Волною на берег меня отнесет

      В желудке Змея целые острова мусора, камней, разрушенные корабли, а еще ужасный, ввинчивающийся в легкие запах. Глаз Мимира запрятан в сундук с сокровищами, вот бы удивился Тор, узнай он, как хорошо скрыт ото всех глаз, но сам бы точно его забрать не смог, не из желудка своего врага.       Мальчик радуется скорому завершению путешествия, выполнению воли матери, тому, что увидит там, в Йотунхейме, ведь страна великанов не может быть обычной или скучной. Старец не разделяет его спешки, и мальчик невольно соглашается с ним, потому что опасность висит над ними, не собираясь исчезать.       Убедиться в словах головы он может через полминуты, когда Йормунганд сотрясается, а они из лодки почти выпадают, Мимир считает это случайностью, но отец хмур и готов к нападению. Во второй раз голова вскрикивает что-то паническое, но сразу же успокаивается, мальчик может и посмеялся бы, не будь он взволнован возможной атакой на Мирового Змея.       Все естество великана ходит ходуном и стоит неимоверных усилий, чтобы не свалиться в содержимое желудка. Их с отцом выплевывают куда-то, мальчик ударяется не слишком больно, у него даже хватает сил пошутить, хотя удар должен был выбить весь воздух из легких и наверняка сломать много костей, но похоже, что быть богом чуть лучше, чем говорит отец.       В небе мальчик замечает сокола, что у земли обращается в целительницу, и он не знает, верить ли ей, а еще приходит мысль о том, что девочка скорее всего знала обо всем, но на нее злиться глупо, и бессмысленно-слепой ненависти в отношении немой он хочет меньше всего.       Богиня замечает его скованность, сомнения, недоверие, она делает к нему шаг, но отец заслоняет мальчика своей рукой, ограждая. На лице ведьмы непонимание и озадаченность, но их прерывает выходящий из-под воды Бальдр, что ради их поиска атаковал Мирового Змея. Несмотря на близость того, кто хочет их убить, кто сражался с отцом уже дважды, мальчик мимолетно радуется тому, что девочка в безопасном месте, под защитой Священного Леса и черепахи-хранителя.       Бог видит свою мать, и в его глазах зажигается огонь ненависти, Фрейя будто не обращает внимания на угрозу, завороженно всматриваясь в сына, пытается что-то объяснить, но кажется, тому все равно, что же скажет после долгой, — в сотню зим, — разлуки родной человек. Мальчик не понимает, как бог может злится на мать, не получается поставить себя на его место, не представляет те условия, при которых он в один момент больше не захочет слышать, видеть маму, приходить в их дом или будет раздражаться от одного воспоминания о ней. Для мальчика это было дико, неправильно — слишком быстро идет время, а за счастливые часы платишь непомерно высокую цену.       Между подходящим с понятными целями Бальдром и богиней горой нерушимой встает отец, говорит о мести с такой уверенностью в собственных словах, что сразу становится ясно — он сам пережил все, о чем предупреждает. Бог не принимает это во внимание, пытаясь пройти к Фрейе, отец отталкивает его, и теперь они все готовы к последней битве, неважно, для кого именно она станет последней.       Целительница лианами прочными связывает и отца, и своего сына по рукам и ногам, но не причиняет никакого реального вреда, проклятье Одина не позволяет, потому богиня просто сдерживает их как может, чтобы не дать случиться непоправимому. Через пару минут попеременных ударов, просьб и криков ведьмы, неровного дыхания, витающей в ледяном воздухе ощущения силы, Бальдр уклоняется от растений, со злостью взмахом руки отправляя камень в сторону матери.       Волшебные стебли не рвутся под натиском ножа мальчика, и он встает перед отцом с одним кинжалом, намереваясь защитить даже ценой жизни, как всегда защищал его отец. В два шага бог сокращает расстояние, для мальчика все смазывается в пятно, — и вот он пытается протолкнуть такой важный кислород в грудь, поддерживаемый руками отца. Он замечает кровь на своем доспехе, ладонях, но ведь Бальдр не настолько сильно ранил его.       Перед ними бог, чье лицо искажено в непонимании, а после осознания, что-то опасное, безумное появляется в отблесках глаз, он радуется боли, словно ребенок, и истерические нотки пробиваются в голос.       Дальнейшее сливается в череду вспышек ледяной и огненной магии, взмахов топора, клинков, огромных ладоней восставшего по приказу богини великана, его собственных стрел, попыток Фрейи образумить их всех и сумасшедшего смеха Бальдра. Вся ненависть, мрачное предвкушение мести, освобождение от заклятия спустя столько времени подточили его сознание так сильно, что тот, похоже, окончательно свихнулся. Он больше не испытывал ничего, кроме жажды убийства их и матери, теперь разговаривать или пробовать как-то влиять на него бесполезно, он погряз в своих воспоминаниях и желании расплаты.       Маленькому богу кажется, что лук врос в его руку, тетива будто сама натягивается до груди, глаза ощущаются орлиными — настолько хорошо отмеряют расстояние до цели. В эти минуты он дерется с отцом на равных, не просто отвлекает или оглушает, а полноценно бьет, вкладывая всю силу. И ощущение резвящегося огня в крови, уверенности в своей сути — лучшее, что он когда-либо чувствовал.       Все закончить им мешает богиня, а точнее великан, что ледяным заклинанием хочет заморозить их. В тот же миг в голове мальчика проносится разговоры Змея со старцем, и он отчего-то знает, как позвать на помощь. Словно чужой, голос приобретает рокочущие, протяжные, напевные звуки, а через секунду Йормунганд набрасывается на великана, срывая морозное, действительно Хельхемское заклятье ведьмы.       Ударной волной их всех отбрасывает дальше, в одно и то же место, отец снова бросается на Бальдра, но тот уже не отбивается, сам просит убить себя, целительница умоляет не делать этого, а мальчик признает, что побежденный бог уже не опасен. Ему мерещится что-то светлое за камнями, но убеждает себя, что в такой битве выжить не мог никто, если он не был богом или тому подобным живучим созданием. Отец ставит Бальдру условия, но богиня не принимает помощи от него, они отступают назад, туда, где все началось, и это почти забавно.       Поначалу бог разговаривает практически спокойно, хоть и с затаенной злобой, но потом бешенство стремительно вырывается, ощущаясь в резко набравшем высоту голосе и дерганных, размашистых движениях. Фрейя просит прощения, новой жизни вместе, не видя, как эти слова действуют на ее сына. Он подходит, протягивая руку, — и сдавливает горло матери ладонями, ведьма хрипит что-то, совсем не пытаясь вырываться из смертельной хватки.       Сбоку, — из-за тех самых камней, — выскакивает девочка лишь с кинжалом и собственной храбростью, — как он сам совсем недавно, — и яростным зверем бросается на Бальдра, всаживает нож почти по рукоять около самой вены. Мальчик давится воздухом, тот застревает где-то в горле, не давая проход удивленному, испуганному крику.       Помешанный бог отрывается от матери, чтобы услышать выкрик Фрейи и понять, что девчонка дорога целительнице. Тогда он решает убить ее, а богиню оставить в живых, чтобы та мучилась, как мучился он. И даже успевает отбросить девочку к сваленным в кучу булыжникам, прежде чем ему сворачивают шею.       Мальчик сломя голову бежит к ее телу, что будто старые, заржавевшие, поломанные доспехи мертвых владельцев лежит на снегу. Он поднимает ее, замечая на снегу кровь, неверующе прикасается дрожащими пальцами к затылку девочки, — и теплая алая жидкость с запахом металла капает на его руки. Что-то яркое, раскаленное добела зарождается в груди мальчика, на оголенных участках предплечья появляются мелкие языки пламени, как тогда, вспоминает он, с трусом-Моди и скованным молниями отцом.       Сильнее сжимая в руках девочку, он чувствует из последних сил, слабенькое, но упорное сердцебиение, огонь исчезает, не желая еще больше навредить, а мальчик облегченно зажмуривается и честно не знает, откуда на одежде девочки несколько капель влаги.       Он слышит отчаянный, полный боли, скорби, ненависти вопль ведьмы, со всей возможной осторожностью подхватывает девочку, машинально переставляя ноги в сторону взрослых, они-то смогут помочь, вылечить, уберечь ее от смерти. Первым их замечает голова, что расширяет глаза в удивлении, отец стоит спиной, а Фрейя так ослеплена своим горем, что не замечает ничего и никого вокруг себя.       Когда мальчик понимает все, в чем клянется, что обещает целительница, то сжимает до скрипа зубы, брови сходятся у переносицы, а глаза темнеют от гнева. Он говорит. Он говорит и срывается на крик, говорит и прижимает к себе пока еще живое тельце девочки, говорит и с разочарованием, злостью смотрит на ведьму, говорит о том, что было бы, если он или девочка, — случайно, лишь соскользнув рукой, — убили бы Бальдра, прокляла бы она свою ученицу или его самого, пожелала бы смерти; что было бы, если ее сын тем ударом прикончил бы девочку, хватило бы у богини смелости, эгоизма, воли, чтобы дальше защищать его, жить с грузом вины за ее ни за что отнятую жизнь; что было бы, если бог убил бы ее саму, Фрейю, где жила бы девочка, кто защищал бы ее от драугров, холода, когда заклинание со Священного Леса спадет?       По щекам целительницы льются слезы, она снова падает на колени, затыкает ладонями уши, так по-детски пытается спастись от правды, но слова мальчика просачиваются сквозь выстроенные наспех, слишком хрупкие и тонкие преграды, заполняют собой голову, шанса не оставляя.       Маленький бог сорванным голосом сипит, но без прежнего запала, а в глазах остается горстка пепла от костра, чье пламя высоко вздымалось совсем недавно. Просит перестать жалеть себя и помочь раненой, она даже может продолжить ненавидеть их, но жизнь девочки для него важнее, чем злоба Фрейи.       Богиня поднимает глаза на него и бессознательную девочку в его руках, поднимается на дрожащих ногах, подходит, немного пошатываясь, забирает из объятий ученицу, шепчет ей извинения, чего та, конечно, не понимает. Фрейя с сожалением смотрит на них, переводит взгляд на сына, тихо произносит заклинание, и его мертвое тело поднимается в воздух, следуя за каждым шагом богини.       Отец кладет руку ему на спину в немом одобрении и, возможно, поддержке, разворачивается, идя к лодке, ведь путь пока что не закончен, еще немного — и все завершится. Мальчик смотрит в затянутое тучами небо, глубоко втягивает носом стылый воздух, выдыхая пар, всматривается в растворяющееся дыхание.       Он сделал все правильно. Но почему тогда чувствует себя таким уставшим и пустым?