Догорающая свеча

      У Лихтенштейн никогда не было привычки закрываться в своих воспоминаниях от внешнего мира, ибо не было в них ничего хорошего, только лишь чума, разорения, горящие на кострах люди и голод, голод, голод, когда единственное, что оставалось есть — это трава, растущая по берегу Рейна.       Но она как сейчас помнила: нежное светло-розовое с редкой золотистой вышивкой шёлковое платье без рукавов с опущенными плечами, украшенными белыми лилиями, белым бантом на поясе и небольшим шлейфом сзади, её, наверное, первое столь высоко оценённое в высшем свете платье. И саму её в этот раз обсуждали исключительно положительно: как её природную хрупкость и светлую кожу подчёркивает платье и белые туфли на каблуке, как просто, но в то же время изысканно и заботливо уложены её длинные волосы — чёлка зачёсана назад, пряди по бокам также собраны назад в косички, скреплённые атласной белой лентой, и словно окаймляли голову, отделяя свободно ниспадающие локоны. Чехия постаралась на славу и очень туго затянула корсет, что аж дыхание перехватило поначалу, да и сам турнюр был не самой удобной вещью, но видя эти восхищённые взгляды на «ангелочка», Эрика не могла сдержать победоносной улыбки — всегда же приятно, когда тебя хвалят. А Венгрия, смеха ради, вновь решила позлить Австрию и, нарядившись в парадный фрак и заплетя длинные вьющиеся волосы в низкий хвост на плече, воткнув неизменный цветок как его украшение, она изображала сопровождавшего её подругу кавалера. На что Родерих только обречённо вздыхал и делал вид, что не знает, кто это такие, и что они тут забыли. В тот вечер не он был хозяином, но один из габсбургских принцев, в то время как сам Эдельштайн обнаружил себя в компании лихтенштейнских принцев, которые, как назло, бросали взгляды на княжество, носившее их имя, а когда она обращала на них внимание, то делали ей одобрительные знаки, но лично не подходили, в шутку побаиваясь столь «выдающегося» кавалера. Весь приглашённый австрийский дом разбрёлся, кто куда, но перед подачей блюд вновь собрались вместе, когда хозяин объявил о «музыкальном номере семьи Эдельштайн»: Австрия и Словения в четыре руки играли на украшенном рояле, а Лихтенштейн и Чехия пели песню из одной из недавних нашумевших постановок, пока остальные из дома оставались в числе зрителей. Потом закуски и танцы. Нет, их с Венгрией танец не был столько быстрым, как им обеим не хотелось, но всё равно запомнился плавностью движений. Плевать на гнусные пересуды изнеженной аристократии, плевать на раздражение Австрии — плевать на всё, они наслаждались своей шалостью и веселились, словно дети, насколько позволяли рамки придворного этикета.       Или другой вечер, но уже в особняке Эдельштайна. Гостей совсем немного, но все важные чиновники, и среди них снова лихтенштейнский принц, а задача Родериха — убедить их согласиться в главой кабинета министров по вопросу финансирования… не суть даже важно, кого. Но он пустил в ход всё своё красноречие и дар убеждения, возможно, даже наобещал слишком многое, зато без конкретики, ублажая их слух сладкими речами, заставляя расслабиться. Эржебет, как хозяйка вечера, развлекала гостей непринуждённой беседой, припася в рукаве, словно шулер, парочку скабрезных анекдотов, в этом ей помогала не менее дерзкая Чехия, тихоня Словения и сама Лихтенштейн, у которой в тот вечер были лишь две задачи: подобающе поддерживать разговор, а потом снова спеть под музыку Австрии. На этот раз её платье было ненамного построже, да и тканью попроще, но сшито настоящим талантом. Покрой «принцесс» приятного лилового оттенка, украшенное кружевами, с маленьким шлейфом и большим бантом, локоны собраны в подобие хвоста. Ни дать ни взять дочка на выдане в богатом семействе. А её пение, отдельно от Чехии, звучало до неприличия хорошо, полностью оправдывая её старое прозвище Vogel. Спектакль был успешен, теперь можно забыться приятным сном без сновидений.       В этих вечерах не было для неё особого смысла, Эрика, как ей и было положено, изображала придворную даму, не решая для себя какие-либо важные вопросы. Но почему-то ей было тогда весело. Спокойно. Уютно. Нищенствующее графство, волей случая в лице древней австрийской дворянской семьи, пожелавшей заседать в ещё имперском Рейхстаге, превратилась в нищенствующее княжество, расплачивающееся за своё спасение.       Эдельштайн не требовал от неё ничего, только продолжать поддерживать его, как она делала, ещё будучи графством Вадуц. Но для неё это казалось мало, она хотела служить ему, считая это делом чести. «И как тебе это в голову взбрело?» — был его ответ на её просьбу. Но он согласился, хоть и пришлось потратить время и переучить её: его империя ширилась в сторону Балкан, оттесняя Османскую империю дальше от его границ, один он не справлялся со всей отчётностью, с переписью и прочими внутренними делами. Словом, лишние рабочие руки не помешают. Тем более, что обычных слуг у него было предостаточно, а среди людей редко найдёшь кого-то настолько надёжного и преданного лично тебе, который не нападёт тайком ради его убийства во имя «благополучия империи».       Он нарёк её Эрикой, когда она была ещё Вадуц, не просто так. Когда она, снятая с костра и перевезённая в Фельдкирх Родерихом, немного восстановилась и смогла выйти из комнаты, то показала, к его удивлению, доброжелательность, отзывчивость и сострадание, хотя именно люди пытались уничтожить её. И при этом она не говорила о себе, словно это был величайший секрет. Она была весьма вежливой, насколько таковой могла быть девушка из самого горного захолустья, где ему приходилось бывать. В следующий раз они встретились почти сорок лет спустя, когда она уже стала княжеством Лихтенштейн, сопровождая своего правителя к нему на аудиенцию. Изучение придворного этикета было в процессе, но она словно нутром понимала, когда следует молчать, где стоять, как сидеть. В тот же день он взял её к себе на службу, ни разу не пожалев. Формальная, пунктуальная, исполнительная, надёжная в хранении секретов, но приятная и отзывчивая в общении.       Лихтенштейн не сразу поняла скрытый смысл в её новом имени, воспринимая его как просто красивый и немного ироничный подарок Родериха. Уже много позже, осознав скрытый смысл, она была ему ещё сильнее благодарна за имя, ведь он, мало что о ней зная, подчеркнул какие-то особенные черты.       Так почему же теперь он решил превратиться из благодетеля в губителя? Почему?! Она никак не могла понять. К ней всегда было пусть и строгое, но другое отношение: он заступался за неё, когда Пруссия обвинял её в развязывании «братской войны»; он забирал всю работу себе и давал ей время восстановиться после очередного витка голода; в редких случаях, когда того требовала работа, он притворялся её отцом, водил её в галереи, а после угощал горячим шоколадом в уютной кофейне. Насколько бы всё это ни было фальшью, Лихтенштейн была счастлива. Казалось, что всё можно преодолеть, её земли продолжат развиваться, она, вместе с Йоханном и Францем, сделает всё возможное, чтобы начать время процветания. И всё при поддержке её дорогого господина Австрии.       Так почему всё должно было так оборваться?!       Неужто это расплата? Эрика всегда боролась за жизнь, и стоило хоть немного расслабиться, так тут же навоображала себе счастливое будущее — так она себя мысленно отчитывала, смиренно сидя в углу зала, пока Родерих, вновь вернувшийся с фронта в Вену, проводил собрание с министрами. Минут десять назад принц Эдуард, которому ещё в прошлом году поручили возглавить вспомогательный департамент для помощи в войне, доложил о проделанной за полтора месяца работе. Теперь же принцу Францу поручили помогать доставлять медикаменты на фронт. Но у него были ещё идеи, как помочь солдатам — создать фонд помощи солдатам, тем самым привлекая и население поучаствовать в спасении жизни своих сыновей, братьев, мужей и отцов. Она видела по лицам важных чиновников, отсиживающихся в тёплых кабинетах, как им пришлась по вкусу идея стрясти с простых людей ещё больше денег, но не для их родных, а себе в карман.       Можно сколько угодно корить себя за слепоту, но это не изменит того факта, что теперь и ей придётся расплачиваться. Австрийские власти потребовали от княжества отправить на фронт тысячу человек — одну восьмую всего населения княжества! Они отказались. Ещё осенью, после подтверждения нейтралитета, поставки продовольствия из Австрии в Лихтенштейн резко снизились, но теперь они и вовсе прекратились. Хотя разрыва таможенного соглашения не было. Лихтенштейн видела в этом грязный шантаж: либо они отправят своих людей на фронт, либо умрут с голоду. А поскольку война затягивается, и австрийские войска скорее проигрывают, чем побеждают, то умирать с голоду жителям княжества всё равно придётся. Так есть ли смысл терять своих людей в жестокой и бессмысленной войне, где они, на минуточку, соблюдают нейтралитет.       Эрика подняла глаза на князя Йоханна, сидевшего вместе с принцами. Она не так хорошо могла разглядеть его лицо, но знала, что он был ужасно зол, ведь их вызвали, чтобы отчитать как «не соблюдающих договорные обязательства». Родерих никогда не казался ей тем, кто способен на такую жестокую, изощрённую месть за неподчинение, но, видимо, она была слепа до самого конца.       Неожиданно для Лихтенштейн и её монарха заседание объявили законченным. Однако спешно собраться и покинуть зал им помешал сам Эдельштайн, строгим голосом и довольно грубо попросивший их остаться. Не дожидаясь, когда все выйдут, Эрика подошла к нему и с вызовом посмотрела на него. Кажется, это было впервые за почти два века, если не больше, когда она вела себя с ним так. Смотрела на него горящими злобой глазами, едва сдерживалась, чтобы не закричать и охрипнуть, обвиняя его в несправедливости и жестокости, сопротивлялась ему столь отчаянно, сколь когда-то давно сопротивлялась всем остальным. Она не походила на княжество Лихтенштейн, скорее на графство Вадуц, и даже подошедший князь не смог успокоить её.       — Зачем вы нас звали, господин Австрия?       Её высокий спокойный голос был непривычно холоден, словно она разговаривала не с ним, а с Чехией. Ещё одним проступком в его глазах больше, какая уже теперь разница.       — Этот разговор должен начаться позже, да и начинать его следовало мне, — с этими словами он грозно посмотрел на неё, — но раз уж ты настаиваешь… Мы всё ещё ждём ваш военный контингент для помощи.       — Какой военный контингент, господин Австрия? — в свою очередь спросила она, не скрывая издёвки. — Вам напомнить, что мы армию расформировали почти полвека назад? — в этот момент князь, который тогда больше всех не желал упразднения вооружённых сил своей страны, отвёл взгляд в сторону. — Вы не просто требуете от нас то, чего нет. Вы забираете простых людей на войну, когда мы провозгласили нейтралитет, и вы не были против! — её голос, уже полный горечи, звучал всё громче. — Так почему вы требуете от нас отказаться от него и помочь вам в этой ужасной войне?! Из-за вашего решения у нас… — на мгновение у неё перехватило дыхание, но она взяла себя в руки, — … у нас сегодня-завтра будет голод! И вы хотите лишить наших людей последнего?! Отправить их туда, где им быть не полож-       Зал разом смолк от звонкого хлопка — это Австрия отвесил хлёсткую пощёчину своей подопечной. Щека пылала от боли, но это было ничто по сравнению с тем, как внутри закипело от ярости. Он никогда не смел себя так с ней вести! Он никогда бы не посмел унизить её прилюдно!       — Ты не посмеешь так со мной разговаривать, — его голос, холодный как сталь, резал по сердцу как самый остро наточенный клинок, — ты здесь никто, своим существованием ты обязана только мне. Неужели ты не хочешь вернуть долг? Разве не ты божилась, что умрёшь за меня? Отвечай! — последнее слово было слишком громким.       Заговорила Эрика не сразу, вначале лишь подняв на него свои горящие ненавистью тёмно-зелёные глаза. Ненависть, злоба, обида, ярость — всё, что только могло смешалось в нём, в этом немом гневливом крике. Так вот какого мнения он был о ней всё это время — должница, действительно обещавшая умереть за него, если придётся. А ведь она защищала его перед другими обитателями дома, как наивная дурочка.       — Мой нейтралитет не позволяет мне умирать за вас, господин Австрия, — прошипела Лихтенштейн. — А посему перестаньте требовать от нас невозможного.       Не тот ответ он ожидал услышать. Родерих замахнулся для нового удара, но теперь его за запястье схватил князь лихтенштейнский.       — Хватит с меня этого безобразия, юноша, — Йоханн говорил куда спокойнее, но в его голосе чувствовались гневные нотки.       — Вы хоть понимаете, кому дерзите, Ваша Светлость? — Эдельштайн презрительно взглянул на него.       — Я защищаю свою страну. А также несчастную девушку, которую предал самый дорогой для неё человек, которого она считала своим отцом! Да как вы пос-       — Хватит, Йоханн, — резко прервала его Эрика. — Принцы нас ждут.       Она больше не смотрела на Эдельштайна, лишь выпустила его запястье из цепкой хватки старого монарха, и вместе, в сопровождении принцев Эдуарда и Франца, направились прочь из зала. Забрать пальто, сесть в автомобиль и уехать отсюда пусть и не очень далеко, но в родовой замок, откуда они выдвинулись сегодня утром.       Публичное унижение — то, чего Лихтенштейн боялась больше всего, почти как смерти. Он не просто ударил — это была пощёчина, которая ей никогда не доставалась, только тем, кто действительно довёл его до белого каления. Знак выражения своего презрения, теперь он достался и ей. Мало было этого — ещё и Йоханн вытащил наружу то, что должно было оставаться в секрете. Стыд! Но приступ злости проходил, оставляя после себя до отвращения тошное желание разрыдаться прямо на заднем сидении. Скорей бы вернуться в замок и запереться в своей спальне, дать наконец-то себе волю, своим чувствам. Хотелось кричать, плакать, разорвать всё, что попадётся под руку. А после упасть без сил и заснуть глубоким сном без сновидений. Как эта самая машина, которая только что затормозила внутри замкового двора.       Но у неё оставались кое-какие дела. Лишь бы только Йоханн не вырвал её на ненужный разговор, сейчас ей не хотелось его видеть. Воспользовавшись его разговором с братом, она прошмыгнула внутрь и, пропустив мимо ушей приветствия слуг, даже не сбросив зимнее пальто, бросилась в кабинет монарха и, закрыв за собой дверь, тяжело вздохнула.       На столе её сиротливо дожидалась телеграмма от 17 марта. Это была пятая телеграмма, которая, как и прошлые две, представляли из себя лишь пустые комментарии её действий. «За сопротивление своему господину ты дорого заплатила», — вот и весь текст. А ведь сегодня уже 21 марта 1915 года.       Уже было не так важно, как будут договариваться их власти, но она больше не вернётся в этот дом, к этому господину. К сожалению, это единственное, чем она могла отплатить за своё унижение, и этот акт не нанесёт ему хоть малейшего вреда, а то и вовсе пользу. До боли обидно, она же не сделала ему ничего плохого.       Эрика не сразу заметила, что сжимала в руках злосчастную телеграмму. Всё верно, теперь, оставшись без своего господина и покровителя, надо искать другой путь к спасению.       Кажется, настала пора встретиться с автором всех этих посланий.