Без названия.

— Это все очень чудно, мой юный друг, — проговорил мужчина, беззастенчиво рассматривая поалевшие руки. Юноша дергался от каждого прикосновения, заказывая уже пятый стакан со льдом. — Что именно чудно? Что я каким-то совершенно необъяснимым чудом смог синхронизироваться с этим, — Юга неопределенно тряхнул руками, сам не зная, что он показывает, — по причуде городской страшилки?Деревянный мужчина отпустил руки и покачал головой. По своей слишком запутанной и чудной специальности, он успел встретить многих людей, которые утверждали, что они встретили свою судьбу. Но это, он все еще не мог подобрать слов для описания ситуации Аоямы Юги. Абсолютно точно, без малейшей тени лжи, он таки смог встретить свою пару. Но чувство, которое он стал делить — это боль. От чего именно боль? Хотя, возможно, это больше похоже на... “... последствия использования причуд.” — Скажи мне, юный друг, при каких обстоятельствах вы встретились? И как можно подробнее, — мужчина нахмурился и сложил руки в замок, приготавливаясь к длинной истории. — Это был тренировочный лагерь академии, когда лес объяло синее пламя... Мужчина тяжело выдохнул, бросая в воздух клубочек серого дыма. Был поздний вечер. Солнце уже скрылось непонятно за домами или за горизонтом. Небо пустой чернотой гнездилось над головой и сливалось с мерцающими бликами в глубине города. Алые верхушки небоскребов будто царапали купол, скребясь и шипя, пытаясь сбежать или улететь. Сейчас Аояма перед собой видел лишь город, где много людей, много снов, криков и слез. Перед его глазами был всего лишь один из тысячи городов, десятки из миллионов людей — перед его глазами не было больше ничего. Юга стоял на крыше больницы, где были высокий металлический забор, тусклое освещение и холодный ветер в спину. Тут была лишь тишина, отблески огней и эхо шумных улиц. Ну и дым от сигареты. Юга перехватил пальцами вредную привычку и широким жестом руки отвел в сторону, прищурил глаз и скосил взгляд. На тонкой белой трубочке, тихо скрипя жизнью и смертью, от легкого, безумно нежного дыхания ветра горел красноватый огонек. Он дышал в такт своим собратьям с других крыш и цеплялся своим существованием за все, что мог. Например, за легкий аромат ментола и до тошноты кисло-горьким осадком на языке. Шарик за шариком во рту разливался вкус персика. К легкому аромату чая примешивался фруктовый, жгуче-сладкой жижей стекая по горлу. Противный “смешной напиток”, больше напоминающий высер какого-то больного ублюдка, приятно тешил самолюбие. Слабые сигаретки, которые обычно курил Юга, были чуть менее противные, чем то, что он сейчас пил. А ведь Аояма с таким триумфом говорил о том, что начал курить. Будто младшеклассник смог отбить крышу у старших. Ага. Аж два раза. Мужчина злорадно усмехнулся, спускаясь в бар. Бармен по своей давней, как весь этот мир, привычке стоял за стойкой и потирал любимейшей тряпочкой очередной рокс. Он даже не поднял головы, когда прозвенел этот дрянной колокольчик, усыпанный блестками и звездочками. Очередной “подарочек”. Бутылки на полках причудливо поигрались с огоньком ламп. Пластмассовый стаканчик полетел в урну, а Даби присел напротив мужчины, прищуривая глаза. Рана на боку начала зудеть. Она невыносимо жглась и чесалась, будто вместо бинтов и мази там был лишь песок, больно впивающийся в нежную кожу. Обезболивающие все еще действовали, но неприятные ощущения лишь притуплялись. Лицо опять скривилось от мысли, что в скором времени ощущения вновь станут невыносимыми. Пальцы ослабли, и красный огонек полетел вниз, петляя, кувыркаясь и оставляя след, будто крик. В глазах Юги все стало плыть и размазываться, окрашиваясь черными тягучими линиями смешения цветов. Мужчина осел на колени, вцепившись словно последней хваткой в металлические прутья. Самые кончики пальцев стало жечь. Острая боль прошлась по каждому нерву, петляя, искрясь и пылая синим пламенем. Вместе с треском нервом, походящий на шепот костра, за спиной раздался почти немой крик ветра и шорох. За тяжелым вздохом, который больше напоминал рычание, послышалось покашливание. — Извините, Аояма-сан. Но это самый быстрый способ добраться до вас, — голос Курогири резал слух. Он был учтивым и отвратно приторным, будто перед Курогири и не герой вовсе (хоть и бывший), который по всем канонам и клише должен быть врагом, а самый лучший друг и товарищ. Мужчина лишь кивнул своим темно-фиолетовым туманом и исчез в дымке, оставляя пару наедине. Даби сжал кулаки, заглушая собственные эмоции и чужую боль, что яркими пятнами и блестками кружились над головой. Он даже представить не мог, что человек может столько чувствовать, столько всего ощущать. От всего этого накала, наплыва, безмерного спектра и разнообразий пафоса кружилась голова, иногда перехватывало дыхание. Юга всегда смотрел на него так же, как и всегда. Без отвращения, без боязни, без пренебрежения. Юга всегда смотрел на него так, будто все понимал. И в лавандовых глазах всегда что-то вечно сияло, отчего лицо Даби кривилось. Но он не переставал смотреть. И что-то подсказывало, что смотреть он никогда не перестанет. Точнее они. Мужчина покачал головой, громко и выразительно хмыкнув и скорчив злое лицо, широким, тяжелым шагом направился к Юге. Аояма был бледен и смотрел с привычной улыбкой, прищуривая все такие же сияющие лавандовые глаза, заходившись в легкой испарине, отчего кожа его блестела при мутном свете и отливала грязно-розовым цветом. — И я все еще, — начал Даби, присаживаясь напротив и направляя голубое пламя по длинным пальцам, — жду от вас объяснений того, что за хрень произошла. Кацуки без зазрения совести пялился в интереснейший экран телефона, где черным по белому в аккуратном порядке были расписаны последние новости. Очако, сидевшая по очень странным причинам с ним рядом, что-то безостановочно лепетала разомлевшему Изуку, что сидел по другую сторону от Кацуки. И все это жутко злило, выбешивало и только Дьяволу известно, сколько было убито нервных клеток, чтобы сам Бакугоу не убил всех вокруг. Еще и Тенья, сидя на переднем сидении, аки самый крупногабаритный предмет интерьера, постоянно открывал свой рот, чтобы вставить абсолютно неинтересную и ненужную хрень. Мужчина цыкнул на очередную смену темы разговора и вновь уставился в телефон. Быстрый просмотр последних новостей его отвлекал от всего дерьма, творящегося вокруг. Он до сих пор не понимал, каким образом оказался в такси и ехал в больницу к этой ебучей блестяшке. Бакугоу пожелал разорвать все отношения с неудачниками, которым не хватило сил стать героями, которые, трусливо поджав хвост, побежали в объятия мамочки со слезами и соплями на глазах. Скорее всего он так и презирал бы его, начиная от его наигранной улыбки, сводящей скулы, и заканчивая ногами, что всегда стояли по стойке-смирно. Кацуки так же ненавидел его и презирал, как в большинстве своем делал в школе. “Однако, не все так просто, верно?” — цепкий взгляд взрывных глаз зацепился за непримечательную статью или заметку в одном издании, не понимая, как она вообще оказалась в поисковике. В ней было мало информации, еще меньше правды и совсем горсть здравого смысла. Но словосочетания “голубое пламя” и “темный туман”, заставили присмотреться повнимательнее. “Пару дней назад, некто Х заметил вспышки... бла-бла-бла... Силуэт двоих, исчезающих в темном тумане... бла-бла-бла... был обнаружен подожженный труп,” — мельком взглянув, Кацуки перевел взгляд на Ииду. — Эй, когда говоришь блестящий ублюдок в больницу попал? — Тенья аж дернулся, и повернул голову. А Урарака и Мидория наконец закрыли свои рты. — Три дня назад. Мы не могли приехать раньше, так как у него была операция, а у нас работа. Ему нужно было прийти в себя, — пытаясь максимально игнорировать пренебрежительное отношение к своей личности, Иида поправил очки и предпочел думать, что Бакугоу проникся наконец узами дружбы. — Но... Но я слышала, — подала голос Очако, переводя недоуменный взгляд с Изуку на Кацуки, — что уже на следующий день ему стало намного лучше. Он даже встать с кровати мог. Хотя у него было серьезное ранение и не менее серьезная о-операция... Бакугоу, ничего более не говоря, вновь переключил все свое внимание на экран телефона, сильно нахмурившись и цыкнув. Взгляд упал на вчерашний некролог: “Подожженное тело женщины нашли в подворотне”. Было больно. Нежная кожа царапалась от резких движений по холодному кирпичу. С ладоней тонкой струйкой уже стекала кровь, пачкая манжеты. Некогда отглаженная и отуженная рубашка была вся смята. Любимый пиджак валялся у ног бесформенной тряпкой, собирая всю уличную грязь. Золотые волосы блестели и потеряли весь свой лоск и напыщенность, предпочитая прилипнуть к шее и щекотать щеки. Полуобнаженное тело, покрасневшее от жара и чужих прикосновений, извивалось и покрывалось испариной. Теперь вместо аромата дорого и элитного парфюма тело источало запах пота, грязи и секса. Аояма громко вскрикнул и подался вперед, царапая соски, ударившись лицом о стену и сжимаясь сильнее от неожиданности. Сзади послышалось шипение, а после свист сквозь зубы. Чужая, горячая, почти пламенная рука, перепачканная его собственной спермой, грубо заткнула рот, просовывая длинные пальцы и играясь с языком. Партнер хмыкнул ему в шею, заставляя тело вновь задрожать и покрыться мурашками, а вторая рука тяжело опустилась на ягодицу, оставляя огненно-алый след. Юга широко распахнул глаза, из которых полились слезы, и попытался громко крикнуть и как-то вывернуться. Ногти впились в холодную кладку камня, срывая до крови весь маникюр. Он стал задыхаться, краснеть, обливаться слезами от боли и удовольствия. Тело дрожало и не хотело подчиняться. Ему было недостаточно. Оно хотело больнее и глубже. Мужчина тихо всхлипнул и проскулил, облизнув руку и выгибая спину. — Да ты становишься настоящей шлюхой, Не перестающий подмигивать, — Даби говорил с усмешкой, с издевкой, с неким восхищением и желанием, но Аояме было плевать. Сейчас его заботило лишь пламя внутри и снаружи от боли, удовольствия, желания и безысходности. Даже яркие искры откуда-то сбоку, чей-то дикий рык и взрывные отблески глаз не могли его заинтересовать. Пламя поглотило уже все и даже больше. Синие языки были наполнены холодом, ненавистью, болью и яростью. Взрывы вновь повторились, а прекрасное и упомрачительное чувство заполненности исчезло. Жар стал пропадать и руки Даби его отпустили. Юга болезненно всхлипнул и опустился на землю, хныча и задыхаясь. — Sparkle! — И что нам делать, ква? — Асуи неловко положила пальчик на губу и наклонила голову в бок. Киришима и Ашидо, что стояли рядом с испуганными мордашками, переглянулись и синхронно вылезли из палаты, дергано осматривая коридор. Но кроме непрерывно жужжащего телефона, что истошно бился в блестящей судороге и сияющей истерике в верхнем ящике тумбы, на вопрос Тсую никто не удосужился ответить. Но делать что-то надо было. Особенно с забытым телефоном и пустой палатой. С тяжким и отчаянным стоном, парочка закрыла дверь и жалостливо посмотрела на героя-лягушку. Из глаз их потекли наигранные слезы, а лицо исказилось от ужаса. — ЧТО ЖЕ НАМ ДЕЛАТЬ? — взвыли они, обнимая друг друга и оседая на пол. Асуи покачала головой и подошла к окну. Машина, на которой тихо и мирно приехали их коллеги, уже отъезжала с главного входа. Изуку медленно поднимался с земли, отряхивая одежду и смущенно улыбаясь. Очако стояла и что-то пыталась объяснить Кацуки, который плевать хотел на нее и вообще все вокруг, обращая все свое внимание на телефон. Тенья лишь качал головой, поправляя очки и порываясь помочь Деку. — Думаю, лучше всего сейчас пойти искать Югу-чана, ква. Иначе Иида-чан будет совсем не в духе, ква, — девушка поправила перчатки на руках и шмыгнула носиком. Прохладная погода заставляет ее чувствовать себя наиболее уязвимой. А это не идет одной дорогой с героизмом. Мина быстро кивнула, подрываясь, и убежала прочь, таща за собой, не успевшего переключится из одного режима в другой, Эйджиро. В кармане Тсую звякнул колокольчиком телефон. На экране было всего одно лаконичное сообщение от Бакугоу: “Ждать.” “Боюсь, ты немного опоздал с напутствием, Бакугоу-чан,” — но на сообщение ответила и вышла вслед за убежавшей парочкой. — Так ты гомик, — просто и без всяких вопросов констатировал факт Бакугоу, очень эстетично попивая виски с колой. Юга сидел зажато на своем собственном диване в своем лофте, косясь в стороны. Ему было жутко неловко и стыдно. Особенно учитывая, что Кацуки не только его проводил, но и подождал, пока тот выйдет из ванной, помог одеться и даже приготовил горячий чай с мятой. Блондин смотрел на кружку в своих руках потерянно и рассеянно, не переставая краснеть и поджимая губы. — Получается, — тихо, и больше в кружку, чем человеку перед собой, пропищал Юга. — И тебя все устраивает? — Т-то есть? — Аояма медленно поднял глаза, смотря больше на статуэтку за спиной мужчины, чем на него самого. — Что у тебя никогда не будет там семьи, детей и прочей херни, которой пудрят мозги, — Бакугоу поставил рокс на стеклянный стол и невероятно серьезно и спокойно глянул на блондина. Перед глазами промелькнула тысяча картин, что искалечили, растоптали, сожгли героя Не перестающего подмигивать. Юга поставил свою кружку и посмотрел так же серьезно, делая глубокий вдох. — Моя судьба была решена уже на первом году обучения, Бакугоу Кацуки. В героизм мне путь заказан. И никто более меня там уже не ждет. Дверь на крышу распахнулась с ярким взрывом и облаком пыли. Юга лениво поднял тяжелую и от чего-то горячую голову с холодной и приятной плитки, пытаясь увидеть хоть что-то в ярких вспышках и клубах дыма. Рубашка его опять была местами подпалена, а пуговицы оторваны с мясом. Губы были искусаны в кровь, а на теле яркие следы зубов и ожоги. И лежать на холодной плитке, остужая свое тело и мысли, ему нравилось намного больше, чем слышать злобное шипение вошедшего. Или же вышедшего? Жилки на шее человека бились в агонии, а лицо покраснело от натуги в попытках не сорваться. С рук капали искорки фейерверков, оставляя не менее сияющий, чем Аояма, след. Сам Бакугоу сейчас был больше на Эмму похож, нежели на самого себя. Но Юга спокойно лежал, опустив обратно голову на холодное, и прикрыл глаза. Его уже очень давно не пугает и не страшит Кацуки. Даже в некоторой степени умиляет. Мало кто теперь из-за него может злится. — Завязывай курить, говнодав, — пренебрежительно плюнул мужчина, подходя ближе и пихая ботинком в больной бок. —Я подумаю над вашим предложением. В данный момент оно находится в обработке, — тяжело и с натугой, Аояма смог сесть ровно и поднять тяжелый взгляд. — А пока помоги мне встать, пожалуйста. Руки чистые, не переживай, — поспешно заявил он, протягивая ладонь. — Да по тебе этого не скажешь, Спаркл. Весь грязный, потный — мерзость. Тебе бы только фейсом своим сверкать в кутузке, а не больнице, гомик. Грубо взяв мужчину за локоть и подняв на ноги, Кацуки безостановочно стал его поносить на чем земля стоит. Юга на все его причитания лишь улыбался и хихикал. Потому что Кацуки ответственный. Кацуки не может его оставить, потому что герой так не поступает. Кацуки будет продолжать говорить, какой он пидорас, будет кривить лицо каждый раз, когда по воли случая они оказывались в одной компании. Кацуки будет делать все, чтобы никто на свете не узнал, как сильно он волнуется за глупого и безмозглого Спаркла, который продолжает сиять своей натянутой улыбкой. — Ты слишком добрый, пидр, — заявил Кацуки, принося крепкий кофе с пятью разными сиропами и еще какой-то шапкой сверху по спецзаказу. — А? — Юга отвлекся от планшета и оторвал карандаш от бумаги, чтобы повернуть непонимающее лицо к вошедшему и кивнуть на стол. — То есть? — Я бы на твоем месте сделал все, чтобы его поймали, — мужчина небрежно поставил стакан и устало плюхнулся на собственное мягкое кресло. — Или он... тебе, — Юга еще более недоуменно посмотрел на выражающее отвращение лицо Кацуки, — нравится? Бакугоу выглядел так, будто его вытошнило этим словом и в голове крутились такие мысли, от которых становилось максимально противно. Например, как Аояма успел подумать, объятия с Мидорией. Но блондин спокойно отложил карандаш, снял очки в толстой оправе и посмотрел на гостя. Герой сидел будто на иголках, сдерживая то ли рвотные позывы, то ли очередную колкость. Юга покачал головой и положил большой планшет на стол. — Я ненавижу его, — тихо начал он, со злостью смотря на очередное платье, скользя взглядом по испорченным рукам. — Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу. Голос кутюрье был спокойным и мерным, будто он считал количество стежков, а не признавался в том отвратительном чувстве, что душило его так долго. Он выплевывал каждое слово так спокойно, будто перелистывал очередную страницу книги. Руки сжимались на несчастной фанере, грозясь разломать ее напополам. Герой чуть раскрыл рот, поддаваясь вперед, но остался сидеть на месте. — Я так сильно его ненавижу, mon ami. Так сильно, что это отравляет меня. Так сильно, что это убивает меня, — Юга поднял полные отчаяния глаза и всхлипнул. — Я так сильно его ненавижу, что не могу без него жить...