении можно было и поспорить — теперь у меня был шанс отправиться в загробный мир к своим родным. Жаль только потраченного здесь времени, когда я пыталась двигаться дальше и примириться со всем, что произошло.
Я устала сопротивляться.
Поэтому и позволила своему телу вернуться к первоначальному, человеческому облику. Закрыла глаза, позволяя мыслям о родных затмить все остальное. Перестала пытаться вырваться и приготовилась к боли, что принесет освобождение. Все это заняло буквально несколько секунд, но они, казалось, тянулись вечно.
И я совершенно не ожидала вместо звука, с которым кинжал входит в мое тело, услышать удивленный тонкий голосок.
— Так ты ведь такая же, как мы!
