I Believe We're The Enemy

Фрэнк первым встаёт на дежурство. Он продолжает дежурить второй, третий час вместо того, чтобы разбудить Кобру или Джета. Он сидит спиной к огню, ссутулившись, сложив руки на коленях и положив на них подбородок. Уставшие глаза раздражены, и он с трудом моргает. Пати не возвращается ни через час, ни через два. Это странно, потому что он давно уже должен был остыть и прийти обратно. Пойзон никогда бы не ушел по-настоящему, и Фрэнк начинает волноваться. Девочка всё так же спит на заднем сидении, свернувшись калачиком, а Кобра Кид раскинулся на переднем. Джет тоже спит, полусидя, прислонившись к дверце машины. Фрэнк должен был разбудить его несколько часов назад, но не стал. Сейчас он не может справиться с охватившим его волнением, которое буквально сгрызает желудок изнутри. Фрэнк стучит зубами от холода, несмотря на потрескивающий в паре метров от него тусклый костер. Он пытается отвлечься, представляя, как персонажи немногих комиксов, которые он еще помнит, встречаются в схватке с последователями С.Л.Е.П.: Корс против Бэтмена, Директор против Животно-овощно-минерального человека*. Это неплохо помогает скоротать время, и вот уже в его воображении со злодеями борются персонажи из комиксов, которые придумал Пати. Это вновь напоминает Фрэнку о том, что Пати всё еще не вернулся, и его волнение усиливается. Пати способен за себя постоять, и драксы обычно не нападают в ночное время. Но всё же. Что, если с ним что-нибудь случилось? Что, если его застали врасплох? Что, если Корсу удалось его найти? Фрэнк не понимает, почему Пати так отреагировал. Киллджои довольно откровенны друг с другом — так выходит, когда доверяешь кому-то свои жизни  — но это не значит, что они рассказывают о себе всё. Их прошлое закопано глубоко внутри, у самого сердца. Они продолжают бежать и не оглядываются назад, не позволяя прошлому утянуть их на дно. Услышав шаги позади себя, Фрэнк вскакивает и хватается за бластер. — Хэй, — говорит Пати. — Тише, Гоул, это всего лишь я, — он чувствует дыхание Пати на своей шее, горьковатый запах пота и кожи. Он подкрался со спины, и если бы это был кто-то другой, Фрэнк уже мог бы быть мертв. — Дерьмо, — выдыхает он. — Какого черта ты творишь, Пати? — Да ладно тебе, — шепчет Пати. Фрэнк опускает пистолет и прячет его обратно. — Я нашел кое-что. Ты должен это увидеть. Фрэнк оглядывается, убирая с лица прядь волос. — Мне разбудить Джета? — Нет, — говорит Пати. — Это всего на пару минут. У меня кончились сигнальные ракеты, так что прихвати одну. Фрэнк не знает почему, но следует за ним. Пати выглядит совсем не так, как два часа назад, когда ушел, но Фрэнк решает, что все же не стоит возвращаться к тому разговору. Пати кажется совершенно непринужденным, куртка плотно застегнута, защищая от ночной прохлады, а прядь красных волос небрежно свисает на лицо, прикрывая один глаз. Он улыбается Фрэнку и тянет за собой, хватая за запястье.  — Ну давай, Гоул, бери ракету и иди за мной. Тебе понравится. Фрэнк не совсем уверен, куда они идут, но позволяет Пати тащить себя сквозь пыль. Он спотыкается о корни около десятка раз, прежде чем наконец остановиться, и чуть не врезается в Пати, когда тот опускается в заросли. Фрэнк пытается разглядеть хоть что-то кроме кучи растений, в которых копается Пати, но безрезультатно. Он ничего не говорит, пока Пати, наконец, не поднимается, усаживаясь на пятки. В мерцающем красном свете зажженной ракетницы тени на его лице углубляются, отчего он, со своими ярко-красными волосами, кажется едва ли похожим на человека. Он выглядит еще красивее, чем обычно. — Дай-ка мне ракету на секунду, — говорит Пати, понизив голос до шепота. Он снова склоняется над зарослями и роется в них, пока не поднимается с гордой улыбкой на лице. Фрэнк открывает рот, чтобы спросить, почему Пати улыбается, но затем начинает играть музыка. Магнитофон невероятно старый, а сама музыка дребезжащая и слабая, едва различимая в окружающей тишине, состоящей из тысячи шорохов. Но всё же она прекрасна. Фрэнк не знает, как Пати удалось найти это, особенно в темноте и среди зарослей, но это не так уж и важно. Это, скорее всего, одна из тех многочисленных старых вещиц, выброшенных в далёкий 2012 год, до того, как все пошло наперекосяк. Такие моменты… ради них стоит жить в страхе каждую минуту каждого дня, они стоят бессонных ночей и палящих дней, потому что Пати смотрит на него сверху вниз, слегка улыбается и садится на землю, вытягивая перед собой ноги в сбитых об камни и землю ботинках. Фрэнк надеется, что Пати не видит в темноте его широкую улыбку. Пати — причина того, почему его пальцы покалывает, лицо горит, а голова кружится. Это ненормально, но Фрэнк ничего не может поделать. Он всё же кладет мерцающую сигнальную ракету на старый магнитофон и садится рядом с Пати; их ноги соприкасаются, и Фрэнк кладет голову ему на плечо, касаясь пальцами жесткого воротника куртки. Они выглядят как пара — рука Пойзона покоится на боку Фрэнка, отчего по его позвоночнику пробегает дрожь. Мелодия играет мягко и скорбно, поющая девушка, вероятно, давно уже мертва. Ее голос струится плавно и низко, словно шелк и песок, и пальцы Пати отстукивают такт мелодии на талии Фрэнка. Они сидят настолько близко к друг другу, что Фрэнку кажется, будто Пати может слышать, как быстро бьется его сердце. Пати мягко дышит ему в макушку, и Фрэнку очень сильно — просто безумно — хочется переплести пальцы их свободных рук, но он не решается. Если он сделает это, то признает, наконец, что хотел этого годами, с тех пор, как впервые встретил Пати и Кобру в лачуге Доктора Смерти. С тех самых пор, когда добрался туда — после нескольких бесконечных недель поиска, — с тех самых пор, как ему впервые удалось сбежать из города, вышвырнуть таблетки, которыми они пичкали его, и найти то самое место, понятия не имея, что делать дальше. Фрэнк тогда много часов проторчал на улице, курил и топтал грязь подошвами ботинок, пока братья не появились в облаке пыли и дешевого топлива. Доктор С. вышел поприветствовать их, и только тогда увидел Фрэнка. В тот день Пати едва ли обронил пару слов, оставив разговоры брату и Доктору С., но все равно непонятным образом притягивал к себе внимание. Фрэнк с трудом мог отвести от него взгляд, и через некоторое время Пати все же поднял голову и посмотрел прямо на него, убирая недавно окрашенные волосы с лица. Минутой позже он улыбнулся Фрэнку. Даже сейчас Фрэнк чувствует ту самую искру между ними каждый раз, когда они встречаются взглядами, и именно поэтому его кожа буквально горит от прикосновений Пати. — Так странно, не правда ли, — шепчет Пати ему на ухо. — Раньше для людей это было обычным занятием. Они слушали музыку вроде этой на вечеринках и свадьбах. Иногда они оставались друзьями, а иногда они становились кем-то большим. Они танцевали под одну и ту же музыку, а потом… — он замолкает, и Фрэнк поднимает голову, чтобы увидеть, как Пати смотрит вверх, на звезды, приоткрыв губы. Он впивается ногтями в ладонь, сжимая пальцы так сильно, что костяшки белеют. Какое-то время слышно лишь музыку, но потом Пати издает надломленный вздох и, прикрыв на мгновение глаза, встречается с ним взглядом.  — Я… мы не можем рассказать ей о том, что делают таблетки, Гоул. Мы не можем. Если она… узнает, она может захотеть… Свет угасает, и губы Пати сжимаются в тонкую линию. Фрэнк хочет провести по ним кончиками пальцев, хочет целовать их, пока они не станут кровоточить.  — Что, если она все время хочет быть счастливой, Гоул? Что, если она захочет таблетки? Что, если она уйдет? — Она не… — Но она может, — перебивает Пати. — И самое плохое, я могу понять, почему. Кто захочет жить здесь… в грязи и пыли… когда он может быть всегда счастливым в городе? Где у них есть все, чего они захотят, стоит только пожелать? Гоул… — он крепче сжимает руку на боку Фрэнка и притягивает его к себе как можно ближе, прижимает к груди, отчего сердце Фрэнка оглушительно стучит по ребрам. Губы Пати находятся всего в нескольких сантиметрах от его лица, и он касается их своим испорченным от дыма сигарет дыханием. Пати смотрит на него стеклянными разбитыми глазами. — Гоул, — шепчет он, — я не хочу быть один. Я не хочу, чтобы люди покидали меня. Музыка снова стихает, просачиваясь в ночь, как песок струится меж пальцами, и Фрэнк проводит большим пальцем вверх по шее Пати. Он слегка наклоняется ближе, и Пати смотрит на него сверху вниз. — Я не оставлю тебя, — бормочет Фрэнк. — Я не уйду, Пати, обещаю. Никогда. Фрэнк чувствует запах его пота и сигарет, ощущает дрожь в его теле. Пати обычно сдержан, уверенно ведя киллджоев все дальше и дальше вперед, спасая мир шаг за шагом. Но сейчас он выглядит почти хрупким, как те треснутые фарфоровые куклы, которые бабушка Фрэнка держала на камине. Пати кажется испуганным, но все равно облизывает губы и наклоняется ближе, и Фрэнку всего лишь нужно немного наклонить голову в сторону… И тогда Фрэнк отстраняется. — Песня кончилась, — говорит он, выдавливая из себя улыбку и засовывая руки в карманы. Руки Пати беспомощно опускаются, и, хотя свет от сигнальницы угасает, Фрэнку кажется, что он видит отблеск боли в его глазах. Или это только кажется? — Мы должны вернуться, — говорит Пати, наклоняясь и выключая плеер. Он поворачивается к Гоулу с натянутой улыбкой, которую Фрэнк едва может разглядеть в темноте. — Всё же, это невероятно, что мне удалось найти здесь что-то подобное. Настоящая удача, а? Фрэнк вынужден признать, что это было круто. Дрожащими руками он поднимает ракетницу и следует за Пати обратно к месту привала. Они идут недолго, самое большее несколько минут, и всё это время Фрэнк мысленно ударяет себя по лицу, потому что, господи боже, почему он отстранился? Почему, черт возьми, он отстранился? Слава Богу, все ещё живы к моменту их возвращения, и Пати что-то говорит о том, чтобы встать на дежурство вместо Джета, но Фрэнк уже готов отключиться. Он укладывается рядом с Пати, свернувшись калачиком в пыли и поплотнее закутавшись в свою куртку. Он всегда легко заболевает, но надеется, что с ним всё будет в порядке, если лечь как можно ближе к костру. Кажется, он ошибается, потому что, хоть его спина и горячая почти до боли, лицо и шея всё еще мерзнут. — Хэй, Гоул? — Голос Пати не громче шепота, осторожный, словно он не уверен в том, спит ли Фрэнк. — Мне жаль. То, что случилось сегодня… Я слишком накрутил себя. Я не хотел на самом деле… понимаешь? Просто хотел, чтобы ты знал это, — еще минуту они молчат, никто не произносит ни слова. Фрэнк слышит, как Пати ворочается, вздыхает, и снова воцаряется тишина. Фрэнк ничего не говорит Пати по ряду причин, хотя хотел бы. Во-первых, он честно не знает, что сказать. Он не знает, стоит ли ему вообще что-то говорить. Может быть, Пати надеется, что он уже спит, и тогда, если Фрэнк что-то ответит, все резко станет чертовски неловким. Во-вторых, Фрэнк не совсем понимает, за что извиняется Пати. Может быть, за то, что ушел после ссоры с Коброй Кидом, или за то, что потревожил Фрэнка во время дежурства и заставил его — хоть и невероятно легко — пойти с ним поглазеть на ночное небо. Может быть, Пати извинялся за то, что почти поцеловал его, но если это так, то Пати, наверное, сожалеет о том, что сделал, и Фрэнк не знает точно, как ему следует отреагировать. В-третьих, нет вообще никаких причин для разговоров. Он и Пати — они не говорили о том, что произошло. А это значит, что вся эта ночь, это маленькое происшествие, останется только между ними. Завтра утром, говорит себе Фрэнк, дрожа от холода, он проснется, отольет, сядет в машину и не скажет ни слова о том, что (почти) случилось сегодня ночью. Точно так же, как Пати не будет напоминать о ссоре Кобре или Джету, а просто передаст им лишний крекер в качестве извинения. И когда на следующее утро Фрэнк просыпается, укрытый курткой Пати, он знает, что об этом они тоже будут молчать.