Проклятье

      — Правда или ложь?              Альбус внимательно вгляделся в светлые лукавые глаза, будто прицеливаясь: надеялся, что по взгляду сможет понять, когда Геллерт врёт. Где уж там…              — Ложь, — неуверенно выдал он и тут же — ух! — задержал дыхание, когда раскачавшиеся качели бросило к земле.              Они катались на верёвочных качелях Арианы во дворе Дамблдоров. Места, чтобы сесть вдвоём, не хватало, так что они встали ногами на сидение, лицом к лицу. Ветер раскачивал их так сильно, что сердце посекундно замирало где-то у горла. Лицом падать ещё ничего, а вот спиной да ещё с каверзной улыбкой Геллерта перед собой — очень страшно.              Погода стояла ясная, хоть и ветреная. Как Альбус ни пытался убрать волосы, они всё равно распускались. Длинные каштаново-рыжие нити вздувало ветром, закручивало вокруг них, завязывало узлами. Распутаться потом будет проблематично.       — Угадал, — Геллерт неопределённо улыбнулся.              — Опять ложь?              Геллерт засмеялся, а Альбус мученически выломал брови.              — Всё. Я не хочу больше в это играть. В чём вообще смысл игры, если даже в конце я не могу узнать: угадал или нет?              — Настанет день — и ты научишься видеть, когда я лгу… — нравоучительно начал Геллерт и тут же усмехнулся, — но не сегодня.              Альбус закатил глаза и тряхнул качели так, что Геллерт, как раз летевший вниз, едва удержался на ногах.              — Ну давай. Сыграй со мной ещё раз.              — И не подумаю.              — Хорошо. Обещаю, в конце я скажу тебе правильный ответ.              Альбус сощурился:              — Врёшь же.              — Вот видишь! У тебя уже начало получаться.              На этот раз они оба чуть не рухнули с качелей, толкаясь и смеясь.              — Что вы делаете? Два лося! Вы сломаете качели!              Альбус стоял спиной к дому, но догадаться, кто кричал, было нетрудно. Качели запорхали спокойнее, а Геллерт недовольно осклабился.              — Как сломаем, так и починим. Заклинание «Репаро». Слышал о таком? Или нет? Всё время боюсь переоценить тебя, малыш. И что примечательно, каждый раз оказываюсь прав.              Даже отсюда Альбус услышал, как гневно засопел Аберфорт.              — Малыш? Ты старше меня только на год!              Геллерт сменил тон на сочувствующий.              — По-моему, как раз это должно вгонять тебя в бесконечную фрустрацию, малыш.              Альбус не сдержался и рассмеялся, а Геллерт подхватил. Аберфорт проворчал что-то о «мелких уродах» и отошёл от них.              Стыдно признаться, но они часто издевались над Аберфортом, когда он имел несчастье крутиться рядом. Однажды они под дружный хохот наколдовали ему козлиные рога и копыта. Конечно, Альбус спустя час милосердно расколдовал брата, но тот в ответ не рассыпался в благодарностях.              Злые они были. И весёлые. Альбус понятия не имел, задевали ли Аберфорта эти насмешки или нет. За своим счастьем он не замечал и не старался разглядеть.              — Альбус! Эйби! А мы сегодня будем обедать? — раздалось откуда с веранды.              Ариана.              — Конечно! Никуда не уходи, будешь нам помогать, — крикнул Альбус в сторону дома и, потихоньку остановив качели, спрыгнул с них вместе с Геллертом.              Возможно, расскажи Альбус позже кому-то об этой истории, его бы спросили: «Альбус, а где в это время была твоя семья? Что они делали?» Очень хороший был бы вопрос, потому что Альбус и сам не знал, как на него ответить.              Эту часть лета он помнил плохо, хотя вроде бы она тоже существовала. Помнил, что вечерами по часу занимался с Арианой, раз в неделю ходил на рынок с Аберфортом купить продуктов или какую-то мелочь для дома, как трансфигурировал вещи Арианы на размеры побольше. Деньгами разбрасываться они позволить себе не могли, а девочка между тем быстро росла.              До девяносто девятого года Альбус и не задумывался, откуда в их семье брались деньги, просто не задавался таким вопросом. Только после похорон он узнал, что мама, оказывается, постоянно что-то шила на заказ, продавала овощи и фрукты с огорода, яйца, молоко.              Денег ведь по сути никогда не хватало, но никто из детей Дамблдоров даже не думал об этом. У них всегда было всё необходимое, а то, что одежду приходилось латать по десять раз, — так ни Альбусу, ни Аберфорту и не хотелось её менять. Мама умело скрывала необходимость экономии и хваталась за любую работу, которую можно сделать, не выходя из дома и присматривая за Арианой.              Словом, до смерти матери Альбус и не подозревал на каких ухищрениях держится его семья. Может быть, упомяни мама об этом хоть раз, он бы не проедал в «Сладком королевстве» сикли, заработанные на учебных достижениях. Стыдно об этом вспоминать, но сделанного, как известно, не воротишь.              Когда в конце мая Альбус вернулся в Годрикову Впадину, ещё не успев отойти от потрясения, он оказался погребён под новыми. Ему пришлось узнать о существовании финансовых счетов, о том, что похороны, оказывается, тоже платные, что он как единственный совершеннолетний, является уже не старшим братом, а опекуном двоих детей. И никого не интересовало, готов ты или нет, в состоянии ли взять всё на себя. Альбус не брал ответственность, ему просто всучили её в руки. Держи, дескать, и смотри не урони, твоя семья без тебя не выживет.              Альбус знал, что есть люди, которые принимают такие вещи, не дрогнув. Но Альбус, видимо, к ним не относился. Он находился в таком ужасе, что больше всего ему хотелось закрыть глаза и сделать вид, что всего этого нет. Отчасти так он и поступил.              Потратив часть семейных сбережений на организацию похорон, разобравшись со счетами и спланировав, как будет распоряжаться с оставшимися накоплениями, он отошёл от первичного шока и наконец расслабился. Огород и домашнюю скотину он перепоручил Аберфорту, который даже находил в этом непонятное Альбусу удовольствие. Деньги они также брали с продажи продуктов, небольшой стипендии за членство в союзе молодёжи Визенгамота и статей Альбуса в «Трансфигурации сегодня», «Практике зельеварения» и «Проблемах чароведения».              О том, что он будет делать следующие три года, как справится с Арианой, если у неё будут приступы, как пережить зиму, на сколько это может затянуться, что произойдёт с его будущим и возможно ли будет ещё чего-то достичь, он не думал совсем. Альбус делал вид, что ничего не изменилось. Обыкновенное лето, как и до него. Он также в основном занимался своими делами, также иногда помогал брату и сестре с учёбой, всё почти так же, как и до смерти матери. Почти.              А потом появился Геллерт — мощный речной поток в их тихой заводи. И этим течением Альбуса унесло совсем далеко от обязательств и насущных проблем. Он с трудом вспоминал семью, потому что, если откровенно, даже не хотел тогда о них думать. Всё, связанное с ними, наводило на угнетающие мысли о неопределённости собственного будущего и вынужденной ответственности, которой он не хотел. Семейные события оставались как в дымке. Какие-то он помнил, но большую часть — совсем нет, будто они стирались сразу после того, как происходили.              Иногда, распрощавшись с Геллертом и ложась спать, Альбус резко просыпался от неясных, полных тревоги снов, вспоминая, что ещё не написал обещанные статьи, не сходил в Визенгамот, не отнёс яйца соседям на продажу. Он в каком-то ознобе садился и писал статью посреди ночи, сильно подозревая, что на пользу качеству это не шло. С Геллертом он не хотел думать о реальности, а ведь она никуда не испарялась только от того, что Альбусу Дамблдору было не до неё.              «Альбус, какие ещё Дары? Какое переустройство мира? Ты с ума сошёл? Хочешь, чтобы Аберфорт и Ариана умерли от голода? О чём ты вообще думаешь?» — проносилось в его голове. И звучавшие мысли напоминали одновременно и осуждающий тон матери, и нервозный голос Аберфорта.              О чём он думал? Не о своих обязанностях уж точно. Утром, к счастью, от его паники не оставалось и следа. Он быстро расправлялся с делами, о которых вспоминал ночью, и убегал к тому, с кем ему действительно хотелось находиться — к Геллерту.       

***

      Под смех Арианы они с грехом пополам высвободились и ушли в дом искать что-нибудь съестное.              Альбус, со свойственной ему спонтанностью, предложил расположиться на веранде. Предложение поддержали, и они вдвоём с Геллертом левитировали на улицу стол со скатертью и посудой. Ариана носилась между верандой и домом то за вазой, в которую нарвала цветов из сада, то за всеми имеющимися в доме вилками, ножами и ложками. Так что к концу сервировки стол напоминал захламлённый чердак старого скупердяя мистера Малкинса из соседнего дома.              Аберфорт с хмурым видом отправился чистить козий сарай, упорно притворяясь, что не замечает происходящего. Но когда всё было готово, Ариана всё-таки вытащила его на обед, и он с заметным неудовольствием занял четвёртое место за столом.              Идея провести обед на веранде оказалась на редкость удачной. Погода как раз стояла тёплая, солнце не палило до состояния жары, разве что сильный ветер иногда сдувал салфетки со стола, из-за чего пришлось зачаровать их несложным заклинанием. Альбус чистил отварное яйцо и украдкой улыбался, наблюдая за тем, как Ариана показывает Геллерту что-то в блокноте, а тот вполголоса комментирует.              В том, что они вот так просто могли сидеть вчетвером, была во многом его заслуга. Где-то на четвёртый день знакомства с Геллертом, Альбус всё-таки решился на разговор с сестрой. Он усадил её на стул, как это делала мать, если собиралась говорить о чём-то важном, и объяснил, что к ним теперь будет приходить его друг, что он хороший человек и его не нужно бояться. Словом, пусть запоздало, но сделал то, с чего и нужно было начать, прежде чем приглашать кого-то в дом.              Не сказать, что Ариана восприняла новость легко, хотя и не возражала. В доме Кендры Дамблдор все знали: если тебя усадили на стул, значит всё, что скажут дальше, нужно принять как данность. Ариана не спорила, но если приходил Геллерт, мгновенно убегала, и всё то время, пока он находился в гостях, пряталась в своей комнате.              Никакие увещевания и уговоры Альбуса не могли заставить её выйти. Возможно, так бы и продолжалось, если бы Геллерт, устав от попыток Альбуса достучаться до сестры, в очередной раз не сделал всё по-своему.              Однажды он просто без стука вошёл к ней в комнату. Альбус, в тот момент готовивший бутерброды на кухне, понял это по визгу, оглушившему его даже со второго этажа. Хорошо, что Аберфорта не было дома… будь он на месте, с него бы сталось просто зарядить Геллерту по лицу, и за дальнейший исход уже никто бы не смог поручиться.              Визг неожиданно стих, когда Альбус прошёл только половину лестницы на второй этаж. В спальню сестры он так и не зашёл: из-за двери он расслышал нормальный совершенно будничный диалог.              С того момента что-то наладилось. Ариана перестала запираться в комнате, хотя первое время в присутствии Геллерта больше молчала и стеснительно глядела в пол, когда он к ней обращался. Но в целом Геллерт ей, кажется, нравился. Да и как могло быть иначе? При ней он вёл себя максимально предупредительно. Это настолько отличалось от его обычной манеры общения, что Альбус по одним сменам его интонаций мог угадать, если к ним подошла Ариана.              Иногда эти перемены пугали. До такой степени легко у Геллерта получались разные трансформации: добрый и приветливый — с Арианой, язвительный — с Аберфортом, а с Альбусом… Невольно возникал вопрос: какого человека знал сам Альбус? Или и вовсе не знал.              Посреди разговора Геллерт выдернул из вазы ветку сирени и вручил Ариане, заулыбавшейся ещё шире прежнего. Аберфорт скривился и, воспользовавшись случаем, незаметно высыпал половину солонки в тарелку гостя.              Альбус усмехнулся. Вот уж кто точно не радовался появлению нового лица. Сложно его в этом винить. Ариана, круг общения которой с раннего детства ограничивался братьями и матерью, говорила о Геллерте без остановки. Даже когда тот не приходил к Дамблдорам, он всё равно продолжал присутствовать в нескончаемых разговорах.              Однако нравилось это Аберфорту или нет, Ариане всё-таки становилось лучше. Её приступы становились реже, да и выглядела она значительно оживлённее обычного. Однажды, когда она в очередной раз впала в истерику, одного удивлённого взгляда Геллерта ей хватило, чтобы мгновенно успокоиться. Альбус и Аберфорт тратили, порой, не один час, чтобы её утихомирить, а ему хватило и минуты.              Геллерт пропитывал собой всё, как дурманящие цветы, если поставить их в центр комнаты. Каждый угол, каждая вещь, каждый человек — всё носило отпечаток его присутствия и незаметно менялось под его влиянием.              

***

      Когда обед подошёл к концу, Аберфорт быстро поднялся из-за стола и, выглядя угрюмее обычного, ушёл работать в сарай. На веранде они остались втроём.              Альбус щурился, глядя на солнце, только изредка прислушиваясь к разговору. У них ещё весь день впереди, его тянуло забраться сегодня подальше в лес или спуститься вниз по течению реки или… Да всё, что угодно, только бы не сидеть здесь. Но они сидели с Арианой.              Несколько раз Альбус незаметно тянул Геллерта за локоть, заглядывая в глаза с немым вопросом «идём?», но Геллерт то ли не понимал намёков, то ли не хотел понимать и слушал малоинтересный щебет Арианы с таким живым участием, словно беседовал с самим Николасом Фламелем.              Это озадачивало. Вряд ли Геллерту действительно было интересно в десятый раз слышать пересказ «Приключений ведьмы Тилли».              Подобные моменты случались не то чтобы часто, но то, что они вообще происходили… Геллерт никогда не упускал случая побеседовать с Арианой, если заходил к Дамблдорам. Поначалу Альбус принимал это за проявление великодушия, но сейчас нездоровый интерес стал его настораживать. Неужели действительно просто любит детей? Сочувствует Ариане? Может быть, ощущает с ней какое-то сходство?              Тем не менее Альбус не хотел выглядеть ребёнком, тянущим мать за юбку. Он даже попытался вслушаться в разговор, чтобы вовремя что-нибудь добавить. Хотя это и было ужасно скучно.              Тянулись долгие, очень долгие минуты. Альбус от нечего делать раскрыл блокнот и неровными штрихами попытался зарисовать Геллерта, который, конечно, тут же стал дёргаться и вертеть головой.              Рисование отвлекало. Альбус почему-то вспомнил, как сильно капризничал, когда родители насильно отбирали у него игрушки и отдавали Ариане. Ей ведь нужнее, да? А ты потерпишь.              — Тебе часто что-нибудь снится?..              Альбус, резко оторвавшись от размышлений, навострил уши. Вопрос задал Геллерт. Ариана, судя по неопределённому мычанию, ответила положительно.              — И что именно?              — Кошмары, — так тихо, что Альбус едва различил.              — Мне тоже часто снятся кошмары, — Геллерт тепло улыбнулся.              Альбус настороженно скосил глаза.              — Иногда мне снится, как я голым отвечаю урок. А иногда, что лечу и резко падаю. Это совершенно нормально.              — Наверное, — повеселела Ариана.              — А какие кошмары у тебя?              Почему-то от мягкого тона Геллерта по спине пробежался холодок. Альбус бросил тревожный взгляд на молчавшую Ариану. Зачем он заговорил с ней о кошмарах?              — А мне вот ещё, — неторопливо продолжил он, — снится огонь. Будто стою в костре и не могу пошевелиться. А рядом толпа смеётся. А тебе? Тебе никогда не снилось подобное?              Если бы можно было испепелить кого-то взглядом, Альбус бы точно не смог сейчас удержаться. Вместо этого он резко дёрнул Геллерта за руку.              — Нам пора.              Геллерт неохотно подчинился, но всю дорогу до калитки молчал, как, впрочем, и Альбус. Они шли, торопливо минуя фруктовые деревья и ежевичные кусты. И всё в томительной тишине, такой нехарактерной для них двоих.              Тишина, конечно, была очень условная. Сад разорялся криками соек, стрекотом насекомых, шелестом от сильных порывов ветра. Наверное. Альбус ничего и никого не слышал, кроме крови, набатом стучавшей в висках.              После противного скрипа закрывшейся калитки он стремительно зашагал в случайно выбранном направлении, даже не разбирая, куда идёт. Геллерт, не задавая вопросов, шёл вровень.              — Зачем ты это делаешь? — тихо спросил Альбус.              Вопрос потонул в гуле ветра. Они вышли в поле, и здесь стихия разгулялась не на шутку. Но Геллерт как-то его расслышал.              — Делаю что?..              Он безразлично пожал плечами. Альбус поморщился.              — Это! Я тебе рассказал не для того, чтобы ты… Моргана, я просто не понимаю зачем. Она и так нездорова. Тебе что, приятно доставлять страдания? Ты хочешь, чтобы она помучилась? Тебе интересно, можно ли вытащить стёртые Обливиэйтом воспоминания? Что? Чего ты хочешь?              Слова закончились, и Альбус бросил взгляд на Геллерта. Как он отреагировал? Никак, конечно. Он также шёл вперёд, слегка ссутулив плечи, как будто на них сбросили пару фунтов камней. Щека, словно провалилась, уступив место резко прорисовавшейся скуле.              Мерлин. Хоть бы повернулся к нему.              — Тебе не приходило в голову, что я хочу ей помочь?              Альбус хмуро уставился перед собой. Приходило. До сегодняшнего дня.              — Чем?              — Не знаю, — Геллерт устало вздохнул. — Но магию подавлять нельзя, это я знаю точно. Вы стёрли ей память, и теперь она боится её, даже не зная причин. Может, если она вспомнит, то…              — Геллерт, моя сестра не объект для твоих экспериментов.              — Даже если эксперименты могут помочь?              — Помочь, да. Или уничтожить её окончательно. Геллерт… — Альбус остановился, развернувшись к нему лицом. — Мерлин, тебя вообще не волнует, что твои идеи… не знаю, могут убить кого-нибудь?              Геллерт наконец посмотрел на него. Глаза жгли непривычным холодом.              — Волнует. И что? Поступать как ты? Ничего не делать и молча смотреть?              — Именно! Это лучше, чем мучить её, не зная, сделает такая «помощь» лучше или хуже. Так что прекрати, слышишь меня?              Ответа не последовало. Геллерт смотрел на него так, словно готов был размозжить ему голову камнем. Они стояли совсем близко. Каких-то пять сантиметров от лица, так, что несмотря на завывания ветра, Альбус слышал его дыхание. Шумное, как от еле сдерживаемого гнева.              Внутри всё сжалось в узел. Альбус не хотел, чтобы Геллерт так на него смотрел. Так ведь не должно быть. Они друзья.              — Послушай, я не хочу, чтобы с Арианой что-то случилось, понимаешь? Пойми, хорошо? Не надо. Просто не надо, ладно?              Альбус и сам слышал, как жалко и жалобно это прозвучало. Но он ничего не мог с собой поделать. Его запал сошёл на нет, и он понял, что ссориться с Геллертом для него неожиданно больно.              Геллерт усмехнулся. Злорадно как-то.              — Ты не хочешь помогать своей сестре — вот и всё. Тебя ведь не она волнует, правда?              — Почему? — Альбус озадаченно вскинул брови. — Волнует.              — Ты просто не хочешь тратить на неё время. Или чтобы я его тратил.              Альбус не нашёлся, что ответить.              — Да брось. Тебя бесят твои брат с сестрой, не отпирайся. Они тебе мешают, и ты ненавидишь их обоих, я уже понял.              — Геллерт, ты… Да, не всё, скажем так, идеально, но это как-то чересчур.              — Не всё идеально, говоришь? Я думал, ты придушишь Ариану, когда она в третий раз заговорила про «Приключения ведьмы Тилли».              — Может быть, потому что мы просидели почти до вечера и ничего не успели? Куда мы теперь пойдём?              Альбус обвёл ладонью горизонт: небо стремительно сгущало краски, деревья кренились в сторону. Ещё немного — и зарядит дождь, а значит, уже нужно расходиться по домам.              — «Ни одна минута жизни не должна быть прожита зря» — это твои слова. Я хотел показать тебе интересный отрывок из Лафантона и думал, мы обсудим «Магию пяти элементов» и легилименцию попрактикуем. А теперь что?              Геллерт рассмеялся.              — Ну да. Столько всего интересного, а я отвлекаю тебя твоими обожаемыми родственниками. Подумаешь, предлагаю вылечить твою сестру.              Альбус втянул побольше воздуха.              — Ещё раз. Я люблю своих родственников, у нас всё хорошо. Я просто не хочу, чтобы ты их впутывал… подвергал риску.              — Лжёшь.              — Да ты издеваешься!              — А вот это правда, — Геллерт, не скрываясь, смеялся. Жутко как-то и долго.              А потом дёрнул Альбуса за ворот сюртука. По телу волной пронёсся озноб.              — Бесят они тебя. Признай. Признай, признай это. Они тебе не нужны, и ты сегодня это доказал, — льдистые глаза лихорадочно блестели.              — Геллерт, чего ты хочешь от меня?.. — Альбус осторожно попытался убрать его руку.              — Правды, — Геллерт потянул сильнее. — Скажи правду. Хватит строить из себя хорошего человека.              — Какую правду?.. Я не ненавижу свою семью. Зачем ты заставляешь меня так говорить?              — Но и не любишь.              — Да с чего ты взял, Мерлин тебя забери?              Альбус нервно сбросил его ладонь.              — С того, как ты на них смотришь. Как через силу улыбаешься, когда злишься на них. Они мешают тебе жить, и ты их за это ненавидишь.              Несмотря на рвущийся между ними ветер, Альбусу стало душно до тошноты.              — Знаешь, я домой. Дождь начинается.              — А ну стой.              По лицу действительно через раз били мелкие капли. А они стояли посреди поля и тряслись то ли от злости, то ли от холода. Геллерт снова схватился за него. На этот раз за рукав.              — Зачем ты носишься со своим добродушным образом? Оборочки, звёздочки, конфеты, улыбаешься, как заведённый. В чём ты хочешь всех убедить? «Смотрите, я безопасный! Я добрый и хороший! Я не как мой отец, который убил троих детей!»              — Слушай, прекрати!              — Нет, это ты прекрати. Тебе плевать на людей, плевать на семью, ты любишь только себя — так отлично! Мне нравится. Такой ты мне нравишься.              Пылавшее лицо Геллерта плыло и дрожало мелкой рябью перед глазами. Его рука, схватившая за рукав, казалось, весила сотни фунтов. Она не пускала, не позволяла уйти.              Альбус сам не понял, от чего запаниковал. Ему просто очень хотелось оказаться где-нибудь подальше, хоть в снежных горах, хоть в штормящем океане.              — Пусти, — он задёргался, как попавшая в капкан лисица. — Отстань от меня!              Пальцы соскользнули с рукава, и Альбус рванулся прочь.              — Моргана! Ты не можешь убегать каждый раз, когда тебе не нравится разговор.              Альбус, не поворачиваясь, развёл руки в стороны и трансгрессировал.              

***

      — Хватит мельтешить, как муха в банке, — устало протянул Аберфорт.              Альбус вздрогнул и положил на место фамильную статуэтку медного феникса. Он бросил рассеянный взгляд на младшего брата и рассерженно сдвинул брови.              — Ты выучил параграф?              Тяжело вздохнув, Аберфорт уткнулся в страницу раскрытого на самом начале учебника по зельям. Его полное отсутствие энтузиазма обычно оказывало на Альбуса удручающее впечатление, но этим вечером ему было абсолютно всё равно: нравится Аберфорту учиться или нет.              Альбус заставил себя сесть в кресло, и мысли вернулись к накатанной колее. Он не мог справиться с тянущим чувством беспокойства.              Что на него нашло? Что вообще это было?              Мысленно Альбус то продолжал спорить с Геллертом, то воображал, как собирает вещи и уезжает на Аляску. Альбус не смог бы объяснить, почему Аляска, но представлять, как Геллерт расстроится его отъезду, оказалось приятно.              Страшнее всего было думать о самом реалистичном: о чём они будут говорить завтра. Может быть, Геллерт уже и забыл обо всём, и можно сделать вид, что разговора не было? Это был бы просто идеальный вариант. Альбус не умел ссориться, особенно, с друзьями или членами семьи. Одна мысль о том, что Геллерт на него злится, вызывала желание закрыть голову руками и спрятаться в углу. Проще три тысячи раз извиниться вне зависимости от того, есть за что или нет, чем быть с близкими на ножах.              Допустим, он извинится. Вроде бы не за что, но почему нет, с него не убудет. Что-то вроде: «Прошу простить за неоправданный эмоциональный всплеск. Конечно, ты прав, мы обязательно воспользуемся твоим планом, но давай займёмся им позже. Тут нужна осторожность, торопиться ни к чему».              Точно. Какой он дурак. Нужно было сразу просто согласиться и оттянуть время, а не объяснять, почему нет. А что до семьи… Да можно же было пожать плечами и сделать вид, что прислушался. Но нет, мы же будем спорить. Зачем?              То, что спорить с чьим-то мнением о себе — труд бессмысленный, Альбус уяснил ещё на первом курсе Хогвартса. Первое время он, конечно, что-то доказывал, но осуждающих было так много, что в конце концов у него просто кончились силы кому-то противостоять.              Тогда он выбрал другую тактику. Слышал оскорбления в спину — игнорировал, в лицо — улыбался и отшучивался. И мало-помалу всё успокоилось. К концу обучения уже очень немногие верили в то, что Альбус мог ненавидеть маглов.              Альбус мутно уставился на расчёсанную до багровых полос ладонь. А если это не поможет и Геллерт не захочет больше с ним разговаривать? А если вернётся в Австрию?.. Нет. Альбус подскочил с кресла и под удивлённый взгляд Аберфорта заторопился в сторону прихожей. А что он ему скажет? Какие слова? Альбус вернулся в гостиную и забрался с ногами в кресло.              Нет, он не мог пойти сейчас, тем более в такую погоду. Ливень с осатанелым натиском молотил по окнам, дребезжали стёкла и даже изнутри было слышно, как трещали гнущиеся фруктовые деревья. Логично подождать до завтра. А если будет поздно? В голове крутились мрачные образы Геллерта, собиравшего чемодан.              — …фигура?              Из размышлений его внезапно выдернул Аберфорт.              — Что? — непонимающе переспросил Альбус.              — Там, — Аберфорт показал пальцем в сторону большого окна гостиной. — Опять этот пришёл.              Альбус обернулся и увидел горевший в вечернем небе знак Даров Смерти. В груди ёкнуло и заполошно забилось сердце. В какие-то незаметно летящие секунды он надел плащ и галоши, распахнул дверь и вылетел вон навстречу зло дующему ветру с дождём.              Когда Альбус чуть подрагивающими от холода руками отпер калитку, он едва скрыл накатившее на него облегчение, столкнувшись нос к носу с Геллертом. Тот стоял прямо под дождём, даже не удосужившись нацепить капюшон. Ливень, впрочем, разбивался о невидимую магическую преграду и стекал, не касаясь тела. Сам Альбус о водооталкивающем заклинании как-то позабыл, и за время короткой пробежки до ворот успел промокнуть.              «Нужно извиниться. Главное — правильно подобраться слова», — подумал он, но вместо этого сказал иное:              — Привет. Зачем пришёл?              Геллерт бросил на него недовольный взгляд и, поджав губы, принялся изучать растительную ограду.              — Да просто так, — пожал плечами.              — Понятно.              Наверное, нужно было как-то продолжать разговор, но Альбусу не хотелось. Его тревога улеглась. Геллерт явно не собирался назад в Австрию, а, значит что-то изобретать уже не было нужды. В конце концов с чего Альбус должен извиняться? Это не он вёл себя неадекватно.              Альбус всё-таки наложил на себя Импервиус, но от холода это не спасало. Нужно было как-то подтолкнуть этот неловкий разговор.              — Ты, может, что-то хочешь сказать?              Геллерт снова пожал плечами.              — Да нет. А ты?              Тут он внимательно посмотрел ему в глаза. Альбус сделал вид, что задумался.              — Нет вроде.              И опять молчание. Альбус, ёжась, потоптался на месте.              — Раз тебе нечего сказать, может, пойдёшь тогда? Поздно уже.              Геллерт с вызовом приподнял подбородок.              — Так ты меня прогоняешь?              — Мерлин, нет. Просто, если честно, не понимаю.              — Что тут понимать? — вскинулся Геллерт. — Я замёрз вообще-то. Тебе сложно угостить меня чаем?              Альбус улыбнулся и посторонился, пропуская его внутрь. Чай так чай. Геллерт чувствовал себя виноватым? Или просто не хотел заканчивать день на такой ноте. Или ему действительно стало скучно. Что бы там ни было, но он пришёл сюда пешком в дождь. Осознание приятно согревало, несмотря на контрастную погоду.              Подошвы синхронно шлёпали по грязи. Плащи вздувались гигантскими пузырями, пропуская пронизывающий ветер. Они опять шли молча и даже не смотрели в сторону друг друга. Альбус, обняв себя за плечи, скосил глаза. Геллерт настолько продрог, что сотрясавшую его дрожь было видно невооружённым глазом. И всё равно не делал попыток укутаться потеплее. Что за человек.              — Где ты откопал эти галоши? — Геллерт окинул ироничным взглядом его обувь.              Альбус непонимающе приподнял брови.              — А что с ними не так?              — Они лимонные, Альбус.              Лимонные — конечно, довольно смелое преувеличение. После прогулки по грязи Альбус затруднялся с правильным названием для цвета. Грязно-жёлтый? Жёлто-грязный?              — И что?              Геллерт вздохнул.              — Это выглядит смешно. Кто в здравом уме наденет жёлтую обувь?              — Смешно? — Альбус скорчил обиженное лицо. — А, понятно. Ты мне завидуешь.              — Да с чего бы? — опешил Геллерт.              — С того, что ты крайне зависим от чужого мнения, друг мой, — сочувственно покачал головой Альбус. — Это так печально, ведь ты пытаешься выглядеть индивидуалистом. А на самом деле не можешь позволить себе даже надеть лимонные галоши. Как жалко и как трагично. Не смотри на меня так, я знаю, ты об этом мечтаешь.              Геллерт вытаращил на него глаза, а Альбус победно ухмыльнулся.              — Что, не очень нравится, когда за тебя придумывают, что ты чувствуешь?              Потерянное выражение лица Геллерта было бесценно. Но он быстро справился с собой и усмехнулся.              — Понял. Туше.              Прямо над головой грянул гром, да так, что на мгновение заложило уши. Они одновременно вздрогнули и, не сговариваясь, припустили бегом до веранды, пихаясь и разбрызгивая грязь. В прихожую они влетели со смехом, оставляя лужи и тёмные разводы от мокрой обуви.              Геллерт поднялся наверх, а Альбус ушёл на кухню сушиться и сообразить что-нибудь поесть. Когда он вернулся, пропахший теплом печки, с двумя чашками горячего шоколада, Геллерта в комнате не оказалось. Прикрыв дверь ногой, Альбус озадаченно окинул взглядом помещение.              — Я думал, чего больше хочу: пить или есть, но так и не определился. Так что вот горячий шоколад. Будешь? Геллерт? — нерешительно позвал он.              Из глубины комнаты раздался приглушённый грохот. Альбус вскинул брови, быстро поставил чашки на стол и поспешил к книжным шкафам. Геллерт нашёлся у самого дальнего, рядом с окном. Он сидел прямо на ковре, в окружении кубков, альбомов, грамот…              — Зачем ты это достал? — Альбус едва удержался от крика.              Геллерт, не поднимая головы, отложил кубок и вытянул из разбросанной кипы бумаг лист плотного картона. Чуть ухмыльнувшись, он с интересом прочёл:              — «Диплом I степени. Награждается Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор за победу в олимпиаде по защите от тёмных…»              — Дай сюда, — Альбус в раздражении выдернул лист у него из рук.              Геллерт удивлённо поднял глаза, и Альбусу стало неловко за свой резковатый тон. Он тяжело опустился на пол, принявшись собирать сваленные в неаккуратную кучу награды.              — Мерлин, когда же ты перестанешь лазить без спроса по моим шкафам…              Геллерт, не шелохнувшись, следил за его руками.              — А ты не соврал. И впрямь золотой мальчик, — протянул он. Альбус прошипел что-то невнятное. — Так… ты вроде не отличаешься скромностью. Про свои достижения ты ещё в первый день уши прожужжал. Почему в шкафу?              Альбус мысленно выругался и попытался сделать вид, что не расслышал, громко шелестя бумагой. С Геллертом было непросто, это Альбус уже давно успел понять. Он, к сожалению, хорошо и быстро подмечал детали. Отчасти поэтому с ним и было так интересно, только вот небезопасно.              Когда Альбус сложил всё обратно на полку, он наткнулся — конечно же — на выжидающий взгляд. Мерлин, дай ему сил.              Закрыв дверцу шкафа, он опустился рядом с Геллертом, вытянув ноги, насколько позволяло расстояние между шкафами.              — Они раньше стояли на полке в гостиной. Мама их там хранила.              — А потом? — Геллерт повернул к нему голову.              — А потом она умерла, — огрызнулся Альбус.              Более вежливых людей это, вероятно, могло бы остановить, но Геллерт особенным тактом не отличался.              — Я всё равно ничего не понял. Причём тут твои награды и её смерть?              — Да ни при чём, — Альбус предпринял героическую попытку не вздыхать слишком горестно.              Геллерт притянул ноги к груди, устроил голову на коленях и с любопытством взглянул на Альбуса. Мысль враз куда-то поплыла. И Альбус сдался.              — В гостиной было четыре полки для наград. Две — для моих и две —              — Для Аберфорта. И в итоге все четыре занял только ты, да?              Альбус закрыл рот и кивнул.              — И твой мелкий стал завидовать и зубоскалить, а ты, конечно, устыдился и убрал их с глаз долой.              — Ты так хорошо рассказываешь. Может, мне не продолжать?              Геллерт пожал плечами. Как хочешь, дескать, мне всё уже понятно.              — Аберфорт не то чтобы завидовал… Но его это, наверное, унижало. Он думал, что я хвастаюсь, — Геллерт тихо хмыкнул. — Нет, я-то, конечно, хвастался. Но с каждым годом это становилось всё более неловко, и я перестал. Кубки, кстати, иногда надо протирать. И если Аберфорт заставал меня за этим занятием, он просто закатывался от смеха. В общем, в какой-то момент почётные полки перестали меня радовать, и я попросил мать заставить их чем-нибудь другим. Но она запрещала, не знаю почему. И вот в начале этого лета у меня наконец появилась возможность от них избавиться, — преувеличенно оптимистично закончил Альбус. — Аберфорт, правда, думает, что я нарочно прибрал их к себе поближе, чтобы выцеловывать ночами. Но по крайней мере теперь они не мозолят глаза.              Повисшей тишиной можно было закладывать могилы вместо надгробных плит. Альбус нетерпеливо обернулся.              — Что? Скажи уже. Я же чувствую, что хочешь.              Геллерт безразлично передёрнул плечами.              — Хочу. Но когда я в прошлый раз сказал, что думаю, ты на меня накричал.              Альбус тяжело выдохнул.              — У тебя есть братья или сёстры?              — Нет.              — Вот. Геллерт, понимаешь, у братьев ничего не бывает гладко. Ты путаешь эмоции и чувства. Мы с Аберфортом не ладим, ты прав. Но, Мерлин, не до такой же степени.              — Ну разумеется, — ухмыльнулся Геллерт.              — Ты с ума меня сведёшь, — простонал Альбус, обхватив голову руками. — Почему ты не понимаешь таких простых вещей? Я не ненавижу свою семью, повторяю в тысячный раз.              — Как скажешь. Но насчёт своего брата ты ошибаешься. Он тебя очень даже ненавидит. Гораздо сильнее, чем тебе кажется.              Альбус не ответил и осторожно взглянул на Геллерта. Теперь тот полулежал, опёршись спиной о дверцу книжного шкафа. И несмотря на страстно убеждённый тон источал покой и умиротворение. На губах змеилась улыбка. Как будто ему нравилась вся эта ситуация.              На душе у Альбуса неприятно царапнуло чувство, словно Геллерт специально настраивал его против семьи. А, может, и Ариане он хотел помочь не просто так?              Порой, между всеми их разговорами и забавами, у Альбуса возникало странное ощущение от Геллерта. Как от неведомой злой силы, по недоразумению поселившейся в голове мальчишки. Иногда Геллерт вёл себя вполне на свои шестнадцать, а иногда — вот как сейчас.              Как два разных человека. Один — дурачился, важничал, изображая из себя взрослого, с восторженным огнём в глазах делился знаниями. А другой был тот, что высказывал жестокие идеи, и тот, что без тени сомнения использовал Аваду на кладбище. Альбусу было трудно сложить это в одного человека, поэтому чаще он просто не думал о той части характера его друга, которая откровенно пугала.              — О чём ты думаешь? — резко спросил Геллерт.              Наткнувшись на колкий взгляд, Альбус сбился с мысли. Улыбки на лице Геллерта больше не было. Альбус честно пытался вспомнить направление своих размышлений, но те окончательно выпорхнули из головы.              — Да ни о чём, — Альбус неопределённо повёл плечами. — О том, что ты ошибаешься.              — Альбус, — Геллерт устало прикрыл глаза. — Лгать другим бывает полезно, лгать себе — бессмысленно и глупо. Если ты не понимаешь очевидного, я ошибся, когда назвал тебя равным.              — Чья это цитата?              — Геллерта Гриндевальда.              — Откуда ты только берёшь такие мысли, — пробормотал Альбус. — Геллерт, нельзя ненавидеть семью. Это как данность. Какие бы ни были отношения, просто не получится.              — Ну почему же. Я ненавижу свою семью. Абсолютно точно.              Альбус напряжённо развернулся всем телом.              — То есть?              Геллерт лениво сполз на самый пол.              — А вот так. Мои родители хотели вырастить из меня гения. Делали они это довольно неординарным способом. Меня заставляли читать учебники с трёх лет, а с пяти я уже ежедневно практиковался с волшебной палочкой. Никаких прогулок, никаких друзей. Если допускал ошибки, мне быстро вправляли мозги на место. Круциатусом. Если и это не помогало, переставали кормить. Отдаю им должное, им действительно удалось вырастить гения. Тёплых чувств, правда, эти люди вызвать так и не смогли.              — Геллерт… — Альбус полностью растерялся. Всё было сказано так быстро. Совершенно без эмоций. Такую дикость просто невозможно было принять. — Я не знаю, что сказать…              Геллерт спрятал лицо в ладонях. Всё его тело сотрясалось, словно в судорогах.              — Да ничего не говори, — его голос звучал сдавленно. — Dummkopf. Поверить не могу, что ты купился.              Он резко убрал руки от лица и, уже не сдерживаясь, расхохотался. Альбус выдал непереводимую последовательность звуков и с силой толкнул его, опрокинув на ковёр. Веселья это, впрочем, не умерило.              — Я знал! Мерлин, какой же ты…              — Да ничего ты не знал, — Геллерт заливался смехом. — Никогда не устану тебя дурачить. Это невероятно весело.              — О таком не шутят. Вот дождёшься, и я ни одному твоему слову не буду верить.              — Так не верь, — Геллерт чуть успокоился. — Я тебе давно об этом говорю.              Альбус вздохнул. Нет, это невыносимо.              — Иногда, я думаю, что тебя ненавижу.              — Нет, не ненавидишь. И всё спустишь мне с рук, я уже проверял.              Геллерт склонил голову набок и шкодливо улыбнулся. Было в этом жесте что-то очаровательно-детское. Что-то такое, отчего у Альбуса встал ком в горле. И ведь действительно спустит, поражённо понял он. И всё-всё простит.              Той ночью Геллерт впервые остался у него с ночёвкой. Батильду они предупредили через сову, сославшись на сильный ливень. На деле им просто не хотелось расставаться. Они валялись на кровати Альбуса, пили горячий шоколад, спорили, говорили по душам.              Альбус всё-таки вытянул из Геллерта правдивую историю о родителях. Он долго мялся и придумал ещё три небылицы, прежде чем рассказать что-то похожее на истину. О том, что всё скучно. Его родители — обиженные на всё и вся аристократы, которых Геллерт, по его заверениям, презирал до глубины души.              Оказалось, его семье тоже пришлось уехать из родного дома. И по совпадению тоже косвенно из-за маглов. Правда, с меньшей трагедией, чем Дамблдорам. Поселение, в котором они жили, стремительно расширялось и застраивалось. И однажды настал момент, когда оставаться с их особняком и участком стало просто небезопасно без нарушения статута секретности. Отец Геллерта не уставал ругать правительство, статут и маглов.               «… и при этом, думаешь, его идеи уходили куда-то дальше нашей кухни? Конечно, нет, это же слишком сложно! Гораздо проще сидеть дома, нацепив на себя жертвенный венец, чем пойти и попытаться что-то поменять. В детстве, каюсь, я ему верил. Я, правда, его жалел, горел возмущением. Ха. Но потом я поумнел и понял, что он просто дурак».              Альбус молча слушал, почти не притрагиваясь к остывшему шоколаду. Возможно, эта версия тоже не была совсем правдивой, но по крайней мере её Геллерт рассказывал дольше часа, искря негодованием. Альбус не спорил, хотя, по его мнению, Геллерт обошёлся с родителями несправедливо.              Его обиды казались Альбусу такой мелочью. Он пытался представить: смог бы разлюбить отца, если бы он его разочаровал. И не получалось.              «Геллерт, хотя бы они живы», — всё-таки сказал Альбус.              «Невелика заслуга», — скривился Геллерт.              И на том тема себя исчерпала.              Ночью, несмотря на усталость, он лежал без сна. Геллерт умиротворённо сопел на соседней кровати. Так близко, можно просто протянуть руку и… Альбус не понимал, что с ним происходит. Его душило какой-то нежностью. Когда хочется стиснуть в объятиях до треска костей, раскрыть рёбра и влезть в другого человека по самую макушку. Чтобы совсем плотно, совсем телесно, чтобы знать и чувствовать всё до самого основания. И больше не мучиться бесконечными вопросами.              О чём ты думаешь? О чём ты думаешь?              Альбус чувствовал, как перегревается подушка под слишком горячей щекой и шеей. Он подглядывал за спящим. Ужасно и неловко. Но он не мог заставить себя не смотреть.              

***

      Утром Геллерт подорвался ни свет ни заря и засобирался домой на пару часов. Альбус, сонно протирая глаза, едва заставил себя вылезти из нагретой постели и, дрожа и ёжась от утренней сырости, выбрался проводить Геллерта до калитки. Они уговорились встретиться через два часа и, помахав Геллерту на прощание, Альбус с наслаждением трансгрессировал прямо в комнату досыпать.              Постель Геллерта всё ещё была разобрана. Альбус усмехнулся. Даже не удосужился сложить… Он потянул одеяло за углы и, подняв над головой, встряхнул.              В нос ударил запах. Альбус замер. Задержал дыхание. Пульс набирающим темп поездом застучал где-то у горла. Он нерешительно выдохнул в тёплую ткань и рваными вдохами глотнул ещё чуть-чуть.       Альбус испуганно огляделся, словно кто-то мог за ним наблюдать. И уже ничего не соображая упал в кровать, завернувшись в его одеяло.              — Твою мать…              Зачитываясь Платоном, Альбус очень вдохновился его концепцией любви. Он по несколько раз перечитывал полюбившиеся строки и многие из них даже знал наизусть. Платон ставил любовь к человеческому телу на самый низший уровень, выше шли нравы, затем науки и, наконец, на самом недосягаемом постаменте стояла любовь к прекрасному, к духовному, к самому миру. Божественное чувство, полное мудрости, доступное не для всех.              Альбусу нравилось думать, что ему оно открыто. Ему было приятно тщеславно полагать, что он-то выше. Он-то знает, что такое любовь к вечному. Он выше человеческого. Альбус хотел поделиться этим чувством с Геллертом, показать ему нечто великое. Но тем утром, уткнувшись носом в его одеяло и запуская пальцы в штаны, он понял, что в его чувстве не было совсем ничего платонического.       И, к сожалению, ничего великого.