Проклятье

      Ничего не изменилось после того злополучного утра и в то же время изменилось всё. Годрикова Впадина тонула в изумрудной зелени, палящая жара сменялась ливнями, промозглые вечера — тёплыми. Всё цвело, заполняя округу одуряющими запахами. Альбус дышал и не мог надышаться этим летом. И всё сильнее понимал, что накрепко вязнет в Геллерте.              Новые встречи становились всё труднее. Альбус был уверен, что всё получится скрыть. Геллерт никогда не узнает, что происходит в его комнате за плотно закрытой дверью с наложенным заглушающим. Не получалось только оставить за ней и своё нездоровое влечение.              Оно крепло и разрасталось быстро, как оспа или проказа. Что-то летело вниз, когда он видел, как Геллерт воодушевлённо бежит к нему навстречу. Сердце липло к горлу от случайного касания. И любая погода казалась жаркой. Ужасно, нестерпимо жаркой.              За прошедшие дни Альбус побил все рекорды чудачества даже для себя. Непонятно зачем бросался бежать во время прогулки, трансгрессировал под глупым предлогом. Самое худшее: Гелллерт дураком не был.              Когда Альбус, снова извиняясь, уходил по надуманным причинам, Геллерт говорил «ладно», а потом смотрел долго и пронизывающе. Так, что Альбус каждый раз обливался холодным потом.              «Он понял. Он всё уже понял», — билась испуганная мысль, но Альбус гнал её и просто не смотрел ему в глаза.              Он вообще старался лишний раз не смотреть. Не то чтобы это было осознанно — взгляд убегал в сторону будто сам, без его участия. То ли Альбус боялся, что слишком много покажет лицом, не сможет не засмотреться, то ли что в глазах уже всё написано яркими чернилами. Трудно сказать, что из этого. Скорее всего, всё вместе.              Словом, всё было плохо. Больше, чем плохо. Почти так же страшно, как после второго курса, когда Альбус неожиданно для себя захотел поцеловать Элфиаса. Позыв показался странным, но тогда Альбус не придал ему значения. Не знал он тогда про содомию, может, если бы знал, то запаниковал. Про такое нигде не говорили и книжек тоже не писали (то есть писали, конечно, но ни в библиотеке Дамблдоров, ни в Хогвартсе ничего похожего не хранилось).              Головой он себя принимал долго. Пик пришёлся на четвёртый курс, когда обсуждения в мальчишеской гостиной Гриффиндора сместились с квиддича и магии на то, что Николас Парви успел подсмотреть, практикуя невидимое заклятье в женской душевой, и кружевные панталоны Летиши Бронс, которые, виной удачного порыва ветра, видели все . А Альбус поймал себя на том, что с большей радостью обсудил бы, как хорошо выглядят плечи Дикона Голта в льняной белой рубашке.              Хотя если совсем честно, Альбус не был уверен, что действительно хотел бы это обсудить. В момент, когда во снах и лёгких дневных видениях к нему стал приходить Дикон Голт или даже Николас Парви в кружевных панталонах, Альбусу стало по-настоящему плохо, почти до тошноты. И даже не потому что собственные влечения пугали и отвращали, хотя и не без того. Но в большей степени злила их полная бесплодность.              Ещё до того, как Альбус прочёл, что «это» называется содомией и мужеложством, он уже и так знал, что никогда в жизни не подойдёт к Дикону и не скажет, например, «знаешь, а мне кажется, тебе кружевные панталоны пойдут гораздо больше» (хотя как раз такие шутки были в его духе). То есть он мог так сделать, но безусловно не всерьёз.              «Что же, ещё и это скрывать?» — думалось ему тогда, и от этих размышлений становилось тоскливо.              Потом, когда Альбус устал драматизировать, он разглядел то, что придало ему уверенности в собственном блестящем будущем. Девочки ему не нравились. К сожалению, совсем, если иметь в виду романтику. В полной мере Альбус понял это, когда попробовал встречаться с однокурсницами.              Девчонки липли к нему, как мухи, предпочитая Альбуса Дамблдора даже более симпатичным однокурсникам. Альбус точно не знал, было ли дело в его остром уме или прекрасной харизме. Или, возможно, просто в его лёгкой манере общения, которой не получалось у более заинтересованных в женском поле ребят.              Как бы то ни было, его успех не приносил ничего, кроме проблем. И в конечном счёте привёл к печальному осознанию, что сойти за нормального у него получится разве что на время. В далёкой перспективе на отношениях, а, соответственно, на семье и детях тоже, можно было смело ставить крест.              Альбус счёл это за знак. Идея могла показаться бредовой и — даже очень вероятно — самонадеянной и высокомерной. Но Альбусу она нравилась.              Он видел себя героем-мудрецом из своих любимых историй. Отшельником и путешественником, положившим жизнь на изучение магических тайн и изобретение новых зелий и заклинаний. И вместе с тем, как росло его признание, Альбус всё меньше сомневался: судьба его будет необыкновенная. Семья и дети — для обычных людей. Себя Альбус обычным, конечно, не считал. Он решил, что будет счастлив иначе.              А потом появился Геллерт.              Всё, что Альбус о себе надумал, улетучилось с унизительным пшиком, злорадно хохоча. Он думал, что подавил в себе плотские желания, думал, что смог добиться идеала Платона. Выходит, что нет? И вся его высокая любовь к Геллерту как к идейному союзнику, к интеллектуальному партнёру, к другу в конце концов обернулась так банально?              Удар по гордости был страшный, но мучило даже не это. Страшно представить, что случится, если Геллерт узнает. Его бы это разочаровало: иллюзий Альбус не питал. А к тем, кто Геллерта разочаровывал, он был беспощаден.              Мысль о том, что всё может закончиться по его вине, убивала.              Нет-нет, нельзя, чтобы это закончилось. Но и заглушить, забить себя гвоздями тоже не получалось. Геллерт, Геллерт. Как вообще можно пройти мимо тебя? Просто дружелюбно общаться? Нейтрально относиться?              Как можно встретить горящую душу и не проникнуться? Не начать обожать?              Всякий раз, когда Альбус задумывался, он с трудом верил в существование таких невероятных совпадений. Геллерт с его идеей борьбы, способной перевернуть мир. Альбус с его мечтами об истинной мудрости. Оба выдающиеся, самые выдающиеся в своём поколении. Велик ли был шанс им случайно встретиться?              Геллерт считал: не встреться они, было бы странно. «Мы слишком заметные на фоне прочих, чтобы друг друга не разглядеть», — его цитата.               И всё же Альбусу казалось, что в июне девяносто девятого произошло чудо. Они оба мечтали достигнуть величия, и оба только смутно представляли его. Всё получило новый смысл, когда они встретились. Неясные грёзы обрели очертания, впереди замаячили конкретные цели. Подул ветер, расправились паруса — корабль наконец поплыл по нужному курсу.              Это то, что у них получилось только вместе. То, почему они вцепились друг в друга, срослись. И как будто что-то сверху за ними захлопнулось, словно так и нужно, так и было предрешено.              В детстве в Насыпном Нагорье Альбусу как-то довелось наблюдать, как зарождается оползень. С горного склона к отрогу скатываются первые мелкие камни. За ними цепляются покрупнее. Всё больше, всё быстрее и сильнее, пока камни не обрушиваются единым мощным потоком, снося деревья, как спички, вырывая с корнем зелень…              — Империо.              Альбус сморгнул и с удивлением взглянул на палочку, направленную в лицо. Геллерт, лежавший у него на коленях, сжал губы в тонкую линию.              Они сидели под раскидистой липой, спасаясь от солнцепёка тенью и прохладой от шумевшей рядом воды. Геллерт, вытянувшись во весь рост, пристроил голову у Альбуса на коленях. Чувство слишком приятное. Настолько, что Альбус всеми силами старался отрешиться от происходящего.              — Ты чего вдруг? — он отодвинул палочку от лица и взглянул сверху вниз с любопытством. — Ты знаешь, что за такие шутки у нас можно сесть в Азкабан?              В какой момент разговора Геллерт подошёл к тому, чтобы попытаться наложить на него непростительное, оставалось загадкой.              — О чём ты так замечтался? Даже не заметил, как я достал палочку.              — Я тебя слушал.              Просто не смотрел.              — Слушал, — Геллерт усмехнулся. — Тебя совсем не смущает Империус?              — Так ведь ты его не использовал.              — Откуда ты знаешь? Может быть, я управляю тобой прямо сейчас.              Альбус на долю секунды задумался и мотнул головой.              — Нет. Будь так, я бы почувствовал. Лёгкость в голове, ощущение счастья, притупившийся рассудок.              — А ты, значит, полностью в здравом рассудке?              Геллерт опять чему-то усмехнулся, и у Альбуса что-то заскребло за сердцем, словно острой булавкой провели под кожей.              — Что ты имеешь в виду?              Вместо ответа Геллерт потянулся, прислонив длинные ноги к липовому стволу. Сколько Альбус его знал, Геллерт любил пристроить ноги куда-нибудь повыше, как бы неудобно, порой, это ни было. Альбус, не убедись сам в обратном, мог бы подумать, что и спит он наподобие летучей мыши вниз головой.              Ворот простой хлопковой чёрной рубашки разошёлся, открывая шею и угловатые ключицы. Альбус опустил на него взгляд, изредка вдыхая сладкий липовый запах, и отстранённо ощущал, как что-то неясное шевелится в душе. Ощущение счастья, лёгкость в голове, притуплённый рассудок. Может, он и впрямь был под Империусом все последние недели.              Геллерт с расслабленным интересом изучал его лицо.              — Ты какой-то рассеянный в последнее время. Может, окунуть тебя в реку, чтобы ты наконец стал меня слышать?              — Но я слышу. И я не рассеянный, просто сонный, два часа спал. По твоей милости, между прочим.              — Так я тоже. И что же ты слышал?              — То, что у тебя стали получаться окклюменционные щиты. Чему я, кстати, очень рад. Попробовать тебя пробить?              — Dummkopf, — прошипел Геллерт. — Я уже давно говорю о другом. Ты специально издеваешься?              Альбус виновато улыбнулся, пожимая плечами.              — Что ты, нет. Я очень-очень раскаиваюсь. Так о чём ты говорил?              Геллерт скривил губы, предпочтя отмолчаться. Альбус потыкал его пальцем в плечо. Мол не дуйся. Но Геллерт и без того оттаивал быстро: слишком мучительно ему было молчать. Он сложил ладони на животе и задумчиво взглянул в небо.              — Я много о чём думал, пока мы читали магловских историков. И пока ты снова не пропал в глубинах разума, задам вопрос. Ты знаешь, что такое электричество?              Альбус сосредоточенно нахмурился.              — Очень примерно, — неохотно признался он. — К чему ты спрашиваешь?              — Последние годы мировое сообщество занимается введением радиотелеграфа. Это такая машина, которая позволяет обмениваться сообщениями на расстоянии. А знаешь, почему это стало возможно? — не дождавшись ответа, Геллерт продолжил. — Потому что маглы узнали, что тела обладают энергией, а потом поняли, что эту энергию ещё и можно передавать через пространство. А ещё позже додумались до того, что эту информацию можно не просто записать в книжку интересных фактов, но и использовать. И изобрели телеграф. Забавно, да?              Мы творим магию. Можем сделать коня из осла, можем управлять людьми, можем убивать одним велением мысли, можем создать бурю, восстановить сломанное, излечить тело, срастить кости. Я могу долго перечислять. А для того, чтобы просто обменяться парой слов на расстоянии, нам нужны… совы. Смешно ведь.              Мы ведь боги по их меркам. Персонажей из их политеистических религий явно с нас писали. Ещё в те века, когда никакого Статута не существовало, и магам поклонялись. И правильно делали. Если есть люди, которые могут и знают гораздо больше тебя, имеет смысл использовать их наставления. Ты так не считаешь?              — Я с тобой согласен. Вообще… да, ты прав, просто удивительно, как мы сами ничего ещё не придумали для связи. Камины вот только. С другой стороны, мы в любой момент можем трансгрессировать. Но если мы не знаем места, или если рядом нет каминов, то только совы. А это ведь очень долго и неудобно.              Поражённый этим открытием, Альбус прикинул, что бы можно было приспособить под средство связи.              — Вот. Я нахожу забавным, что, имея в арсенале изначально значительно больше средств, чем маглы, к концу девятнадцатого века мы умудрились никак не решить такой простой вопрос. Никак. Почему?              — Потому что… — Альбус потёр рукой подбородок. — Потому что нас меньше, может быть?              — И что? Магловские учёные доходят до этих открытий со всех концов света, соревнуясь, кто в итоге был первым. И открытий у них много. Раз в сотню больше за последний век, чем у нас. И такие, что ощутимо меняют жизнь общества. Да, их больше, это аргумент. Но прослойка учёных у них ненамного больше нашей.              Альбус улыбнулся.              — И к какому выводу ты пришёл?              — Им принадлежит мир, вот и всё. Они не видят потолка, у них нет задачи сидеть тихо и не высовываться. А как бы это было у нас? Не приведи Мерлин, кто-то не тот увидит ваш телеграф, за это вам придётся отсидеть пожизненное. Но вы не беспокойтесь: в наших тюрьмах дольше двадцати лет всё равно не проживёте. Понимаешь, к чему я?              Много думать, на кого намекал Геллерт, не пришлось. Персиваль Дамблдор скончался в Азкабане в августе девяносто седьмого. В выдаче тела семье для проведения похорон отказано.              — Ты считаешь, если мы добьёмся снятия Статута, маги станут активнее изобретать?              — Мерлин, конечно! Ты представь, что они почувствуют, когда своими глазами увидят масштаб прогресса. Да хотя бы просто для начала объединить то, что мы имеем.              — Магия в содружестве с технологиями… Даже сложно представить, что из этого получится.              — Но как интересно посмотреть, верно?              Геллерт перелёг на живот и заглянул ему в лицо, вперившись покрасневшими от недосыпа белками. Альбус тонко улыбнулся, стараясь не выглядеть слишком довольным. Это ведь он когда-то первым высказал схожие идеи.              И нисколько не было обидно за то, что продолжение его мысли Геллерт выдавал за собственную. Альбусу нравилось это взаимовлияние. Он ведь тоже не замечал, как стал говорить словами Геллерта. У них идеи перетекали как в сообщающихся сосудах.              — Интересно, правда? Их достижения можно использовать. Несмотря на бешеную скорость развития, они нам пока ещё уступают. Никаких аналогов трансгрессии, трансфигурации у них нет. О медицине и говорить нечего. Тут, думаю, они нас не догонят. И помимо прочего, вспоминая магловскую историю… здесь то, о чём я говорил раньше. Их нужно учить. Мы должны их направить, пока этот прогресс не увёл их в сторону новой бесполезной войны.              Входя в раж, Геллерт излучал вокруг себя нечто. Электромагнитное поле, магию, энтузиазм в сыром виде? Альбус энергично закивал.              — Ты во всём этом прав. Им нужно обучение. Только вот как бы это осуществить? Не думаю, что маглы обрадуются, если мы вдруг заявим себя: «А ну-ка, подвиньтесь, мы теперь будем вами править».              — Не совсем так, но. Думаешь, люди не хотят, чтобы ими управляли?              — А разве хотят?              Геллерт насмешливо улыбнулся, показывая зубы.              — Ты ведь не полагаешь, что каждый хочет регулярно решать, по каким законам должно функционировать общество, медицина, образование, торговля. Нет, конечно, большинство хочет, чтобы их жизнь устроили за них. А им пусть оставят выбор, использовать летучий порох, например, или ездить на поездах и автомобилях. Глупый вопрос, по-моему. Но всё же.              — Я тебя понял. Выбор, безусловно, все хотят оставить за собой. Но предметы для выбора нужно предоставить. И если мы покажем им мир магии, едва ли кто-то захочет жить, как раньше. Придумать бы ещё, как это толково подать, чтобы нас не приняли за захватчиков.              — Придумаем. Всё и так почти готово. Просто пересказать людям то, что я говорю тебе. Красивыми словами, конечно. Нужно только додумать всякую декоративную мелочь для солидности. Название, лозунг, символ. И всё будет. Обязательно, я тебе обещаю.              И Альбус почувствовал — да, действительно будет. Как бы невероятно это ни звучало. Геллерт тем временем ногтем выписывал на его колене какие-то хаотичные узоры. Или инициалы.              — Ты ведь поедешь со мной?              Вопрос застал врасплох. Сухое горло дёрнулось, сглатывая.              — Да.              Геллерт вскинул голову. Взгляд острый и вкрадчивый. Никто так на памяти Альбуса больше не умел.              — Я ведь сейчас не только о Дарах.              — Организуем государственный переворот?              Вопрос прозвучал игриво, словно он спрашивал о какой-то шалости. Геллерт не улыбнулся.              — Именно так. Мы займёмся агитацией. Многие недовольны Статутом, уверяю тебя. Да ты и сам знаешь, впрочем. Будем набирать последователей. Воспользуемся твоими связями. Ты что-то говорил о том, что состоишь в союзе молодёжи Визенгамота и знаешь влиятельных волшебников с хорошей репутацией. Вроде Николаса Фламеля. Ты поможешь мне? Ты будешь там со мной?              Больше всего на такое хотелось ответить только горячечное «да». Когда Геллерт так смотрит, можно пообещать всё: связи, силы, знания, себя. Чувствуя, что сейчас наговорит лишнего, Альбус счёл за благо уйти от вопроса.              — Нам и восемнадцати-то нет. Думаешь…              — А кто, если не мы? — Геллерт счастливо засмеялся. — Мы — лучшее из своего поколения, за нами будущее. Нам и решать, каким оно будет, скажешь нет?              Альбус молчал. За нами будущее, нам решать. И «мы» — это не они вдвоём, мы — это всё поколение в их лице. Очень, очень тщеславная мысль. И очень подкупающая.              Будто не видя, что ему не отвечают, Геллерт продолжал.              — Рассказать, как я это вижу? Мы приедем в Лондон, поселимся где-нибудь вдвоём. Там ты познакомишь меня со своими товарищами. Конечно, мы начнём со своих, с молодых, чей голос пока не имеет веса. Но это пока, Альбус. За молодыми вообще-то огромная сила. Самое главное: юных легче вдохновить, легче поднять, заставить действовать. Их энтузиазм будет нам полезен. И знаешь, чего мы этим добьёмся? Известности. О нас заговорят. Магическая общественность забеспокоится. Начнутся прения, обсуждения политики на каждом углу: от питейных заведений до аристократических домов, от кухни до Министерства магии. Мы станем силой, с которой придётся считаться. И вот тогда…              И вот тогда они перейдут к активным действиям. Продемонстрируют положительные стороны отмены Статута. Можно помочь нескольким маглам излечиться от неизлечимых в их мире болезней. А магам показать достижения магловского прогресса. И что-то огромное сдвинется в мире. Новая страница в истории. А у истока — Альбус Дамблдор и Геллерт Гриндевальд, лидеры революции. Имена, высеченные в памяти на века.              Заманчиво? Крайне заманчиво. И Альбус, конечно, не мог не услышать это «поселимся где-нибудь вдвоём».              Он закрыл лицо руками и нервно засмеялся:              — Мерлин, Геллерт. Ты морганов искуситель.              Убрав руки, он наткнулся на всё тот же вопрошающий взгляд. Смех лопнул на высокой ноте.              — Геллерт… я. Ох. Я хочу. Нет, не так. Очень хочу.              Геллерт помрачнел. Альбус, притихнув, выкручивал себе пальцы.              Как бы объяснить… Да получится ли вообще в словах-то? Про его условные три года, про материнские наставления, про то, как тяжело внезапно оказаться опекуном брата и сестры, про то, что чувствуешь, когда на глазах рассыпается свободное будущее. Про приступы паники по ночам и осуждение в глазах Аберфорта каждый раз, когда он снова возвращается поздно, прогуляв целый день.              Альбус прекрасно знал, что на каждый пункт у Геллерта найдётся контраргумент. Он и сам о них думал в начале лета. Искал родственников, которые могли бы взять опеку за него, даже рассматривал вариант сиротского приюта.              Эти мысли разъедали как раз тем, насколько мелочны и тошнотворны они были в их ситуации. И сколько бы Альбус ни ругал и ни презирал себя за них, а всё равно внутри вопило: «Это нечестно! Это же, твари вас раздери, моя жизнь! Моя жизнь! Я не хочу ей жертвовать».              Геллерт подозрительно долго молчал. Взгляд Альбуса мотало по его задумчивому лицу. Ничего такого. Просто смотрелось, пока можно, как перекатываются мелкие мышцы под тонкой кожей. «Живое лицо», — подумал Альбус, когда увидел его в первый раз. А сейчас бы добавил: «Лицо человека, который не может остановиться». Альбус и сам удивился такой мысли.              — Меня всегда поражало, как некоторые люди — очень одарённые люди — позволяют себе тонуть там, где надо всего-то сделать шаг, чтобы выбраться на мелководье…              Альбус вздохнул.              — Не уверен, что ты понимаешь, почему так получается.              — Не понимаю, — Геллерт мотнул головой. — Может, и не надо понимать, Альбус?              Геллерт на пару секунд умолк, осторожно подбирая нужные слова. А у Альбуса что-то внутри в очередной раз пошатнулось, как на горном ландшафте в Нагорье, где регулярно дрожала земля и звенели тарелки с чашками.              Ещё раз назовёшь меня по имени — и я убегу.              — Ты веришь в объективно высшее?              — Что?              Геллерт замялся.              — В высший план. В то, что у каждого свои роль и место. И каждый рождается с целью.              Альбус сморгнул. Неожиданно. И это ещё мягко сказано.              — Это же идея из магловских религий. Ты разве…?              — Нет-нет! Никаких богов, я не об этом.              Геллерт скривил губы, а, между тем, его лицо начало приобретать смущённо розовый оттенок.              — Но мне близка… в некотором смысле похожая идея. Я верю в Высшую Магию. Эта вера, естественно, ни на чём не основана. Можешь считать это моим внутренним убеждением. Словом, я просто верю в то, что магия живая. И даже если волшебники сами хотят её умертвить, она находит способ выбраться, прорваться наружу. Опыт с твоей сестрой только подтверждает эту теорию. Но сейчас не об этом. Я думаю, то, что в нас магии немного больше, чем в остальных — это знак. Это дар, который нам дали с целью. Мне не кажется, что цель какая-то сложная. Это не какой-то высший разум, просто живая природная сила, которая хочет жить. Хочет властвовать. Я звучу безумно?              Альбус подавил в себе желание кивнуть. Это всё звучало дико, но где-то там лежала мысль, очень близкая, знакомая. Сладкая. И Альбус, улыбаясь, покачал головой:              — Продолжай.              Глаза Геллерта засветились одобрением.              — У тебя есть гений. Яркие, выдающиеся способности. И знаешь, что я думаю? Не для того они появились, чтобы служить сиделкой при Ариане. Неслучайно у твоего скудоумного братца уровень магии приближается к сквибу. Неслучайно тебе пришлось приехать сюда. Неслучайно мы встретились. Понимаешь?              Альбус понимал. Геллерту даже не нужно было ничего говорить. Альбус смотрел ему в глаза и видел там ровно такое же ощущение собственной избранности, судьбоносной роли.              Пугающее чувство. Словно смотришь в зеркало, в такую его глубину, которую ещё никто не видел.              Альбус глядел на человека, а видел протянутую ладонь. Он ничего не сказал, но мысленно схватил её, замирая от ужаса и восторга.              Только не узнай лишнего, — неслось в голове. — Пожалуйста-пожалуйста, не узнай никогда.