Догорающая свеча

      Чем дольше ты живёшь или хотя бы существуешь страной, тем лучше понимаешь, насколько слепы и глупы бывают люди, порой больше напоминающих стаю голодных озлобленных борзых на цепях, чем сколько-нибудь осмысленных личностей. Когда они теряют общечеловеческий рассудок, то уже нет разницы в положении между министром и полутрезвым рабочим с текстильного завода, единственного в стране — оба чуть ли не с пеной у рта будут доказывать, что там, в египетских песках или аннамских* джунглях отстаиваются их право на жизнь, свободу выкурить папиросу и справедливость по отношению к их «священной Родине» на новомодной «политической географии». Самое смешное, что вдали от сладких речей лучших пропагандистов австрийских газет, журналов и ораторов по радио, им становилось всё равно и на жизнь, и на свободу, и на справедливость. Чиновник после работы может себе позволить зайти в хороший ресторан и пропустить бокальчик чудом завезённого в эту богом забытую дыру бурбонского красного вина. Ему плевать на патриотизм, он использует имя своей борющейся за жизнь, аки простой смертный, страны, являясь представителем её якобы законной воли, чтобы получать за это деньги. А простым работягам на оное тем более было плевать — после тяжёлой и уже неоплачиваемой работы зайти в замшелый кабак и влить в себя дешёвое пойло, вернуться домой и вспомнить о существовании жены и детей. Высокие материи, такие как патриотизм, им всегда чужды, что всегда роднило и будет роднить высшие классы с нижними.       Давно Эрику не посещали подобные мысли, ибо попусту некогда. А впрочем, всё дело в вине, которое с недовольным лицом ей налил в бокал княжеский наместник, Леопольд фон Имхоф. У них был особый род личной неприязни друг к другу, но приходилось работать сообща, чтобы преодолеть, наверное, самый серьёзный кризис за всю её историю. Тот глоток, вызвавший столь цинично правдивые мысли, оказался не единственным, и половины плещущейся в бокале насыщенного тёмного оттенка с красивым красноватым отсветом, напоминая собой нечто похожее на благородный камень, как не бывало.       — Пино нуар? — кажется, это был первый случай, когда в его присутствии у неё на губах играла улыбка не из вежливости, а именно от радости. — Благодарю вас, барон.       Имхоф не ответил ей, лишь коротко кивнул. Оставалось только надеяться, что он не подмешал ей что-либо, и она не просто уйдёт из его резиденции, но переживёт ещё не один день.       Давно Эрике не доводилось пить своего местного вина. А ведь несколько веков именно оно и скот были их главными товарами на внешние рынки. Почти восемьсот акров её скудных земель были увиты красивыми гроздьями всевозможных сортов винограда, в первую очередь её любимым пино нуаром. Всегда, возвращаясь в Вену после визитов домой, она везла с собой в подарок пару бутылок, и даже Чехия находила некоторые её вина вполне себе неплохими, даром что роднее ей было своё пиво. И даже несмотря на возросшую конкуренцию, её вино всё ещё пользовалось спросом и отвечало заявленному качеству.       А потом война добила и без того стагнирующее производство. Паразитов словно бы стало намного больше, а теперь и неурожай этого проклятого 1916 года… Эх, решительно больно смотреть, как гибнут столь замечательные в своей простоте и поразительном вкусе вина виноградники. Ещё одни несчастные, павшие в этой ужасной войне.       Сколько уже её добровольцев сгинуло в водах рек, в высохшей степной траве, в снегу, в грязи? Одиннадцать, кажется, не считая пропавших без вести и принца Хайнриха. И Имхоф ничего не пытается с этим делать. Ни с этим, ни с голодом, ни с Беком, осторожно подстрекающим бунт.       — Я знаю, ради чего ты сегодня пришла, — прервал повисшее молчание барон. — И ты уже знаешь мой ответ.       — Позволить всем умереть и выставить себя перед Его Светлостью жертвой обстоятельств, я помню, — не удержалась Лихтенштейн от уничижительного комментария. — А, может, всё-таки вы придумали вариант получше?       — Говоришь совсем как этот выскочка Бек. А мне-то казалось, что ты за нас. Ведь то, что ты всё ещё жива — целиком и полностью заслуга австрийцев. И народу бы тоже не мешало это напомнить.       Бокал опустел. Эрика резко пододвинула его в сторону наместника, но тот неправильно расценил её жест и подлил ещё. От его компании тошнило до безумия, но она не могла просто так уйти, не заставив его пойти на новые, куда более полезные меры, чтобы спасти жителей. От вина следовало бы отказаться, но сил не было — нужно было чем-то заполнить дразнящую пустоту в животе. Алкоголь не выход, он только всё усугубит, но лучше так. Тем более, что это её любимое вино.       Её народ давно разочаровался в войне и исконном защитнике, но Имхоф продолжал жить иллюзиями, пусть и не чувствуя себя в безопасности, даже сейчас не переставая нервно крутить свои топорщащиеся усы.       — Милочка, я бы и рад поправить дела с Комиссиями, — в его голосе чувствовалось что-то мерзко-жалобное, — да только Бек не станет меня слушать. Ежели так горите желанием, то сходите и сами с ним поговорите!       — Ах, какое совпадение! — алкоголь, выпитый на пустой желудок, бил в голову слишком сильно, сказавшись на громкости её голоса. — Я как раз вчера с ним разговаривала! И знаете, в чём заключается ещё одно совпадение, барон? Он отправил меня разбираться с вами!       С Вильгельмом Беком действительно оказалось проще договориться, чем казалось. Он и сам думал выйти на контакт лично с ней, а Эрика, по духу, крови, мыслям и ощущениям консерватор, даже в мыслях не держала возможность как-то связаться с ним. Но, видимо, и в её жизни имеют место позитивные совпадения. Во всяком случае депутат, узнав, что она лично ездила к Швейцарии и готова и дальше поддерживать с ним связь, пришёл в сущий восторг. А затем и вовсе поделился с нею своими идеями, которые раньше она не считала достойными её внимания. Но вчера в них показалось что-то привлекательное и даже чарующее, но лишь на секунду. Ведь так посудить, благодаря князю Йоханну в стране начали открываться школы, но учебники были слишком дорогими. А Бек предложил бесплатно их раздавать, А заодно снизить цены на еду и создать новые рабочие места. Можно даже расширить избирательные права. А ещё внести изменения в конституцию князя Йоханна, чтобы сделать её демократичнее.       На самом деле это была лишь утопия, нет, иллюзия утопии.       У Лихтенштейн нет денег на эти игры, с каждый днём дыра в бюджете всё разрастается, всё больше людей теряют работу и даже жизни, а всё виной тому голод. Даже на швейцарцев надавили, и теперь они не могут перевозить что-то больше, чем гуманитарная помощь. Возможно, катастрофы можно было бы избежать, будь руководство, пытавшееся выслужиться перед князем, более компетентным, а не беспокоящимся только о собственной шкуре, включая желание получить местечко потеплее где-то при Габсбургах. И в такой ситуации особенно хорошо звучал финальный его лозунг, который он словно специально приберёг, чтобы поразить её, жаль только, что о нём она уже слышала с момента его попадания в Ландтаг. «Лихтенштейн для лихтенштейнцев». Очистить государственные органы от всех не-лихтенштейнцев, которые не понимают их страну, а лишь используют для собственной наживы.       Но сейчас, после выпитого на пустой желудок крепкого вина, голова Эрики соображала не так чётко, как положено ответственной служащей. Нет, разум отступал под тяжестью скрываемых переживаний, просыпалась тщательно сдерживаемая злоба, и наместник рисковал попасть под раздачу, но, как назло, он этого не понимал.       — Я не собираюсь иметь дел с этим смутьяном, — огрызнулся Имхоф. — И тебе не советую. Один раз скажешь что-то поперёк его самомнения, и он спустит на тебя всех собак.       — А, так вы, барон, очень сильно переживаете из-за обвинений в контрабанде в «Верхнерейнских новостях»? Неужели всё не так просто? — в её голосе звучала самая настоящая ядовитая насмешка.       Второй бокал опустел, и в этот раз Эрика благополучно держала его при себе, осознавая, что третий приведёт к непоправимым последствиям. Голова кружилась и гудела, хотелось просто лечь в постель и не вставать. Даже аппетита уже как такового не было, свою и без того скромную трапезу она ела через силу. Тело слабело, вся она была бледнее обычного. Ещё несколько месяцев голода, и она действительно умрёт. Умрёт раньше, чем случится правительственный кризис, военное вторжение, революция, аннексия и что-либо ещё. От осознания этого факта почему-то стало как-то полегче, мозг предательски потребовал ещё вина, но она продолжала держаться.       Князь положил все силы для спасения не спивающейся смертницы, а сильной духом страны, которая раз за разом встаёт из грязи, еле живая, но упрямо смотрящая на горизонт и восходящее солнце, окрашивающее дорогие её сердцу Альпы в поразительные цвета. Встаёт и идёт вперёд, идёт жить, стараться изо всех сил и наслаждаться пусть и маленькими, но радостными моментами. А ещё не ведёт себя настолько мерзко. И не доверяет сомнительным, невыполнимым идеям.       — Прошу прощения, барон, — коротко поклонилась Лихтенштейн. — Я ни в коей мере не хотела вас задеть. Я ведь тоже стала жертвой клеветы… Нет, не только я — мы все, — говорила она тише и спокойнее, как обычно. — Но то, что вы совершили серьёзные ошибки — это факт. Нам вместе и расплачиваться.       — Да вот расплачиваться буду как раз я, — разочарованно покачал головой Имхоф. — Ни Бека, ни кого-либо ещё не волнует, что не я начал этот кризис. И пока я здесь получаю по голове за каждый свой чих, ты почти год просидела в Вене, а до того редко навещала свои же земли, хотя, казалось бы, без них ты умрёшь. И кто из нас, по мнению Бека, больший враг? — он разочарованно развёл руками.       Он перешёл черту. Он не имел права так с ней разговаривать. Рациональное вновь отступило, выпуская наружу обуревающий гнев. Мысли смешались в кучу, живот болел как ненормальный. Эрика вскочила со стула, голова закружилась ещё сильнее, в глазах едва не поплыло, но она, словно не заметив этого, выхватила из сумки «Штейер» и навела его на перепуганного наместника.       — Вы ничего не знаете! — в сердцах закричала она. — Вы, люди, живёте себе, совершаете ошибки и умираете, не понимая, как раните нас! Мы ваши Спасители, ваши Мессии, мы несём на себе ваши презренные грехи! Нас никто не жалеет, на нас всем плевать… Вот почему… Мы сами о себе заботимся… — плечи предательски задрожали. — Мы чаще работаем в тени и сами друг с другом договариваемся… Вам кажется, что это вы такие сильные и умелые, да?! — дрожь унять удалось, оружие снова ровно смотрело прямо в центр лба наместника. — Мы выполняем за вас всю грязную работу, вытираем сопельки, становимся на войнах живым щитом, потому что знаем, что мы не можем без вас, людей! Так будьте добры относитесь к нам подобающе!       Под дулом пистолета Имхоф не вымолвил ни слова, лишь перепуганно смотрел в чёрную точку. Молчаливое напряжение висело в воздухе ещё неизвестно сколько времени, пока в коридоре не послышались шаги. В этот момент пелена словно бы спала с глаз, и Лихтенштейн с не меньшим испугом посмотрела вначале на барона, потом на своё оружие и убрала его обратно.       — Прошу меня извинить! Простите, пожалуйста! — выпалила она и бросилась прочь из кабинета.       В коридоре её пропустили спешившие на крик помощники и ошарашенно глядели ей вслед. Позорное поведение, не достойное княжества Лихтенштейн! Исхудавшее дрожащее тело покрылось мурашками от осознания собственного безрассудства. Поднять руку на мирного, безоружного человека — что за низость! Разве не она клялась, что никогда так не сделает? Что её врождённая меткость, натренированная практически до совершенства, нужна для защиты, а не для бессмысленной пальбы?       Может быть, они, страны, действительно не созданы для мирной жизни? В мозгу всплыли несколько размытые образы сражения в Оосе. Дым, запах пороха, свист пуль. Снайперская винтовка удобно лежала в руках, отдача была еле различима. Просыпались самые настоящие животные инстинкты, когда всё нутро жаждало крови, глаза с поразительной точностью выискивали жертву. Спуск курка. Хлопок. Где-то впереди жертва безвольным грузом падала на землю. По телу пробегала приятная дрожь, приводя всё в невероятное возбуждение. И ведь никто из её людей тогда не погиб! В этом была особенная эйфория.       Мутные образы войны сменились одним, ярким и пронзающим сердце. Когда она вернулась в Вену и сразу направилась в княжеский дворец, где столкнулась с девятилетним мальчиком, наследником лихтенштейнского престола Йоханном. Как он испуганно смотрел на неё, говорил, что от неё пахло кровью и смертью. Те слова глубоко ранили её, но стали верным сигналом, что нельзя ей больше идти по этому пути.       Остановилась она только на улице, когда ненавистная ей резиденция наместника скрылась от её зорких глаз, из которых потоком хлынули слёзы. Отвращение и презрение — всё, что Лихтенштейн испытывала к себе. Ничего она не держала под контролем, ничего для себя не решила. Она всё ещё не в меру порывистая Вадуц, которая никогда не сможет избавиться от преследовавшей её тени смерти. И вот вновь она так явственно нависла над ней, опутывая своими ледяными щупальцами её сердце и дух, пытаясь окончательно их расколоть, как орех.       Колокола собора святого Флориана пробили час дня, величественно пронессясь по всему городу. «Точно!» — озарило её. — «Через полчаса прибудет гуманитарная помощь. Я должна поторопиться…» Быстро вытерев слёзы и поправив строгое бордовое платье с узкими рукавами, Эрика направилась в сторону выезда из города. Но что-то было не так. Шаг не такой уверенный, даром что не спотыкалась на ровном месте. Очертания скромных домов и массивных гор становились всё расплывчатее и как будто темнее. В ушах еле слышно что-то звенело, как эхо от колоколов. Голод, головная боль, бессонница, эмоциональное истощение… Силы окончательно её покинули.       Это был уже четвёртый раз за неделю, когда Лихтенштейн потеряла сознание. Именно как раз в момент прибытия очередного груза с продовольствием.