I Believe We're The Enemy

Спустя ещё две недели у Фрэнка перестает так сильно щемить сердце, когда он думает о Пати. В какой-то момент он потерял свою маску — оставил её на очередном привале и вспомнил только, когда они уже отъехали далеко оттуда, — но никому ничего так и не сказал. Ни Кобра, ни Джет даже не заметили. У Фрэнка почти не осталось сигарет; он выкурил одну вчера, две сегодня, и теперь у него было всего четыре, но ему уже хочется курить. Даже Джета начинает раздражать то, как Фрэнк постоянно покачивается и постукивает рукой по ноге в такт музыке. Но это всё равно уже не важно; его организм переполнен адреналином, и это, наверное, даже лучше, чем выброс никотина в его легкие. Сейчас у них появилась цель — это первая хорошая новость за долгое время. Поначалу они были уверены, что девочка, черт возьми, мертва — у С.Л.Е.П не было никаких существенных причин оставлять её в живых, тем более, если она была так важна, как утверждал Доктор Антисмерть, вручая им ребенка на попечение, — но теперь была надежда, что они ошибались. Потому что, может быть, С.Л.Е.П. не так жестоки, как они думали (Фрэнк сомневается в этом) или же у них были другие планы на девочку. Вчера они остановились в заброшенном отеле и долго возились с проводкой, обнаружив, что, оказывается, в половине сгоревших комнат все еще теплились остатки электричества. Это какое-то гребанное чудо, скажет Фрэнк, если вы его спросите, но Кобра просто говорит «странно, что здесь осталась связь с линиями электропередач». Но не это главное; важно то, что Фрэнк увидел между рекламными роликами С.Л.Е.П., то и дело возникающими из серого шума, то, что он никак не может забыть. Прогноз погоды только что закончился, сменившись помехами, после того как репортер с крысиным лицом слабо улыбнулся в камеру со словами: — …кислотные дожди во внешних зонах. С вами были «Факт Ньюс». Единственные информационные новости. Джет давится смешком. — Нам пригодился бы дождик, — говорит он с усмешкой. — Пусть даже и кислотный, здесь хотя бы станет прохладнее. Фрэнк фыркает. — С ума сойти, как мы еще не растаяли. Или не захлебнулись от всех этих жутких штормов, которые постоянно у нас бушуют, если верить их прогнозам погоды. — Точно! — поддакивает Джет, кивая, и его растрепанные волосы подпрыгивают, подчиняясь каким-то своим законам гравитации. Он машет рукой в сторону зияющего дверного проема (не то чтобы у них был выбор, дверь давно была сорвана с петель). — Ну, чувак, посмотри, какой там ливень! Фрэнк хихикает тем самым дурацким укуренным смехом, от которого он никак не может избавиться, и поворачивается к гудящему телевизору, когда на экране снова вспыхивает символ С.Л.Е.П. — О, смотри, — говорит он, — тут еще один репортаж! На этот раз всё как-то по-другому — такая же радостная заставка С.Л.Е.П., однако за притворной легкостью чувствуется напряжение, переплетающееся с едва уловимым шепотом страха, — такое обычно бывает в потяжелевшем от воды воздухе перед бурей. На экране снова возникает ведущий — на этот раз он выглядит более серьёзным, и на его лице даже отразилось бы что-то вроде беспокойства, если бы он не был под таблетками, мешающими осознавать и чувствовать подобные эмоции. — Ребенку не больше десяти лет. В сообщениях говорится, что в последний раз её видели в Южном округе Бэттери-Сити, она была безоружна и не опасна, но власти настоятельно рекомендуют не приближаться к ней. Её цель — развратить наш город, но её поймают прежде, чем она сможет кому-либо навредить. Будьте уверены, этот ребенок от нас не сбежит, но мы советуем всем гражданам оставаться дома до конца комендантского часа. И вот она — фотография девочки за плечом диктора. Её волосы топорщатся ещё сильнее, чем Фрэнк помнит, и она выглядит бледной, но здоровой и даже более сытой. Она до сих пор носит ту же куртку. Джет Стар наклоняется ближе к экрану и переводит взгляд на Фрэнка. — Черт возьми, Гоул, это была…? — Это была она, — говорит Фрэнк. — Они, блять, схватили её. И она жива. Черт. Он не может в это поверить. Столько времени прошло, и даже после того, как Пати погиб, а Корс вспорол лицо Фрэнка, и прочей случившейся херни, она всё ещё была живой. — Я не понимаю, — Джет убирает волосы с лица и смотрит на него. В коридоре слышатся шаги, направляющиеся в комнату, и вскоре в проеме показывается Кобра. — Парни, вы готовы ехать? Кажется, скоро пойдет дождь, и все дороги размоет, и я не думаю, что мы действительно хотим по всему этому ехать, — он бросает взгляд на их лица и замолкает. — Стоп, что случилось? Фрэнк задерживает дыхание. — Она жива. Чувак, она в Бэт-сити, но она выбралась и сбежала. Кид распахивает глаза. — Правда? Черт возьми, нам пора. Мы должны вытащить её. Джет уже на ногах, Кобра бежит по коридору, у Фрэнка в руках бластер. Теперь у них новая миссия.

***

Когда ему дают новые таблетки, всё кажется нормальным. Во всяком случае, для него это нормально. Он до сих пор находится в той же комнате, привязанный к тому же стулу, окруженный таким же пронзительно ослепляющим ничем. Всё остается онемевшим, пустым, и он хмурится. Он почти чувствует себя запутавшимся, но на самом деле он не может чувствовать. Затем его бьют. Это стена, которая ударяет его прямо по животу, выбивая воздух из легких. Он бы согнулся пополам, но скован слишком крепко, поэтому просто дергается в агонии. Все мышцы тела полыхают, когда он напрягается под металлическими полосами. Он не может дышать. Он не может дышать. Голова раскалывается. Он не может дышать. Он не может дышать. Его нервы горят, комната вращается и выходит из фокуса. Он задыхается, выплёвывая волосы изо рта, чёрный затуманивает зрение. Это пытка намного болезненней, чем ножи и удары током, хуже, чем дни, когда они мучили его жаждой или когда насильно заталкивали в горло жидкую пищу, не давая ему заморить себя голодом. Он кричит: пронзительный, неконтролируемый крик вырывается из горла, раздирая его острыми когтями и клыками. Он кричит. Он не перестаёт кричать, даже чтобы перевести дыхание, и стены начинают идти рябью, размываясь, когда у него кончается кислород. Он потерял бы сознание, если бы только мог. Он кричит и кричит, пока горло и лёгкие не начинает раздирать, и всё, что он может чувствовать, — это боль. И когда в лёгких не остаётся воздуха, он кричит беззвучно, потому что что бы он ни пытался делать, о чем бы он не пытался думать, он не может перестать кричать, не может остановить океан ужаса, который поглощает его… топит его… как постепенно разъедающая кислота… как медленно действующий яд… убивающий его… И тогда возникает ненависть. Она появляется после боли, проникает в его вены, накрывая волнами цунами, отчего зрение затуманивается. И мир окрашивается в красный. Он неистовствует, обрушивая свою злость и ярость на то, что не может понять, он кричит из-за всего. Он ничего не понимает. Он до сих пор слышит удары своего сердца напротив указательного пальца; но теперь они барабаном раздаются и в его ушах, гулко отдаются в каждой части тела, пробирая до самых костей. Пульс больше не стабилен — он участился, колотясь, словно кровь пытается пробиться сквозь кожу. Это тоже приводит его в ярость. Ему противно от того, что он чувствует, как его кровь всё сильнее закипает с каждым ударом сердца. Он ненавидит, что ощущает эту захлестывающую ненависть. Он рычит на запертые двери, скрежещет зубами, кричит на одностороннее стекло, из-за которого, он уверен, за ним смотрят. Наблюдают. Без разницы. Он хочет убить тех, кто за ним находится. Но он не может, и только бессильно корчится и извивается под металлическими полосами, которые врезаются в кожу, и кровь течет по его рукам, по чёрной татуировке на запястье, которую теперь едва видно. Ему плевать на это, он кричит на пелену тишины, окружающую его и наполняющую белую комнату красным шумом. Бам-бам-бам-бам-бам. Его сердце кричит. Бам-бам-бам-бам-бам. Он тоже кричит. Бам-бам-бам-бам-бам. Он ненавидит всё, он ненавидит всех. Бам-бам-бам-бам-бам. Его горло сжимается. Бам-бам-бам-бам-бам. Он не может дышать… Бам-бам-бам-бам-бам. Его сердце стучит быстро, слишком быстро… Бам-бам… Его сердце остановилось. Всё поглощается тьмой.  

***

Напротив него стоит человек: у него чёрные волосы, рассыпанные по плечам, татуировки, покрывающие руки от костяшек до запястий и цветными пятнами уходящие дальше под рукава. Он кажется знакомым, особенно когда улыбается. — Привет, — говорит парень. — Ты тут и правда в полном дерьме, а? — Я сплю? — спрашивает он, уставившись вниз, на свои ноги. Он всё там же — в той самой белой комнате, как и всегда, — но это не значит, что он не спит. Или не в отключке. — Ты не мог попасть сюда. Но у меня не бывает снов, поэтому я не знаю, что происходит. Парень смеётся. Голос у него хриплый, словно наждачная бумага, но лицо намного моложе, чем, казалось бы, должно быть. Почему-то этот парень выглядит смутно знакомым, но он не может понять, почему. На нем яркая одежда — куртка и чёрно-желтая рубашка, потёртые джинсы и грязные ботинки. На его шее ещё больше татуировок. — Неа. Парень шаркает вперед, сжимая руки в карманах. Теперь он стоит в метре от него, волосы спадают ему на лицо. На его ключицах смазанные грязные пятна. — Ты вроде… ну, ты вроде как почти умер. Сердце остановилось, и всё. Наркотики очень плохо подействовали на тебя, как она и говорила, и теперь у тебя куча неприятностей. В такие моменты принято говорить, что жизнь проносится перед глазами, но мне кажется, что на самом деле все немного интереснее. — Что?! — он задыхается, пытается дёрнуться вперед. — Я не… Парень улыбается немного грустно, будто ему больно, но его улыбка выглядит всё равно красиво. — Помнишь, как всё было до того, как ты перестал принимать таблетки? Когда ты сгреб их все в кучу и избавился от них? А потом случилась та же штука, что и сейчас — им пришлось воткнуть иголку тебе в сердце, чтобы запустить всё заново. Такое было? Он не может этого вспомнить, как и имя человека, стоящего перед ним. Да, наверное, это действительно произошло — он почти чувствует фантомную боль в своей груди — однако он уверен, что не рассказал бы об этом никому, но его брат уже был там… Брат? Какой брат? — Послушай, — продолжает грязноволосый парень, — я знаю, что всё хреново, и это реально так. Но ты должен жить. И ты должен бороться. Ты не понимаешь, почему Ведьма Феникс не пришла за тобой, но у тебя ещё есть шанс, ладно? Ты должен сражаться. Я знаю, что ты уже пытаешься, но ты должен сражаться яростнее. Ты должен бороться ради нас, ладно? Ради меня. Но он качает головой. — Я не могу, — кашляет он. — Я слишком устал. — Но ты должен. Ты можешь. И парень снова отступает, грустная улыбка все еще прячется в уголках его губ. — Ты никогда не был плаксивым засранцем — не начинай теперь, ладно? — Стой, — окликает он парня. — Ты сказал, что я умираю. Так ты ангел? — Ангел? — его улыбка искривляется, как только он начинает исчезать, растворяясь на глазах. — Навряд ли. Я скорее какой-нибудь упырь, если уж на то пошло. И человек ушел. А он просыпается. И ничего не может вспомнить.