***
Хакс нашел ее меньше чем через неделю. Неделю, которую Бен Соло провел в своем личном аду, переполненном мертвецами. Их тела были вымыты, аккуратно выложены в ряд, каждое на своем столе. И он невольно цеплялся за них взглядом каждый раз, когда проходил мимо, спускаясь по ступеням вниз, в лекторий. Он лишил их покрывал, последнего из покровов человечности, и теперь они словно уродливые сосуды, сморщенные и пустые, усыпанные пятнами гнили и щедро сдобренные бальзамирующей жидкостью, ожидали своего часа. Эти тела не годились на опыты, он попросту препарировал их по старой привычке — запах спирта и матовый свет, исходивший от зеркальной крыши прозекторской, успокаивали его. Давали мимолетную надежду, что гниль все же можно остановить, и, если это удастся сделать с трупом, то возможно — только возможно — он избавится и от Рена. Рен был его ядом, пятном порчи внутри, проникшим так глубоко в кости, что Бен Соло до сих пор ощущал его. Инвалиды рассказывали ему о боли в отрезанных конечностях. Фантом — вот чем являлся Кайло Рен. И все же изуродованная кисть, лишенная ладони, не могла взяться за пистолет. Или нож. А Рен мог. Он был смертельно опасен. Но, к счастью, вызвать его обратно посредством простого препарирования трупа было невозможно. Рен любил не самих мертвецов, он любил боль и ту последнюю секунду, что отделяла жизнь от смерти. Последний вздох — вот за какой ужасающей красотой он гнался, убивая ни в чем не повинных девушек. К сожалению, ни один из его опытов не удался. Бен бил реторты, крошил их вдребезги, наблюдая за тем, как марают пол темные лужицы драгоценной жидкости, и рвал страницы, изничтожая в пыль. Жег клочки на огне горелки, оставляя на деревянной поверхности стола уродливые пятна. Он разгромил лабораторию, но ему было все равно. Он так ни разу и не встретился лицом к лицу с новой служанкой. Хакс настрого запретил ей появляться в старом крыле, где и располагались лаборатории, кабинет и хозяйские спальни. Так что она была лишена возможности глядеть на потемневшие от частого мытья половицы, где совсем недавно была кровь, на изломанные невероятной силой деревянные панели, украшавшие некогда стены, на стесанное до самой сердцевины изголовье кровати, увитое цепями, прикрепленными на случай нового, внезапного приступа. Ее место было на кухне за готовкой еды и в гостиной, где она должна была ежедневно протирать пыль и наводить порядок, на тот случай, если ее хозяин сменит вынужденное отшельничество на светскую жизнь, которую вел ранее. Никто из слуг не осмелился бы рассказать ей, что это практически невозможно, ведь он сошел с ума, давно и безвозвратно. Удивительно, но Хакс только кривил рот, рассказывая о том, что она довольно расторопна и ловко управляется с хрусталем. Не разбила ни одной чашки, накрывая на стол. Словно это только доказывало, что ей, приютской сироте, наверняка той еще мошеннице, верить было нельзя. Он вообще не любил женщин, воспринимая их как созданий второго сорта. Ее звали Рей, и она не была красивой — Хакс специально расстарался, подыскав самую бесцветную и тихую горничную, именно так он и доложил Бену тем же вечером. Если бы мог, то нанял уродливую старуху, на которую не позарится даже слепец, но такая в доме уже была, кухарка Маз, и увы, ей в помощь нужен был кто-то помоложе и порасторопнее. У Рей не было родни или друзей, за всю неделю своей работы в доме она ни разу не отпросилась погулять, а ведь девушке ее возраста наверняка было бы скучно сидеть взаперти в своей крошечной комнатке под лестницей. Она даже ходила совсем неслышно, не шаркая как Маз, не чеканя шаг как Хакс — маленькая мышка. Но поднос с завтраком всегда стоял у двери, стоило ему позвонить в колокольчик, накрытый серебряной крышкой, и еда стала значительно вкуснее, чем когда готовила старая кухарка. Но в то утро ему было настолько плохо, что Бен не смог даже подняться с постели. Боль раздирала голову насквозь, и он еле мог видеть, словно безумный шаря над изголовьем кровати, где висел звонок, но под пальцы попадалась лишь ткань полога. А он был бессилен сорвать ее. — Хакс! — Бен заорал, но из горла послышались лишь слабые хрипы. — Где же ты? Дьявол тебя побери и твой весь род, — в этот час он должен был быть рядом, наготове, держа заветные порошки и опиумную настойку. И именно сейчас куда-то запропастился. — Хакс! Он повернулся следом за скрипом двери, почти не видя ничего — в полумраке комнаты плыл неверный тонкий силуэт, меньше всего напоминавший мужскую фигуру. Осторожно тень подобралась к нему, и на лоб, разгоряченный, весь в испарине, легла прохладная ладонь.***
Ей выдали форменное платье тяжелого темно-зеленого цвета и целую пачку белых передников. От этого темного сукна ее лицо казалось болезненно-бледным, серовато-прозрачным. И чепец. «Никаких волос», — строго сказал Хакс. Хозяин не пожелал разговаривать с ней лично и инструктировать ее касательно порядков в доме. Он даже не показался на глаза. Хакс сам обрисовал ей круг обязанностей и детально пояснил, чего ей в этом доме нельзя. Нельзя было буквально все: громко разговаривать, смеяться, петь, топать, вообще издавать какие-либо звуки вне тех, что поневоле сопутствовали ее повседневному труду. «Не вздумайте водить сюда дружков, мисс Рей», — добавил Хакс в тот первый вечер, и она все с той же вежливой полуулыбкой ответила: «Конечно, сэр». Как будто ей было кого водить. Как будто ей было, с кем смеяться. Как будто ей было до песен. Она сразу поняла правила: что тут не понять. Быть невидимой — о, это она умела. Никто и ничто из ниоткуда — так она прожила большую часть своей жизни. Впрочем, как показывал опыт, это вовсе не значило, что она так и не узнает своего хозяина в лицо. Замочные скважины, щели между портьерами — ведь нужно, в конце концов, знать, кого избегать. Вопреки ожиданиям, он оказался вовсе не старым горбатым колдуном, а молодым мужчиной. Впервые она увидела его, когда он стремительно вошел в парадную дверь, раздраженно бросив трость ярко-красного дерева с серебристым набалдашником в подставку. Не снимая широкого черного плаща с пелериной, он прошагал к лестнице и направился куда-то наверх. Рей едва успела спрятаться за портьеру, прикрыв ею свой белый передник. Он был высоченный и широкий в плечах, и его волнистые черные волосы были мокры от дождя. Его лицо было мрачно, как будто что-то очень сильно его расстроило. Рей не была большим знатоком мужской красоты, но он показался ей некрасивым... скорее, странно привлекательным. Притягивающим. Во второй раз впечатление только подтвердилось — когда он как вихрь вылетел из-за угла и проехал подошвами сапог несколько футов по натертому до стеклянного блеска паркету. Растрепанный, взвинченный, он пролетел мимо нее, и ее на миг обдало странным внутренним жаром. Она поспешно спрятала чуть дрогнувшие руки под фартук. — Хозяин доволен вами, мисс Рей, — бросил Хакс, проходя мимо, пока она старательно вычищала камин: его полагалось чистить и разжигать каждое утро, хотя сам Соло здесь не появлялся. — Продолжайте в том же духе. Я отлучусь ненадолго. Рей молча кивнула и проследила взглядом за его начищенными сапогами. Она ловко, проворно догребла золу, вымела дочиста пол, развела огонь, вымыла руки и лицо ледяной водой. Хотелось выйти на крыльцо и постоять под мелким дождем. Что-то как будто давило на нее, мешало дышать. Рей уже собралась набросить на плечи свою короткую накидку и выйти в маленький садик, когда сверху как будто раздался стон. Она прислушалась к тишине, потом беззвучно сделала несколько шагов к лестнице. Точно зная, какая ступенька скрипит и в каком месте, Рей поднялась наверх и все так же бесшумно скользнула в коридор. Дверь в комнату хозяина была приоткрыта. — Хх... аак... с... — донеслось оттуда, не голосом человека, но хрипом умирающего. — Ххх...ххаа... Рей приоткрыла дверь. В высокой кровати с балдахином пыльно-красного цвета, среди смятых, перекрученных простыней лежал человек, которого терзали невидимые палачи. Скрежеща зубами и кривясь, как от невыносимых болей, весь бледный до зелени, в поту, с зажмуренными глазами, он пытался дотянутся до шнурка и дернуть колокольчик. Рей уже видела такое. Ему мог помочь разве что опиум. Быстро окинув комнату взглядом через ту же щель приоткрытой двери, она не увидела, где мог бы скрываться спасительный пузырек. Поэтому она бесшумно отступила и направилась в комнату Хакса. Отсчитав двадцать янтарно-красноватых капель, Рей ловко вылила их на кусочек сахара и отправилась обратно к страждущему. Ее сердце вдруг заколотилось так, что стало трудно глотать. Снова задрожали руки, и она едва не уронила лекарство. Однако, действовать надо было быстро, и ей пришлось взять себя в руки. Дверь скрипнула, и хозяин вздрогнул. Она видела, как он слепо вглядывается в нее, и понимала, что он вряд ли что-то ясно видит. Поэтому она подошла к нему и, повинуясь какому-то наитию, положила ладонь на его мокрый горячий лоб. Он пытался вглядеться в нее, поднимал руки, словно пытаясь поймать что-то в воздухе, но она почему-то не испугалась. Все волнение сошло на нет, и она вдруг увидела, какие янтарно-карие у него глаза. Она поднесла сахар к его губам, и он, кажется, понял, что нужно делать. Тогда она быстро просунула лекарство между его приоткрывшихся губ, развернулась и вылетела из комнаты как стрела, выпущенная из лука. И так же затрепетала, очутившись в своей каморке и прижав одну ладонь к лицу, а вторую — к груди.***
Боль уходила быстро, приглушенная мягким сладостным вкусом на языке, смешавшимся со вспененной слюной, и он смог обессиленно откинуться на подушки. Алый полог, отделявший кровать от внешнего мира трепыхнулся и затих, словно под воздействием чьей-то силы, но Бен знал, никого там больше не было. Он... Она ушла. Платой за эти краткие моменты покоя было оцепенение разума. Галлюцинации, но в этот раз ему не чудилось, будто на белой ночной рубашке проступают темно-бурые влажные пятна гнилостной крови. И кожа не лопалась на ладонях, обнажая иную руку, бывшую слитной с его собственной, а теперь вознамерившуюся выбраться на свободу, а заодно дать ее его второму «Я», пребывавшему уже добрую неделю в спячке. Чужие стоны и хрипы не касались его ушей, сегодня он видел нечто иное. Новое. Эта тень, что напоила его сахаром и опиумом, что безбоязненно касалась его лба и рта, обретала форму, наливалась красками, слишком яркими для реального мира. У тени все еще не было лица, оно могло посетить его позже, в новом видении, или же наяву, словно хитрая фея из зеленого бокала, но одежда, укрывшая ее тело, заструилась к ногам тяжелыми фактурными складками темной ткани, а поверх полилась белизна передника. Такого, какой могли носить только служанки. Белый чепец лег на лоб, напоминая нимб мадонны, что смилостивилась над ним и принесла с собой забвение. Таким его и застал Хакс, придя минутой или же часом позже. Целую вечность спустя Бен видел, как парит в воздухе его искаженное опиумной горячкой лицо. Безжалостно смятое насыщенностью цвета полога позади, оно казалось уродливым, а волосы вились языками пламени. Верный дворецкий аккуратно брал из миски влажное полотенце и стирал пот с лица, действуя бережно и медленно. Но его пальцы — сейчас они словно жили собственной жизнью, белесые пауки — они сдавливали виски, и тогда тупое нытье, предвестник боли, возвращалось. — Не надо, — оттолкнул его руки Бен. — Уходи, — когда оцепенение в жилах исчезнет, он сможет подняться. Самостоятельно. — Прикажи, пусть разожгут камин в гостиной. А обед подадут в синей зале. Да, он будет сидеть там один, в окружении пустых стульев, целой вереницы блюд на белоснежной скатерти, и прислуживать ему будет не только Хакс, но и новая служанка. Рей. Ему нельзя было видеть ее, один любопытный взгляд — и Рен пробудится, влекомый тем же интересом. Мэрион, Люсиль... Все те девушки, что рано или поздно оказывались на столе в прозекторской... И все же Бен не мог иначе. Он посмотрит один раз, и, если бог милостив, она будет некрасивой. Настолько некрасивой, насколько полезной ее посчитал Хакс. Тогда бояться будет нечего. — Но сэр! — Хакс был поражен. Даже опиум был не в силах скрыть его раздражение. — Вам нельзя подниматься сегодня. Вы же не хотите, чтобы... — Я все решил, — Бен махнул рукой прежде, чем пальцы совсем омертвели. Ему хотелось спать, больше всего на свете — закрыть глаза и избавить себя от необходимости думать о чем-то. — Уходи. В спальне по-прежнему царил полумрак, но даже сквозь занавеси полога, через зажмуренные веки он видел свет. И от него нельзя было спрятаться.