Волною на берег меня отнесет

      Когда в только недавно ясном небе собираются грозовые тучи, девочка голову запрокидывает, хмуро всматриваясь в почти черные облака, увитые фиолетовыми молниями, с опозданием раскаты грома разносятся по округе. Плохой знак — боги чем-то очень недовольны. Девочка видит, как с вершин деревьев, тревожно крича, слетает стая птиц, заяц в нескольких метрах опасливо прислушивается к чему-то, — и срывается с места в лес. Она просит стража подняться ненадолго, чтобы суметь рассказать наставнице об этом.       И только женщина видит обеспокоенное лицо девочки, не успевает причину тревоги узнать, а она сама показать и единого жеста, как раздается громогласный крик Чужака. В груди девочки что-то скребется от нехорошего предчувствия, а наставница успевает даже сострить, но тут же распахивает дверь перед Чужаком, о болезни мальчика заслышав.       Он на руках у Старшего выглядит до мертвого бледным с проступившими венами, и на фоне этой белизны шрамы кажутся еще глубже, темнее. Чужак вносит мальчика в дом бережно, боясь хуже сделать, укладывает, прикасается к нему, за жизнь его боясь, рука Старшего мозолистая, большая, с голову мальчишки. Девочка видит, по глазам его видит, по голосу угадывает, как ради сына Чужак, нет, отец готов всем пожертвовать, усмирить свою гордыню, упрямство, куда угодно пойдет, лишь бы мальчик выжил. Она переплетает пальцы между собой на уровне груди — только бы выздоровел, открыл свои глаза-озера, снова миллион вопросов задал, пусть снова уйдет, главное, будет живым.       Болезнь у него волшебная, — умеет ведь навлечь на себя самое трудное, — а за частью лекарства требуется идти аж в студеный, вечно мерзлый Хель. Несмотря на это, надежда закрадывается в позолоту глаз сурового Старшего, хоть и гаснет до неприличия быстро, меняясь на обычное выражение строгости, но девочка заметила ее, увидела другую сторону, и отныне он для нее больше не Чужак.       Наставница рассказывает Старшему о мире мертвых, а девочка уже возвращается с посудиной, полной речной воды и мокрой тряпицей. Она кладет ее на горячий лоб маленького бога, почти не выжимая пропитанную ледяной влагой ткань, отчего капли стекают по выбритым вискам и теряются в покрывале. Это чуть успокаивает жар мальчика, и тот уже не так беспокойно головой вертит.       Мальчику снятся холодные мамины прикосновения, что в часы болезни спасали от пламени, которое лавой, обжигающим дымом Муспельхейма растекалось по его венам. Блаженная темнота сменяется чьими-то руками, что ловко длинными пальцами плетут венок из ярко-синих цветов с острыми лепестками. Через секунду та же рука сплетена с новой, чуть крупнее, опутанной татуировками, но мальчик не может распознать написанное. И так заботливо, с трепетной нежностью мужская сжимает женскую кисть, что мальчику кажется, будто он подглядывает. Мгла снова без спроса забирает его сознание в свои объятья.       Девочка не находит себе места, кусает губы до кровавых ранок, даже не замечая этого, нужные травы ее руками уже разложены на столе, глаза то и дело скашивает на мальчика, что стал слишком тихим. Наставница одним взглядом отправляет ее туда, на улицу, ведь женщина поможет мальчику, если будет хуже, а девочка сведет себя с ума, не будь голове покоя или задания, и она просит ученицу найти раненых после грозы животных, во всяком случае, какое-нибудь дерево может упасть, погребя под собой чью-то нору.       Девочка берет с собой несколько влажных обрезков ткани с завернутыми туда лечебными растениями, кутается в более теплую одежду, она все же не богиня, — чувствует холод и может болеть от этого, — оглядывается в поисках намека на что-либо живое и идет куда глаза глядят, не дает себе мыслями соскакивать на оставшегося в доме мальчика, внимательно разыскивая следы. Спустя немного времени замечает капли крови, примятую траву и продавленную землю, идет за раненым, а оттого неосторожным, зверем, что не пытается путать отпечатки лап, потому выследить его слишком просто.       Изрядных размеров волк лежит под обрывом, сокрытый от чужих глаз землей и пожухлыми кустами, скулит, зализывая длинную рваную рану на передней конечности, а после рычит, почуяв и увидев девочку, та углядывает с дальнего расстояния темные подпалины на шерсти, шипит на него, — чтобы вспомнил, дуралей, как когда-то давно волчонком к ним с наставницей приходил, — и приближается с поднятыми руками. Зверь принюхивается лучше и, признав ту малютку при доброй женщине, что помогла ему и братьям, дозволяет подойти.       Девочка поднимает искалеченную лапу, осматривает, решая, что после слюны волка хуже не сделает точно и обматывает ее тряпицей, завязывает узел крепкий, но придет время повязку снять — и зверь сделает это сам. Это не чудодейственный отвар наставницы, увечье не заживет сразу, но животному будет чуточку проще, если лапа болеть перестанет.       Волк благодарно тыкается носом ей в живот, девочка ведет рассеянно рукой по серому подшерстку. Вот бы и мальчика можно было вылечить так просто. Старший где-то в Хельхейме, может, даже возвращается обратно, мальчик мучается болезнью, а наставница сама себе причиняет боль, видя в маленьком боге ее собственного сына, и ни поторопить, ни облегчить, ни утешить девочка не может.       Они расстаются с волком друзьями, девочка чувствует это во взгляде карих умных глаз и том, как доверчиво он остается на том же месте, не стремясь менять укрытие, которое уже видел человек, а значит, может привести других людей. В благодарность она срывает с куста ветку попышнее, заметает его следы, стирает кровь с коры деревьев и земли, идя тем же путем, собирает неподалеку полынь, раскладывая ее примерно вокруг лежбища зверя. Она много и долго чихает от резкой вони, вместе с соком руки пропитавшей, но довольна работой проделанной — волка теперь не отыскать даже по запаху крови.       Больше раненых животных девочка не находит, поэтому, не теряя и минуты, торопится обратно, пред глазами стоят ужасные картины мертвого мальчика или пришедшего без сердца хранителя Старшего, это подгоняет бежать в несколько раз быстрее. Горячее дыхание клубами пара вырывается из горла, сердце стучит в бешеном ритме не только из-за бега, а взгляд пустой, ведь пока тело мчится к мальчику, разумом она уже там, у его лежанки. Слишком неожиданно для девочки под ногами оказывается корень древа, она огромными усилиями удерживает равновесие и продолжает движение, но теперь не отвлекается от дороги.       В дом она буквально влетает, Старшего все еще нет, и девочка ладонями в колени упирается, отдышатся пытаясь, вскидывает голову к наставнице, та быстро ее успокаивает, что состояние мальчика не изменилось. В тот момент, когда девочка рассказ про волка заканчивает, с другого выхода возвращается хмурый Старший, в руках его сердце, что больше похоже на невиданной красоты кристалл, размером с два кулака Старшего.       Девочка попеременно напряженно следит то за действиями наставницы, то за богом. Мальчик вдыхает синий искрящийся пар лекарства, и цвет его кожи становится обычным, исчезают черные круги под глазами, кажется, что даже волосы обретают былой оттенок. Наставница делится со Старшим своим прошлым, не называя имен, а девочка и так знает эту историю. В красках. Она и не ведает, что подразумевает под проклятьем Старший, но девочка правда устала волноваться.       Мальчик делает частые вдохи и выдохи, будто был под водой, она подходит ближе, детскую душу затапливает облегчением, и единственная слеза прочерчивает соленую дорожку на ее щеке. Маленький бог видит это, его гложет совесть за то, что заставил всех волноваться, он встает на слабых ногах и пытается убедить окружающих и себя в первую очередь, что ему лучше, дает обещание, смотря на отца, но это обещание еще и девочке, чтобы та больше не смела плакать из-за него, слабого, болезненного, проклятого кем-то.       Будто сквозь сон девочка смотрит, как Старший по-своему благодарит наставницу, мальчик открыто улыбается ей, кажется, она улыбается тоже, виски сдавливает болью, но девочка все же вежливо провожает их. Стоит двери закрыться, выжатая из последних сил улыбка сползает с лица, а девочка понимает, насколько она устала, — и рассудок темнеет.