Догорающая свеча

      В тот день, когда из Великобритании пришло уведомление, что они признают лихтенштейнский нейтралитет с рядом оговорок, Лихтенштейн не могла поверить в случившееся. Удалось! Им удалось, пусть и через Америку, но всё же переубедить Англию! Несмотря ни на какие трудности, они почти год прожили почти спокойно, несмотря на скандалиста Бека и его «Верхнерейнские новости».       Нет, если уж её и решили добивать, так сделали бы это честно, как пытались швейцарцы в самом конце Средних Веков — пришли бы полноценными захватчиками, разрушив всё, разогнав парламент, заставив князя отречься от престола, отдав безгосударственные территории кому-нибудь как колонию с бесплатными рабами. Но нет, доблестная Антанта будет действовать подло, доблестная Антанта будет морить голодом ни в чём не повинных людей.       Никаких официальных поставок продовольствия не было, её бывший господин грязно и подло шантажировал её едой из-за не отправленных на Восточный фронт тысячи лихтенштейнцев. Теперь в «Рейтерс» написали, что австрийцы поставляли в княжество продовольствие, вопреки всем условиям, договорённостям и прочему. Откуда они это взяли? Это была чья-то сознательная дискредитация? Или же репортёр увидел то, чего не должен был, и воспринял неправильно?       Точно, это же была самая обыкновенная контрабанда! Та самая контрабанда, которой в княжестве жили уже давным-давно, несколько веков. Даже сама Эрика, уезжая к себе домой на время, не чуралась «халтурки», выполняя роль охранника какой-нибудь лодки, перевозившей картофель, соль или что-либо ещё, за небольшую плату, которая откладывалась в тайнике её дома в Вадуце на «чёрный день». Ах, насколько многогранной может быть жизнь государства, и насколько же хрупкой оказалась её собственная.       Смяв в руках злосчастную британскую газету, Эрика бросила её в едва тлевший камин и вышла из голубой гостиной. Хватит уже с неё сидеть на месте и ждать чуда! Она предприняла попытку спасти себя, и спустя год она обернулась крахом. Господина Австрии для неё больше нет, несмотря на сохранение таможенного соглашения, а её нейтралитет снова не признаётся Антантой.       Что в замке, что в городском дворце своей династии Лихтенштейн была не просто в безопасности, но окружена реальной заботой, граничащей с гиперопекой. «Почему Йоханн мешает мне работать?» — пробормотала она. — «Это наша общая проблема, мы и должны решать её вместе, а не он один». Принцесса в бело-золотой клетке, заложница положения, бесполезная слабачка, отстранённая от дел словно за ненадобностью. Может, стоило самой отправиться на фронт? Увидеть подругу, пригодиться как хороший снайпер — всяко ведь лучше, чем торчать в замке и не приносить пользу, лишь читать порядком надоевшие газеты, слушать австрийское радио да сновать из комнаты в комнату. Лишь шестая телеграмма разбавила её словно вырванные из жизни будни, но она была столь странной, сколь и раздражающей, и в чём-то даже заботливой.       «Тебе помочь?»       В любое другое время Эрика, в глубине души довольно-таки гордая особа, не просто бы обиделась, но отправила телеграмму по адресу известного ведомства с до тошноты вежливой просьбой не лезть не в своё дело, даже бы денег не пожалела на особенную доставку, лично в руки. Но после сегодняшней новости ей не остаётся ничего другого, кроме как обратиться к нему за очень важной услугой.       Почему кабинет так далеко? Почему всё такое белое, что слепит глаза? Белые коридоры с лепниной и золотыми украшениями, белые лестницы со скульптурами в античном стиле из белого мрамора. Даже вестибюль, через который ей нужно было пройти — и тот больше напоминал сливающееся белоснежное марево: арочные своды из белого кирпича, опирающиеся на белые колонны, полы из белого и светло-серого камня. Не хватало только запаха больницы, а ведь это был один из богатейших венских дворцов, который принадлежал древнему дворянскому роду, что служил Габсбургам не одно столетие. Неестественно медленные шаги эхом разносились по помещению, затихнув за тяжёлой дверью, которую теперь она далеко не сразу могла бы открыть. Видимо, погода слишком тёплая, иначе как объяснить, что со лба ручьями льётся пот, а дыхание столь частое, словно она пробежала через весь город под палящим солнцем. Постеленные на ступеньках и в самих коридорах ковры поглощали её шум, обращая в ничто, делая её незримой частью сплошной тени на белокаменной стене.       Да, всё как и всегда — всего лишь тень за сверкающим светом её более успешных соседей и в принципе германских стран. Тень разрухи и нищеты, что скрывается за имперским фасадом, который высасывает из простых людей и менее удачливых стран последние соки, словно демон высасывает заблудшие души. Наивные мотыльки, что уверовали в справедливость и чистоту своего кумира и устремились к нему, открытому газовому фонарю, что опалял их робкие крылышки, или вовсе живьём сжигал их дотла. Страшно за них, страшно за себя. «Под Твою защиту прибегаем, Пресвятая Богородица…» — невольно еле слышно вырвалось из её уст. — «Не презри молений наших в скорбях наш…»       — Лихтен? Ты что здесь делаешь? Тебе нужно отдыхать.       Йоханн. Какое счастье, что они столкнулись прямо здесь, недалеко от лестницы, где Эрика на мгновение затормозила, прислонившись спиной к холодной каменной стене. Молитва всё-таки подействовала, может, Господь и в самом деле существует? Иначе такую удачу сложно объяснить. Дворец казался запутанным лабиринтом, в котором легко потеряться. Словно это не она, ещё только начав осваиваться с новой жизнью, исследовала каждый метр не так давно, по её меркам, выстроенного здания. Ненормально.       — Я так подозреваю, единственный экземпляр «Рейтер» ты отправила в камин. Досадно.       Нет, сегодня точно что-то не так. Мало того, что всё вокруг казалось Лихтенштейн скорее тягучим и давящим на неё сном, чем реальностью, так ещё и монарх смотрел на что-то над её головой, или отводил взгляд в сторону, будто всячески избегал её.       — Йоханн… — начала Эрика неуверенно. — Можно тебя кое о чём попросить?..       — Да, помогу, чем смогу, — тут же откликнулся князь и кивнул, словно ещё раз подтверждая свои слова.       — Мне нужно два билета на поезд. Один до Берна, другой из Берна в Вадуц. Пожалу-       — С ума сошла?! — она не успела договорить, как Йоханн прервал её. — Нет! Ты должна оставаться здесь, под присмотром врача, и восстанавливаться.       — Ты правда думаешь, что человеческий врач знает, как лечить болезни стран? — парировала Лихтенштейн.       — По крайней мере он может облегчить твою боль, — старый князь тоже не унимался, пытаясь унять дрожь в голосе.       Нет, Эрика решительно не понимала, почему он вдруг начал ей перечить. Она не настолько больна, как ему кажется. Это всё временные слабости, обыкновенные последствия бессонных ночей. Вот, она уже встала прямо и разглядывала его седые волосы и примкнувшую к ним бороду, его изборождённое и испрещённое морщинами красивое лицо с маленькой горбинкой на носу, небольшие серо-голубые глаза, не забыв отметить про себя помятый в рукавах мундир. И ей не больно, разве что самую малость, но то, как с ней обошёлся Австрия, те зверские раны на её сердце затянутся не скоро.       — Не делай глупостей, ложись отдыхай.       Монарх протянул к ней руку, намереваясь погладить её по голове, как Лихтенштейн схватила её и притянула к груди, заставив его всё-таки взглянуть на неё.       — Йоханн, пожалуйста, пойми меня, — теперь же её голос звучал слишком звонко и взволнованно, — я больше не могу, мне тошно сидеть в четырёх стенах и не пытаться что-то изменить, помочь своим людям. Я, как и ты, хочу восстановить наш нейтралитет. Хочу хоть сколько-нибудь наладить поставки продовольствия… Умоляю, заклинаю тебя, Йоханн!       Его страна была не самой робкой, но весьма трезво оценивала свои возможности, а потому старалась не лезть на рожон, держаться в обществе не только людей, но и стран тише воды и ниже травы, что зачастую воспринималось как слабость и трусость. Непривычно, что Лихтенштейн выступает столь открыто.       — Ты ведь ещё хочешь проверить свою теорию об авторе телеграмм… Я прав?       В ответ лишь короткий кивок. Она всё ещё держала его руку и смотрела на него едва ли не умоляющим взглядом. Эрика совершенно не может долго не заниматься чем-нибудь, по её мнению, полезным, иначе начинает нервничать, но не лезет ни к кому, чтобы не мешать и не смущать, копя и переживая в себе всё самое худшее, что может вообразить. Но её состояние потихоньку ухудшается с каждой неделей, такими темпами она совсем скоро едва сможет стоять на ногах, она должна быть под его присмотром, пока он и парламент из последних сил пытаются её спасти. Разве возможно дать ей сейчас уйти, оставить её беззащитной?       И всё-таки он не смог воспротивиться её красивым, ещё горящим жизнью глазам.       — Видит Бог, у меня нет другого выбора, — непонятно, к кому обращался князь, но голос его звучал весьма громко и даже надрывно. — Однако, ты должна мне кое-что обещать, — воспользовавшись её секундной радостью, он высвободил свою руку.       — Конечно!       — Следи за своим здоровьем, — после некоторой паузы, тщательно подобрав слова, вздохнул Йоханн. — Если станет плохо, то сразу вызови врача. Или звони мне, я заставлю Имхофа прислать тебе своего.       То были пустые слова. Он как никто другой знал, что такое болезнь слабой страны, а уж если голод, то на всё воля случая. Русская рулетка. Не хотелось бы дойти до того, чтобы от отчаяния пустить себе шальную пулю в висок, пускай даже на фоне утопающих в алом зареве Альп. Впрочем, надежда на благополучный исход её затеи также не маячила на туманном горизонте её будущего. Но нельзя волновать Йоханна, он не виноват, что всё так обернулось, его усилия не должны быть напрасны. Тем более, что только сейчас за время их разговора он посмотрел прямо на неё, она не могла не одарить его широкой улыбкой.       Может, всё уляжется?

***

      — Господин Цвингли! Вам послание из посо—       Молодой человек в тщательно выглаженном костюме и зализанными назад волосами так и замер у двери, оборвав себя на полуслове, заметив, как словно из ниоткуда из-за спинки кресла напротив стола хозяина кабинета показалась взволнованное бледное зеленоглазое личико, обрамлённое светлыми волосами, собранными в длинную косу. Несколько секунд они с Эрикой пристально разглядывали друг друга, буквально из чистого любопытства. Вчерашний студент, только благодаря баснословным деньгам его отца смог не просто избежать мобилизации, но и попасть на службу в Федеральный политический департамент*, пусть даже простым секретарём, но было видно, что старался изо всех сил, опасаясь потерять столь прекрасное место. Небось раньше был тем ещё щеголем и напускным философом, из тех, что начитаются книг об утопическом будущем из бабушкиного шкафа, а потом идут блистать вызубренными скороговорками — на приёмах у Эдельштайна таких было предостаточно, на каждую идеологию найдётся свой едва оперившийся птенец.       Вежливое покашливание заставило обоих вернуться к насущным делам. Буквально подлетевший к столу юноша передал конверт своему начальнику и, бросив быстрый взгляд на его гостью, выскользнул в коридор.       — Не хочешь ему свои контакты оставить? — словно бы невзначай спросил Баш, вертя в руках послание. — Кажется, ты ему понравилась.       — Давайте вернёмся к тому, с чего начали, господин Швейцария, — Лихтенштейн не сумела совладать с собственным смущением, оттого её голос казался суше обычного.       — Там и разговаривать не о чем, — отрезал он и, завидев её шокированное лицо, поспешил пояснить. — Мы продолжим помогать. Надеюсь, проблема скоро разрешится.       Это было очень странно. Его речь звучала слишком официально, а сам он словно бы старался избежать ещё какого-либо контакта с ней. Вот и сейчас Цвингли вскрыл конверт и, вытащив письмо, принялся читать его, быстро перебегая глазами по строчкам. Вдруг он резко встал из-за стола и с этим же листом, подойдя к окну, снова перечитал написанное, несколько раз, внимательно всматриваясь в каждое слово. Руки на мгновение задрожали, но он быстро себя успокоил и принялся складывать бумагу. Баш решительно выделялся на фоне серого июньского бернского неба, то и дело угрожавшего разразиться сильным дождём, даром что его настроение было под стать капризной погоде.       Насколько низко она пала, что пришла просить помощи у того, кто долгое время был ей врагом, злодеем, разорителем и несостоявшимся властелином её скромных во всех отношениях земель? Но это если говорить с точки зрения неотомщённых обид. А ведь власти тоже не особо горят сотрудничеством с кем-то, кроме Австрии. И только народ роптал, что слепое доверие Габсбургам довело их до такого, в то время как со Швейцарией они могли бы не бояться войны. Получалось, что сейчас она исполняла волю своего народа, и от этого на душе стало полегче. Да и сам Баш был уже не настолько ей противен, как раньше. По крайней мере, те два небольших соглашения они подписали без лишних потерь, и швейцарские врачи действительно помогают её приграничным жителям. И всё же было в этом что-то странное, начиная с самого факта их сегодняшней встречи.       Из задумчивости Лихтенштейн вывел его тихий, но отчётливый смешок, звучавший довольно неестественно. В руках он держал уже не официальное послание, а бумажный самолётик, сложенный настолько до педантизма идеально, что её на секунду кольнуло завистью, что сама так не сможет. Взмах рукой — и фигурка плавно полетела в дальнюю часть кабинета, где, ударившись об угол, упала на пол. Пока Цвингли, всё ещё молчавший, ушёл в ту сторону, Эрика бросила быстрый взгляд на конверт, а именно на марки. Они стали её новым увлечением всего лишь три года назад, с началом выпуска собственных, но захватили её с головой, став самой настоящей отдушиной в столь тяжёлое время. Их было несколько одинаковых, бело-серые с витиеватыми узорами и перекрывающей их большой лентой, где большими буквами выведено «1 centime», буквы сливались с печатью при гашении. «Господин Франция?..» — узнала она страну, где напечатали эти марки. Но спросить о нём ей помешал ворвавшийся без стука давешний юноша.       — Господин Цвингли! Ещё один! — отрапортовал он.       Как бы скоро не передал секретарь новое письмо и не убрался восвояси, Эрика не могла не отметить контраст между ними, ставший заметным только сейчас. Он был опрятен и собран, смиренно выслушал новое указание и практически бесшумно покинул кабинет — словом, представлялся весьма надёжным и ответственным человеком. И в это время его начальник, чей пиджак небрежно лежал в кресле, был в мятой рубашке с не затянутым галстуком и расстёгнутыми пуговицами на рукавах и покрытых грязью после утреннего дождя ботинках, лишь только брюки выглажены. Светлые слегка вьющиеся волосы до подбородка были растрёпаны сильнее обычного, на широком лице с курносым носом без труда читалось недовольство очередным сообщением, под сине-зелёными глазами пролегли серо-сиреневатые следы постоянного недосыпа. Во всём его поведении чувствовалась несвойственная ему небрежность. Разве может страна, находящаяся в окружении двух противоборствующих коалиций, позволять себе такое?       Конверт, брошенный Швейцарией ещё только на подходе, с лёгким шорохом упал на стол, и снова марками кверху. Но, завидев любопытство гостьи, он накрыл его пустым листом бумаги — та лишь успела увидеть на марке мужской профиль, видимо, изображение британского короля, и следы гашения.       — Эти двое слишком сильно тобой интересуются, — заметил он с издёвкой. — С каких это пор ты пользуешься популярностью?       — Всё влияние господина Австрии, — её порядком раздражали эти неуместные шуточки, но виду старалась не подавать, — даже вы под него попали.       И всё-таки удержаться от ответного выпада было сложно, и он попал прямо в цель. Баш резко встал и отвернулся к окну, прислонившись спиной к креслу, Эдельштайн показалось, что его уши покраснели от смущения. Неуместные глупости, но было действительно смешно, ей не удалось сдержать тихое хихиканье, и тот напрягся ещё сильнее.       — Чтоб ты понимала, — заговорил Цвингли, его голос звучал вполне серьёзно, но не без ноток раздражения, — эти двое достали не только тебя, но и меня. А всё потому что я сейчас единственный, кто соблюдает твой нейтралитет.       И это была правда. Её жителей в принудительном порядке арестовывали во Франции, Британии и России и лишали их состояния, а совсем недавно не просто объявили нейтралитет обманным, но и перестали маркировать её товары как произведённые в нейтральном государстве. И то, что власти Швейцарии продолжали считать Лихтенштейн нейтральной страной, тоже было фактом. Она как сейчас помнила, как Йоханн сообщил ей об этом. И начали налаживать поставки недостающего продовольствия с запада. И всё же было в этом что-то не так. Они никогда не ладили настолько хорошо, чтобы он столь активно и посильно ей помогал.       — Однако я независимое нейтральное государство! — с этими словами он повернулся к Эрике. — И мне не нравится, когда эти оболтусы, развязавшие эту грёбанную войну, пытаются лезть в мои дела! — с этими словами он со всей силы ударил по столу.       Что ж, он не одинок. Антанта и Центральные державы не просто развязали крупномасштабную войну на суше и на море практически везде, где только дотянулись их колониальные лапища, но и лезли в чужую политику, навязывая каждый свою точку зрения. Одному Богу известно, что творится в голове Цвингли, чьи земли не только многоязычны, но и различны по своей культуре и менталитету. И тем более странно, с чего бы вдруг такая забота о ней.       — Ты тоже хороша! — Баш завёлся окончательно. — Вместо того, чтобы добиваться восстановления своего статуса, ты молчишь в платок! Или сбегаешь, как это было с Австрией. Или я не прав?       — Господин Швейцария… Да кто вы вообще такой, чтобы меня отчитывать? — Лихтенштейн не повышала голос, но в нём слышались стальные нотки. — Сами ругаете господина Англию и господина Францию, но в мои дела всё же лезете.       — Потому что ты словно не осознаёшь, в какой ситуации оказалась. У тебя было столько подсказок, и ты не смогла ими правильно воспользоваться, — он намекал на старые телеграммы, — а теперь пожинаешь плоды своего бессилия. Набрать армию из твоих людей, подло отвергнуть твой нейтралитет как фальшивку… Обе стороны морят тебя голодом. И ты просто с этим миришься?       Хватит, достал. Покопавшись в сумке, Эрика выудила из неё конверт с княжеской печатью и швырнула его на стол, тот откатился и повис на краю. Цвингли подхватил его и внимательно прочитал, кому адресовано послание, в то время, как она встала и смерила его почти уничижительным взглядом.       — Его Светлость просил перед—       — Передам.       — Благодарю вас. А теперь разрешите откланяться.       Он ничего не ответил и даже не посмотрел в её сторону, лишь положил запечатанное в конверте княжеское обращение французскому послу поверх небольшой стопки документов. Что же, на этом её работа была окончена, а всё потому что Швейцария оказался весьма сговорчивым и сочувствующим её положению. Что странно, очень странно.       — А впрочем… — проговорила Лихтенштейн, замерев на полпути к выходу. — Давайте начистоту, господин Швейцария. Почему вы мне помогаете?       — Я не могу просто так смотреть, как в очередной раз попирается нейтралитет, — он ответил не сразу, в голосе явственно ощущалась неуверенность. — Особенно нейтралитет страны, у которой собственной армии нет.       — Разве же только в этом причина? — она развернулась и посмотрела прямо на него. — Мне кажется, так вы пытаетесь замолить свои грехи. Искупить вину за то, что не смогли спасти господина Савойю. Дважды**.       Цвингли вскочил из-за стола, но дальше не подошёл, даже не говорил ничего. И вовсе демонстративно отвернулся от неё, что можно было расценивать как нежелание больше видеть её.       — И всё же… Это не столь важно, почему вы мне помогаете. Но ваша помощь для меня неоценима. Я от всего сердца благодарю вас.       Она поклонилась и вышла из кабинета, аккуратно закрыв за собой дверь. Секретарь уже было хотел обратиться к ней, но, услышав яростный вопль своего начальника, замер на месте, словно обратившись в статую. То, как страшен Цвингли в гневе, он явно испытал на собственной шкуре, а потому лучше не навлекать на себя беду. Эрика коротко ему поклонилась на прощание и медленным шагом проследовала к выходу. «Как странно…» — пробормотала она еле слышно. — «Голова раскалывается. И дикая слабость. Из-за него? Или из-за дождя? Но когда я стала так зависима от погоды?..»       Ещё и в груди неприятно закололо, не иначе как совесть. Пусть Швейцария и помогал ей по своей воле, даже в ущерб себе, так просто принять происходящее она не могла и не имела права. Её народ страдал от его зверств, а теперь он резко стал хорошим — Лихтенштейн не могла принять это столь легко и просто, как он от неё требовал, и телеграммы были прямым тому доказательством, попытка сделать её обязанной ему целиком и полностью. И всё же это был единственный шанс не умереть и пережить войну с наименьшими потерями. А там, кто знает, возможно, она сможет его принять.       И всё же взгляд оказался не вполне сфокусирован на окружавшей реальности. Эрика едва не упала, споткнувшись о ковёр, но успела опереться о стену. Верный сигнал, что дальше станет только хуже.