Твой Альбус
Нахмурившись, Альбус зачеркнул «твой», а потом и «Альбус», и переписал своё короткое послание на белый лист. Иногда меньше слов дают больше смысла. Он похвалил себя и откинулся на спинку стула, выжидая, пока подсохнут чернила. Это он, конечно, хорошо придумал, оставался вопрос: выдержит ли он за сегодня ещё один «разговор по душам». Альбус подул на лист и запечатал его в конверт. — Почему ты такой колючий и обидчивый, а? Произнеся это вслух, Альбус понял, что улыбается. Он соскучился. Отправив сову, он переоделся в чистое, подождал ещё полчаса на случай, если Геллерт решит отправить ответ. Не дождался и трансгрессировал прямо в его спальню.***
Первой его встретила чернота. Проморгавшись, Альбус разглядел очертания хорошо знакомой ему комнаты. Вот письменный стол, шкаф, широкая кровать у окна. Только света не было. Выходит, он ошибся, Геллерт всё-таки лёг спать. Альбус почувствовал неловкость. Что ж завтра так завтра, даже лучше. Он уже вызывал в памяти образ дома и готовился к прыжку, как что-то его остановило. Стон? Он дёрнул головой в направлении кровати. Больше ничего. Показалось? Нет, ещё один. Теперь Альбус расслышал тяжёлое дыхание. Кто-то заскулил. От этого звука дрожь пробежала по затылку, словно над ухом резали иголкой по стеклу. — Геллерт! Больше ни секунды не сомневаясь, Альбус движением палочки зажёг газовую лампу и бросился к кровати. Слабый свет озарил комнату, и в нём Альбус разглядел Геллерта. Он дёргался под свалявшимся одеялом, изломав брови, как от сильной боли. Веки дрожали от движения зрачков. Альбус сильно встряхнул его за плечи. — Эй! Просыпайся! Геллерт! Безрезультатно. Он потряс его сильнее, приподняв над подушкой. Его голова резко откинулась назад, и Альбус чуть не вскрикнул. Геллерт открыл глаза. Альбус перестал трясти его и уложил обратно, бережно устроив голову на подушке. Он с беспокойством всмотрелся в его лицо. Розоватая кожа на щеках перетекала в лиловые круги под глазами. Геллерт моргал, глядя перед собой, но, казалось, ничего не видел. Альбус провёл рукой по его влажным волосам и ещё раз позвал по имени. Геллерт перевёл на него бессмысленный взгляд. Наконец, в них мелькнуло узнавание. — Альбус… Ты что здесь делаешь? Он сказал это таким слабым голосом, какого Альбус ещё никогда у него не слышал. Геллерта всё ещё трясло, на лице остался отпечаток пережитого ужаса. У Альбуса сжалось сердце, и он торопливо взял его за руку. Ладонь была потной и очень холодной. — Мерлин, как ты меня напугал, — пробормотал он. — Всё хорошо… Ты в своей постели, видишь? В полной безопасности. Повторявшиеся ночные кошмары Арианы научили его правильно реагировать, и всё равно он оказался совершенно не готов к такому от Геллерта. Тело взмокло, словно он пробежал километр. Альбус стоял рядом на коленях, пальцами убирая волосы и вытирая пот с его лба, и продолжал медленно говорить что-то успокаивающее не то для него, не то для себя. Неизвестно, сколько времени так прошло. Дрожь под его руками постепенно проходила. Геллерт более ясным взглядом окинул комнату, скомканное одеяло и, наконец, остановился на Альбусе. Несколько секунд он просто в замешательстве смотрел на него. В глазах что-то быстро промелькнуло, и его лицо вспыхнуло, залившись краской за одно мгновение. — Альбус, что ты здесь делаешь? — резко спросил он. Рука Альбуса, гладившая его волосы, замерла. Вопрос сбил его с толку. Он открыл было рот, но не сообразил, что ответить. Взгляд Геллерта тяжелел. «Сейчас кинется», — пронеслось в голове. Геллерт, конечно, не кинулся, но руку со своего лица сбросил. Затем откинул одеяло и, свесив ноги, попытался подняться. Альбус встал и сделал шаг в сторону, дав ему пройти. Геллерт даже не посмотрел на него. Он прошёлся до гардеробной и, нисколько не стесняясь Альбуса, словно его вовсе не существовало, стянул через голову промокшую ночную рубашку, бросив её под ноги. Альбус всего на секунду задержался взглядом на открывшейся спине цвета топлёного молока и отвёл глаза, будто бы не видел его голого тела десятки раз. Переодевшись в белую пижаму, Геллерт подошёл к письменному столу. Рядом с лампой, на подставке, стояли две бронзовые чернильницы. Одну из них Геллерт трансфигурировал в обыкновенный стеклянный стакан. От внимания Альбуса не укрылось, что простые чары дались ему не с первого раза. Нижняя часть стакана так и осталась бронзовой, Геллерт махнул палочкой и наколдовал в него воду. Одним махом он осушил его, наполнил заново и отставил в сторону. Подтянувшись, он сел на стол, забросив ноги на спинку стула, взял стакан и только тогда посмотрел на Альбуса. «Уникальный способ возвыситься над собеседником с комфортом. Авторство Геллерта Гриндевальда», — пронеслась неуместная мысль. Альбусу не нужно было иметь «превосходно» по прорицаниям, чтобы догадаться, что разговор не сулил ему ничего хорошо. — Я слушаю. — Слушаешь что? — Цель твоего визита. — Я… — Альбус смущённо почесал затылок. — Я хотел поговорить. — Говори. Должно быть, что-то важное? Альбус растерялся и промедлил с ответом. Геллерт продолжил за него. — Надеюсь, кто-то умер? Серьёзно заболел? Наверняка, у тебя есть какая-то причина вламываться ко мне посреди ночи. Верно? Альбус? Геллерт говорил всё быстрее, уже не скрывая в голосе желчи. Альбус окончательно смешался под его напором. — Ну… Ты ушёл. И я подумал, что нужно объясниться. — Прекрасно, и ты решил навестить меня ночью. А следующим утром прийти ты не подумал? А написать письмо не пришло тебе в голову? Альбус опустил глаза в пол. Его лицо горело. «Что ты делаешь? — спросил он себя. — Перестань ему подыгрывать». Он встряхнулся, приводя себя в чувство, и поднял голову, глядя в дальний угол. Смотреть Геллерту в глаза сил уже не хватило. — Геллерт, — он постарался изобразить на лице улыбку, — мы же не в драматической пьесе. Давай обсудим всё по-человечески. Я написал тебе, ты не ответил, и я пришёл лично. Прости, я не думал, что ты спишь. Давай поговорим утром, если ты не в настроении. — С чего ты взял, что можешь приходить ко мне без разрешения? — он повысил голос, пропустив сказанное мимо ушей. — Что ж ты пришёл, свет был погашен. Нельзя было догадаться, что время визитов окончено? — Нет, нельзя было, — не выдержал Альбус. — Потому что ты лежал тут и скулил непонятно от чего. Я очень за тебя испугался, подумал, что тебе плохо. Я должен был бросить тебя? Мне казалось, ты будешь рад, что с тобой оказался кто-то рядом в такой момент. Он остановился, чувствуя, что задыхается. В ответ ничего не последовало. Альбус, помедлив, всё-таки посмотрел ему в лицо и наткнулся на прямой взгляд, как на оголённое лезвие ножа. Геллерт плотно сжал губы так, что от них осталась видимой только бледная линия. — Скулил, — тихо повторил он. — Прекрасно, теперь ты унижаешь меня. Альбус провёл ребром ладони по лбу, утирая выступившие капли. — О Мерлин… — Что ты о себе возомнил? — он продолжал смотреть не мигая, и Альбус, не выдержав, отвёл глаза. — Что ты… что ты вообще себе позволяешь? Не суй нос, куда тебя не просят. Думаешь, можешь меня выгнать, а потом приходить, когда вздумается? Сколько важности! Альбус Дамблдор почтил меня своим присутствием. Извините, что без оркестра. Нет уж, так не пойдёт! Я сам решаю, когда тебе приходить. Захочу и выгоню тебя только так, — он щёлкнул пальцами. — Ты этого хочешь? Так и скажи. Альбус на секунду зажмурился. Когда он открыл глаза, комната перед ним дрожала. «Пусть это прекратится, пожалуйста», — молил он. — Послушай. Хорошо, я был не прав. Тебе было плохо… мне показалось, тебе нужна помощь. — Тебе показалось! — оскалился Геллерт. — Ладно, — Альбус выставил вперёд руки. — Пусть показалось. Только не кричи, твоя тётя проснётся. Геллерт ухмыльнулся, на миг в его лице промелькнуло что-то безумное. — Боишься? — он разжал пальцы, и стакан в его руке полетел вниз, разлетевшись вдребезги. — А давай разбудим её. Пускай явится сюда и запретит тебе приходить. Альбус вздрогнул, не сводя глаз с крупных осколков и бронзового куска чернильницы. — Я, пожалуй, пойду. — А, бегство, — Геллерт коротко рассмеялся. — Какой нетривиальный способ решения проблем для тебя. — Нет никакой проблемы, я просто не хочу ссориться. — Поздно, теперь я хочу. Ты чего-то другого ожидал, разбудив меня среди ночи? — Наверное, да. Другого. Я ухожу, Геллерт. Геллерт подался вперёд, сверкнув глазами. — Стой. Уйдёшь сейчас и можешь не возвращаться. Альбус поднял на него растерянный взгляд. Геллерт был бледен, но глаза горели пугающе ярко. И Альбус поверил: он не шутил. Молчаливая игра в гляделки продолжалась недолго. Альбус стёк на кровать и обхватил голову руками. Его накрыло беспомощностью, сравнимой с удушьем. Камни было проще ворочать, чем спорить с Геллертом в таком состоянии. Злость придавала ему сил, у Альбуса она их отнимала. И что теперь? Вот так всё закончится? — Геллерт, я… понял, что ты мстишь мне за сегодняшнее. Я высказался непозволительно… непозволительно… грубо, — он осёкся, набирая побольше воздуха в грудь. Поиск слов требовал от него невероятных усилий. — Но пойми же, ты позволяешь себе очень много. Есть же какие-то границы, которые нужно уважать. А ты нарушаешь их на регулярной основе. — Это я нарушаю границы? Геллерт спрыгнул со стола и зашагал по комнате. Гул стоял такой, словно каждая его нога весила с тонну. Альбус с опаской взглянул на осколки, мимо которых он бездумно проносился, и убрал их заклинанием. — А что насчёт тебя? — Геллерт стремительно развернулся в его сторону. — Ты не нарушаешь? А что, думаешь, ты сейчас делаешь? — он усмехнулся, брезгливо скривив губы. — Ах да, уважение же должно работать только в твою пользу. А ты подумал, приятно ли мне от того, что ты… подсматриваешь за мной? Конечно, нет. Думаешь только о себе. Геллерт снова заметался по комнате из стороны в сторону. Его движения напоминали резкие колебания маятника. — Это ты слишком близко, Альбус. Тебя стало слишком много, а меня очень мало. Каждый день только ты-ты-ты… У меня нет времени читать, нет времени думать, нет времени спать. Мне это не нравится. Я не так это планировал! Он то бурно жестикулировал, то обнимал себя руками, словно ему становилось холодно. Альбусу тоже было холодно. Его трясло, как в лихорадке. — Извини, я не подумал… Я просто хочу видеть тебя как можно чаще. Мне всё время тебя мало. Думал, это взаимно, — он сглотнул. — Мы можем видеться реже, если хочешь. Всё, что хочешь, только… …только бы тебя не потерять. Геллерт остановился, пытливо вглядываясь в его лицо. — Реже? Ты вообще не понял, о чём я говорю. Альбус робко пожал плечами. — Тогда скажи, чего хочешь. — Для начала больше не смей выгонять меня. Никогда. Я тебе не собачонка. — Хорошо, не буду. — И я хочу извинений. — Извини. Он фыркнул. По губам пробежала неприятная усмешка. — Как у тебя всё просто! Нет уж, это слово тебе ничего не стоит. Этого мало. — А как тогда? Геллерт мгновение о чём-то раздумывал, потом сам себе кивнул и сел на стул, откинувшись на спинку. — Поцелуй мне руку, и я тебя прощу. Альбус моргнул. — Что? — Поцелуй мне руку, — терпеливо повторил Геллерт и выставил её перед собой. — Ты шутишь? — Альбус улыбнулся, но улыбка была, скорее, нервной. Геллерт сузил глаза. — А что такое? Гордость не позволяет? Я-то думал, наша дружба тебе важнее. Альбус молчал. — Мерлин, Альбус, перестань так смотреть. Я не прошу ничего действительно унизительного. Просто поцелуй мне руку и всё, вопрос исчерпан. Он говорил непринуждённо, даже улыбался, только глаза горели каким-то злым огнём. Альбуса замутило. Если бы не угроза Геллерта, он бы уже выскочил за дверь. — Мне важна наша дружба. Но я не хочу. Геллерт пожал плечами и опустил руку. — Не хочешь и ладно. Я собираю вещи, и завтра же утром меня здесь не будет. Альбус ошарашенно молчал. — Так что? — взгляд впился иглой. — Целуешь или нет? Я недолго буду ждать. — Зачем ты так? — Как? В горле встал ком, и Альбус закашлялся, прогоняя его. — Не заставляй меня меньше тебя уважать. Что-то в его лице дрогнуло. Он быстро отвёл глаза и продолжил говорить, смотря в стену. — Давай меньше слов, больше дела. Целуешь? — Нет. Геллерт дёрнул плечом и поднялся со стула. — Тогда уходи. Я собираюсь поспать наконец. Свет погас. Он подошёл к кровати, не глядя на Альбуса, который сидел у края, выдернул из-под него одеяло и, замотавшись в него, повалился в постель. На Альбуса напало какое-то оцепенение. Он смотрел на отвернувшегося от него Геллерта, хотел бы что-нибудь сказать, но не знал, что именно. Глухой голос привёл его в чувство. — Уходи же. В глазах потемнело. Альбус встал и через секунду оказался на кухне своего дома.***
Открытое настежь окно пропускало холодный воздух. Занавески вздувались натянувшимися парусами, задевая лицо и открытую шею. Альбус смотрел вверх. По потолку, хлопаясь о побеленный кирпич, сновал мотылёк. Прилетел на свет, который Альбус зажёг… сколько времени назад? Он вспомнил, что собирался заварить чай. Он подошёл к столу, упёрся в него руками и опустил взгляд. Некоторое время он невидяще смотрел на него, пытаясь вспомнить, что хотел сделать. Глаза защипало, он замотал головой, стараясь не зареветь, но это было бесполезно. Лицо сморщилось, будто в судороге. Из горла вырвался всхлип, он тут же сжал губы, превратив его в тонкое жалостливое мычание, и горячие слёзы градом побежали по его щекам. Он ударил по столу. Ладонь запекло. Альбус запрокинул голову, с силой вытирая глаза тыльной стороной ладони — слёзы продолжали течь. Он глубоко вдохнул и выдохнул, думая только о том, чтобы правильно дышать, больше ни о чём. Не сразу, но ему удалось взять себя в руки. Альбус махнул палочкой, зажигая огонь, и поставил на печь ковш с молоком. Пока оно грелось, он нетерпеливо расхаживал из стороны в сторону, задевая то стулья, то углы стола и серванта. Мыслями он был не здесь. Шаги становились всё шире и яростнее. Молоко начало закипать, и Альбус быстро снял его с огня. Из серванта он достал банку с мёдом, опрокинул в чашку столовую ложку и залил молоком сверху. Не совсем вкус детства, не то, чем угощал его отец, когда Альбус мотал сопли на кулак из-за порванной Аберфортом книги. И молоко теперь не коровье, а козье с уже надоевшим своеобразным привкусом, и мёд не такой, но тоже сойдёт. Он пил мелкими глотками, забравшись с ногами на табурет. Хотелось отрешиться и не думать, может быть, уйти мыслями в воспоминания детства, если повезёт. Не получалось. В голове проносились, чередуясь, разные лица Геллерта. То больное с лиловыми кругами под глазами на тонкой коже. И другое… острое с той неприятной усмешкой. Я собираю вещи и завтра же утром меня здесь не будет. Альбус вздрогнул. Решение озарило его вспышкой. Он подскочил с места и выплеснул остатки в ведро, затем налил ещё, также размешав мёд столовой ложкой. Метнулся к рукомойнику, набрал в ладони воды, стекавшей тонкой струёй, и плеснул себе в лицо. Заляпанное зеркало отразило его покрасневшие глаза с припухшими веками. Альбус поджал губы, достал палочку и убрал её в карман. Нет времени. Схватив кружку, он представил комнату Геллерта и без раздумий прыгнул в неё. В этот раз темнота Альбуса не смутила. Почувствовав под ногами пол, он вскинул палочку, зажигая свет, и устремился к кровати. Тело, завёрнутое в кокон одеяла, дёрнулось. Геллерт вскинулся и приподнялся на локте, подслеповато щурясь. Свет упал на его встревоженное лицо, выдав мокрые воспалённые глаза и блестевшие щёки. Альбус подошёл вплотную, нависнув над ним. Геллерт поднял на него взгляд. Сердце забилось мелкой дрожью. Он выставил вперёд чашку. — Пей. — Альбус, какого… Ты зачем пришёл? Я же сказал уходить. Он наморщил лоб, нервно облизнув губы, и отчеканил: — За объяснениями, — он ещё раз протянул чашку. — Пей. — Что это? — Молоко и мёд. — Я не люблю молоко. И мёд. Альбус возвёл глаза к потолку. — Пей или я вылью тебе это на голову, — заметив изменившееся лицо Геллерта, он пояснил. — Молоко успокаивает нервы, а я хочу, чтобы мы поговорили спокойно. Поколебавшись, Геллерт забрал у него чашку, отпил и скривился, но промолчал. Сделав ещё глоток, он бросил на Альбуса настороженный взгляд, будто боялся, что он сейчас выкинет что-нибудь… или кого-нибудь. — Так и будешь стоять надо мной? Сядь, мне неуютно. Альбус поднял палочку. Стул с шарканьем отъехал от стола и остановился ровно позади него. Альбус сел, сложив руки на коленях, и замер с выпрямленной спиной. Геллерт пил, то и дело морщась и бросая на Альбуса косые взгляды. — Нет, какая всё-таки гадость… Сколько там мёда? — А мне нравится, — Альбус едва улыбнулся. — Мне отец его делал в детстве. Пропорции сохранены. Геллерт опустил чашку на простыню. — Ну вот, ты улыбаешься, это привычнее. Напугал меня своим лицом. Он шмыгнул носом и утёрся тыльной стороной ладони. Альбус молча достал из нагрудного кармана платок и подал ему. Геллерт кивнул, прикладывая его к носу. — А тебе, вижу, понравилось ловить меня в неловком положении. Альбус предпочёл промолчать. Геллерт отвернулся рассматривать противоположную стену. По его сжатым плечам и убегающему взгляду Альбус понял, что он нервничает, но помогать не собирался. Только крепче сжимал колени, сохраняя видимость спокойствия на лице. — Злишься? Альбус снова выбрал не отвечать. Геллерт потёр пальцем чашку, медленно выдохнул и произнёс: — А я часто на тебя злюсь. Иногда мне очень хочется сделать тебе больно. Без шуток. Так больно, чтобы ты заплакал. Альбус опустил взгляд на свои руки, сжавшие колени, и принялся гнуть пальцы, чтобы скрыть дрожь. — Почему? — Потому что… ты мне делаешь больно. Так что мне хочется, чтобы ты тоже страдал. Ради справедливости. — Я не делаю тебе больно. Геллерт хмыкнул. — Ты не специально. Но от этого не легче. Слова Геллерта рефреном повторили то, что сказал ему брат. Альбус напрягся. — Это когда, например? Геллерт склонил голову, ковыряя ногтем выщербленный узор из завитушек на чашке. — Как это сложно-то: говорить вслух… Когда у тебя возникают какие-то дела отдельно от меня. Когда мне кажется, что ты не рад меня видеть или не заинтересован… во мне, в том, что я хочу обсуждать. Когда выпроваживаешь за порог. Это задевает. И почему-то сильнее, чем должно. Альбус наморщил лоб. — Ты это всерьёз? Геллерт со вздохом откинул голову и посмотрел на него. — Да. Не знаю, почему так выходит. Ты занимаешь слишком много пространства. Просыпаюсь — ты, днём — ты, вечером и ночью теперь тоже ты. Я теперь вообще ни о чём другом думать не могу. Выкраиваю свободный час, чтобы почитать или подумать и не могу сосредоточиться. Худшее из этого то, что, когда я пытаюсь оттолкнуть тебя и вернуть хоть немного, как было, у меня не получается. Становится ещё хуже. А когда отталкиваешь ты… Он замолчал, плотно сжав губы. На скулах выступили желваки. Альбус опустил голову, чтобы он не увидел предательски подрагивающие уголки рта, но те упрямо растянулись в улыбке. — У тебя зубы разболелись? — Нет… кхм. Просто звучит как признание. Геллерт сердито посмотрел на него. — Давай серьёзно сейчас. Ты не понимаешь. Я чувствую, что застрял здесь. Почему мы всё ещё в Годриковой Впадине, Альбус? Мы уже решили, где искать Бузинную Палочку. Если найдём её, поедем в Лондон. Уже всё обсудили, что мы тут забыли? Почему мы всё ещё бегаем друг к другу, когда должны быть в Болгарии? Чем дольше это длится, тем меньше я думаю про цель. Вчера вот хотел спросить тебя, когда же мы собираемся, и поймал себя на мысли, мол, «а зачем?». Доживём до конца лета, а там решим. Это неадекватно, я расслабился. Почему я не хочу уезжать? Альбус больше не улыбался. Самое время было сказать, но он колебался. Время ли? Они только вышли на честный диалог. Если он расскажет про три года, дело точно закончится скандалом. А в его взбудораженном состоянии с Геллерта станется начать собирать чемоданы прямо сейчас. — Мне тоже… не хочется торопиться. Думаю, это нормально. Новые впечатления перекрывают собой всё остальное. Их просто надо прожить. Помнишь, как мы увлеклись историей маглов? А потом легилименцией. Мы ведь тоже тогда ни о чём другом особенно не думали. Геллерт нахмурился. — Но это продуктивные и интеллектуальные увлечения. А сейчас что? Мне не нравится, что всё, о чём я могу думать, это как забраться тебе в штаны. Альбус прыснул. — Ну это не такая сложная задача. Там есть пуговица, её просто надо рассте… — Альбус, убери свои шутки туда, откуда взял. — Ладно, — он вздохнул. — Я просто пытаюсь понять, в чём конкретно проблема. В том, что мы проводим слишком много времени вместе? В том, что сблизились? В том, что сидим на месте? Ты говоришь слишком путано, мне сложно разобраться. Геллерт вздохнул. — Не только тебе. Некоторое время они сидели молча. Альбус тяжело переваривал услышанное. По крайней мере, теперь он знал, что беспокоило Геллерта последнюю неделю. По крайней мере, кажется, Альбус действительно ему нравился. Это был положительный момент. Отрицательный состоял в том, что Альбус совершенно не представлял, что делать со свалившейся информацией. Если они друг другу нравятся, это же хорошо? Тогда почему выглядит так, словно всё плохо? Потому что они сблизились слишком сильно? Получается, чтобы всё стало хорошо, нужно отдалиться? Но ему не хотелось отдаляться. Тогда что делать? И что насчёт будущего? И как в это уравнение поместить Аберфорта с Арианой? — Что ж… Геллерт вскинул голову. Его лицо озарила такая наивная надежда, будто он ожидал, что Альбус сейчас выдаст ему готовое решение. Альбус смешался. — Пожалуйста, не смотри так на меня. Я также ничего не понимаю в том, что происходит. Иногда кажется, что всё ясно. Но это опасное чувство, потому что через какой-нибудь час всё меняется. Я снова ничего не контролирую, не знаю, как себя вести, что говорить, — он развёл руками. — Так что я не знаю, что тебе сказать. Мне бы тоже пригодился совет. Всё, что я знаю, — я не хочу, чтобы всё заканчивалось. Как бы сложно ни было. Поэтому давай… давай разбираться вместе? Договорив, он поднял глаза и наткнулся на прямой изучающий взгляд. Геллерт ответил не сразу. Его губы задрожали, он сглотнул и, улыбнувшись, ответил просто: — Давай. Что-то в этой улыбке показалось Альбусу очень искренним, и у него немного отлегло от сердца. Так непохоже на то, что он видел часом ранее. Словно он общался с двумя противоположно разными людьми, которые иногда менялись местами за долю секунды. И всё же Альбус пока ещё ничего не забыл. — И Геллерт. Я был бы очень признателен, если бы ты не забывал, что я тоже живой человек. У тебя острые слова, ты об этом знаешь. Ими не разбрасываются. Лицо Геллерта омрачилось. — Мне было сложно выразиться иначе. Ты сильно меня разозлил. — Сложно, говоришь? — Альбус усмехнулся. — Так прикладывай усилия. Ты же гордишься своим хорошим самоконтролем. Где же он был час назад? Геллерт сощурился. Образовалась тишина, ненормально долгая для их разговора. Альбус беспокойно гнул пальцы. Что не так? Прежде чем он успел предположить, Геллерт резко заговорил. — Я не горжусь, я его в себе воспитываю. Много ты знаешь о моём самоконтроле. — А чего я не знаю? — Много чего. Волосы дыбом на теле встанут. Рассказать, что мне снилось, когда ты пришёл? Они смотрели друг на друга в упор. Что-то в глазах Геллерта подсказало Альбусу, что он не хочет слышать продолжение. Но он кивнул. — Мне снилось, как я убивал своего сокурсника. Глаза Геллерта, ненормально светлые, теперь и вовсе стали пронизывающими. Альбус вспомнил о десятке раз, когда он подшучивал над ним с таким же спокойным лицом. Ему хотелось думать, что это одна из них. Только всё ещё налитые кровью глаза Геллерта ясно говорили, что это не так. Альбус сглотнул и, подавившись собственной слюной, закашлялся. Он потянулся за чашкой у ног Геллерта и за раз осушил её наполовину. — Не возражаешь? — Забирай, я не буду больше пить. Напряжение спало, но внезапное откровение повисло в воздухе. — Ладно, это было неожиданно, — он дёрнул губой, но улыбка вышла кривая. — Тебя поэтому исключили? — Да. — Ты же сказал, что из-за магии крови. Или из-за идей. Что там было последнее? Соврал? — Не совсем. Недоговорил. — Ага… Что ж, я догадывался, что в твоём отчислении есть странности. Так… Не в силах дольше сидеть, Альбус вскочил и несколько раз прошёлся по комнате. Геллерт неподвижно наблюдал за ним. Альбус снова сел, поставив локти на колени и положив подбородок на сплетённые пальцы. — Рассказывай. Геллерт недоумённо приподнял брови. — Зачем? — А как ты хотел? — удивился Альбус. — Думаешь, я теперь смогу спокойно уснуть? — Мне не хочется. Это неприятная история. — Тогда не стоило и начинать. — Тоже верно. Он тяжело вздохнул, опустив взгляд. — Ты есть не хочешь? — Нет. — Я принесу… — Ты так хочешь уйти от разговора? — Я быстро. Не дожидаясь согласия, он поднялся с кровати и, даже не обувшись, выскочил за дверь. Оставшись в одиночестве, Альбус огляделся по сторонам и поставил заглушающее заклинание на комнату. Мало ли что. Будет неловко объяснять Батильде, что он тут делает посреди ночи. Ждать, и правда, пришлось недолго. Вскоре Геллерт вернулся с двумя чашками чая и полной тарелкой овощного рагу с мясом. Хватило бы на двоих, но Альбус схватился только за чай. Его снова начинала колотить дрожь, мысль о еде вызывала тошноту. Геллерт залез обратно на кровать, положив тарелку на колени. Некоторое время он с аппетитом жевал, изредка хмурясь, будто вспоминал что-то неприятное. Альбус не мешал ему. Желтоватый свет заползал на его тонкую шею, подсвечивал мелкий синяк чуть выше ключицы, оставленный Альбусом прошлой ночью. Словно почувствовав взгляд, Геллерт плавно вскинул руку, рассеянно проведя по худой шее своими красивыми тонкими, как стебли тростника, пальцами. Альбус с усилием отвёл взгляд. Как он мог кого-то убить? Вероятно, тут имела место роковая случайность. Нет-нет, совершенно исключено. Геллерт не был на это способен. Рассеивать его сомнения Геллерт не торопился, и Альбус бросил резче, чем рассчитывал: — Геллерт, ночь не бесконечна. Мне утром вставать. — Знаю, сейчас. Я думаю, с чего начать. — Если тебе трудно рассказывать, можешь просто показать. Ложка замерла у его рта. Геллерт метнул на него выразительный взгляд. — Отличная мысль, Альбус. А потом мы вместе посмотрим… скажем, эпизод, когда твой отец принёс Ариану с обожжёнными ступнями. — Понял. Предложение неудачное. Тогда начни уж с чего-нибудь, пожалуйста. Геллерт отложил ложку и некоторое время глядел перед собой. — Ладно. Про то, что история мерзкая, я тебя предупредил. Его звали Михаэль. — Михаэль? Подожди… Что-то знакомое, — Альбус напрягся и вспомнил. — Вы вместе спускались в то подземелье. Или что это было? Геллерт неохотно кивнул. — Мы до этого ещё дойдём. Немного о Михаэле. Очень… невзрачный, по-моему, наиболее удачное определение. Вырос в магловском приюте где-то в Германии. Учился со мной на одном курсе, хотя долгое время я его не замечал, да и мало кто замечал. Среднего роста, но из-за постоянной сутулости казался мельче. Невыразительное, без особенного характера, непримечательное лицо, говорил еле слышно. Знаешь таких? Никогда не смотрят в глаза, взгляд всё время куда-то убегает. Забитые, одним словом. Учитывая, что он рос в приюте, думаю, забили его буквально. — И как вы познакомились? — Мы не знакомились. Зачем бы мне? Ну если и так, я не помню. — Про приют же откуда-то знаешь. — Это уже потом. Не торопи. С одного момента, курсе на втором, этот Михаэль стал за мной ходить. Ещё раз, мы не общались. Он держался на расстоянии. Бывало, оглянусь, а он стоит у стены. Вроде бы не смотрит, взгляд в пол, но это повторялось неоднократно. Если уроню что-то, он со всех ног бежит подбирать. Потом стал носить мои учебники. Потом… — Подожди, то есть как? Он тебя преследовал? Просто так, без причины? — Да не знаю я, — Геллерт повёл плечами. — Думаешь, я сильно приглядывался к людям вроде него? Ну стоит и стоит. Ну прислуживает. Нравится и ладно. Позже он говорил, что, мол, сразу почувствовал со мной сходство и одновременно увидел во мне всё, чего у него никогда не было. Сходство, представляешь? Со мной. В чём это, интересно? Так вот. Могу предположить, что Михаэль прилип ко мне, чтобы избавиться от положения мальчика для битья. Частый случай. У нас действовала строгая иерархия по способностям. Если кто-то не блистал успехами, ему безопаснее было прибиться в окружение к сильному и неважно, на какое место. А нет, будут пинать все подряд. Что ты так смотришь? Не одобряешь? — Не то чтобы не одобряю, просто для меня это звучит немного дико. — Дико или нет, такие были порядки. — И ты, конечно, был на самом верху этой лестницы? — Спрашиваешь. Я стал первым, — Геллерт довольно улыбнулся, но улыбка быстро потускнела. — Но сейчас не обо мне. Михаэль прибился сам. Поначалу просто ходил незаметной тенью, оказываясь рядом, только когда мог проявить свою полезность. А потом и вовсе вошёл в мой круг, сидел с нами в обеденном зале, ходил на встречи после занятий, слушал обсуждения, в которых никогда не участвовал. Возможно, из скромности, но, скорее, ему просто нечего было сказать. Умом он не блистал. Михаэль был на положении таких же, как и он, пресмыкающихся перед сильными, но кое-что его отличало, — Геллерт пренебрежительно усмехнулся. — Он делал это искренне. И прислуживал не всем, а только мне с этим… щенячьим восторгом в глазах. По-моему, его это даже не унижало. Он чувствовал себя, как магловские жрецы, покорно исполняющие ритуалы во имя своего божества. Мои товарищи подсмеивались над ним, но я высмеивал его ещё беспощаднее остальных. Его поклонение было нелепо и вызывало чувство брезгливости, но всё же… льстило. Альбус хмыкнул, но ничего не сказал. Геллерт скосил на него глаза. — Нет, — он тяжело задышал. — Не поэтому. Я не получаю удовольствия от чужого унижения, зря ты так думаешь. Дело в том, что это было очень по-настоящему. Абсолютная преданность, что бы я ни сказал или ни сделал, — Геллерт кашлянул, пряча взгляд. —Это я сейчас себе так это объясняю, тогда мне просто стало любопытно. Я не мог его понять. Должны же быть какие-то границы у обожания. У всех они есть: из принципов, моральных устоев, самоуважения. Было ли хоть что-то из этого у Михаэля? Я решил разобраться, мне интересно копаться в людях. Мы стали общаться, если это можно так назвать. Я уже говорил, что смеялся над ним больше остальных, но это не вызывало в нём никакого недовольства. Очевидно, этого было мало, чтобы заставить его защищаться, и я усугубил подход. Не дождавшись примеров, Альбус решил уточнить. — Что же ты пробовал? Геллерт ответил уклончиво. — Всякое. Целование ботинок было меньшим из того, что приходило мне в голову. Альбус сощурился. — Тот твой единственный контакт с юношей. Случайно не с Михаэлем? — Ой, — Геллерт зажмурился и закрыл рукой лицо. — Да, с кем же ещё. Очередная попытка выбить его из равновесия. Я искренне думал, что он откажется, но ошибся, как всегда. Тогда пойти на попятный казалось мне проявлением малодушия. Глупо, знаю. Один из самых постыдных эпизодов моей биографии. И как раз он заставил меня задуматься, не загоняю ли я сам себя в ловушку. — Что ты имеешь в виду? — Видишь ли, чем больше я над ним измывался, тем слабее становились мои собственные границы, за которые раньше Михаэль боялся заходить. После того случая он, вероятно, подумал… что мы вроде как стали ближе. Как в Хогвартсе устроены общежития? Альбус замешкался. — По-разному, зависит от факультета. — Тогда понадобится преамбула. В Дурмштранге мы живём в комнатах по два человека. Дверью можно отгородиться от остальных, но это, скорее, условность. На них даже нет замков, разве что ты сам озаботишься запереть её заклинанием, например. Некоторые так делали, но их поднимали на смех, подозревая в непристойностях с соседом. Словом, моя дверь не запиралась. И зря. Однажды я проснулся среди ночи. Очень резко, как будто от толчка или падения. Я сразу ощутил, что рядом кто-то был. У изножья моей кровати стоял Михаэль. Просто стоял и смотрел. Своими пустыми маленькими глазами. Его даже не смутило то, что я проснулся, хотя он точно заметил. Я разозлился и атаковал его, — он остановился, быстро дыша и кусая губы. — Я применил проклятье, вызывающее сильную головную боль. Звучит безобидно, но на деле страшнее. В истории известны случаи, когда волшебники теряли под ним рассудок или свершали счёты с жизнью, только бы избавиться от мучений. Наложив проклятье, мы с соседом вышвырнули его в коридор и никому не сообщили. На следующее утро его не оказалось за завтраком. Как позже выяснилось, утром кто-то сердобольный нашёл его в коридоре и отвёл к лекарю. Через несколько дней он, к сожалению, вернулся. С глупой улыбкой и опущенными в пол глазами попросил разрешения отнести мои учебники. И вот тогда мне стало по-настоящему страшно. Альбус прикусил край чашки и быстро отставил её. — Мерлин… Он же нездоров. — Он абсолютно точно был нездоров. Забавно, что ты говоришь об этом только сейчас. Таких, как Михаэль, нужно держать от себя как можно дальше, жаль, я очень поздно это понял. В нём была какая-то пустота, которую он пытался заполнить полным растворением в другом человеке. Ощущение собственной ничтожности также делало его неуязвимым к любого рода унижениям. О чём я вообще думал, когда тыкал его, как муравья, чтобы посмотреть, что он сделает? Морганово любопытство. Единственное, что я мог сделать, — это держать дистанцию, но как ты понял, я сам же её нарушил. — Ты ведь не знал. — Да кто угодно бы это почувствовал ещё на подступе. Ты бы… хотя нет, ты бы мог попытаться ему помочь и влез бы в то же болото, но с другого конца. С той ночи я стал запирать дверь, мне уже не было дела до пересудов. Мне также пришлось пожертвовать своими одиночными прогулками и всюду ходить с друзьями. Михаэль не представлял для меня особенной угрозы, но я всё равно не чувствовал себя в безопасности. Мало ли… Кто знает, что было у него в голове, и что он мог придумать? Естественно, я прогнал его из своего круга. Он больше не сидел со мной рядом за обедом, не носил никаких учебников, ничего такого. Но это мало помогло, Михаэль настолько привык слышать от меня «убирайся», что в конце концов перестал воспринимать всерьёз. Он всё ещё слушался, уходил, когда я приказывал, но недалеко. Садился где-нибудь поодаль, но держал в поле зрения. — Это ужасно… Ты кому-нибудь рассказывал об этом? Преподавателям или друзьям. Геллерт даже засмеялся. — Преподаватели вмешивались только в одном случае: если нарушались школьные правила. Остальное их не волновало. А что до друзей. Во-первых, что бы они с ним сделали? Во-вторых, нет, я не мог взять и признаться, что у меня есть какая-то проблема. Наличие проблемы подразумевает, что ты недостаточно силён, чтобы с чем-то справиться. — Боялся потерять авторитет? — Альбус, репутация в Дурмштранге — это не прихоть, а вопрос выживания. Так что да, обращение за помощью — последнее, что я бы предпринял. — И ты решил, — Альбус помедлил, подбирая слово, — избавиться от него? Геллерт качнул головой. — Не так. Признаюсь, такая мысль тоже приходила мне в голову среди прочих, но я надеялся, что до этого не дойдёт. Михаэль, конечно, мешал мне жить, однако держал себя в рамках. Отгонять его уже вошло у меня в привычку. Представь, что рядом с тобой всё время кружит комар. Не смертельно же? Правда, однажды комар может стать кровопийцей побольше, и ты не знаешь, когда именно это случится. Нечто подобное я тогда ощущал. Я отчаянно искал выход. Была мысль подставить Михаэля и добиться его исключения. Или усыпить на два с половиной года, пока я не выпущусь из Дурмштранга. Но всё разрешилось само собой, хоть и не самым приятным способом. Геллерт отставил тарелку на прикроватную тумбу и сделал глоток уже остывшего чая. Чашка замерла у его бледного рта. Настенные часы громко тикали, отмеряя оставшиеся пять минут до трёх часов ночи. Он уставился затуманившимся взглядом в стену и, казалось, больше ничего и никого не замечал. — Самая сложная часть? Геллерт дёрнул головой на звук его голоса и рассеянно кивнул. Альбус вздохнул и, на свой страх и риск, потянулся к нему через кровать, взял за руку. Геллерт поднял на него настороженный взгляд, но руку не убрал. — Прежде чем ты продолжишь. Может быть, я скажу что-то очевидное, но привычки ломать трудно, по себе знаю. Если что-то… — он выдохнул, — если что-то произойдёт, расскажи мне, мы что-нибудь придумаем. Взгляд Геллерта смягчился. Поставив подбородок на колено, он крепко стиснул ладонь Альбуса, неотрывно глядя ему в лицо. —Я знаю. Будь ты тогда со мной, я бы тебе рассказал. В принципе по той же причине, по которой рассказываю сейчас. Но ты прав, это трудно, — он усмехнулся и добавил совсем тихо. — Спасибо. Он мягко выдернул руку и снова отвернул взгляд к стене. — Надо закончить с этим поскорее. Я однажды рассказывал, что мы с однокурсниками увлеклись магией крови. Помнишь, что я говорил про связь эмоций и уровня магического всплеска? Альбус хорошо помнил тот урок. Тогда Геллерт впервые поцеловал его для наглядной демонстрации. — Чем ярче эмоция, тем выше уровень, я помню. Только… ты ведь говорил, никто не пострадал. — А что мне было говорить? Правду? Зачем она тебе была тогда? — он махнул рукой, увидев, что Альбус собрался возразить. — Это уже неважно. Для магии крови не имеет значения, позитивно окрашена эмоция или негативно. Тем не менее, сильную позитивную эмоцию, по понятным причинам, вызвать сложнее, чем негативную. Боль вызвать проще, чем экстаз. — Круциатус? — Конечно, наипростейший вариант. Мне очень хотелось узнать, какой силы окажется заклинание, если пустить кровь человеку, который только что испытывал мучения. Я просто заболел этой идеей и заразил ею всех остальных. Неэтичность эксперимента мало кого смущала, но брать на себя роль подопытного никто не спешил. К слову, я бы не был против им стать, тем более идея моя, но тут был нюанс. — О, сомневаюсь. Ты бы никому не позволил наставить на себя палочку. — Хм… пожалуй, ты прав. Но видишь ли, у меня были основания подозревать, что большинство моих «друзей» не против попытать меня круциатусом, если представится шанс. Может быть, даже дольше необходимого. Мне не хотелось доставлять им такого удовольствия. Угадаешь, кто вызвался? Михаэля, между прочим, никто не приглашал. Он к тому времени стал персоной нон-грата в нашем кружке. Но, как я уже говорил, от него было не так просто избавиться. Когда я задал вопрос, он чудесным образом объявился. «Геллерт, я могу! Возьмите меня!». Стоило бы отказать, но мне показалось это хорошей возможностью оттолкнуть его от себя. Если даже пытки не помогут, то уже ничего не сможет — так я тогда подумал. Как ты, вероятно, понял, я не всегда извлекаю уроки из своих ошибок. Эксперимент мы решили провести в подземельях после отбоя. Вероятность того, что кто-то будет нас там искать, была почти нулевая. — Что за подземелья? — Ах да, ты же не знаешь. Замок Дурмштранга возвели ещё в Средневековье, в четырнадцатом веке, если правильно помню. За это время его неоднократно перестраивали, подземелья — самая старая часть. Если погулять там, можно найти много интересного. Есть просто старинные классные аудитории, есть старые лаборатории, есть и пыточные. Для кого они предназначались история умалчивает. Все ходы в подземелья, естественно, замурованы, и спускаться туда запрещено под угрозой исключения. Но конечно, все там гуляют, несмотря на риск. Место очень удобное. Главное, не ходить толпой, чтобы не привлечь внимание ночных патрулей, а внизу уже можно делать, что заблагорассудится. Толща камня не пропускает ни звука. — И оттуда не слышно криков… — Да, такой был план. Михаэля мы привязали к одной из парт в старой учебной аудитории. Просто предосторожность, под круциатусом он легко мог навредить сам себе. Второй человек должен был пустить ему кровь по сигналу. Третий колдовать, насыщая палочку его кровью. Ничего сложного. Первые результаты были впечатляющими. Я продержал Михаэля под круциатусом семь секунд, и простой удар силой из палочки полностью снёс каменную стену. — Первые? А сколько их было? Геллерт помолчал. — Меня мало интересовало, даст ли круциатус больший заряд магии. Конечно, даст. Более любопытно, какой будет сильнее: от крови, взятой во время пытки, или сразу после. Влияет ли продолжительность, а также сколько будет держаться эффект, если перелить кровь в склянку. В следующий раз я попросил Альбрехта пустить кровь прямо в процессе пытки. Разницы не было почти никакой, и я увеличил время до пятнадцати секунд. Всего было семь подходов. После каждой я спрашивал Михаэля, как он себя чувствует, хочет ли прекратить. Он бился в агонии, несколько раз обмочился, но каждый раз отвечал, что всё в порядке — О Мерлин… — Альбус выдохнул, закрыв лицо руками. — После седьмого раза Михаэль больше не кричал и не двигался. Альбрехт, который сидел рядом, решил, что он потерял сознание от боли. Но я почему-то сразу понял, что дело не в этом. Его глаза остались открыты, но они были пустыми, теперь совершенно пустыми. — От чего он умер? Его голос зазвенел. — Сердце не выдержало. Это слова нашего лекаря, я точно не знаю. Мы не проверяли, что с ним стало. Как только Альбрехт обернулся к остальным и, запинаясь, сообщил, что Михаэль не дышит, поднялся крик. Мои бывшие товарищи гурьбой побежали к выходу, уже не заботясь ни о какой конспирации. Я остался в заброшенной классной комнате наедине с трупом. Только что всё было под контролем, и в один миг просто рухнуло, понимаешь? Я не хотел этого, не планировал, — он медленно выдохнул. — Я убрал беспорядок, насколько возможно. Тело Михаэля поднял на первый этаж и выбросил в коридоре. Тогда ничего умнее мне в голову не пришло, я был не совсем в себе. Самым важным казалось не оставлять его в подземельях, чтобы преподаватели не усилили контроль за ними. Но утром никакого значения это больше не имело. Некоторые из тех, кто был со мной ночью, рассказали директору. С выгодной для своей стороны, конечно. Они сказали, что я заставил студентов спуститься со мной в подземелья и заставил принять участие в опасном эксперименте. Очаровательная ложь. Как это должно было выглядеть? Я в одиночку угрожал целой толпе и силой загнал в подземелье? Директор, впрочем, ничего странного в истории не разглядел. Когда нашли Михаэля, он собрал всех студентов и преподавателей в зале и объявил о «безобразном инциденте» и моём исключении. Без дисциплинарного комитета, без проведения бесед. Директор не стал разбираться и лично за руку проводил меня в карцер. Если бы ты видел лица моих сокурсников. Они смотрели так, словно рядом с ними полз акромантул. Забавно, но среди этих лиц не было моих так называемых друзей. Они присутствовали, но заняли самые последние ряды лишь бы не пересекаться со мной. Представляешь, боялись того, что я могу с ними сделать после доноса, — он тихо добавил. — И правильно боялись. Альбус расслышал. Что-то в его интонациях заставило поёжиться, будто от холода. Он поторопился уйти от темы. — Сколько ты провёл в карцере? — Немного. Всего один день и вечер. Директор ждал подтверждения от министерства. Он добивался не только моего исключения, но и полноценного суда. Глупый старик, на что он рассчитывал? Россказней ребятни слишком мало, чтобы выносить приговор (тем более человеку с аристократической фамилией), а никаких других доказательств у него не было. Но я не стал дожидаться, чем это закончится. Ночью я выбрался из карцера, забрал из кабинета директора свою палочку и сбежал. За пять лет обучения этот карцер я знал, как свои пять пальцев. К счастью, директор не подумал посадить меня в место посерьёзнее. Перед уходом, — Геллерт улыбнулся, — я оставил им символ Даров Смерти на всю стену. Это магический знак на моей крови. Свести можно только вместе со стеной. Маленькое напоминание обо мне. Все, кому нужно, поймут. —Тебе ничего не сделали за этот побег? Министерство так это и оставило? — Не знаю, это были уже не мои проблемы. Я вернулся домой, рассказал всё в общих чертах родителям, они отправили меня на полтора месяца во Францию к другу отца, пока скандал не уляжется. Когда приличия уже не позволяли мне оставаться дольше, я отправился в Англию отдохнуть и поискать могилу Певерелла. Через неделю собирался вернуться в Австрию, но нашёл здесь приятную компанию, и планы поменялись. — И как они? Спокойно отреагировали? Геллерт хмыкнул. — Не то чтобы. Мать ушла пить огневиски. Отец изошёл на крик и ударил меня. Ну, а я ударил его в ответ. Он был так шокирован. А, собственно, чего он ожидал? — он зло сузил глаза. — Что может тронуть меня безнаказанно? С чего бы? Воспитывать нужно было раньше, теперь пусть разбирается с тем, что получилось. — И всё же они защитили тебя. — Альбус, не навязывай мне чувство благодарности. Конечно, защитили, я их единственный наследник. Какой у них был выбор? Альбус не осмелился с ним спорить. В конце концов Геллерт, очевидно, лучше знал свою семью. Пока Альбус размышлял, Геллерт повернулся и придирчиво заглянул ему в лицо. — Как тебе мой рассказ, Альбус? Что думаешь обо мне? — Да в общем… то же, что и раньше. Геллерт дёрнул верхней губой. — Ну и болван. Совсем никаких новых выводов не сделал из этой истории? Подожди, подумай вначале, потом ответь. Альбус сжал губы. — Я подумал. Чего ты хочешь? Чтобы я осудил тебя? Ты сделал ошибки, которые привели к ужасным последствиям. Но ведь ты не мог такого предположить. Думаю, ты и так винишь себя, зачем мне что-то добавлять? Геллерт рассмеялся. — Я не виню себя, Альбус. В чём моя вина? Да, это было рискованно, но они все прекрасно об этом знали. Все, кто принимал в этом участие, знали, на что шли. Михаэль мог отказаться или уйти в любой момент. Я в жизни никого ни к чему не принуждал! Мне в голову приходят разные идеи, и не все этичные, совсем не все — безопасные. Другим нужно думать своей головой. Если они соглашаются, значит риски их устраивают. И Михаэль… Почему я должен брать ответственность за его выбор? Почему меня должна волновать его жизнь, если его она не волновала? Я не собираюсь ни за кого думать. Его смерть — его ошибка. Альбус не знал, что ответить. Всё это звучало безумно, он привык думать совсем иначе, однако не мог не признать, что в рассуждениях Геллерта была своя чёткая логика. — Но ты же знал, что Михаэль, вероятно, мыслит не очень здраво… — И? Если кто-то кажется тебе больным, ты готов отнять у него право выбора? Так ты считаешь, Альбус? Альбус был готов поклясться, в зрачках Геллерта что-то в этот момент вспыхнуло. — Я не пытаюсь отнять свободу выбора. Я только думаю, что есть люди, которые легко могут навредить себе этим выбором, поэтому по возможности их стоит от этого оградить. Например, дети, или люди в не очень хорошем душевном состоянии, или… — Ариана? — он ухмыльнулся. — Не мучает совесть за то, что держишь её взаперти? Альбус посмотрел на него в упор. — А тебя не мучает? Если ты не виноват, почему так плохо спишь по ночам? Геллерт дёрнул плечами, потерянно огляделся по сторонам и неожиданно сник. — Не знаю. Воздух в груди сжался. Он ещё мог спорить с Геллертом в его обычном состоянии, но только не когда он выглядел таким вот… сбитым с толку и ничего не понимающим. Альбус выдохнул. — Вот что. Ты можешь быть не виноват напрямую в том, что произошло. Но всё же твои действия привели к этому, и это… заставляет чувствовать себя плохо. Люди иногда совершают ошибки, иногда огромные, иногда ужасные. Мы так устроены. И, возвращаясь к твоему вопросу, я не могу осуждать тебя за то, что ты и сам в своём рассказе признал ошибкой. Так что нет, я не сделал никаких новых выводов из твоей истории. Ты не всегда поступаешь мудро, я это знаю. Неприятно ошибаться, но ты можешь что-то извлечь из этого и стать лучше, верно? И, может быть, тогда тебе перестанут сниться кошмары. Геллерт надолго замолчал после его речи прежде чем всё-таки ответить. — Ты предвзят. Альбус улыбнулся. — Конечно. Но ведь я не оправдываю тебя. Мне просто… небезразлично, как ты себя чувствуешь. И я хочу помочь тебе разобраться. Хочу, чтобы тебе стало легче. Понимаешь? Он развёл руками. Геллерт не обратил внимания, снова уйдя в себя. Он угрюмо смотрел перед собой, его пальцы побелели, вцепившись в край одеяла. Альбус почувствовал себя беспомощным. Что ещё он мог сказать? Он не знал, что правильно говорить, правильно ли не осуждать. Но он совершенно точно не хотел и не мог оставлять Геллерта бродить в безрадостных размышлениях. Альбус тихо поднялся со стула и сделал шаг к кровати, нависнув над ним. Геллерт поднял голову, заметно напрягшись. Он не любил, когда кто-то возвышался напротив. Посмотрев в его больные покрасневшие глаза под изломанными бровями, Альбус ощутил укол. Он осторожно разгладил свалявшиеся пряди его волос и складки между бровей. Геллерт прикрыл глаза и запрокинул голову, подаваясь к его рукам. На грудь словно что-то надавило изнутри. Жаль нельзя было смахнуть все его мысли одним движением руки. Альбус задержал пальцы на его щеке и склонился, намереваясь поцеловать, но Геллерт опередил его. Пальцы обхватили затылок. Геллерт притянул его лицо к себе, ловя его губы. Оторвавшись, он ткнулся носом в волосы над его ухом и зашептал: — Останься до утра. Останься. Пожалуйста. Альбус заколебался. На краю сознания мелькнула мысль, что утром нужно пораньше встать, и тут же погасла, когда руки Геллерта скользнули вниз по ткани его сорочки. Так всегда, предсказуемо. Стоило Геллерту потянуть за нужную нить, он был готов сделать всё, что угодно. Геллерт повис на его плечах, увлекая за собой на кровать. — Подожди. Я в уличной одежде. И в обуви. Он рассмеялся и толкнул его от себя. — Так сними её. Альбус приподнял брови и отошёл на пару шагов назад. — Ну как скажешь. Начал он с расшнуровки ботинок. Геллерт стучал пальцами по изголовью кровати, но Альбус нарочно не торопился со шнурками. Сняв ботинки, он с той же методичностью стянул носки и уложил их вовнутрь. Выпрямившись, Альбус расстегнул жилет и бросил на стул. Когда очередь дошла до пуговиц у ворота, постукивание прекратилось. Образовалась тишина, нарушаемая только тиканьем часов. Альбус поднял глаза. Геллерт мутным взглядом следил за его руками, цеплявшими пуговицы и распускавшими в стороны лацканы сорочки. Кровь прилила к лицу. Альбус опустил подбородок на грудь, чтобы не промахнуться мимо пуговиц. Одеревеневшими пальцами он стянул с плеча рукав. Сквозняк от окна тронул холодной рукой обнажившуюся кожу. Потянувшись к пуговице на штанах, Альбус встретился глазами с Геллертом. Он всё так же хранил молчание и так же неотрывно смотрел, кусая покрасневшие губы. Альбус беззвучно рассмеялся и подмигнул ему. Пуговица высвободилась из петли. Когда на нём остались только кальсоны, Геллерт подался вперёд и протянул ему руку. Взглянув на неё, Альбус заколебался. — Я останусь, но при одном условии. Геллерт растерянно моргнул и опустил руку. —Это при каком? — Поцелуй мне руку. Его лицо на несколько секунд застыло. Альбус ждал, не скрывая глумливой улыбки. Геллерт встретился с ним глазами и усмехнулся. —Ладно. Иди сюда, поцелую. Альбус сощурился и остался стоять. — Мне не слишком нравится это «иди сюда». Звучит как угроза. — Разве? — Геллерт деланно удивлённо приподнял бровь. — Не может быть. Альбус замахал руками перед лицом. — О нет. Теперь точно нет. Я, пожалуй, домой. —Ты мне не доверяешь? — После всего, через что мы прошли вместе?.. Абсолютно нет. В этот раз Геллерт изобразил изумление чуть реалистичнее. — Я что, монстр, по-твоему? Альбус выразительно молчал. Геллерт вздохнул и жалостливо изогнул брови. — Ну останься. Я буду милым, обещаю. Не то чтобы Альбуса проняла эта нехитрая актёрская игра, он в общем-то и не собирался уходить. Для приличия помявшись, он приблизился. Геллерт придвинулся к краю кровати и потянулся к его руке. Его пальцы смяли увлажнившуюся от волнения ладонь. Он склонил голову — Альбус задержал дыхание — и потёрся щекой о его запястье. — Мне нравятся твои руки. Альбус неловко улыбнулся. Захотелось отстраниться, но он устоял. Погладив его ладонь, Геллерт коснулся её губами, целуя пальцы. Альбус облизнул пересохшие губы. Сердце застучало быстрее. Тёплое дыхание щекотало кожу. Выполнив условие, Геллерт не торопился отпускать его, а Альбус не решался его прервать. Его словно прибили к месту, и он, почти не моргая, наблюдал, как губы Геллерта перемещаются по его пальцам. Медленно подняв глаза, Геллерт приоткрыл рот и втянул внутрь указательный палец. Альбус резко выдохнул. Член потяжелел, натянув мягкую ткань кальсон. Геллерт бросил на него недолгий взгляд, угол его рта дёрнулся в улыбке. Язык скользнул по ребру пальца и обхватил его. По лицу Геллерта плясали тени от жёлтого пламени настольной лампы. Альбус не сводил с него взгляда, проваливаясь в ощущении дальше, воображая его язык и губы в другом месте. Он на секунду прикрыл глаза. В то же мгновение запястье крепко сдавили и сильно дёрнули на себя. Альбус не успел ни за что ухватиться и рухнул на постель, придавив собой Геллерта и больно ударившись нижней частью колена о край кровати. Подтянув ноги на матрас, он приподнялся на локтях и угрюмо уставился в смеющееся лицо. — Зачем? — Не расслабляйся. Альбус приподнял его лицо за подбородок. Улыбавшиеся губы влажно блестели от слюны. Он прижался к ним, хватая ртом его удивлённый выдох. Рука отпустила подбородок и побежала вниз, задирая край его пижамной рубашки и забираясь под неё к коже. Наощупь он нашёл сосок и смял его, растерев между пальцами. Геллерт низко застонал в губы, сжал в руках его голову, пробежался ими по волосам и дёрнул за ленту. Расплетённые пряди рассыпались по спине. Геллерт зарылся в них пальцами, царапая заднюю часть шеи краями ногтей, и обнял его ногами, теснее вжимая в себя. На мгновение Альбус задержал дыхание, член оказался стиснут между их телами. Геллерт потянул его за волосы, вынуждая запрокинуть голову. Шею облепили его мокрые поцелуи. Рука Альбуса, на которой он удерживал равновесие, мелко дрожала от напряжения. Почти невесомо к уху проскользнули зубы. Геллерт жарко выдохнул в его шею и прикусил край кожи, больно сдавив её зубами. Из глаз брызнули слёзы, Альбус зашипел и, размахнувшись, ударил его в плечо. — Геллерт! Геллерт дёрнулся назад и кинул на него взгляд исподлобья, потирая плечо. — Альбус, зачем ты?.. Больно же. Место укуса пульсировало, Альбус дотронулся до него и, нащупав что-то влажное, поднёс пальцы к глазам. На коже остались багровые следы. Их он молча показал Геллерту. Он с ничего не выражающим лицом посмотрел на них и отвёл глаза. — Мне казалось, я слегка… — Мне казалось, мы об этом уже говорили. Легче. — Знаю. Это не моя вина, ты сладкий. Альбус выгнул бровь. — Очень смешно. — Правда. Он снова придвинулся к его шее, проведя языком по следу укуса, и заглянул ему в глаза с такой нежностью, от которой прерывалось дыхание. — Ну извини, — он тронул его губы своими и повторил: — Извини. Ладони Геллерта легли ему на щёки. Он жарко поцеловал его губы, щёки, глаза, лоб. Альбус заморгал, сбитый с толку. Руки шарили по его телу, чувствительно давили, касаясь паха. Нажав на его плечи, Геллерт уложил его спиной на матрас и навис над ним, привстав на коленях. Его лицо приблизилось, он прижался горячим лбом к его лбу. Тёмные от расползшихся зрачков глаза жгли прямо напротив, пресекая возможность отвести взгляд. — Не злись на меня. — Не злюсь. Не получается. Геллерт выдохнул и прильнул к нему всем телом, утягивая в поцелуй. Альбус подавился вдохом и обхватил его руками, стиснув костлявые плечи. Оторвался, утыкаясь носом в его кожу, вдыхая его терпкий от пота запах. С Геллертом всё всегда получалось с перебором, чрезмерно, без середины. Он никогда не мог рассчитать силу ни в чём, что делал. Его чувствами можно было задохнуться. И Альбус этим наслаждался, слишком и через край. Геллерт выпрямился, садясь на его колени, и потянул за края своей ночной рубашки. Ткань скользнула вверх, обнажая стройные линии рёберных костей под гладкой, тронутой летним загаром, коже. Отбросив её, он приосанился, одарив самодовольным взглядом. Его горделивая поза не вязалась с зардевшимися щеками и быстро поднимавшейся грудью, но Альбусу нравилось сочетание. Он улыбнулся (да красивый-красивый) и, упёршись ладонями в матрас, потянулся к нему, но Геллерт толкнул его обратно. Торопливые пальцы принялись стягивать с него кальсоны. Ткань сползала неохотно, и Альбусу пришлось приподнять колени. Кальсоны, наконец, потерялись в складках одеяла. Они снова встретились руками и телами. Геллерт сел на его голые бёдра, и на несколько долгих секунд Альбуса пронзило сладкой судорогой. Он притянул его за талию, теснее прижимая к себе. Где-то над его ухом Геллерт заскулил, взял его за руку и опустил её вниз по своему животу. — Хочу тебя… очень. Альбус на миг зажмурился. — Как?.. — он прочистил горло. — Как именно? Геллерт отстранился, чтобы заглянуть ему в лицо. Несколько секунд он только кусал и облизывал губы, прежде чем ответить. — Ты. Хочу, чтобы это сделал ты. Дважды просить не пришлось. Свесившись с постели, он достал уже хорошо знакомую мазь от ушибов. Геллерт привстал на колени, сдёргивая с себя штаны вместе с бельём. На какое-то время вновь стало тихо. Склянка выскальзывала из выпачканных в мази пальцев, и Альбус пристроил её на колене. Поскрипывал ставень раскрытого окна. Геллерт тихо постанывал над его плечом. Главное — слишком много не думать о том, где сейчас находились его пальцы, чтобы веселье не закончилось, не успев начаться. Горячие мышцы туго стянулись на фалангах, Геллерт дёрнулся, втягивая воздух через сжатые зубы. Альбус повернул голову. Со своей стороны он мог видеть только его щёку с заправленной за ухо светлой прядью волос. — Больно? — Нет… — Приятно? Геллерт несильно стукнул его головой. — Щекотно. — Может быть, ты ляжешь всё-таки? — Не хочу. — Тогда раздвигай колени шире. Геллерт завозился, выполняя просьбу. Альбус в этот момент смог продвинуться немного дальше. — Ну хватит там. Опять полбанки изведёшь. — Терпи. Хорошо бы у тебя хоть раз полбанки получалось… Едва дождавшись момента, когда Альбус вынул пальцы, Геллерт сильнее упёрся в его плечи, перенося на них вес своего тела, и опустился на его член. Альбус схватился за его бёдра, сдавливая кожу. Геллерт двигался гораздо медленнее, чем ему хотелось бы, но он очень старался не торопить его. Разговоры кончились, остались только глубокое дыхание, шорох простыней и звук трения кожи о кожу. Раскрасневшееся лицо Геллерта плыло перед глазами. Его искусанные припухшие губы, изломанные брови, его дыхание, греющее щёку. Выражение, которое, кажется, не забыть никогда. Приближаясь к кульминации, Альбус сжал его руку, смотря ровно в его залепленные горячкой глаза. Геллерт в ответ сплёл вместе их пальцы.