По спине прошли мурашки, а в груди кольнуло. Настоящий страх окутал меня, не давая пошевелиться.
Молчание затянулось, а я всё стоял с приоткрытым ртом, стараясь найти нужные слова.
- Луи? – спокойным голосом проговорил мистер Адамсон.
- Да? Да… А что именно вы хотите увидеть? – рука, в которой я держал телефон, едва заметно тряслась, от волнения на ней стали заметны венки. Другая рука, так же дрожа, теребила железную пуговицу на кармане джинсов. Я чувствовал, как бледнеют, а потом также быстро краснеют мои щёки, на лбу выступает пот.
Малик, успевший добежать до подъезда, обернулся, не обнаружив меня рядом. Он медленно подошёл, вопросительно посмотрел на меня, приподняв одну бровь, и указал на телефон. Я поднял указательный палец вверх в знак того, что он должен подождать.
- Я уже видел несколько твоих работ, мне понравились все без исключения. Хотелось бы посмотреть и другие. Если ты не против, я подъеду к тебе сегодня, - Джон продолжал говорить всё так же спокойно, чем ещё больше усиливал моё волнение. Но подождите-ка, он сказал, что уже видел мои работы. Когда?.. Если бы он когда-то приезжал ко мне домой, то посмотрел бы все картины сразу… Странно как-то. Ну да ладно, оставлю этот вопрос для отца, ведь он явно приложил к этому руку.
- Да, конечно. Когда вам будет удобно? – дрожащим голосом продолжил я.
- Вечером после пяти. Если тебе удобно, конечно.
- Отлично. Тогда жду Вас в пять. – Я нервно смахнул капельки пота со лба. На другом конце провода послышались короткие гудки. Я убрал телефон от уха и дрожащей бледной рукой засунул его в задний карман брюк. Ноги дрожали и грозились подкоситься в любой момент.
Казалось, что концентрация адреналина в крови превышала допустимую для жизни дозу и превращала меня в готовую взорваться от малейшего прикосновения бомбу.
Сразу же ко мне с расспросами подскочил Зейн:
- Лу, кто звонил? Ты весь бледный, как будто только что из морга. Что от тебя хотят? Если что, так я… - я не слушал его, только раздумывал о том, что услышал по телефону от Адамсона. Он видел мои картины… А какие? Надеюсь, не самые неудачные. Хотя, он сказал, что они ему понравились.
Чёрт, так Адамсону же понравились мои работы! Сердце, и так готовое выскочить из груди, забилось ещё быстрее, на губах появилась улыбка счастливого человека (прим. автора: читать как «улыбка идиота») . Джону Адамсону, известному художнику-критику, основателю собственной школы искусств, понравились мои работы. Вы можете себе представить?
- Луи! – Зейн грубо схватил за нижнюю челюсть и повернул моё лицо к себе. – Кто звонил? – уже спокойно спросил он. Видно, этот вопрос был задан не меньше пяти раз, пока я усиленно игнорировал реплики Малика в свой адрес.
Вернувшись из мира моих мыслей обратно в реальный мир, я таки ответил ему:
- Адамсон. Он видел мои работы. Они ему понравились. Он хочет увидеть их все. - В глазах играл огонёк, на губах - улыбка. Не умел бы я держать себя в руках – слюна бы потекла.
Но, кажется, я и так был похож на шизофреника, потому что Зейн даже отшатнулся от меня.
- Адамсон? Это всё которому тебя отец сватал?
- Да. Чёрт, ущипни меня. Я должен убедиться, что не сплю, - я демонстративно протянул руку Зейну, закатывая рукав джинсовки. И что вы думаете? Этот идиот на самом деле меня ущипнул. Причём так, что синяк будет держаться несколько дней.
- Ай! – вскрикнул от неожиданности я. – Малик, ты дурак? – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал я ему, потирая покрасневшую кожу на руке.
- Ты же сам просил, - удивился пакистанец.
Да, он определённо дурак.
Смеясь, мы вбежали в мою квартиру. Не разуваясь, я прошёл в свою комнату, схватил всё нужные принадлежности и вылетел обратно к Малику.
Когда мы только садились на автобус, то уже опоздали на первую лекцию. Да и чёрт бы с ней, с этой высшей математикой…
Довольно таки быстро добравшись до института, мы проскочили мимо спящего охранника и понеслись в аудиторию. Открыв дверь ногой, мы ввалились в кабинет со словами «Ну, что, не ждали?», игнорируя возмущение старого препода и успевших заснуть одногруппников. С диким хохотом Зейн и я, дав друг другу «пять», сели на предпоследний ряд наполовину заполненной аудитории.
Всю лекцию я провёл в раздумьях о словах Адамсона, лишь иногда переговариваясь с Маликом и записывая формулы в конспект.
- Лу, - Зейн толкает меня локтём. – Ты что-нибудь понимаешь из того, что сейчас несёт этот бесноватый старикан?
- Нет, - честно отвечаю ему я. – Сиди и перерисовывай странные значки с доски…
Собственно, именно этим мы и занимались до конца первой пары.
Звонок, спасительным гулом разнёсшийся по пустынным коридорам института, лишил нас уникальной возможности посмотреть на то, как сходил с ума препод под конец лекции. Жаль. На самом деле, это то ещё зрелище. Когда до конца пары остаётся несколько минут, он начинает ещё быстрее что-то писать и также быстро стирать с доски, быстрее говорить. Когда он так делает, у него изо рта брызгами вылетают слюни, а полное лицо краснеет. Это одновременно вызывает отвращение и дикий смех. Но всё же вам лучше этого не видеть…
Бешеный лектор, приведя доску в порядок, складывает все свои вещи в тёмно-серый чемоданчик и удаляется из аудитории.
Проходя мимо до сих пор спящего на парте Хорана, пихаю его в бок. В ответ получаю порцию мата и попытку ударить меня ногой.
На первом же перерыве Зейн потащил меня в столовую. Несмотря на то, что я не завтракал, купленную булочку я ел без особого удовольствия. Мысли о Адамсоне не хотели покидать мою голову.
Весь оставшийся день в институте я вяло поддерживал разговоры с одногруппниками, вполуха слушал рассказ Лиама и Дани о том, как они провели выходные.
Отсидев ещё одну пару, я ушёл из института. Выходя из аудитории, снова разбудил Найла, получив за это конспектом по спине. Забавный он, этот Найл. У него два состояния: или он спит, или ест. За четыре года знакомства и общения других состояний души и тела я у него не наблюдал.
Я быстро выбежал из института, не желая остаться замеченным кем-нибудь из лекторов, курящих на улице во время перерыва.
Не менее быстро я добежал до автобусной остановки, находящейся напротив входа в институт, и запрыгнул в первый подъехавший автобус. Он быстро довёз меня до дома.
Войдя в квартиру, я сразу же направился в студию. Схватил папку с листами А3, карандаши, точилку, положил в большой рюкзак, купленный специально для подобных похождений. Дойдя до своей комнаты, схватил плеер и наушники, и только тогда вышел из дома.
До пляжа я решил дойти пешком. Слишком хорошая погода сейчас для поездок на общественном транспорте.
Буквально через пятнадцать минут я оказался на побережье. Прохладный ветерок, дувший с моря, приятно обдувал лицо, спутывал волосы. Шум прибоя и крики белых чаек ласкали слух, из-за этого я сразу же убрал плеер в рюкзак, посчитав лишним. Казалось, что этот пляж, находящийся в сотне-другой метрах от оживлённого города, располагался где-то в другой вселенной, далёкой от суеты и проблем повседневной жизни.
На побережье почти никого не было: лишь молодая мама с ребёнком, строящие замок у разбивающихся о песчаный берег волн, и ещё один человек вдалеке. Я не мог рассмотреть его, из-за того, что он находился на приличном от меня расстоянии.
Я перевёл взгляд на тот самый дом, из-за которого сейчас прогуливаю пару литературы. Да, я не ошибся: солнечный свет освещал его наилучшим образом. Крыша, покрытая красной черепицей, светилась на солнце, от стёкол на окнах отражались лучи небесного светила. Листва деревьев, плотно зажавших двухэтажный домик между своих стволов, обрела ещё более красивый, свежий цвет. Казалось, что это всё уже нарисовано умелым художником: слишком уж красиво сейчас выглядел пейзаж, открывшийся моему взору.
Улыбаюсь, предвкушая ожидающую меня работу. Выбрав наилучший ракурс, достаю всё содержимое из рюкзака. Кидаю его на песок, сажусь на него, поджав ноги. Кладу лист бумаги себе на колени, беру простой карандаш и, бросив взгляд на дом, стоящий на возвышении, рисую первую линию. За ней следует вторая, третья. Уголки губ приподняты, дыхание начинает немного учащаться. Беру ластик и, закусив губу, осторожно стираю не понравившийся мне штрих. Вновь поднимаю глаза на дом. Опускаю, исправляя очертания крыши.
Через пятнадцать минут, закончив с наброском дома, перехожу на деревья, окружающие его, потом - на волны прибоя. Глаза на природу и обратно, на лист бумаги. Прерывистыми линиями изображаю плескающиеся волны, сплошной – очертания береговой линии.
Когда я вновь поднимаю глаза, то замечаю, что человек, которого я заметил, как только пришёл, оказался ближе. Теперь я смог разглядеть, что это парень лет восемнадцати на вид. Высокий, стройный, хорошо сложенный. Чёрные узкие брюки, надетые на нём, были закатаны, белая свободная майка частично обнажала его грудь, украшенную множеством татуировок. Несколько прядей кудрявых тёмно-коричневых волос выбивалось у него из-под серой шляпы; в правой руке он нёс белые кеды. Парень шёл по краю прибоя, любуясь морем. Он всё время смотрел по сторонам, морщился от яркого солнца. Я смог рассмотреть его со всех ракурсов, а когда парень подошёл ещё чуть ближе, то я увидел ангельские черты его лица. Его прямой нос, красивые скулы, пухлые розовые губы и ярко-зелёные глаза, обрамлённые длинными ресницами, поразили меня. Создавалось ощущение, что он был ангелом, падшим с небес.
*«Он ангел, но без крыльев за спиной,
Нарушил ангелов небесных дивный строй.
Он – падший и в глазах видна лишь сталь,
Он Бога предал, предал дивный Рай!
Он окровавлен, а от сердца лишь осколки,
И с гневом устремляет в небо взор,
«Я смерти сын» - кричит он очень гордо,
« Я падший Ангел» - опускает дикий взор.»
Несколько минут я просто любовался этим произведением искусства в человеческом обличье, приоткрыв рот. Я наблюдал за малейшим изменением мимики парня, его движениями. Солнце отсвечивало от его белой майки, и казалось, что парень светится изнутри. А когда он улыбался, это ощущение усиливалось. На его щёчках появлялись милые ямочки, на губах - голливудская улыбка.
Я не заметил, как мои руки сами потянулись к карандашам и незаконченному наброску. Ни на секунду не отрывая взгляд от парня, я водил карандашом по бумаге, изображая его очертания.
Я окончательно выпал из реального мира, когда парнишка, улыбаясь и немного закинув голову назад, снял шляпу. Тряхнув головой, он уложил каштановые кудри в привлекательную причёску, проведя по ним рукой.
Теперь я смотрел на парня только ради того, чтобы запомнить его черты как можно лучше. Он уже красовался на бумаге, придавая картине некий шарм и очарование.
Рисуя, я всё смотрел вслед парню, пока не потерял того из виду.
Когда меня больше ничего не отвлекало, я стал прорисовывать мельчайшие детали рисунка. Конечно, центром внимания являлся именно тот парень. "Парень-вдохновение" - я буду звать его так.
Наклоняясь ниже над рисунком, заточенным, как лезвие, карандашом, я прорисовываю его ангельское личико. Голова откинута назад, глаза немного прищурены, на губах – улыбка, на щеках – ямочки.
Я закусываю губу, когда прорисовываю его улыбку. Всегда в такие моменты я боюсь, что дрогнет рука или сломается грифель карандаша, испортив весь рисунок. На лбу выступают капельки пота, а дыхание учащается, когда карандаш очерчивает линию губ Парня-вдохновения.
Немного отстранившись от рисунка, замечаю, что не совсем точно передал его взгляд. Злясь на себя, беру ластик и осторожно, чтобы не стереть лишнего, убираю те линии, которые мне не нравятся. Отложив запачканную в карандаше резинку, заново рисую правый глаз красавца. Затаив дыхание, рисую зрачок, блики внутри глаза, реснички, немного исправляю брови.
С ангельского личика перехожу на тело, и, конечно же, татуировки на нём. Мечтательно прикрыв глаза, я вспоминаю, как они выглядели, все до единой. Беру в руки мягкий карандаш, прорисовываю каждый узор на груди и руках Парня-вдохновения. В моих глазах играет огонёк, язык слегка прикушен.
Облегчённо вытираю лоб, когда вижу, что в карандашном наброске меня устраивает абсолютно всё. Не обращая внимания на то, что рисунок ещё не закончен, кажется, что Парень-вдохновение сейчас оживёт. Так реалистично рисовать людей у меня ещё никогда не получалось.
Новая порция адреналина поступает в кровь, когда я вспоминаю, что рисунок должен заиграть разными красками. Мне предстоит предать цвет домику средь деревьев, волнам в неспокойном море и, конечно же, Парню-вдохновению. Руки едва ощутимо трясутся от волнения, ведь мне не хочется из-за одного неправильно выбранного тона карандаша испортить весь рисунок.
Цвет карандашей для каждой новой детали рисунка я выбирал как никогда тщательно, сравнивая с натурой, а когда дело касалось Парня-вдохновения – с воспоминаниями.
Начав наложение цвета с левого верхнего угла листа, я медленно продвигаюсь вниз, меняя на своём сложном пути карандаши. Затачиваю, если они тупятся или попросту ломаются. Нервно покусывая язык или закусывая нижнюю губу, я стираю то, что не радует глаз, исправляю, продолжаю творить.
Дойдя до Парня-вдохновения, я становлюсь ещё более аккуратным и внимательным. Меняя тона карандашей, я прорисовываю его кудряшки. За ними – татуированную руку, держащую серую шляпу. Дальше – лицо прекрасного падшего ангела.
*«Он понимает, что для Ада слишком тёмный,
Ну, а для Рая – словно целый Ад…»
Татуировки на груди, руках требуют особого внимания. Я вывожу каждую надпись, картинку, манипулирую карандашами разной мягкости, придавая картине всё больше реалистичности.
Когда я закончил прорисовывать его татуировки, солнце уже нависло над горизонтом, готовясь спрятаться за ним. Я ухмыльнулся и мысленно похвалил себя за то, что успел нарисовать дом. А то получилось бы, что пара литературы была пропущена зря. Хотя, честно говоря, мне крупно наплевать на учёбу сейчас, каким бы ботаником я не был. Когда я рисую, мир делится на две части: на меня и моё рождающееся творение. Но сегодня произошло что-то странное, что-то, чего не случалось никогда. Кто-то вторгся в один из этих прекрасных миров, а потом создал свой собственный.
Думаю, вы догадались, что этот «кто-то» - Парень-вдохновение.
*Стихотворные строчки принадлежат моей подруге. Стих – «Падший ангел», автор – Икари-чан, если кому-то стало интересно.
