I Believe We're The Enemy

— Гоул? Хэй, Гоул. Ты не спишь? Фрэнк всегда считал этот вопрос довольно излишним — обычно потому, что в любом случае весь смысл вопроса состоит в том, чтобы разбудить спрашиваемого, и чертовски маловероятно, что ответ будет «нет». Но что бы он ни думал, Фрэнк все же открывает глаза, смаргивая сон, в котором он кикбоксил против Шоу Пони (у которого почему-то была голова Маускэт? Так, никаких больше вопросов по этой теме), и видит Пати в нескольких дюймах от себя. И, ладно, при любых других обстоятельствах Фрэнк, вероятно, был бы очень доволен этим, но прямо сейчас он только проснулся и чувствует себя немного дезориентированным, а единственным источником света является затухающий костёр, от которого исходит слабое, настороженное свечение. Так что понятно, что он несколько удивлен. Настолько, что, подчиняясь инстинктивному порыву, бросается вперед и ударяет Пати головой по лицу, прежде чем тот успевает хотя бы вдохнуть. — О, черт… — Пати падает набок — ну, и тут до Фрэнка доходит, что тот сидел прямо верхом на нем — и валится наземь, прижав руки к лицу. Повисает тишина, которая тянется так долго, что кажется почти комичной, прежде чем Пати стонет. — Гоул, — выдыхает он, — ты сломал мне гребаный нос. — Вот дерьмо, — Фрэнк поднимается на колени, дико оглядываясь, чтобы убедиться, что они не разбудили Кобру и Джета. Те все также лежали, свернувшись калачиком у огня, немного в сторонке, не шевелясь. Слава богу — Фрэнк не очень-то спешит объяснять Кобре, каким образом лицо его брата за ночь превратилось в кровавое месиво. — Черт, Пати, ты в порядке? Пати поднимает руку и бросает на Фрэнка надменный взгляд. — Нет. Ты ударил меня по лицу. Какого черта? — Дай мне взглянуть. — Фрэнк убирает руки с лица. — Чувак, ты в полном порядке. Прекрати быть таким драматичным. Даже крови нет. Нормально все с тобой. Раздается вздох, и Пати снова садится, морщась и убирая руки с лица. — Черт возьми, — он осторожно тычет пальцем в свой нос, потом приподнимается на локтях и хмурится. — Большое спасибо. Фрэнк снова садится на пятки. — Это просто смешно, — он бросает тревожный взгляд через плечо. Кобра и Джет, похоже, не проснулись. Пати прикусывает нижнюю губу. — Я думаю, ты сломал мне нос, — повторяет он. — Спасибо за это, Фрэнк. Я собирался показать тебе кое-что классное, а ты ударил меня по лицу. — Придурок, — здесь так темно, что Фрэнк почти тонет в этой темноте — разве что только он не чувствует сокрушительную клаустрофобию, которая появилась бы, если бы его забросили куда-то в бездонную массу воды. Он такой крошечный по сравнению с этой бескрайне протянувшейся вселенной, но его почти утешает осознание, что все они важны несмотря ни на что. Ключевые фигуры в чьей-то игре. — Давай, вставай. Что там такое? Фрэнк протягивает руку и поднимает Пати на ноги. — Что ты хочешь, чтобы я сказал? «Твое лицо все так же совершенно, как и всегда»? Давай, просто встань. — Так значит, я теперь совершенный? — даже при такой темноте, когда дракс может быть менее чем в десяти метрах от них, и они не увидят его, Фрэнк не может не заметить самодовольную ухмылку Пати. — Ты идиот, вот что. — Мне больно, — Пати прижимает руку к сердцу, и то, что Фрэнк предполагает, является оскорбленным выражением лица (очень похожее на морду собаки, которая только что нагадила на ваш ковер, но Фрэнк не может вспомнить, когда в последний раз у него была собака и ковер, так что это только предположение). Пати делает шаг назад, затем еще один, и Фрэнк обнаруживает, что следует за Пати прочь от остальных, даже не задумываясь. С каждым шагом мир становится еще темнее; он еще не поглощен чернотой, но почти утонул в ней. И в то же время Фрэнку кажется, что он парит, оторвавшись от привычного ему мира. — Знаешь, — говорит он, спотыкаясь и следуя за Пати в кромешной тьме, — я слышал, что парень обычно дарит девушке цветы на свидании, — он спотыкается о что-то торчащее и чуть не врезается лицом в мертвый кустарник и сухую пыль, но в последний момент ему удается удержать равновесие. Пати не моргает, но Фрэнк просто благодарен за отсутствие насмешливого «приятная прогулка?», которое он в противном случае ожидал. — Не следуй гендерным ролям, Фрэнки, — предупреждает Пати, остановившись, чтобы Фрэнк догнал его, прежде чем снова двинуться. Он выглядит решительно. Или же нервозно, как будто он просто старается перепрыгнуть через обрыв, прежде чем у него появятся сомнения. — Девушка может подарить парню цветы. Или она могла бы подарить цветы другой девушке. Зачем кому-то вообще цветы? Вряд ли они особо полезны. — Или парень мог бы подарить парню цветы, — добавляет Фрэнк, когда они приближаются к вырисовывающемуся призрачному силуэту, и ему требуется довольно много времени, чтобы понять, что это всего лишь транс-эм (в темноте все выглядит по-другому — это его оправдание). — Но ты мне ничего не подарил. Тебе просто повезло, что я такой добрый; потому что сейчас ты бы уже не произвел на меня хорошего впечатления. Пати наклоняется и возится с дверью машины, высунув кончик языка, прежде чем открыть ее. Он фыркает, наклоняясь внутрь, и возится у приборной панели: — Я подарю тебе что-нибудь в следующий раз, когда у меня появится возможность. Может, камень. — Камень? — Фрэнк не может решить, шутит Пати или нет. Он хмурится, смотря в его спину, и когда она ему в конечном итоге не отвечает, он вздыхает и взбирается на капот. — Тут везде камни. Протянешь руку, вот тебе камень. Выбросишь его и возьмешь другой камень. Это не совсем тот подарок, над которым нужно ломать голову. Он потягивается, холод металла просачивается сквозь его джинсы. Они ехали так долго — долгие часы, которые сливались в одну сплошную бегущую панораму до тех пор, пока его ноги не онемели. Затем они разбили лагерь в полдня езды от Бэттери-Сити, достаточно близко к тому же маршруту, по которому Фрэнк направлялся неделю назад. Он едет по той же дороге. Направляется в то же место. От всего этого возникает ощущение дежавю. Сюрреалистичное чувство. От двигателя еще исходит немного тепла, но этого недостаточно, чтобы чувствовать себя комфортно. Это не очень помогает его ноющим ногам; можно было бы подумать, что, просидев в машине целый день, можно накопить как никогда много энергии, но это не так. — Что мы вообще здесь делаем? — спрашивает он Пати, когда раздается щелчок, и включаются фары транс-эма, заливая десять метров перед собой ослепительно белым светом. После он резко обрывается, как будто боится протянуться дальше. — Это большой сюрприз? Типа, «ух ты, Гоул, это машина, ты не поверишь, но она стоит на том же месте, где мы ее оставили»? Я не очень удивлен. Пати издает отстраненное мычание в знак согласия, что обычно означает, что в этот момент он даже не слушает Фрэнка (так же он мычал, когда рисовал, а Фрэнк предлагал найти скорпиона — или то, что осталось после обеда диких пустынных собак — и спрятать его в шлеме Джет Стара). — Цветы все равно умрут через несколько дней. По сути, ты вручаешь кому-то горсть умирающих растений в знак привлекательности, — Пати выпрямляется, оттряхивает джинсы и убирает волосы с лица. Черная краска начинает просачиваться под дешевой красной. — Камни надежные. И ими можно бить людей. Фрэнк открывает рот, чтобы предупредить, — «если ты подаришь мне камень, я тебя им ударю», — когда начинает играть музыка. И вместо этого у него выходит: — Боже, ты гребаный придурок. Фрэнк почти уверен, что научно уже подтверждено, что запахи являются мощным триггером, вызывающим воспоминания, но сейчас он думает, что звуки им не сильно уступают. Потому что это та самая песня, которую он слышал несколько месяцев назад, когда Пати потащил его по кустам, чтобы найти старый магнитофон, и, хотя они находятся в совершенно другой области зон, он почти может представить себя там… несколько месяцев назад… как будто все с самого начала. — Это же комплимент, верно? — спрашивает Пати, выдержав паузу и нахмурив брови, и Фрэнк не может удержаться от улыбки. — Да, это чертов комплимент. Это то, о чем вы говорили с Ди? Когда вы там тайно шептались? — Ну да, очевидно, — Пати подходит ближе и, после, чуть поколебавшись, опускается на капот рядом с ним. — Я просто спросил, может ли он помочь мне найти кое-какую песенку. Не так уж и много. Фрэнк почесывает свое колено, немного болтает ногами и откидывается назад, опираясь на локти. Несмотря на то, что ночью было очень прохладно, от кожи Пати исходит тепло, как будто он сам по себе электрический обогреватель. — Ну, кажется, это много. Ты, наверное, мычал ему один и тот же мотив где-то около часа, пока он не нашел ее в своих записях. Пати жует кончик большого пальца, прежде чем убрать руку ото рта и пряди волос с лица. Его взгляд смягчается, когда он поворачивается к Фрэнку, фары отражают цветные осколки в его глазах, заставляя их сиять. Фрэнк задается вопросом, эти же ли чувства возникают, когда смотришь на произведение искусства — бесконечное очарование, неустанные слои непонимания. — Ну, — пожимает плечами Пати, и его потрескавшиеся губы расплываются в улыбке. Это настолько искренне, что Фрэнк обнаруживает, что ему немного лучше от нее — может быть, им обоим лучше. — Ты сказал, что сложно сделать что-то романтичное из ничего, поэтому я решил, что я… я докажу, что ты ошибаешься, понимаешь? — То есть ты хочешь сказать, что все это, — Фрэнк скептически приподнимает бровь, — было для того, чтобы доказать, что я неправ? Пати дергает уголком рта. — Наверное? Фрэнк целует его. Поцелуй сложнее, глубже, чем он предполагал, но каждая секунда тянется так долго, что, когда Пати отстраняется, у Фрэнка кружится голова. Полноценный вдох приносит головокружительное облегчение. Затем Пати переводит дыхание, подается вперед и снова целует его, и Фрэнку хочется улыбнуться, представляя, как они выглядят со стороны: целуясь на капоте машины, болтая ногами перед горящими фарами и отбрасывая мечущиеся тени. Долгую минуту они просто… здесь? Подходящее ли это слово? Они просто есть, существуют в этом моменте, тяжело дыша друг другу в рты, Фрэнк обхватывает ладонями лицо Пати, а тот тянет Фрэнка за воротник, притягивая к себе как можно ближе. Кожа Фрэнка гудит, как будто он подключен к сорокапятивольтовой батарее, и электричество пробегает по его коже, как рой насекомых. Губы Пати сухие и потрескавшиеся, его зубы царапают нижнюю губу Фрэнка, и часть него почти уверена, что это могло произойти и несколько месяцев назад; тогда, ночью у играющего магнитофона, если бы Фрэнк не отстранился. Проходит еще минута, час или целый день, прежде чем Пати отрывается от него. Осторожно, как будто его удерживает на месте какой-то груз. Фрэнк не может отвести взгляд, не может убрать онемевшие пальцы с затылка Пати. Пати дышит длинными рваными лентами — углекислый газ окрашивает воздух и бьет Фрэнка по лицу. Кажется, он тоже не может отвести взгляд. — Фрэнки? — наконец спрашивает Пати, его голос звучит на грани шепота. — Как ты думаешь, у нас все будет хорошо? Сердце Фрэнка лихорадочно бьется, гонимая по венам и артериям кровь разрывает его от этого момента. — Что? Ночь по-прежнему такая же холодная и тихая, как и до этого, но теперь небо отражается в темных глазах Пати, когда он моргает. Он внезапно выглядит гораздо менее уверенным в себе; намного меньше, немного потерянней. — Майки… я… и ты? Если ты остаешься? Фрэнк заставляет себя сглотнуть. — Конечно, я остаюсь, идиот, — бормочет он, поднимая руку, и проводит большим пальцем вперед-назад между ухом и скулой Пати, стирая пятно грязи с кожи. — Я всегда говорил, что никуда не уйду. Просто верь мне, хорошо? Лишь едва заметное покачивание головой. Фрэнк чувствует пробегающую дрожь Пати под своими пальцами. — Но ты не обязан. Я имею в виду, что другого выхода нет. Я говорил Рэю… — Рэй? — Джет Стар. Он сказал, что они с девочкой уедут. Я считаю, что это правильно. Фрэнк не верит своим ушам. — Ты серьезно согласен с этим? Пати кивает. — Почему я не должен быть согласен? Это лучшее, что мы можем сделать. Если он и девочка смогут выбраться… они останутся невредимыми. Я тот, кого С.Л.Е.П. будут преследовать. — Думаю, это правда, но все же… — Фрэнки, — перебивает Пати, — ты уверен, что не… не хочешь уйти? Мы уже не те люди, что были раньше. Фрэнк молчит. Он думает об этом, музыка заполняет тишину, как цемент, просачивающийся между трещинами в кирпичах. Они все в синяках, шрамах и ранах — внутри и снаружи. Он даже не хочет думать о том, что должна чувствовать девочка — какой она будет, — если им удастся вернуть ее. Но затем он смотрит на Пати, смотрит на то, как красный свет струится по его лицу, словно вода, подчеркивая тени у него под глазами и впадины на щеках, и Фрэнк не может не думать о том, какой он красивый: хрупкий, из треснувшего стекла и укрепленного камня, с алыми волосами, стекающими по его лбу, как кровь. Пати смотрит на него в ответ, прямо, даже не моргая, его взгляд скользит по лицу Фрэнка, словно тот что-то завораживающее, захватывающее, что-то, что Пати хочет запечатлеть в своей памяти и зарисовать позже. Боже, он просто чертовски пафосно звучит даже в собственной голове, но ничего не может поделать. Пати заставляет его чувствовать себя безрассудно и в то же время в безопасности, как будто он падает и летит, у него кружится голова, но при этом он трезв, настолько, насколько может быть. Пати заставляет его чувствовать себя живым. И, черт возьми, он хочет, чтобы это чувство длилось вечно. Он просто не хочет умирать. Он не хочет умирать. Ни завтра, ни когда-либо. Отчаяние обрушивается на него волной, уносит все мысли в чернильно-черную ночь, которую они не видят, и заставляет его барахтаться в животном страхе, от которого его трясёт, и трясутся его пальцы на лице Пати. О боже, пожалуйста, кто бы там ни был — будь то Ведьма Феникс или ДЕСТРОЯ или кто-то еще, пожалуйста, не дай ему умереть. Не позволяй никому из них умереть — ни ему, ни девочке, ни Кобре, ни Джету, ни Пати… боже… он не может снова потерять Пати. Тот смотрит на него с встревоженным выражением лица, его глаза такие большие, что он кажутся совиными. Он поворачивается корпусом, садясь с краю. Лицом к нему. — Гоул? — Пати наклоняется ближе, опускает руку и обнимает Фрэнка за предплечье, как будто пытается нащупать пульс, посмотреть, бьется ли его сердце. — Эй, Фрэнки, что случилось? Фрэнк сглатывает, но это больше похоже на икоту, чем на что-то еще. Пати наклоняется ближе, находясь на расстоянии шепота, и крепче держит руку Фрэнка. — Фрэнки? Что это такое? Фрэнк, — теперь он тоже кажется напуганным. Но он такой великолепный, под черной одеждой у него крепкие мышцы, рваные углы и яркие цвета, и он едва издает удивленный звук, когда Фрэнк тянется вперед и сталкивает их рты. Фрэнк целует Пати, как будто тот его спасательный круг, словно он стремительно падает вниз и тянется, тянется к протянутой руке Пати. Пати на вкус как грязь, пот, сигареты и как рассматривать черные облака и белые стены поздней ночью, и есть что-то под этим, что так отчетливо выдаёт Джерарда, что Фрэнк почти задыхается. В этом нет ничего приторного; Фрэнк слабо замечает, что Пати отвечает на поцелуй так же отчаянно, его руки обхватывают лицо Фрэнка, он чувствует запах крови, хлынувшей во рту из-за прикушенного языка — языка, губы, чего угодно, это не имеет значения — и пальцы Фрэнка пробегают сквозь волосы Пати, когда они оба прислоняются друг к другу. У Фрэнка закрыты глаза и кружится голова. Фактически, только когда Фрэнк отстраняется, чтобы поспешно вдохнуть, он понимает, во что превратился Пати — его волосы взлохмачены, черный воротник перекошен, губы покрыты слюной, глаза потемнели. — Господи, Фрэнк, — Пати дышит так же тяжело, как и он сам, его голос на октаву ниже, хриплый, и от него по спине пробегает дрожь. А потом Пати слезает с капота машины, тащит Фрэнка за собой, толкает его к двери машины и целует его так основательно, что у Фрэнка почти отдает дрожью в пальцы ног. В следущий момент, — когда Пати открывает дверь и толкает Фрэнка на заднее сиденье, держа руку на его затылке, его пальцы скользят по тому месту, где череп встречается с позвоночником, — тогда все сказочное видение идет трещинами. Чья-то ладонь лежит на затылке Фрэнка, и внезапно это больше не Пати. У него черные волосы и выражение лица, похожее на зазубренные лезвия, а затем его вторая рука сжимает горло Фрэнка, чтобы встретиться с первой, и его лицо такое злое, что Фрэнк не может дышать, не может дышать, не может дышать, он падает… Его трясет, он падает, и его взгляд снова возвращается к Пати, тот отстраняется, ошеломленно прикусив губы. — Гоули? Фрэнк? Ты в порядке? Фрэнк? Грудь Фрэнка тяжело вздымается, когда он пытается сделать вдох, но ему не хватает воздуха. Требуется мгновение, чтобы понять, что у него побелели пальцы на запястье Пати, которое он отталкивает от своего лица. Он судорожно вздыхает. Они в транс-эме, на заднем сиденье, а волосы у Пати красные, а не черные, и они оба живы. Они оба в порядке. — Фрэнк? — повторяет Пати, но на этот раз мягче, осторожнее, словно Фрэнк животное, которого он не хочет спугнуть. Фрэнк выдыхает сквозь зубы и отпускает руку Пати, но тот аккуратно отводит ее — он понимает, но беспокойство перевешивает отвращение к себе, по крайней мере на время. — Поцелуй меня, — говорит Фрэнк. — Пожалуйста. Пати выглядит неуверенным, поэтому Фрэнк вытягивает шею, чтобы поцеловать его, и после некоторого колебания Пати с облегчением фыркает через нос и целует его в ответ. И это все еще так непонятно, потому что Фрэнк целует Пати Пойзона, он целует Джерарда Уэя; Киллджоя и Величайшую угрозу С.Л.Е.П. А это Фрэнк Айеро, он Фан Гоул; он легковозбудимый, злой и иногда слишком сильно себя ненавидит. Но это не имеет значения, потому что Пати заглушает шум в ушах, точно так же, как Фрэнк отталкивал монстров в своей голове, и они просто созданы друг для друга. И они просто идеально подошли друг к другу благодаря совпадению и чистой удаче, лучше, чем могла бы любая из машин С.Л.Е.П. И, да, у них обоих немного неровные края, но именно эти неровности делают их идеальными вместе. И Пати притягивает Фрэнка ближе, уклоняясь от его шеи, но проводя губами и зубами по ключицам, и Фрэнк просто смиряется с этим, впиваясь пальцами в волосы Пати, тянет, и Пати срывается с места, ахнув. — Что? Фрэнк не отпускает. — Я никогда не оставлю тебя, — наконец говорит он, а затем тянется, чтобы поцеловать Пати. Медленные движения и рваные вздохи. Небольшая часть Фрэнка задается вопросом, последний ли это раз, будет ли у них еще возможность сделать это, и неужели они будут вознаграждены всего лишь этим одним прекрасным моментом; но остальная часть его сознания смывается потоком: «Пати Пойзон, Джерард Уэй, боже, люблю тебя, Джерард, Джерард, ты мне нужен, я чертовски люблю тебя, Пати, пожалуйста», и Фрэнк почти не может дышать под его тяжестью. А потом Пати выдыхает: «Фрэнки…», и от этого его потряхивает снова, словно от удара током, и Фрэнк просто тонет в Пати и не думает больше ни о чем и ни о ком.