Проклятье

      — Восемь, девять… и-и десять! Пожалуй, достаточно. Спасибо, дорогая.              Чайная ложка зазвенела по чашке, размешивая сахар. Крышка сахарницы захлопнулась, и та, подпрыгнув, заняла положенное ей место на полке. Альбус запрокинул ноги на табурет, одёрнул полы домашнего халата и отпил свежезаваренного сладкого чая с молоком.              Сегодняшнее утро (пусть время и близилось к обеду, Альбус предпочитал называть его утром) отличалось от многих прочих отсутствием Геллерта. Вчера он сообщил, что всю первую половину дня проведёт с Батильдой, и увидятся они только после обеда. Альбусу не хотелось расставаться так надолго, поэтому он сделал всё, чтобы время пролетело по возможности незаметно. Он лёг поздно, проведя у Геллерта втайне от Батильды почти всю ночь. Потом проспал много часов и разлепил глаза только к двенадцати, чувствуя себя непривычно бодрым и отдохнувшим. С момента знакомства с Геллертом Альбус уже успел позабыть, что такое по-настоящему высыпаться.              Сдвинув чашку и омлет с кусочками жареного бекона, Альбус завалил кухонный стол книгами, чистыми листами бумаги, чернильницей и перьями. Он собирался воспользоваться освободившимися часами, чтобы наконец написать хоть одну статью в журнал. В последнее время дело продвигалось не больно-то хорошо, что расстраивало, потому что статьи являлись одним из немногочисленных способов принести в семью хоть какие-то деньги. Не то чтобы до этого Альбус каждую неделю преисполнялся идеями, достойными статьи, но раньше ему ничего не стоило их придумать, когда возникала потребность. Раньше, но не сейчас. Первая причина заключалась в том, что его потихоньку начинали раздражать теоретизирования, которые раз за разом приходилось высасывать из пальца. А вторая… Вторая безусловно была связана с Геллертом. Конечно. Потому что всё этим летом так или иначе касалось Геллерта.              Они делали это уже целых семь раз, не считая тех, когда они просто зажимались и трогали друг друга разными способами. Днём они запирались в сарае, уходили на безлюдные речные пляжи или поглубже в лес — туда, где их никто не мог бы увидеть. Ночью Альбус трансгрессировал к нему домой, они ставили заглушающее заклинание и урывали ещё несколько часов на простынях, остро пахнущих мылом и его телом.              Это было помешательством. Альбус больше ни о чём не мог думать, кроме как о том, чтобы прикоснуться к нему, поцеловать его. Даже мысли о будущем магического мира, совместные надежды и поиски Даров на время отошли на второй план.              Когда-то Альбус всерьёз верил, что его нездоровые наклонности служили лишним подтверждением того, что ему предназначено посвятить жизнь только оттачиванию ума и магии. Свою взрослую версию он видел полностью оторванной от телесных удовольствий и наслаждался этим красивым образом. Какой же детской глупостью это казалось сейчас. Раньше Альбус не представлял, что можно так сильно кого-то хотеть. Потрогать хотелось даже слова, которые произносил Геллерт, его резкие жесты, его кривившиеся насмешкой губы, его возбуждённо горевшие глаза, когда он высказывал свои мысли.              Расставшись, Альбус больше не мог как раньше так же легко окунаться в другие дела. Он чувствовал себя больным. Перед сном он по несколько раз прикладывал ладони к холодным ставням и подолгу держал остуженные пальцы на разгорячённых щеках и шее. Из того периода Альбус лучше всего запомнил то, что ему всё время было жарко. Горела его кожа, кипятились мысли, палило полуденное солнце — горело всё это безумное лето.              Но не всё было безоблачно. Эти несчастные семь раз стоили им обоим стольких переживаний, что Альбус неоднократно задавался вопросом: зачем они вообще это делали? Процесс предполагал удовольствие, но с этой задачей он справлялся с переменным успехом. Может быть, они делали что-то не так, а, может, никакого «так» и не существовало — спросить было не у кого.              Гораздо чаще они обходились руками, но потом становилось мало, хотелось большего, опыт буквально прошлого дня успевал угаснуть, и они опять пытались сделать всё «по-взрослому», что уже начинало напоминать танцы на одних и тех же граблях.              Альбус затруднялся сказать, что было болезненнее вспоминать: кошмарную первую ночь с Геллертом или как сам опозорился перед ним в первый раз.              На следующий же день после отъезда Батильды Англия вспомнила о том, что она Англия, и разродилась дождём, который поливал без остановки всю субботу. Они не слишком огорчились, им было чем заняться в опустевшем доме. Магические артефакты Батильды остались без присмотра, они не могли упустить такой шанс. К их разочарованию, они не нашли ничего по-настоящему стоящего. То ли его и не было, то ли действительно ценные предметы Батильда не хранила на общем обозрении. Самыми примечательными оказались живая книга, в которую заключили душу библиотекаря XVI века (у Альбуса были сомнения в легальности её существования, как и хранения в личной коллекции), и артефакт из чистого золота, по форме больше всего напоминавший фаллос. Назначение последнего они так и не установили, зато сделали предметом десятка примитивных шуток.              В основном они, конечно, валяли дурака, а не занимались поисками. Перебирая сокровища Батильды, они обменивались комментариями, один остроумнее другого, в промежутках целовались, говорили о чём-то несерьёзном. К вечеру они проголодались, и Альбус задался целью научить Геллерта готовить. Впоследствии это оказалось бесполезной тратой времени, Геллерт выделывался и в итоге, пока пытался фигурно вырезать помидор, порезался ножом и оставшееся время просто смотрел из-за плеча, как готовил Альбус.              После ужина они расположились в его комнате. Лежали, спорили и жевали кислый, не до конца созревший виноград. Разговор шёл о пятом исключении из закона Гэмпа, вернее, о том, как его обойти. Альбус пытался доказать, что путём цепочки превращений можно трансфигурировать воду в виноградный бренди. Геллерт считал, что ему стоило навестить больницу Святого Мунго. Не то чтобы Альбус совсем уж всерьёз верил в то, что говорил, но ему нравилось смотреть, как Геллерт краснеет и кипятится, пока пытается доказать очевидное. В конце концов, он преуспел, правда, для этого ему пришлось выйти и на час застрять в библиотеке Батильды.              Вернувшись, он бросил перед ним старый журнал и молча улёгся на другую сторону, словно дальнейшее его не касалось. Альбус, успевший к тому времени задремать, вытер липкие от винограда пальцы и взялся за чтение. Он сразу узнал «Трансфигурацию сегодня», хотя обложка и отличалась: выпуск датировался девяносто четвёртым годом. Альбус переместился к окну, ловя угасавший красноватый свет. Он без труда нашёл статью, в которой подробно разбиралось пятое исключение и приводился ряд экспериментов, провалившихся из-за него. Один из них в общих чертах напоминал то, что предлагал Альбус.              — Ну?              Геллерт лежал, сцепив руки на груди, и искоса наблюдал за его лицом. Альбус отложил журнал.              — Ну, ты прав, — улыбнулся он. — Это чушь собачья.              — Конечно, я прав, — Геллерт кивнул и добавил в своей жестковатой манере: —Зачем высказывать очевидный бред?              — Чтобы было о чём поспорить, — он улыбнулся ещё шире.              Геллерт хмыкнул.              — От тебя я ожидал более стоящие темы для спора.              — А ты думал, каждая моя мысль будет на вес золота?              — Да. Ты должен стремиться к этому.              — Если не давать ход глупым идеям, не будет и хороших.              — Как глубоко. Жаль, ты тратишь больше времени на неоригинальные сентенции, чем на журнал, в котором сам же и публикуешься.              — Ты слишком серьёзно к этому относишься.              — А ты недостаточно.              Альбус добродушно рассмеялся.              — Ладно-ладно. Ты прав, я не прав. Что ты со мной теперь сделаешь? Покараешь тем золотым дилдо?              Геллерт сощурил свои красивые серые глаза и улыбнулся уголком рта. Альбус подумал в тот момент, что Геллерту очень шло это выражение лица, весёлое и лукавое. Оно смотрелась на нём естественно, как эти домашние штаны и рубашка, в которых он растянулся на половине кровати. Альбус перевёл взгляд на его напряжённую линию челюсти и чуть выше, на сжатые губы. Геллерт, не сводя с него глаз, медленно облизнул губы, но не шелохнулся. Альбуса прошиб пот, за секунду стало тесно в одежде. Он сглотнул и, не видя смысла бороться с собой, наклонился поцеловать его. Геллерт, будто только того и ждал, схватился за его плечи и притянул ближе, нетерпеливо раскрывая рот и подаваясь вперёд.              Они раздевали друг друга между влажными поцелуями. Альбус скользнул рукой в его расстёгнутые штаны. Геллерт сдавил его запястье и мотнул головой.              —Твоя очередь.              На долгую секунду Альбус замер. Он не придумал ничего умнее, чем уточнить:              — А ты хочешь?              Геллерт теснее прижался к нему и уткнулся губами в его ухо. Пальцы ласково вплелись в его волосы. Грудью Альбус чувствовал, как суетно билось его сердце.              — Да, да… Давай.              По телу пробежала дрожь. Тут бы обрадоваться, но Альбус растерялся. Нет, он тоже хотел, очень хотел, но не так же скоро.              Дальнейшие прелюдии он даже не запомнил, потому что напряжённо думал, как подступиться к задаче. Геллерт, похоже, и не замечал его ступора. Альбус начинал подозревать, что вся его наблюдательность самоустранялась в такие моменты, про вчерашний опыт он и думать забыл. Но не забыл Альбус. Поэтому, с трудом оторвав от себя Геллерта, он полез искать мазь, которую не убрали с вечера.              Он нервничал. И гораздо больше, чем в прошлый раз. Тогда всю ответственность взял на себя Геллерт, и, несмотря на свои страхи, Альбус и не думал тогда, что там вообще что-то можно сделать не так. Оказалось, можно. Смазывая пальцы пахнущей травами массой, он тщетно пытался справиться с волнением. Он никогда этого не делал, а значит точно сейчас напортачит. Если он напортачит, в будущем Геллерт вообще никогда больше не согласится. Однако даже это меркло в сравнении с тем фактом, что Альбус просто боялся ему навредить.              Тем временем Геллерт, наблюдая, как он тратит несколько минут только на то, чтобы закрыть крышку, кажется, тоже забеспокоился.              — Ты закончил?              Он сидел, откинувшись на подушки, расставив ноги в коленях и скрестив руки на груди, и даже в таком положении у него получалось выглядеть строго. Альбус окинул взглядом его белый, почти безволосый живот, приподнявшийся член, крепкие загорелые голени. По телу снова разлился жар, вспомнилась вчерашняя ночь. А после то, чем она закончилась. Его прошиб озноб. Тут он понял, что сегодня ничего не будет.              — Нет… Нет, всё.              Геллерт мгновенно нахмурился.              — Что опять случилось?              –Я слишком тебя для этого уважаю.              Он вздёрнул брови.              — Правда, что ли? Ничего страшного, можно без уважения.              — Нет, я не могу без уважения.              — Альбус… — Геллерт начал закипать. — Пожалуйста, соберись.              — Может, лучше в шахматы?              Альбус ещё долго петлял в словах, прежде чем Геллерт смог выбить из него причину. Путаясь в словах и мучительно краснея, он высказал свои опасения. Геллерт выслушал его с каменным выражением лица.              — Мне иногда хочется тебя стукнуть.              Альбус развёл руками, мол, ну вот так. Геллерт закатил глаза.              — Да не сделаешь ты мне больно. Всё будет в порядке.              — Откуда ты знаешь?              — Ну если и так, тебе-то что с того? Я сам согласился. Нет, я даже сам тебя попросил.              — А потом, если что пойдёт не так, не попросишь.              Геллерт пожевал губы.              — Может, и так. И что теперь? Каждый вечер в шахматы играть?              — Нет, но… Не всё время. Я лучше подготовлюсь.              Геллерт издал короткий смешок.              — Альбус, это не экзамен.              Альбус неловко почесал шею.              — Да знаю я, но мне так будет спокойнее. Морально.              — Нет уж, — Геллерт подобрался. — Это будет продолжаться до бесконечности. Начал делать, доводи до конца. Или закроем тему. Решай сейчас.              Стоит ли говорить, что Геллерт всё равно настоял на своём. И зря. После долгих препираний интерес у Альбуса окончательно упал, и исправить это не получилось.              И тут Геллерт взорвался. Альбус догадывался, что он нервничал ещё больше него и решиться ему было непросто. Когда же все старания обернулись ничем, рамки, в которых он пытался себя держать, треснули. Всё это Альбус понимал, только оказался совершенно не готов к тому, что Геллерт накричит на него. Да ещё как. Геллерт обвинил Альбуса в том, что он сделал это намеренно, что нарочно решил его унизить, отыгрываясь за вчерашнее, что он предал доверие… Список был длинный.              Альбус ошарашенно молчал, да и Геллерт не брал передышек, в которые можно было вставить возражения. Он старался не обращать внимания на конкретные обидные фразы, но это было не так легко. Что-что, а выбирать наиболее неприятные выражения Геллерт умел. В довершение он назвал его трусом, возмутился, почему Альбус позволил кричать на себя, и, выбившись из сил и охрипнув, завернулся в одеяло, объявив, что собирается спать. Было девять вечера.              Альбус какое-то время сидел без движения, потом очнулся и спустился вниз. Там он заварил себе чай, побродил по двору. Затем поднялся в спальню. Переступив порог, он прислушался и по неровному дыханию понял, что Геллерт ещё не спит. Альбус сел на кровать.              Одним из своих главных преимуществ Альбус считал умение сохранять внутреннее равновесие. За годы обучения в Хогвартсе он сталкивался и с открытой неприязнью, и с травлей, и с провокациями. Он научился с этим справляться, знал, как погасить конфликт в его начале, как совершенно вежливо разбить оппонента. Альбусу казалось, его сложно было по-настоящему задеть. Однако надо признать, этим летом баланс, который Альбус старательно в себе выстраивал, сильно расшатался. У него больше не получалось не реагировать. Он не мог не вслушиваться в то, что говорил ему Геллерт, не принимать это на живое. Его мнение незаметно стало слишком много значить, и, раз с этим вряд ли что-то можно было поделать, Альбус хотел, чтобы Геллерт лучше контролировал, что говорит.              Что-то в этом роде он ему и сказал. Потом также ровно объяснил абсурдность его обвинений. Смягчившись, добавил, что ему жаль, что так получилось, но он действительно боялся повторения вчерашнего.              Закончив, Альбус выжидающе посмотрел на Геллерта. Из-под одеяла к нему был обращён только светлый безмолвный затылок. Геллерт не повернулся. Расстроившись, Альбус тоже решил лечь спать. Он зажёг газовую лампу, переоделся в пижаму, потушил свет и забрался под второе одеяло.              Ночью Геллерт перебрался на его половину. Альбус попытался было возобновить обсуждение, но Геллерт закрыл ему рот поцелуем. На этот раз всё получилось. Впрочем, правильнее было бы сказать «кое-что получилось». Альбусу понравилось, Геллерту не слишком, но и сильной боли он, к счастью, не испытал.              Вторую ночь они обсудили уже в воскресенье.              — Альбус, знаешь, ты был прав. Мне не нравится этот способ. Выходит, что удовольствие получает только один, а второй терпит. Это как-то неправильно. Я предлагаю не продолжать, что скажешь?              Геллерт с вызовом посмотрел на него, словно ожидал возражений. Альбус пожал плечами.              — Резонно, давай больше не будем.              На следующий день они попробовали опять.              Дальше стало легче. Близость перестала пугать и стала приобретать приятные моменты. Альбус лучше узнавал и Геллерта, и себя. Он раскрывался с неожиданных сторон. Раньше Альбус и представить не мог, насколько он может быть неловким. И как переживает, когда что-то не получается, и как обижается, если ему заявить об этом прямо.              Стало легче, но не спокойнее. Все эти дни Геллерта будто что-то мучило. Мелкие ссоры возникали практически каждый день. Однажды они поругались из-за того, что Альбус не приступил к книге, которую Геллерт дал ему днём раньше. На следующий день он, как обычно, нагрянул с раннего утра, сделав вид, что ничего не произошло.              Альбус не мог не задаваться вопросами, что с ним происходило. Возможные варианты ответа его не радовали, и он не спрашивал.              Так продолжалось ровно неделю. За тот период Альбус полностью утратил связь с реальностью. Новые переживания и проблемы настолько поглотили его, что, даже если бы Годрикова Впадина провалилась под землю, он бы, вероятнее всего, не заметил. Альбус забыл о том, что нужно зарабатывать деньги. Он не писал статьи, не навещал союз молодёжи Визенгамота, не писал Элфиасу. Об Аберфорте с Арианой он вспоминал вынужденно, когда они приставали к нему с просьбами напрямую.              Вскоре Альбусу пришлось об этом пожалеть. И, как это часто бывает, реальность не стала ждать, когда он вспомнит о ней, а сама развернула к себе лицом и ударила под дых.              В то утро, расположившись на кухне с книгами и чернилами, Альбус нарушил сразу несколько негласных заповедей, обязательных к соблюдению в доме Дамблдоров:              — не читать за едой;       — не писать за едой;       — не есть на кухне;       — не есть в одиночестве;       — не ходить в халате на голое тело.              Теперь-то следить за этим было некому. Не сговариваясь, они втроём принимали пищу в основном на кухне, реже — поодиночке в спальнях. Никто не хотел каждый раз накрывать стол в гостиной. Аберфорт и вовсе мог сесть обедать или ужинать в том же, в чём работал в саду. Так что, видимо, правила в доме теперь изменились, и никому уже не было дела до того, как, где и в чём именно Альбус жевал свой бутерброд, запивая крепким сладким чаем.              Забавно, как многие вещи, казавшиеся невероятными в детстве, становятся для нас обыденностью. Завтракая в полдень в домашнем халате, Альбус ощущал себя очень взрослым. Теперь он сам решал, когда ему вставать и когда ложиться спать, что на себя надеть и чем заняться. До этого единственным в их семье, кто мог подобное себе позволить, был его отец. Отец, каким его запомнил Альбус, был потрясающим человеком. Он делал все вещи, о которых мечтают дети, а, вырастая, почему-то забывают.              В доме в Насыпном Нагорье всеми Дамблдорами соблюдался чёткий режим сна: дети ложились в девять, мать в десять, а вставали все в шесть утра. Отец по ночам работал, спал до полудня, а добирался до кухни только к часу или двум дня, в пижаме и нечёсаный, принося с собой резкие запахи трав, металлов и зелий. Он увлекался алхимией и зельеварением и уделял им почти всё своё время. Как позже выяснил Альбус, встречая его имя в разных источниках, к своим тридцати он успел не так уж и мало.              Или ещё пример. Все могли получить сладкое только после обеда. На отца это правило не распространялось. Он подслащивал всякое блюдо, включая супы, каши и мясо. Дни, когда готовил отец, они с Аберфортом всё ещё вспоминали с содроганием.              От него Альбус унаследовал привычку пить переслащенный чай. У него учился первым заклинаниям и под его присмотром приготовил первое зелье. В детстве Альбус очень хотел походить на него. Возможно, потому что отец не походил на обыкновенного взрослого. Он играл вместе с ними, когда у него появлялось время. Оживлял их игрушки и устраивал театр, разговаривая за них разными голосами. Общался с ними как со взрослыми.              Среди соседей у него была репутация спокойного и рассудительного человека. Альбус не помнил, чтобы он когда-нибудь злился или повышал голос. Его миролюбивая натура действовала на людей гипнотически.              Альбус припомнил случай, когда с местными детьми поджёг соседский сеновал. Он уже не мог вспомнить, почему и кому пришла в голову такая идея. Сеновал вовремя потушили, а на месте преступления их поймал сосед. Альбус был одним из тех, кто не успел вовремя унести ноги. С обозлённым соседом отец разобрался за десять минут. Договорившись, они вместе ушли в деревенский паб.              За поджог мать собиралась высечь его розгами, но отец ей не позволил. Вместо этого пришёл поговорить. К сожалению, когда он чем-то был взволнован, большую часть его слов Альбус обычно не понимал. Из всего в память вдалось только то, что отчитывали его не за амбар.              «Дело не в том, что ты поджёг сарай. Ты навредил другому человеку — вот, что плохо».              По злой иронии, он закончил тем, что попал в Азкабан за убийство троих детей. Наверное, было сложно представить человека, который более него не приветствовал насилия. Чем старше становился Альбус, тем больше эта история вызывала у него вопросов. Что отец должен был испытать, чтобы решиться на убийство? В какой момент человек делает то, что ненавидит? В какой хочет причинить боль другому? Допускал Альбус и мысль, что, основываясь на своих несовершенных детских воспоминаниях, сильно идеализировал отца. Может, он и не был таким хорошим. Но и уж точно не настолько плохим.              От праздных размышлений его отвлекла хлопнувшая входная дверь, и Альбус понял, что уже некоторое время просто сидит, зажав в зубах кончик гусиного пера. Он торопливо подвинул книгу поближе и вернулся к чтению абзаца, на котором остановился.              На кухню ввалился Аберфорт, притащив на себе мешок с только что выкопанной в огороде картошкой. Альбус махнул ему рукой, не отвлекаясь от чтения, и постарался не обращать внимания на грохот. Аберфорт открыл подпол, под скрип деревянных ступеней грузно опустился по короткой лестнице, пыхтя от натуги. Внизу что-то глухо бухнуло. Альбус на миг поднял глаза, но, снова расслышав шаги, понял, что упал только мешок, и вернулся к работе.              На верхних полках загремела посуда. Аберфорт ушёл, но минут через семь вернулся с двумя полными вёдрами воды. Что-то снова загрохотало, и Альбус мысленно застонал, отчаянно пытаясь игнорировать шум. Стоило бы уйти, но Альбус не хотел быстро подниматься с насиженного места. Ещё абзац, думал он, и можно подняться наверх.              Аберфорт сновал вокруг него. Открывались и закрывались дверцы кухонных шкафчиков, хлопнула дверь кладовой, закрылось окно. Тяжёлые шаги затихли прямо перед Альбусом. Дописав до точки, он поднял голову и вопросительно взглянул на Аберфорта. Тот стоял напротив, скрестив руки на груди и сдвинув брови на переносице, как будто чего-то ждал. Альбус не представлял, чего именно, однако ему бы очень хотелось, чтобы этот разговор оказался коротким. При приближении от Аберфорта так сильно несло не то навозом, не то куриным помётом, что Альбус не был уверен, что сможет долго терпеть эту вонь без потери сознания.              — Тебе что-то нужно? — он изо всех сил старался не морщиться.              — Да. Вообще-то нужно. Ты теперь как «этот»? Одного стула мало, надо ещё ноги куда-то присунуть?              Присунуть?.. Альбус выразил лицом недоумение, покосился на свободные два стула, но ноги с табурета всё же убрал. Аберфорт тут же подхватил его и переставил к другой стороне стола. Всё также не поднимая головы, Альбус незаметно наблюдал за ним. Аберфорт, очевидно, пребывал в крайне скверном настроении. Не то чтобы это было редкостью, трудно вспомнить дни, когда оно, напротив, бывало хорошим, поэтому Альбуса вполне устраивало, что он, по крайней мере, молчал.              Пока Альбус продолжал писать, а, точнее, в данную минуту малевать фигурки на полях черновика, Аберфорт водрузил на освободившийся табурет кастрюлю, налил в неё воды, на второй поставил чан с картошкой, сел на третий, приставил к ногам мусорное ведро и, взявшись за заранее приготовленный нож, принялся за работу. В образовавшейся тишине Альбус попытался сосредоточиться на статье.              — Может, ты поможешь, раз уж тут сидишь?              В этот раз Альбус даже прерываться не стал.              — Нет.              К его радости, ответа не последовало, и Альбус было решил, что его брат на этом успокоился.              — Почему это?              Перо дрогнуло, перечеркнув наискось свеженаписанную строчку, и Альбус в раздражении закусил губу.              — Потому что я занят.              — А… ну конечно. Не можешь потратить две секунды? Взмахни палочкой и рисуй себе дальше.              Альбус вздохнул. Он не хотел объяснять, что для «пары секунд» ему нужно сначала поискать заклинание. Альбус не часто практиковался в кулинарной магии, ему хватало более интересных забот. Кроме того, Аберфорт, очевидно, был не в духе, и Альбус не горел желанием портить себе настроение совместным досугом.              Он отложил перо и подул на лист, надеясь, что тот поскорее высохнет, и он сможет просто подняться в комнату.              — Тебе лень почистить её самому?              Аберфорт фыркнул.              — Поможешь или нет?              — Аберфорт, мы ведь давно распределили обязанности. Занимайся своими и не мешай мне заниматься моими.              — Да уж, распределили… — пробурчал Аберфорт, сдирая крупный лоскут с картофелины. И чуть погодя тихо добавил: — Ты не делаешь ничего, а я всё. Здорово распределили.              Альбус прикрыл крышку чернильницы, торопясь уйти.              — Всё или ещё что-то?              Спина Аберфорта приподнялась с пожатием плеч.              — Да всё. Что тут ещё сказать?              — Чудно, — кивнул он и, отбросив мешавшие волосы с лица, поднялся со стула, поманив палочкой свои вещи.              — Конечно, чудно, — продолжал Аберфорт. — Я готовлю, убираю, пасу и кормлю скот, убираю за ним дерьмо, работаю в саду, слежу за Арианой, чтобы она не тронулась окончательно…              — Ты не один присматриваешь за Арианой, — не выдержал Альбус, развернувшись в дверях.              Аберфорт прекратил измываться над картофелиной, от которой остался только огрызок, и поднял на него взгляд.              — Присматриваешь, Альбус? Ага. Ну и где она сейчас? Смотритель.              Альбус уже успел осознать, что зря решил вступить с ним в полемику. Наверное, стоило бы просто проигнорировать, но ведь это было несправедливо. За Ариной смотрел не один Аберфорт. Пусть и не в конкретную минуту.              — В саду, где ей ещё быть.              Аберфорт улыбнулся, облизав губы, и взял следующую картофелину.              — Не угадал.              Альбус вздохнул.              — Значит, в своей комнате. Это не имеет значения. Я не имел в виду, что присматриваю прямо сейчас.              — Да понятно, что для тебя это «не имеет значения». Ариана не в комнате.              — И где же она? — он очень постарался не закатывать глаза.              — Она соскучилась по вашему любимчику и пошла его навестить.              Альбус с сомнением улыбнулся.              — А если серьёзно?              — Так я серьёзно. Всё утро спрашивала про него, я нарисовал ей карту до дома Бэгшот и отпустил.              На долю секунды Альбус даже забеспокоился. Но когда он взглянул на Аберфорта, как он безо всякой тревоги чистил картошку, сомнения улеглись.              — Ты. Отпустил. К Геллерту. Старайся лучше, — он засмеялся.              — Я правду говорю.              — Разумеется, — Альбус развернулся, оставляя за спиной и кухню, и нелепый разговор.              — Что, даже не проверишь? — выкрикнул Аберфорт. — И после этого ты говоришь, что «присматриваешь»? Тебя вообще ничего, кроме себя, не заботит? Чтоб тебя, а! — он ударил ладонью по столу.              Альбус с удивлением обернулся. Аберфорт больше не смотрел на него. Он чистил картошку, склонив голову над ведром так, что, казалось, ещё немного и он нырнёт туда носом. Отросшие волосы толстыми слипшимися сосульками падали ему на лоб.              Поколебавшись, Альбус оставил бумаги на кресле и вернулся на кухню. Он остановился в дверях. Аберфорт поднял голову и молча посмотрел на него. Так могла смотреть сторожевая собака на грабителя, забравшегося в её дом. Поборов моментную оторопь, Альбус нерешительно улыбнулся.              — Всё в порядке? Я тебе что-то сделал?              Аберфорт нахмурился. Щека с тёмным налётом щетины дёрнулась как бы в сильном раздражении.              — А? Что сделал? Сделал… — он запыхтел, будто подбор слов стоил ему невероятных усилий. — Ты умный или дурак? Ты ни черта не сделал — в этом и проблема.              Альбус пожал плечами, сложив руки на груди.              — Наверное, дурак. Какая проблема? Расскажи.              — Я сотню раз повторяю одно и то же!              — Не кричи.              — А как с тобой ещё разговаривать? — Аберфорт откинул нож и с усердием отёр руки о штаны. — Пока не заорёшь, ты же не слушаешь.              — Так говори внятно, — не утерпел Альбус.              Он прошёл на кухню, взялся за спинку стула, на котором раньше сидел, и, стукнув деревянными ножками о пол, поставил его напротив Аберфорта. Надежда на то, что разговор окажется коротким, с каждой секундой улетучивалась. Он сел, сложив руки на коленях.              — Если ты про то, что я не помогаю тебе по дому, то мы ведь обо всём договорились. Ещё до… до похорон. Ты сказал, что сам займёшься садом и животными, потому что я всё равно ничего в этом не понимаю. Так или нет?              Аберфорт усмехнулся, неприлично громко фыркнув.              — А ты и рад, да? Лишь бы ничего не делать. Я сказал это, когда ты только приехал и закопался в бумажках. Думал, будет правильно тебе помочь, потому что… ну… и так много было всего. А тебе понравилось. О как хорошо, да? Буду книжки читать и шататься по улице, а Аберфорт пускай спину гнёт. С него-то не убудет, а?              Альбус заёрзал на стуле. Отчасти это было правдой. После того, как он вернулся домой, на него свалилось сразу много обязанностей. Нужно было восстанавливать дом. Буквально. Фактически заново строить второй этаж и крышу. И даже с поддержкой магии Альбус, не имевший в этом никакого опыта, мучился с этим несколько дней.              А после началось самое интересное — Альбус ближе познакомился с деньгами. Гроб, место на кладбище, налоги на дом и землю — всё стоило денег и немалых. Прибавить к тому ещё и бумажную волокиту с вступлением в права наследования и оформлением опекунства. Ариану и её сильно ухудшившееся ментальное состояние. Коз, которых надо пасти и доить утром и вечером, кур, которых надо кормить, плодовые деревья и овощные грядки, которые сохли от внезапно пришедшей жары. И вот в тот нелёгкий период Аберфорт однажды зашёл к Альбусу, который как раз упражнялся в приёмах сложения и вычитания (в основном вычитания) с семейным бюджетом, и сказал ему так: «О козах и огороде не беспокойся, ладно? Ты занимайся похоронами, а об остальном я позабочусь. Всё равно ты козлиное вымя от яиц не отличаешь».              Последнее было не совсем справедливо, просто в семье очень любили вспоминать историю, как десятилетний Альбус однажды пытался подоить козла.              — Я не знал, что это было на время. Если бы ты сказал мне, что ты так страдаешь, я бы…              — Что «ты бы»? — Аберфорт отмахнулся. — Тебя даже дома нет. А если есть, толку не больше. Сидишь, закрывшись в своей комнате, тебя и не видно. Ты когда в последний раз говорил с Арианой? Ты вообще помнишь о ней?              — Я не… — Альбус глубоко вдохнул. — Я не просто сижу в комнате. Я читаю, чтобы мне было что писать и отсылать в журналы.              — Тоже мне деньги. И много ты статеек написал за прошлый месяц? А сколько тебе платят за одну?              Аберфорт, не глядя на него, пытался обломанным краем ногтя отскрести штанину от пятен, что было совершенно бесполезно, помочь им могли только мыло и горячая вода. Альбус с усилием оторвал взгляд и посмотрел брату в лицо.              — Немного, — ответил он на оба вопроса сразу. — Мы не так богаты, чтобы пренебрегать этими деньгами. Что ты мне предлагаешь? Пойти на работу и бросить вас? Я делаю, что могу.              — Нет, не делаешь. Всё, что могу, делаю я. Продукты на продажу ты носить перестал. За Арианой не смотришь. И я почти уверен, ты ничего не пишешь. Хорошо, может, и бывает, но гораздо реже. Скажешь нет?              Альбус растирал пальцы, чувствуя поднимавшееся внутри глухое раздражение.              Я писал, когда ты зашёл, кретин.              Он прогнал эту примитивную в своей злости мысль и сложил пальцы в замок.              — Хорошо. Ты злишься из-за того, что я не помогаю тебе с домом. Это справедливо. Я постараюсь больше вовлекаться. Если ты этого хочешь, тогда, полагаю, конфликт разрешён?              — Да не надо мне твоей помощи! — неожиданно взвился Аберфорт. Его глаза яростно заблестели. — Где Ариана?              — Не знаю. Мы ведь об этом уже говорили.              — Я задал чёртов вопрос! Несколько раз. Где Ариана? Ты проверил, где она?              Альбус вздрогнул. Аберфорт заставлял его чувствовать себя неуютно, но от разговора уже было так просто не уйти.              — Очевидно же, что я ещё не успел сходить к ней, — он увидел, что Аберфорт в этот момент втянул воздух, готовясь что-то сказать, и поспешно добавил: — Ладно. Всё, хватит. Я проверю, где она, если тебе так легче.              — Вот и проверь!              — Хорошо, я же сказал.              Аберфорт резко встал. Альбус отклонился на спинку стула, на мгновение испугавшись. Но тот только прошёл к серванту за глиняной кружкой, затем вернулся к столу и зачерпнул ей воды из ведра. Кадык дёргался на худой вытянутой шее, пока он не осушил её до дна. Стукнув кружкой о стол, он уставился на него с какой-то наглой требовательностью.              Альбус поймал себя на желании съёжиться.              «Что с ним происходит? — думал он. — Когда в нём успело накопиться столько злости, что это уже начинало пугать?»       Лицо Аберфорта было красным и мокрым от пота. Взгляд метался по его лицу. Они ведь говорили сравнительно спокойно. Как бы там ни было, Альбусу совершенно не хотелось находиться с ним рядом.              Он облизал губы, сглотнул и заставил себя заговорить.              — Мне не нравится, как ты со мной разговариваешь. Сядь.              — А мне плевать, что тебе не нравится. Ты ничего не делаешь, ты бесполезен. У тебя нет прав мне что-то указывать. Вот так!              — Если ты не успокоишься, я уйду.              — Где Ариана, Альбус?              Альбус сжал пальцами виски.              — Да что с тобой? Тебя заклинило?              — Потому что ты не знаешь! И что с ней было ночью ты тоже не знаешь. Я проснулся от грохота. И когда я к ней зашёл, там всё летало в воздухе, а она сидела на полу и плакала. Я пытался её успокоить, но у меня ничего не получалось, она была совершенно невменяема… ну ты помнишь, как это бывает, да? Я не знал, что делать, побежал в твою комнату, думал, ты поможешь. И знаешь, что? Конечно, знаешь, — он зло усмехнулся. — Тебя там не было, Альбус. Где ты был, а? Где ты шляешься по ночам?              Внутри похолодело. Словно туда проник сквозняк, ожил и ползал теперь под рёбрами. От шеи вниз по спине потёк горячий пот. Воображение подбросило ему Аберфорта, напуганного, ворвавшегося к нему в комнату посреди ночи. Как он зажигает свет и растерянно смотрит на пустую постель.              Где ты шляешься по ночам?              — И после этого ты говоришь, будто делаешь, что можешь. Да плевать ты на нас хотел! Этот надутый петух тебе дороже. Ты же был с ним, да? Конечно. Где ещё тебе быть? Что такого вы делаете, что ты теперь не ночуешь дома?              Альбус сжал пальцами колени и поднял голову. Аберфорт стоял прямо перед ним. Обычно сутулившийся, теперь он выправил спину, так, что даже со своей тощей нескладной фигурой, смог показаться внушительнее. В его прямом, не умевшем таить эмоции лице сталкивались и возмущение, и гордость за себя, и неуместное торжество. Альбус скривился.              — Я здесь вижу только одного надутого петуха. Не смей звать его так.              — О ну конечно! — Аберфорт всплеснул руками. — Чуть что, кидаешься защищать «этого». Зову, как хочу. Он, знаешь ли, тоже со мной не церемонится. Так где ты был?              Альбус поджал губы.              — Это совершенно не твоё дело. Ты что, думаешь, я собираюсь отчитываться перед тобой?              — Мне не надо отчитываться. Я хочу, чтобы ты был дома, когда нужен, вот и всё.              — А я не хочу сидеть здесь, как привязанный, только чтобы доставить тебе удовольствие.              — Мне? Да зачем ты мне нужен? Альбус. Ау, — Аберфорт помахал грязной ладонью перед его лицом так близко, что ударил ей по носу. — У нас тут сестра нездорова. Ей нужна помощь.              — Да, я знаю и поэтому не оставляю её одну, — Альбус нервно отёр нос рукавом халата. — Я не отлучаюсь, когда ты уходишь на рынок или к соседям. Если я ухожу, я рассчитываю на тебя. Так в чём проблема, Аберфорт? По-моему, тебе просто хочется, чтобы я заперся здесь и чувствовал себя несчастным. Тогда ты, наконец, будешь доволен. Откуда столько злобы? Если ты тоже хочешь гулять — иди и гуляй. Может, наконец успокоишься.              Ему надоело разговаривать с задранной головой, и он поднялся налить себе воды. Аберфорту пришлось говорить ему в спину, пока он дрожащей рукой колдовал себе воду в чашку. Альбус старался оставаться спокойным, но внутреннее равновесие уезжало срывавшимся с рельс паровозом.              — …Несчастным? — Аберфорт залился смехом. — Ты у нас, оказывается, несчастный? Ах какой бедный, пожалейте его. Его заставляют сидеть с сестрой. По моей жизни тогда вообще впору трагедию писать.              Альбус не ответил. Утолив жажду, он полез в верхний шкафчик за сахарницей. Сладкого хотелось так, что темнело в глазах. Было бы, конечно, глупо рассчитывать, что его молчание остановит Аберфорта.              — Это мама тебя избаловала. Всю… всю жизнь с тобой носились, как с писаной торбой. «Аберфорт, убери за Альбусом посуду, он читает». Читает! Что это за занятие вообще? Когда я садился отдохнуть, мама всегда находила, где мне ещё поработать. И ничего, не жалуюсь. А ты!.. Стоит тебя чуть-чуть, ну самую малость, попросить напрячься — и всё. «Я не хочу», видишь ли. Альбус, иногда надо делать то, что не хочешь. Можешь такое представить?              Добравшись до сахарницы, Альбус забросил в рот сразу три кубика и с наслаждением захрустел. Прожевав и проглотив свою дозу сахара, он обернулся. Аберфорт уже не смотрел на него. Он стоял за столом и чистил картошку. Длинные лоскуты серой кожуры его стараниями разлеталась по скатерти.              Альбус молча собирался с духом, размышляя стоит ли высказаться сейчас или потом ещё неделю обдумывать, что нужно было сейчас ответить. Выбор показался очевидным.              — Знаешь, я не задумывался об этом, но мама не то чтобы носилась со мной, как ты говоришь. Мне тоже находили занятие каждый день. Может быть, ты делал и больше меня, я не замечал. Но причём тут я? Если ты считаешь, что это несправедливо, надо говорить об этом с ней. Я не решал, сколько мне в день работать.              — Конечно, не замечал, да ты вообще никогда…              — Но я не вижу смысла сейчас обсуждать, что у тебя наболело из нашего детства, — перебил его Альбус. — Тебе не стыдно обвинять меня? Я стольким пожертвовал ради вас. Если бы я делал только то, что хотел, меня бы здесь не было. Я бы был уже в Европе, пил бы чай с самим Николасом Фламелем! Думаешь, мне нравится сидеть здесь и деградировать? Или я наслаждаюсь твоей компанией? Да я бы сошёл с ума, если бы Геллерт не появился. Если ты устал работать, хочешь больше отдыхать, повторяю: иди и гуляй. Я не заставлял тебя, я никогда не заставлял тебя, не пытайся делать меня виноватым.              Светлые глаза Аберфорта горели бешенством.              — Я… я прям не знаю, что сказать.              — Это не ново, — быстро отозвался Альбус.              — Какое же, чёрт, у тебя самомнение… ты бы хоть спасибо сказал за то, что я задницу за тобой подтираю. А не «я тебя не заставлял».              Альбус пожал плечами.              — Ты сам вызвался тянуть на себе хозяйство, и ты молчал о том, что тебе тяжело. Я в этом виноват?              — А ты теперь принимаешь это как должное. Знаешь, хорошо устроился!              — Да-да, — он отмахнулся. — Ты тоже не спешишь меня благодарить. Тебе всегда больше нравилось считать, где я не дотягиваю.              — За что благодарить? — процедил Аберфорт, тяжело дыша. — Ах спасибо, Альбус, что не кинул нас и не уехал в Европу. Так, что ли?              — Да хоть бы и так. Если ты не можешь понять, почему для меня это тяжело, мне грустно за твои скромные умственные возможности.              Аберфорт приоткрыл рот и шумно схватил им воздух, резко ощетинившись.              — Да пошёл ты! — размахнувшись, он ударил носком ботинка по ножке табуретки. Та с грохотом повалилась на пол вместе с полной воды кастрюлей.              Вода быстро растекалась по полу. Альбус опустил взгляд на катившиеся в ней картофелины. Возникшую тишину заполнил монотонный стук капель, и теперь он ясно мог слышать быстрые яростные удары своего сердца. Воздух с дрожью втягивался в лёгкие мелкими порциями.              Аберфорт, сгорбившись, стоял прямо в образовавшейся луже. Часть плеснувшей воды попала ему на штаны и расплылась на них тёмными некрасивыми пятнами. Запах навоза почему-то стал ещё более явственным.              — Вон там ещё стул, можешь и его опрокинуть.              — Отстань.              Он вышел, но вскоре вернулся с тряпкой и колодезным ведром с водой. Альбус некоторое время наблюдал, как он вытирает пол, согнувшись в три погибели, потом всё же достал палочку и простым заклинанием испарил воду. Аберфорт замер на середине, осознал, что вытирать больше нечего, и поднялся. Альбус опёрся ладонями о комод позади, вздохнул и заговорил тише.               — Аберфорт, я понимаю, что ты устал. Но ведь это только до конца августа, потом ты уедешь в Хогвартс, и эти заботы лягут на меня. Я думал, пока ты здесь, я могу взять передышку. Просто дай мне остаток этого лета. Хоть немного попробуй меня понять. Меня ждут долгие невыносимо скучные месяцы. Да, я хочу гулять, хочу общаться с ним, пока есть возможность. Это преступление?              Аберфорт закатил глаза.              — Мерлин всемогущий, да кто тебя заставляет? Уезжай, Альбус. Бери своего Геллерта и уезжай хоть в Европу, хоть к чёрту на рога, раз тебе так тяжело. Можешь хоть сейчас.              Альбус вымученно улыбнулся. На миг идея прямо сейчас собрать чемодан и сообщить Геллерту, что они могут уехать, показалась ему до одури соблазнительной.              — Какое щедрое предложение. Как же я сразу-то об этом не подумал? А Ариана сама справится? Или предлагаешь отправить её в Мунго?              — Я позабочусь о ней, Альбус. Думаю, никто даже не почувствует разницы.              — Ого! — Альбус изобразил изумление. — А школа, интересно, есть в твоих планах?              — Я брошу школу.              Альбус вскинул брови.              — Что это ещё значит?              Собственные интонации неожиданно напомнили ему одновременно и мать, и почему-то Геллерта.              Аберфорт пожал плечами.              — Мне нечего там делать. Я не хочу учить магию.              — Что? — вырвалось у Альбуса. — Аберфорт, никто не спрашивает, чего ты хочешь. Ты не станешь волшебником, если не окончишь школу.              — Ну и ладно, — Аберфорт снова пожал плечами.              Первые секунды Альбус молчал, не зная, что сказать.              — «Ну и ладно»? Ты в своём уме?              — А что такого?              — Да как сказать. Я правильно понимаю, что ты решил жить без магии? Поверить не могу. Ты входишь в ничтожно малое число одарённых людей и не хочешь ей пользоваться? Это же… так глупо. Ты всю жизнь хочешь провести так? — он обвёл рукой, намекая на бедную обстановку кухни.              Аберфорт в раздражении закатил глаза.              — Альбус, какая тебе разница? Мне не нужен Хогвартс, я и так уже выучил всё, что там было полезного. Дальше там делать нечего.              А вот это было неосторожно. Аберфорт, похоже, и сам это понял, когда Альбуса разобрал смех.              — Что-что? А ну раз ты набрался всех необходимых знаний, это, конечно, меняет дело. Предлагаю провести эксперимент! Ты ведь учил всё лето трансфигурацию? Если ответишь на все мои вопросы, я разрешу тебе не идти в школу.              Аберфорт наморщил лоб.              — Мне не нужно твоё разрешение, Альбус.              — О нет, вообще-то нужно, — Альбус улыбнулся, театрально подняв вверх палец. — Я твой опекун. Ты не можешь принимать такие решения самостоятельно. Итак. Назови мне закон элементарной трансфигурации Гэмпа.              Аберфорта перекосило, словно ему в рот положили недоспелую ягоду.              — Альбус, я не буду отвечать на твои дурацкие вопросы!              — А почему нет? Ну давай же, это простой вопрос. Закон Гэмпа, напрягись.              — Всё хватит, я пошёл!              Он дёрнулся в сторону выхода, но покинуть кухню не успел. Дверь перед ним захлопнулась. Аберфорт нервно обернулся, в его лице промелькнул испуг. Альбус подмигнул ему.              — Я жду ответ.              — Альбус, прекрати.              — Почему ты просто не ответишь? Потому что не знаешь? Мерлин, Аберфорт, это же азы. Ладно, а что такое трансфигурация?              Аберфорт метнул на него полный ненависти взгляд, но на этот раз промолчал. Альбус выждал некоторое время.              — Ты серьёзно не знаешь? — протянул он. — Это действительно… печально. Неужели ты такой тупица?              — Не называй меня так. Не смей звать меня тупым!              — Но это факт, — Альбус пожал плечами, почему-то чувствуя себя значительно бодрее. — Я не хотел задевать твои чувства, но нужно смотреть правде в глаза. Аберфорт, у тебя большие проблемы. Ты не можешь мне ответить, что такое трансфигурация, а мы обсуждаем, почему я не сижу дома двадцать четыре часа.              Аберфорт смотрел на него исподлобья.              — На самом деле я понимаю, почему ты не хочешь возвращаться в школу. Это ведь не потому, что ты так любишь работать в саду, верно? Просто здесь ты хоть что-то из себя представляешь, а там ты пустое место. Над тобой все смеются. Но, честно, Аберфорт, думаешь, их можно винить за это? Посмотри на себя. Почему ты так ужасно выглядишь? Это какой-то протест против гигиены? Вечно злой, вечно хмурый, словарный запас, как у трактирщика, а не студента Хогвартса. Конечно, тебя никто не любит, кроме Арианы. Почему ты такой? Тебе не отвратительно?              Альбус был уверен, что услышит в ответ много интересного, но… Аберфорт не издал ни звука. Он всё также молча слушал его, теперь склонив голову так, что волосы со лба нависли над его лицом. Казалось, его губы дрожали. У Альбуса промелькнула мысль, что пора бы остановиться. В горле снова пересохло, и он отвернулся, чтобы набрать воды.              — Извини, если расстроил тебя, но кто-то должен тебе это сказать. Кроме того, ты тоже меня расстроил. Я справлюсь с домом и Арианой, не переживай. Я контролирую ситуацию. Займись лучше собой. Прими ванну, смени одежду. Почитай, что такое закон Гэмпа. Хочешь, я тебе объясню? Как ты на это смотришь?              В этот момент что-то мокрое шлёпнулось о его спину, и Альбус, вздрогнув от неожиданности, обернулся. Это была половая тряпка. Аберфорт с покрасневшими глазами стоял позади и тяжело дышал. По его лицу скатывались крупные слёзы. Увидев, что на него смотрят, он скривился, сплюнул под ноги и ринулся прочь из кухни.              Альбус остался стоять.