I Believe We're The Enemy

Пятнадцать секунд. Если придавить человеку две главные сонные артерии, расположенные по обе стороны шеи, более чем на пятнадцать секунд, то он потеряет сознание. Таким образом вы снизите кровоснабжение мозга более чем на девяносто процентов. Пятнадцать секунд до потери сознания. После этого пути назад нет.

***

Фрэнк возвращается к жизни с тяжелым, жадным вздохом, от которого содрогается все его тело. Перед глазами мелькают разноцветные пятна, легкие горят. Ощущения такие, словно он только что вынырнул из воды. Он задыхается, борясь с головокружением, накрывающим волнами и топящим его с каждым вдохом. Он пытается сесть, но у него не выходит, и он снова падает, стукаясь головой о холодный металл. У него кружится голова, его тошнит, и першение в горле только усиливает рвотные позывы. Онемевшими, плохо слушающимися пальцами, которые, должно быть, все-таки принадлежат ему, он царапает шею, пытаясь избавиться от того, что мешает ему дышать, но там ничего нет. Только отеки, при прикосновении к которым его скручивает в сильных спазмах, пробирающих до самых костей. Он снова тщетно кашляет, вздрагивая, и только тогда ему удается прочистить слезящиеся глаза и успокоиться, чтобы осмотреться вокруг. Он находится на капоте транс-эма, металл которого настолько холодный, что обжигает голые ладони. Он почти ничего не видит — вокруг лишь один туман, он отрывисто дышит, и воздух вырывается из него паром. Стойте. Пати тоже здесь, он стоит у капота, низко склонившись над ним и не до конца подняв руки, все еще протягивая их к груди Фрэнка, но уже не пытаясь схватить его. Кровь на лице Джета и руке Кобры. Капли крови, веснушками усыпавшие лицо Пати. Руки, сжимающие его горло… Фрэнк дергается в попытке убежать прежде, чем осознает, что делает, но ему некуда идти, и он не может отвести взгляда от Пати. В его голове, словно трель, звенит лишь одна мысль — мысль о холодных руках на его горле, и она горит ярко-красным, крича об ОПАСНОСТИ. Пати пытался убить его. Пати пытался убить его. Пати почти убил его. Его самый лучший друг-его-друг-Пати-он-любит-Пати-но-Пати-пытался-убить-его-без-всяких-колебаний… Фрэнк изворачивается, цепляясь за край капота и пытаясь отползти как можно дальше, но каждое движение дается ему с большим трудом. Из него вырывается панически скулеж, такой жалкий и беспомощный, какой он никогда не слышал от себя прежде. Он успевает добраться лишь до края капота прежде, чем его руки отказывают. Он падает на землю лицом вниз, неуклюже приземляясь, шею пронзает болью, но Пати хватает его за воротник куртки во время падения. Выходит инстинктивно и неловко, словно он пытается подхватить его, а не помешать сбежать, но Фрэнк вырывается из его рук. — Отвали от меня! — кричит он хрипло, не узнавая собственный голос. — Не трогай меня! Пати отдергивает руку, словно Фрэнк был мертвым дроидом, валяющимся среди зон и представляющим собой кучу раскаленного металла и искрящихся, бьющих током проводов, но больше ничего не пытается сделать. Фрэнк встает на колени, и небо сваливается на него, оказываясь под ладонями, отчего он снова валится наземь. Кобра и Джет. Они мертвы. Блять. Блять-блять-блять… Пати что-то говорит все тем же монотонным голосом, к которому Фрэнк уже успел привыкнуть, но он не может разобрать ни слова из-за шума в ушах. Лицо Джет Стара было в крови и, боже, как он кричал… И Кобра. И Шоу Пони с Доктором С. тоже там были. Что, если Пати убил их всех? Кобра бы не остановил его, если бы мог это сделать. Доктор Анти-Смерть в любом случае был не в состоянии сражаться с кем-то вроде Пати… Как долго он был в отключке? Может, прошли часы. Они уже могли быть мертвы. Черт возьми, они все уже могли быть мертвы. Фрэнк сглатывает, подавляя панику, которая вот-вот охватит его, пряча ее на дне желудка и оставляя на попозже. Он встает на четвереньки, а потом на ноги, едва делая шаг, прежде чем снова падает на колени. У него кружится голова. Пальцами он ощущает под собой все такую же влажную землю, а джинсы на коленях намокли от воды. Руки Пати на его шее… выражение его лица, на котором читалось ужасное, полное страха отчаяние, оно было слишком диким, чтобы принадлежать человеку. — Гоул, — Пати говорит вполголоса, почти шепча, словно каждое слово было священно. — Гоул… ты не просыпался. Я думал, ты умер… Он тянет к нему свою костлявую руку с дрожащими пальцами, но Фрэнк отшатывается, съеживаясь, как бездомная собака, которая боится любого движения, ожидая удара. — Не подходи ко мне! — голос Фрэнка ему самому кажется слишком испуганным, но Пати все равно замирает с неразличимым выражением лица, его рука повисает в воздухе. — Просто… просто, блять, не трогай меня! Ему наконец-то кое-как удается встать на ноги, с трудом удерживая равновесие. Горло горит, опухшее и покрытое гематомами черного, синего, красного, фиолетового и зеленого цветов, и от простого касания к нему колени у Фрэнка подгибаются. Он чувствует пульс под своей кожей, напоминающий порхание птицы под кончиками его пальцев, и новая волна тошноты снова накрывает его. — Я чуть не убил тебя. Голос Пати больше не был холодным, каким Фрэнк его помнил до этого. Он отдает какой-то… грустью, хотя, может быть, она была наиграна. Это утверждение почти сожалеющее, такое тихое, словно в зонах кто-то мог подслушать его. Фрэнк смотрит на него с долгую минуту. Пати скрещивает руки, потом выпрямляет их, кусая нижнюю губу. У него уставшие глаза. — Да. Да, ты чуть не убил меня, — голос Фрэнка хриплый и сухой, как наждачка. Его сердце все ещё бешено колотится в грудной клетке, и мышцы сводит от напряжения, но не похоже, что Пати снова собирается напасть на него. Хотя Фрэнк все равно не доверяет ему. Пати хмурит брови, жуя губу, словно Фрэнк подкинул ему мудреный пазл с инструкцией на непонятном языке. — Я не хотел, — говорит он, и Фрэнку требуется время, чтобы понять, что Пати сказал. — Чушь, — сплевывает он так зло, что это вызывает у него новый приступ кашля. Фрэнк сгибается пополам, хватаясь за горло и тяжело дыша. Он чувствует под пальцами свою опухшую шею, расцарапанную кожу и разрывается между желанием припустить прочь от Пати, никогда не останавливаясь, и желанием ударить по его непривычно растерянному лицу. Когда Фрэнку наконец удается сделать вдох, он выпрямляется. — Чушь собачья, — рычит он опять. Пати попинывает ботинком по земле, обхватывая себя за плечи, словно ожидая, что Фрэнк ударит его. И при этом он выглядит адекватнее, чем за все прошедшее время, он похож на настоящего Пати. Почти верится, что ему не все равно. От этой мысли Фрэнку хочется истерически смеяться и в то же время надеяться. — Прости, — говорит Пати. — Я думаю, что… думаю, что мне жаль. Я не хотел… я не думал делать тебе больно. Всё просто… Фрэнк заставляет себя встать на ноги, слегка пошатываясь, когда новая волна тошноты накатывает на него, отчего хочется свернуться в клубок и заплакать. — Иди нахуй, — наконец рычит он, открывая глаза. — Иди. Нахуй. Не смей больше говорить так. Не хотел он убивать… ты не можешь так говорить. Иди. Нахуй. Он делает неровный шаг и толкает Пати изо всех сил, и, хоть выходит не так уж и сильно, Пати все равно отступает на шаг назад. Каждое слово обдает горло Фрэнка огнём, дерет его, словно наждачкой, но, кажется, от них больно и Пати тоже. Он вздрагивает, вжимая голову в плечи, будто ожидая удара от Фрэнка. От этого Фрэнк только злится ещё сильнее. Это он чувствовал удушающие руки своего лучшего друга на своём горле. Это он думал, что все так и кончится: он умрет на капоте транс-эма, и последним, что он увидит перед смертью, будут глаза Пати, который душил его. Фрэнк думал, что это конец. Он думал, что умрет. Он верил, что сможет остановить Пати или, может быть, он слишком уверовал в свою браваду, но это было ошибкой. Он был так напуган. Он все ещё чувствует страх: сердце бешено стучит, ноги и руки дрожат, мир кружится так, словно привязан к карусели, мчащейся на полном ходу. — Знаешь что? — выплевывает Фрэнк, так и не сумев перебороть хрипоту, глядя на человека, который раньше был Пати Пойзоном. — Знаешь, иногда я хотел бы, чтобы они вместо этого просто убили тебя. Ты слышишь меня? Лучше бы, блять, они убили тебя. Фрэнк сжимает кулаки, выплевывая слова сквозь стиснутые зубы, понимая, что хочет, чтобы они ранили. Он хочет, чтобы Пати отозвался, показал, что ему не все равно. Кровь бурлит у него в венах. Это срабатывает. Пати отступает назад, широко раскрыв испуганные глаза, и Фрэнк уже жалеет о только что произнесенных словах. Пати пораженно и почти обиженно приоткрывает рот, будто не веря в то, что Фрэнк сейчас сказал. — Гоул, — пытается он было сказать, но тут же закрывает рот, никак не продолжая. Фрэнк делает вдох, воздух грубый и сухой и на вкус, как песок. Туман мягко-серый, тихий, как сон, и холодный, как смерть, он все клубится, сгущаясь волнами, и кажется, что Пати постепенно исчезает с каждой секундой. — Ты собирался убить меня, — наконец говорит Фрэнк, хрипя. Он не узнает своего голоса. — Ты сказал, что собираешься… ты сказал… — Я пытался разбудить тебя, — голос Пати едва слышен, отчаявшийся, он звучит, как треск сломавшегося льда по весне. Он граничит с мольбой. Пати яростно трясёт головой с диким выражением лица, по которому хлещут его чёрные волосы. — Пожалуйста… Фрэнк, ты так долго не просыпался, и я думал, что ты… Я думал, что убил тебя, но я не хотел, Гоул, ты должен… Он снова тянется к нему, и Фрэнк на чистых инстинктах неуклюже отталкивает его — страх пронизывает его насквозь, вспыхивая в голове ярким неоновым огнём. На этот раз он отпихнул его сильнее, и Пати теряет равновесие, со стоном падая на влажную землю, подворачивая свою поврежденную руку, когда пытается удержаться на ногах. — Я не верю тебе, — говорит Фрэнк. — Я просто… Я сдаюсь. Слышишь? Я. Сдаюсь. Теперь уже Пати смотрит на него снизу вверх, медленно вставая на ноги, так, словно на его плечах лежит вся тяжесть этого мира. Его глаза, кажется, состоят из острых, как бритва, кусков цветного стекла, померкшие от холода пустого тумана, они достаточно острые, чтобы ранить, и достаточно расколотые, чтобы рассыпаться окончательно. — Гоул, — замолкает он. — Мне нужна твоя помощь. Из Фрэнка вырывается звук, слишком грубый и горький, чтобы быть смехом. Он хочет сказать «да». Он хочет притянуть к себе Пати и обнять его, пообещать этой сломанной, опасной и потерянной тени своего лучшего друга, что все будет хорошо. Но он не может, он слишком напуган, до дрожи руках, и злость взяла верх над его языком. — Я, блять, пытался тебе помочь, и кончилось все тем, что ты пытался убить меня. Хочешь все вернуть назад? Уже поздно, черт возьми. Но Пати только съеживается, уменьшаясь в размерах, словно воздушный шар на детской вечеринке, которому достаточно маленькой прорехи, чтобы воздух медленно покинул его, как угасающее дыхание. Пати сдувается, уменьшившись вдвое на глазах Фрэнка. Он больше не выглядит злым, просто уставшим и сломленным, как если бы его избили до полусмерти, а потом вернули к жизни. Ситуация переменилась: место пылающего адреналина и отчаяния теперь заняла опустошенная тишина, какая наступает после стихийного бедствия, когда уже больше ничего нельзя сказать или сделать, ничего, что могло бы соединить разломанные части воедино. Фрэнку больше нечего сказать или сделать, чтобы все исправить. И прежде, чем он успевает произнести что-то, Пати пятится, отступает назад, и в его хрупких глазах одни мертвые обломки. Фрэнк внезапно понимает, что не может больше заставлять себя смотреть: он смотрит на то место, где был Пати несколько секунд назад, прежде чем уйти и скрыться с его глаз. Дыхание Фрэнка все также хриплое и прерывистое, оно цепляется за туман, словно когтями, тяжело повисая в воздухе и наполняя его уши, будто сигаретным дымом. Его легкие горят, мысли кружатся в голове, и он уверен, что если сделает хоть шаг, то упадет в ту же секунду. Он не может заставить себя поднять голову, даже когда вяло замечает, что туман начинает рассеиваться, а голос Кобры становится все громче, все отчаяннее с каждой секундой. Он даже не может найти в себе сил, чтобы убедиться, что с Коброй все в порядке, что тот живой. Не может сделать над собой усилие, чтобы порадоваться. Он поднимает голову только тогда, когда Кобра находит его, может быть, часы спустя, и к этому времени Фрэнк стоит на коленях в грязи, безучастно смотря на то место, где был Пати. Он поднимает взгляд, только когда синяки на его шее становятся черно-синими и сливаются в одну полосу. Фрэнк поднимает взгляд, когда Пати уже давным-давно ушел, и даже Кобра, кажется, уже потерял всякую надежду, когда все же наконец находит Фрэнка. Фрэнк смотрит на него и задается вопросом, почему Кобра не плачет, почему он только смотрит, моргает и спрашивает Фрэнка, что случилось, измученным, сорванным после нескольких часов крика, голосом. Фрэнк поднимает голову и тоже не может плакать, хотя хочет, но позволяет Кобре помочь ему подняться, прежде чем окончательно потерять сознание, оглядев пустыню, еще не до конца отступившие клубы тумана, и осознав, что на этот раз Пати действительно ушел.