***
Рей казалось, что на нее смотрит весь дом. Все портреты со стен смотрят на нее и осуждают. Все эти важные дамы и господа в пышных нарядах — они все смотрят на нее как на ничтожество, как на грязь, которая посмела нарядиться в их убранство, посмела возомнить себя ровней... Громко стуча каблуками по полу, безжалостно скрипя старыми досками, господин пробежал по второму этажу и демонстративно хлопнул дверью. Рей вздрогнула, Хакс испустил глубокий вздох. — Что ж, мисс Рей... — начал было он звенящим от гнева и напряжения голосом, но она оглянулась на него в ту же секунду. Видимо, что-то такое было в ее медленно наливающихся слезами глазах, что он умолк. — От... отправляйтесь к себе, мисс Рей, — неловко закончил он, словно демонстрируя ей свою власть, свою волю, как будто без его слов это было бы вовсе не очевидно. Рей медленно побрела в свою каморку. Все так привычно. Завтра — нет, уже сегодня, сейчас, — сказка закончится. Блистательный выезд останется в прошлом. Еще до рассвета она встанет, как всегда это делает, оденется как положено служанке, натянет до самых глаз чепец, и примется выгребать золу из остывших каминов, вновь и вновь начищать тяжелое столовое серебро, обжигать пальцы, поспешно хватая с огня тяжелые кастрюли. "Не может же моя будущая жена... моя будущая жена... не может же моя будущая жена носить тот отвратительный черный..." Рей открыла свою тонкую деревянную дверь, и аромат лилий встретил ее на пороге как штормовая волна. Она мгновение привыкала к нему — к запаху, который теперь значил для нее первый и единственный раз, когда она увидела лучшую жизнь, — а потом вошла внутрь. Лунный луч косо смотрел сквозь оконце и серебрил большую лилию у зеркала. Обернутая невесомой паутинкой света, та как будто слегка покачивалась в туманной глубине. Рей начала зажигать свечи — одну за другой, неслыханная роскошь для служанки! — а потом принялась бережно и осторожно расстегивать крохотные крючки за спиной. Зеленое платье вздохнуло и улеглось на сундук — бережно свернутое: теперь ему нет нужды сиять безукоризненной гладкостью. Рядом встали туфельки. Как будто райская птица стряхнула с себя все свои блестящие яркие перья и осталась маленькой, серой и беззащитной как воробышек. Что и говорить. Рей перевела дух, чтобы не заплакать. Аромат лилий кружил ей голову, сводил с ума. В памяти запуталась мелодия из оперы. Нежная ария, которую она запомнила с точностью до ноты. Даже без пояснений было понятно, о чем эта ария. Когда Рей взялась за ожерелье, собственные пальцы напугали ее. Холодные, чужие, они никак не могли нащупать секрет замочка. Ожерелье не расстегивалось, не хотело, не могло. Она пробовала снова, но все без толку. Рей застыла в растерянности. Одеться и пойти к хозяину, попросить его расстегнуть ожерелье и забрать? Испарина моментально выступила на ее спине. Явиться к Рену среди ночи? Эта мысль показалась ей слишком... смелой... рискованной и неожиданной. В конце концов она оставила ожерелье на месте и взялась за прическу. Осторожно выпутав лилии из волос, она открепила диадему, вытащила шпильки и пальцами разворошила волосы. Завитые локоны волной упали ей на плечи, и она не узнала себя в зеркале. Это была другая она — такая, какая родилась бы в знатном семействе, какую не бросили бы в сиротском приюте на произвол судьбы. Какая была бы ровней... Рену или Соло? Обоим, черт побери. Обоим. Рей провела кончиками пальцев по шее и груди, отбросила локон за плечо, потом вернула назад. Повернулась боком, прямо, склонила голову. Нет же, это не она там, в зеркале. Это другая — красивая, желанная, способная заставить человека потерять голову. Но ничего, завтра это все исчезнет. Наполовину развившиеся кудри упрячутся под чепец, а жемчуг будет таять на ее шее под воротником платья, пока мастер Рен не подойдет, не распахнет этот ворот молча, по-хозяйски, и не сорвет драгоценное ожерелье с ее шеи... не коснется ее губ пальцем, не посмотрит на нее жадным, пристальным взглядом, от которого ее колени начинали неумолимо дрожать. Долгожданный трепет пробежал по ее телу. Она вспомнила все — и то, как холодная вода стекала по ее телу вниз, оббегая нежные вздрагивающие ягодицы, и то, как его пальцы дарили ей запретное, преступное удовольствие чуть ли не на виду у всей толпы народу. И каким опечаленным, встревоженным и уязвимым он выглядел после визита инспектора. Рей снова тронула жемчуг на шее и, не видя, обвела комнату взглядом, словно ища ответа. Где-то далеко и глухо часы пробили полночь. Она прислушалась. Было тихо-тихо, и только наверху слышалось слабое постукивание, словно кто-то нервно отбивал такт по полу твердой подошвой ботинка. Если хозяин не спит... Мысль, пришедшая ей в голову, была еще дерзновеннее и безумнее предыдущей. Она беззвучно открыла сундук и достала оттуда большую широкую шаль, которую носила только в особых случаях. Потом надела длинную, до полу, ночную сорочку, укуталась в эту шаль, доходившую ей до колен, и стала похожа на кокон, из которого вот-вот вылупится бабочка. Не произведя ни звука, она открыла дверь и выглянула наружу. В коридорах царила темнота и тишина. Рей вернулась в глубину комнаты, взяла самую свежую и большую лилию, потихоньку вышла и затворила за собой дверь. Но... ее рука дрогнула, и дверь стукнула о косяк. Негромко, едва слышно, но стукнула. Рей замерла на месте и прислушалась. Ниоткуда не донеслось ни звука, и она неслышно скользнула к лестнице. У самых ступеней она остановилась, чтобы снова прислушаться. Сердце колотилось так громко и часто, что перебивало все остальные звуки. В конце концов, она взялась за перила и начала подниматься вверх. Ни одна ступенька не скрипнула, ни одна стена не вздохнула от ее легчайшего прикосновения. Она кралась мимо портретов с их суровыми осуждающими взглядами, мимо слепых окон, к той двери, которую знала лучше других. Хозяин в кабинете — эти слова прозвучали в голове сами, словно кто-то подсказал. Рей прошла дальше, сторонясь полоски тусклого света из-под двери, и, добравшись до его спальни, взялась за ручку. Сердце стукнуло особенно громко. Рей толкнула дверь и на миг зажмурилась — а вдруг? Но нет, внутри никого не было, и она перевела дух. Не смея больше медлить, она положила лилию на его подушку — не заметить ее было бы невозможно, — и выскользнула наружу. Старательно избегая шума, она проделала свой путь назад, сдерживая панику и стараясь не перейти на бег. В этот раз дверь закрылась абсолютно бесшумно. Рей сбросила шаль, немедленно задула все свечи и прыгнула в кровать, укутавшись в одеяло с головой. Только теперь она поняла, что вышла босиком и что ее ноги заледенели. Вверху послышался скрип и звук шагов. Хозяин вышел из кабинета, и сердце Рей отчаянно заколотилось. Она зажмурилась, словно страшась того, что сама натворила, и пытаясь сделать вид, что ее здесь нет. Но все было уже сделано. Все свершилось, и теперь хозяин придет в свою комнату и увидит... Рей в крайнем волнении свернулась клубочком под одеялом, пока сверху раздавались неумолимые шаги судьбы. Она даже не знала, не подозревала, что ее непозволительный выход в непристойном полуобнаженном виде не остался незамеченным и что еще одна пара чутких неспящих ушей сейчас бдит в темноте кухни.***
Он мог бы просидеть здесь до самого утра, словно уродливая горгулья, окаменевшая наполовину от своих страданий, согбенная над сокровищами из простой бумаги и чернил. Это были ее портреты, и он рисовал их снова и снова — этот талант Кайло не желал делить со своим двойником, как и извращенную похоть. Они принадлежали ему так же, как и сгоревшее родовое гнездо, заполненное заросшим плющом на месте дорожек, усыпанных мелкими камушками, с расколотыми богинями в саду, лишенными рук и голов. Бен Соло не умел рисовать, да и вряд ли бы ему в голову пришло изображать Рей — кем она была для него, служанкой, предметом обихода? Кайло оставалось верить в это. Но кипа лиц, кое-где прорвавших бумагу насквозь, росла и росла, пока наконец он не замлел, лишаясь желания продолжать. Ярость его, обычно вымещаемая на шлюхах, снова утихла. Да, доктора в больнице Святой Марии наверняка засмеяли бы его, удивленные подобным методом лечения. Кайло знал, что ярость невозможно держать в узде, рано или поздно она прорвется, направленная на кого-нибудь или что-то... Увы, портреты матушки для этого не подходили. Но рисунки... Он устало растирал лицо, пока под зажмуренными веками не вспыхнули разноцветные пятна. Пора возвращаться в постель. Как странно, но в его спальне, вычищенной от опиумного дурмана, пахло Рей. Пахло так, будто все это время, пока он упивался самоуничижением, она, святая наивность, пришла к нему, чтобы подарить на ночь поцелуй. Кайло захлопнул за собой дверь и снова втянул носом воздух, чувствуя, как расправляются легкие, как на языке остается ни с чем не спутываемая сладость, смешанная лилейным ароматом. Рей? Неужто его маленькая пташка все же выпорхнула из клетки и навестила его. Он подскочил к задернутому пологу и рванул за него, ожидая увидеть ее в постели, обнаженную и ожидающую его. Нет, ее так не было — лишь крупный цветок, отливающий багрянцем в свете догорающих поленьев, распустивший свои благоухающие восковые лепестки. На мгновение ему показалось, будто это обман, фата-моргана, злое порождение его безумного разума, но лилия легла ему ладонь, источая все тот же аромат. Кто принес ее и оставил лежать вот так, на подушке, словно сигнал, подаваемый безутешным любовником? Уж точно не Хакс. Кайло смял цветок в пальцах, не в силах сдержать шквал чувств, и отбросил его обратно на подушку. Она ждала его. Коридор пах ею, перила источали этот аромат, ведь она касалась его пальцами, возвращаясь назад, в свою крошечную темницу, и портреты как один смотрели в ту сторону, куда ушла Рей, разве что только не тыкая пальцами — она там, иди туда, иди... И он шел, ведомый нитью аромата, связавшей их намертво — в его горле не осталось достаточно воздуха, чтобы дышать, а пятна перед глазами становились все ярче, грохот крови в ушах звучал будто погребальный звон. Где-то в глубине коридора что-то скрипнуло, выдавая шпиона, и Кайло повернулся в ту сторону. Тьма никогда не подводила его, наоборот, стала яснее света, дав ему возможность проследить за тенью, догадавшуюся, что ее раскрыли, и отпрянувшую назад, в глубину кухни, а оттуда сквозь тесный проход в половину слуг. Кем бы он ни был, наутро Кайло собирался найти и узнать этого наглеца. По беспокойному взгляду, выдающему шпиона с головой, по нервическому тону, по бледности лица. Но сейчас... Он повернулся на каблуках и снова устремился по следу запаха, ведущего его прямиком к двери, за которой пряталась Рей. Он вошел без стука, окунаясь в блаженную негу лилейного запаха, заполнившего собой все пространство, и плотно затворил за собой дверцу, зная, что она слышит его. Ее неровное дыхание, приглушенное тонким покрывалом, выдало ее. — Ты позвала меня к себе, моя прекраснейшая кузина, а теперь прячешься? — подошел Кайло ближе к ее постели, разглядывая неясные очертания тела, укрытого тканью одеяла. — Но зачем? Разве не ты сама возжелала меня сегодня? Разве не это говорило твое тело в опере, и не об этом ли пела лилия на подушке? И вот он я, явился по первому твоему зову, — он опустился на край кровати, скрипя пружинами, и нагнулся, чтобы отвести покрывало с ее лица. Оно белело в темноте, гармонируя с поблескивающими жемчужинами, обнявшими шею, такое прекрасное, безмятежное, точно принадлежащее фее из сновидений, отнюдь не человеческому существу. — Вот он я, — Кайло схватил ее за плечи и впился в молящий рот, запечатывая его поцелуем. Она вся дрожала под его руками, вжавшись в свое истрепанное одеяло, но понемногу хватка ее ослабела, и Кайло смог стянуть его вниз, к поясу, и ничто не помешало ему покрыть ее шею быстрыми поцелуями. Он так сильно ненавидел ночную рубашку, что укрыла ее нежное тело, что вконец измял ее, а затем и вовсе разодрал, приникая к обнаженной груди и слушая, как безумно быстро и громко колотится крохотное сердечко под клеткой из ребер. Пуговички застучали по половицам, разбегаясь в темноту, а он все целовал ее маленькие упругие грудки, уделяя внимания то одной, то другой, сминая их в пальцах, облизывая и прикусывая твердые соски. О, она хотела его, выгибаясь навстречу и тихо вздыхая. Кайло прильнул к ней, вдавливая в узкий жесткий матрац, безошибочно находя ту часть тела, что манила его, издавая телесный, сладкий аромат. Ему достаточно было погладить ее между ног, касаясь узкой щели, и Рей застонала снова, в этот раз громко и так бесстыдно, что это заставило его потерять контроль над собой. Темнота сгустилась, приобретая привычный красный оттенок, оттенок крови, а во рту стало сухо — монстр внутри него, тот самый, что был порождением мрака, пробудился. И он ничего не мог поделать, не преподнеся ему хотя бы какой-нибудь дар. — Прости меня, кузина, — одной рукой Кайло ухватился за ее тонкое горло, обхватывая его вместе с жемчужными горошинами, и сдавил, что было силы, погружая Рей в состояние между реальностью и безвоздушной темницей. Она забилась под ним, хрипя, умоляя отпустить ее, только напрасно тратя последние остатки воздуха в груди, и в последнюю секунду он чуть ослабил хватку, а другой рукой снова коснулся ее лона, в этот раз вторгаясь без жалости, действуя пальцами, как обычно он орудовал тростью, насилуя шлюх. Они были мокрыми, сочась влагой возбуждения, и вскоре Рей поняла, что он не собирается убивать ее. Наоборот, пытается усмирить другое желание за счет этого, и начала двигаться навстречу, насаживаясь на них со всей прилежностью неумелой, но старательной ученицы.***
— Ааа-хх... — сказало ее горло, и перед глазами поплыли цветные круги. Хоть немного воздуха!.. в ушах зазвенело. Она судорожно задергалась, пытаясь высвободиться и уже жалея, не понимая, зачем, зачем она это сделала, когда его рука наконец коснулась ее тела именно там, где надо. Фантастический огонь пробежал по ее телу, и его хватка разжалась — медленно, неохотно. Она чувствовала его пальцы там, внизу, внутри себя, и воздуха все еще не хватало, но она уже поняла, что ее тело полностью готово. Совсем не так, как в прошлый раз; сегодня она уже не бродила туманными опиумными краями, не спасалась от чудовища в объятиях мастера Соло. Сегодня она сама позвала чудовище в свою обитель, сама принесла ему жертву на серебряном подносе. Не хмель от вина — все вино давно выветрилось. Не дурман наркотика — что-то другое владело ею сегодня. И кто-то другой... кто-то вышедший из мрака, пусть даже и только наполовину. Тяжело дыша, он склонился над нею, скорчился на краю ее узкой кровати, одной рукой все еще держа ее за шею, а другой... Она подняла дрожащую руку, вцепилась в его плечо, потянула его к себе. Он обернулся, встретил ее взгляд такими глазами, как будто впервые понял, где он и что происходит, а потом порывисто наклонился над нею, и его мягкие губы снова обняли ее рот. Это было... так трогательно. Если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал ей, что мастер Рен, этот хищник, когда-то вздумает так нежно ее целовать, она бы скорее поверила, что Ад замерз. Хозяин оборвал поцелуй так же внезапно, как и начал. Он вдруг подхватил ее, совсем как ребенка, с кровати и поставил на ноги. Обнаженную, ничем не прикрытую, беззащитную и покорную. Слегка подтолкнул к зеркалу и встал у нее за спиной. Света луны было достаточно, чтобы в старом зеркале было видно все, что нужно. Большая ладонь, темная по сравнению с ее кожей, легла на ее плечо и скользнула на грудь, потом вернулась на шею, на горло и слегка сдавила. Совсем немного, как будто напоминая о том, кому здесь принадлежит власть и сила. — Посмотри, как ты прекрасна, маленькая птичка, — прошептал хозяин ей на ухо, и она едва различила гул слов в тяжелом взволнованном дыхании. Он смял ее грудь второй ладонью, прищемил пальцами вспухший потемневший сосок, и Рей застонала от внезапного болезненного удовольствия. — Ты ведь этого хотела?.. — Да, — пролепетала она, страстно желая, чтобы он продолжал. Какая-то безумная сила, какое-то неистовое желание руководило ею, отметая прочь страх, стыд, совесть. — Смотри на себя, — приказал хозяин, сгребая в кулак ее все еще завитые волосы, оттягивая ее голову в сторону и припадая губами и зубами к ее нежной шее у плеча. Там, где не будет видно под платьем, где никто не укажет ей на этот бесстыдный порочный знак. Она знала — останется след, но этот след будут видеть только двое — он и она. Еще одна сладкая, запретная, грешная тайна, которая свяжет их двоих прочнее предыдущих. А тем временем господин взял ее за руку и приложил ее собственную ладошку к ее же груди. Провел вверх-вниз, внимательно следя за тем, как затрепетал нежный сосок. А потом направил ее пальцы вниз, между ног, где они встретились с его собственной рукой. Там было так... горячо, влажно, и там его пальцы скользили вдоль ее нежных складочек, пока не поймали ее руку и не направили ее собственный дрожащий пальчик в истекающую нежной влагой глубину. Рей вся вспыхнула и в зеркале нечаянно встретилась взглядом со своим любовником. Он внимательно следил за ее лицом, и о Господи... каким же бесстыдным, блаженным, полным желания оно было! Несомненно, ему нравилось это зрелище, нравилось — и она немедленно это почувствовала, потому что он прижался к ней всем телом, пульсирующим, горячим, нетерпеливым. Она представила себе, каких усилий ему стоит сдерживать себя и быть вот настолько нежным и терпеливым, и сладкая дрожь пробежала по ее покрытой испариной спине. Их взгляды скрестились, словно огненные мечи. Хозяин громко втянул воздух сквозь сжатые зубы и вдруг толкнул ее к комоду — вплотную, так, чтобы не сбежала, — запустил пальцы в ее волосы на затылке и наклонил вперед. Рей почувствовала грудью холодную поверхность старого дерева, и вдруг в памяти ожило до странности живое воспоминание о кабинете... о столе... о заброшенном на голову подоле... — Скажи, что ты этого хотела, — срывающимся голосом произнес господин, прижимая ее к комоду своим весом, одной рукой крепко держа ее за волосы, другой пытаясь расстегнуть — а больше разорвать — мешающую одежду. Горячая грудь прижалась к ее спине, твердые мускулистые бедра — к ее беззащитным ногам. Сердце Рей отчаянно забилось. Мастер Рен просунул руку между их телами и... Рей ахнула, когда он вонзился в нее, и ей на миг показалось, что он сейчас проткнет ее насквозь. — Да... — запоздало прошептала она, отвечая на его вопрос, но он уже не нуждался в ответах. Его сильное тело сейчас подчинялось совсем другим голосам. Он принялся двигаться сильнее, резче, чаще, и наслаждение от его присутствия внутри ее тела вдруг смешалось с болью. Рей застонала, попыталась как-то остановить его, но он сгреб оба ее запястья, прижал к комоду, запрещая двигаться, убегать, бояться. Он уже вошел в нее до предела, натягивая ее нежную плоть как струну, но все еще продолжал прижиматься к ней, вжиматься в нее, как будто этого было недостаточно. Она всхлипнула, пытаясь сдвинуться, уменьшить опасную боль... — Моя Рей... — простонал он в ее волосы и склонился к ее лицу, губами собирая слезы с ее век. — Моя Рей... скажи, что ты моя... Невиданная волна прошла по ее телу, отметая боль, ослепляя острейшим наслаждением, и он тоже вздрогнул, сдавленно застонал, и Рей почувствовала, как он запульсировал внутри ее тела. Что-то потекло по ее бедру, и она невольно вздрогнула. Хватка его рук ослабла, и он разжал пальцы, которыми стискивал ее запястья. На коже остались следы от его ногтей, тонкие полумесяцы, наливающиеся багрянцем. И тающий, смазанный след его зубов на ее шее у плеча — как на самом прекрасном ястве, которое следует есть только по крохотному кусочку, растягивая удовольствие. Он поднял ее с комода, прижал спиной к своей груди, лаская медленно, дразняще, любуясь ее покоренным телом, растрепанными волосами, щеками, все еще мокрыми от слез, припухшими губами, вздрагивавшими от частого дыхания, и блестящими, полными желания глазами. А взгляд его собственных глаз, черных как ночь, как сама тьма, повторял: "Ты моя. Ты моя". — Моя пташка, моя маленькая... прекрасная кузина, — жгучее, темное желание измять, раздавить, уничтожить ее исчезло, оставив место лишь прекрасному забытью. Кайло держал Рей в руках, оставляя быстрые, влажные поцелуи на плечах, на шее, где он укусил ее так крепко, что во рту все еще стоял вкус ни с чем не спутываемой соли, что бывает лишь в человеческой крови. — Теперь ты моя, ты со мной до конца, понимаешь? — осторожно он поднял ее под колени и бедра и унес в постель, уложив на тесную словно гроб кровать в окружении лилий. — Ты принадлежишь только мне, и убью каждого, кто посмеет хотя бы пальцем коснуться тебя, — Кайло наклонился над нею, погладив по щеке, влажной от пота, и отвел со лба прилипшую прядку волос. В темноте, озаряемой лишь мягким серебряным свечением луны, пробившейся сквозь облака, лежащая в обрамлении цветов Рей и взаправду напоминала видение. Призрак мертвой красавицы, что обречена томиться в стеклянной клетке до тех пор, пока ее не разбудят. Не поцелуем, нет — Кайло знал другую сказку, правильную, где принц, найдя сие сокровище, овладевал ею бесчисленное множество раз. И ему ни разу не пришло в голову разбудить ее, созвать докторов, он предпочитал не делиться своими игрушками. — Завтра же... — он решил тут же, — завтра ты соберешь свои пожитки и будешь жить... Нет, не у него, спальня Бена Соло — последнее из мест, куда бы он привел ее. Там стены насквозь провоняли опиумом, слабостью, к тому же никогда он не позволит ей спать в той постели. Это все равно что делить ее с двойником, а на это... на это он не был согласен. — Я прикажу подготовить розовую спальню. Ту, где стоят вещи моей матери, — внезапно пришло ему в голову. — Мы уберем лишнее, и ты сможешь жить там, как подобает благородной кузине, прибывшей из Франции к своему брату. — Но... — Рей вздохнула, тревожно глядя на него. — Но я не могу, я же не... Да, она не была ему ровней, но разве это имело значение? Одна капля ее крови была чище целой пинты, вытянутой с помощью трубок из его вен. Скайуокеры слыли безумными, все до одного они теряли рассудок, рано или поздно. Не помог даже Хан Соло, разбавивший ее своей, тоже не очень-то благородной, но их семейство хранило этот секрет долгие годы. Как и все остальные. — Думаешь, мне есть дело до того, кто твои предки, и в чем их положили в могилу, был ли гроб достаточно богатым, следовало ли за ним достаточно людей? Мне плевать, кто ты, Рей. Ты никто для всех них, но не для меня, — Кайло схватил ее за плечи, стискивая, заглядывая в ее глаза. — Пообещай мне одно. Что не предашь меня. Никогда. Клянись! — он заскрежетал зубами, понимая, что и сам в эту секунду лучший из всех безумцев. Энакин Скайуокер убил свою жену, находящуюся на сносях, из ревности, а затем покончил с собой. Лея Скайуокер, такая кроткая, нежная, истинный цветок, взращенный опекунами, отдавала предпочтение меж всеми своими поклонниками единокровному брату. Она и замуж вышла не столько по любви, а чтобы досадить ему, сбежавшему прочь от этого губительного чувства. И теперь он ревновал — и кого, простую горничную — к самому себе же, к другой половине, что спала внутри него сейчас! — Клянись, Рей! — и она задрожала, закусывая рот, жалобная, невинная. — Да. Клянусь, — ее голос был тише дуновения ветерка, но ему было этого достаточно. Успокоенный, он нагнулся над нею, запечатлевая поцелуй на лбу, покрытом испариной, и укрыл покрывалом. Ему следовало позаботиться о ней и дальше. Омыть тело, израненное первым соитием, но Кайло боялся, что запах свежей крови снова пробудит в нем зверя. Достаточно было той капли, что все еще томилась на языке, крепко въелась своей солью в десна. — Я должен уйти, — сказал он с неохотой. — Здесь нет места для меня, увы. Но наутро все изменится. Она и без того была опорочена. Та тень, притаившаяся в недрах дома, наверняка могла догадаться, куда он направлялся в такой час. И разнести эту сплетню во все уши. К утру даже глуховатая Маз будет знать, что Рей опорочена и стала его любовницей, шлюхой. Что ж, может, это и к лучшему. Ему даже не придется уговаривать свою милую пташку. Ведь его грешное, дурное семя могло прорасти в ее чреве, а у ангела не родится еще один дьявол. — Спи спокойно, кузина, — усмехнулся Кайло, напоследок погладив ее по щеке.