I Believe We're The Enemy

Кобра молчит, сверля их взглядом с ледяным выражением лица, и Фрэнк чувствует, как у него пересыхает во рту. Пати прокашливается, бросает на Фрэнка испуганный взгляд, но в ответ получает лишь беспомощное пожатие плечами. Фрэнк просто благодарен, что в них до сих пор не выстрелили. — Кобра? Это… это я, это Джерард. Я знаю, что… — Последний фокус от С.Л.Е.П.? — Кобра поворачивается к Фрэнку, и его глаза настолько каменные, что с таким же успехом могут быть осколками льда. — Что, Гоул? В твою голову они тоже залезли? Или ты просто решил, что они в целом лучшая команда, чем мы? Обменивался браслетами дружбы с Корсом, пока Джет истекал кровью? В лучшие времена Кобра был не самым болтливым человеком, но теперь кажется, что все накопившееся льется из него потоком — чернильно-черным и ядовитым, от чего у него дрожат руки и голос, но глаза остаются такими же злыми, как и несколько минут назад. Кобра скрещивает на груди руки и делает шаг назад, едва не врезаясь в Джета, который стоит, уставившись в землю своим единственным здоровым глазом, глубоко засунув руки в карманы, сгорбившись. В то время как Кобра кипит, Джет выглядит усталым, словно хочет, чтобы все это закончилось как можно скорее. — Брось, Кобра, — Джет пытается потянуть Кида за локоть, но тот просто отмахивается от него. — Почему вы здесь? Что вам надо? — его голос — ящик с ножами; достаточно острыми, чтобы рассекать ледяной воздух, и зазубренными, как акульи зубы и язвительные перешептывания в сложенных записках. Его голос звенит, словно церковные ключи, гремит при каждом вздохе и стуке. Свободная рука Пати дрожит, когда он поднимает её и тянет к лицу Кобры, но останавливается, словно пытаясь понять, сорвется ли тот. — Я хотел извиниться, — честно отвечает Пати. — За все, что произошло, и за все, что я сделал. Кид небрежно вздыхает. — Ну, валяй. Он звучит так холодно — так непохоже на Кобру, к которому привык Фрэнк, — и кажется, что он не единственный, кто так думает. Джет поднимает голову и наблюдает за Коброй с искаженной смесью беспокойства и замешательства. Пати, кажется, не замечает, а если и замечает, то не заостряет на этом внимание. Он разжимает свою стальную хватку, отпуская пальцы Фрэнка — что приносит облегчение, но Фрэнк тут же обнаруживает, что уже скучает по ней, — и делает шаг вперед. — Майкс, — начинает он мягким голосом, — извини. Мне жаль, что все это произошло, — он делает еще один шаг, его протянутая рука дрожит. — Я не знаю, что сказать. Выражение лица Кобры остается таким же острым, как и его голос. — Я не куплюсь на это, — выплевывает он, и Фрэнк чувствует, как у него закипает кровь, кислород разогревается до двухсот двенадцати градусов по Фаренгейту и заставляет его сердце гореть, а лицо краснеть. Становится только хуже, когда он замечает промелькнувшую на лице Пати эмоцию — смирение, как будто это именно то, чего он ожидал все это время. — Я не верю. Я никому из вас не доверяю. — Какого черта? — наконец вмешивается Фрэнк, закрывая Пати и вставая прямо перед Коброй. Они с Пати не этого хотели, хотя отчасти ожидали, но сейчас он не может остановиться. — Он твой брат, Кобра, ты не можешь просто… — Помолчи, Гоул! — рычит Кобра, толкая Фрэнка руками в грудь; Фрэнк оступается, делая шаг назад, и пялится на него, переваривая эту внезапную вспышку насилия. Кобра по-прежнему не повышает голос, но он кипит — словно зажигалка, которую подносят к руке Фрэнка, и та опаляет волосы и кожу, оставляя волдыри после каждого слова. Пати хватает его за руку прежде, чем он успевает среагировать, и Фрэнк не уверен, для чего — чтобы он не упал или чтобы не бросился на Кобру. В любом случае, это его останавливает; тормозит гремящий ход мыслей и заставляет остановиться, вздохнуть, подумать. — Это тебя не касается, Гоул! — Кобра швыряется словами, будто камнями, но они похожи на пули, с небрежной несдержанностью разрывающие плоть, попадая в него. — Прекрати зацикливать все на себе! Фрэнк почти потрясен. — Я не… — Ты зацикливаешь. Ты продолжаешь тянуть все на себя, но так не делается. Помнишь, как ты ускользнул с Джетом, чтобы провести свою небольшую церемонию, когда ты нашел его куртку, вообще даже не посвятив меня во все это? Помнишь, когда мы пытались починить машину, но даже тогда ты не мог отлипнуть от моего брата? Помнишь, как ты ныл, что тебе больно, в то время как Джету выкололи гребанный глаз? Помнишь, черт возьми, как ты свалил, забрав машину? Гнев исходит от него ощутимыми волнами, почти заставляя землю дрожать от своего накала, что полностью противоречит тихому голосу Кобры. Фрэнк ничего не чувствует — не чувствует ни ветра на своей коже, ни пальцев Пати на руке, ни искр боли, которая должна быть, когда он врезается ногтями в свои ладони. Он в замешательстве. Он слишком потрясен, даже чтобы злиться. Неужели Кобра так о нем думает? — Разве ты не понимаешь, что могло случиться? — Кид ощетинивается и делает рваный шаг вперед — как будто хочет сорваться и дать ему в глаз, но останавливает себя прежде, чем делает это. Его глаза яростно блестят, но за этим скрывается что-то похожее на любопытство, словно он ждет — какое же дерьмовое оправдание Гоул еще придумает?, — и Кобра продолжает: — Мы с Джетом здесь застряли — ни машины, ни помощи. Знаешь, что было бы, если бы нагрянули драксы? Нам был бы пиздец. Ты вообще думал об этом, когда пошел за ним? — Пати ушел, — плюет Фрэнк в ответ, — но я пошел не за ним, — он сожалеет о словах, как только они вырываются из его рта, — он хотел бы схватить их, скомкать и затолкнуть обратно себе в глотку, потому что у Кобры меняется лицо в тот момент, когда он их произносит. Кобра приподнимает бровь. — О? И где же ты тогда был? Пати прерывает его, прежде чем Фрэнк успевает даже открыть рот, осторожно отпускает его руку и делает шаг вперед, поднимая ладони в жесте капитуляции. — Ты прав, — мягко говорит он, — это не касается Гоула. Но, Кобра, Майки, он делал только то, что считал нужным. И я знаю, что так поступал и ты, и Джет. Вот почему я всегда мог тебе доверять. У него успокаивающий, ровный и тихий голос, красные волосы развеваются, как птицы, стремящихся в чистое небо, к бескрайним неизведанным горизонтам. Кобра поворачивается к нему, и гнев, кажется, утихает, забирая с собой годы и оголяя его, оставляя всего лишь маленького ребенка, смотрящего на своего большого старшего брата. — Ты всегда был рядом, Майки, даже когда я тебя не заслуживал. Ты спас меня столько раз, что я не могу сосчитать. — Джи… — беспомощно начинает Кобра, но Пати перебивает его. — Не вини ни в чем Гоула. Это все лишь моя вина, хорошо? Я знаю, что позволил С.Л.Е.П. залезть в свою голову, и я не… я не смог их остановить. Но никогда — ни на секунду — я никогда не хотел причинить тебе боль, — его голос срывается, спотыкается о недосказанные слова, когда он смотрит на Джета, а затем снова на своего брата, звуча на грани слез. Фрэнку остается только пассивно наблюдать, в то время как Кобра быстро моргает, а его плечи дрожат от тяжести мира и слов Пати. Пати дрожит, но делает глубокий вдох и продолжает. — Я никогда не хотел делать тебе больно. Ни тебе, ни Джету, ни Гоулу. Я не хотел ненавидеть вас, нападать на вас или говорить вам, что вы все заслуживаете смерти. Потому что это не так. И… — Пати делает последний прерывистый вдох, воздух состоит из осколков битого льда, которые рвут его губы, язык, горло, заставляя их кровоточить. — Мне очень, очень жаль, Кобра. Мне жаль, даже если ты, Джет и Гоул не простите меня… — в этот момент Фрэнк хочет вмешаться и напомнить Пати, типа хей, он не засовывает язык в горло людям, на которых все еще злится, боже. Потом он думает, что это, вероятно, не лучший момент, чтобы упоминать об этом. Кобра долго молчит — так долго, что Фрэнк начинает тревожиться, хотя Пати, судя по положению его плеч, все еще спокоен — а затем бросается вперед, хватая Пати за полы черной куртки и дергая его на себя, и на долю секунды Фрэнк уверен, что Кобра собирается уложить его, прежде чем Кид сильно обнимает Пати, цепляясь за него, как будто никогда не собирается отпускать, словно Джерард может исчезнуть в ту же секунду, когда он отстранится, и на его месте окажется злобный, безумный черноволосый робот. Фрэнк все еще чувствует себя немного похожим на зрителя, стоящего в сторонке, пока Джет не приближается к нему — он идет скованно, неловко двигая каждой конечностью, как те пластиковые куклы, которых Фрэнк помнит из Прошлого, за исключением того, что Джет по сравнению с ними выглядит более потрепанным. И, конечно же, Кен — так ли вообще его звали? Это было слишком давно, чтобы Фрэнк мог вспомнить, и, честно говоря, он никогда не проявлял особого интереса к куклам в детстве, — никогда не носил повязку на глазу. — Выглядишь живым, — выдавливает Фрэнк ухмылку, но это больше похоже на укушенную гримасу. Его кожа все еще пылает от восклицания Кобры: «это тебя не касается», но он отталкивает эту мысль, приберегая для размышлений на попозже. Улыбка Джета утомленная и чуть ли не кривая, но он все равно рад его видеть. — Ты тоже, Гоул, я рад. Фрэнк убирает волосы с лица. — Он действительно вернулся, — бормочет он достаточно тихо, чтобы его услышал только Джет. Пати и Кобра все еще не отпускают друг друга, Кобра уткнулся лицом в плечо старшего брата, и его спина вздрагивает. Фрэнк не может разобрать выражение лица Пати. Кобра, возможно, плачет. Если честно, Фрэнк не может сказать наверняка. — Серьезно. Это снова он. Я знаю это. Джет вздыхает, и Фрэнк понимает, что на самом деле он еще не отвел глаз от Пати и Кобры — или, по крайней мере, от Пати. Он наблюдает за ним с той же настороженностью, с какой наблюдают за дикими дворнягами, которые время от времени попадаются в зонах, — оставаясь спокойным и собранным, но при этом не отрывая от них глаз ни на секунду, на случай, если те вдруг нападут. Повязка на глазу заставляет его выглядеть иначе: худее, старше, более уставшим. Как будто он уже видел худшее, что могло быть в мире, и ничто больше не могло его удивить. Фрэнк задается вопросом, можно ли сказать то же самое о нем. — Я знаю, Гоул, но проблема в том, что остальные не знают. Ты слышал, что говорят люди? Ходят слухи, что мы, все трое, мертвы, что Пати все это время был частью С.Л.Е.П. Мы знаем правду, но… он убивал людей, Гоул. Он убивал беглецов и помог С.Л.Е.П. убить еще больше. Я могу понять, что это был не он, но… — Джет беспомощно показывает на свой глаз — точнее на его отсутствие, — и да, Фрэнк понимает. Другие люди не будут такими понимающими или снисходительными, хотя, судя по тому, как Джет еще ни разу не повернулся к Пати спиной даже во время разговора с Фрэнком, он догадывается, что даже у самых близких Пати людей есть обида, цепляющаяся за пальцы, как кусочки пепла и песка, которые невозможно смахнуть, как бы сильно вы ни старались. — Я знаю, знаю, — Фрэнк убирает волосы с лица и пытается думать. Джет не выглядит обиженным или злым — он всегда был самым спокойным и собранным из всех, — но Фрэнк все еще чувствует что-то близкое к отчаянию: Джет должен им доверять, он должен верить, что Пати вернулся. Если то, что Джет говорит о других беглецах, правда — а судя по слухам о смерти Фрэнка, которые Черри Кола донес до него перед тем, как Фрэнк отправился в Бэттери-Сити, не верить в это нет причин, — тогда им нужно быть осторожными. Меньше всего им нужно, чтобы другие киллджои выстроились за С.Л.Е.П., ожидая своей очереди, чтобы выстрелить в них, но похоже, что так все и складывается. Он всегда думал, что старое клише «враг моего врага — мой друг» в любом случае было чушью — в реальной жизни полно героев с зазубренными краями и острыми, оставляющие глубокие порезы, ухмылками, а взаимная ненависть сильно отличается от взаимопонимания. К сожалению, в мире слишком много людей, ненавидящих слишком много других людей, чтобы на одном только этом можно было заключать какие-либо союзы, и всегда есть необходимость в демонстрации доверия — искупления, в случае Пати — чтобы доказать, что для совместной работы есть еще достаточно причин. Фрэнк думает, что это можно использовать даже сейчас, с Джетом и Коброй, поэтому он прикусывает нижнюю губу. — Но мы все равно можем доказать, что это он. — Можем? Как? — спрашивает Джет, и Фрэнк мрачно улыбается. — Потому что у С.Л.Е.П. есть девочка, а мы с Пати точно знаем, как ее спасти.