Ушки, хвосты и прочие неприятности

День тот самый. Вечер

      Хэнк долго размышлял, стоит ли брать с собой какой-то гостевой презент по такому случаю. Торт? Конфеты, цветы? Боже, стучало в голове, он идет трахаться к двум взрослым мужикам, чтобы попытаться избавиться от грёбаных отростков, о каком этикете тут вообще может идти речь.       Сумо подозрительно обнюхал его в сотый раз за последние дни и улёгся на ковре, не упуская из обзора плавно витающий вслед за ним, ещё влажный после душа, хвост. Хорошо, хоть рычать перестал, порадовался Хэнк. С тех пор, как случилась вся эта ебанина, пса разрывало между преданным собачьим обожанием своего человека и исключительно природной недоверчивостью ко всему, что было связано с котами. Сочетание этого в его ненаглядном хозяине не давало бедняге покоя.       Хэнка, впрочем, колбасило от всего происходящего не меньше, пока он метался по дому добрых полтора часа до выхода, и это не говоря о том, как плохо он спал ночью и каких трудов ему стоило продержаться в адеквате целый рабочий день, пока эти двое мелькали в поле зрения то тут, то там, лишь изредка бросая короткие немые взгляды в его сторону. Накануне Коннор написал, что Хэнку не нужно ни о чём беспокоиться и все приготовления (что бы это ни значило в его экзотическом понимании) они берут на себя. Хэнк хотел угрюмо пошутить, что он как-нибудь переживёт, если его путь от двери до их кровати не будет выстлан лепестками роз, но почему-то передумал. Так же, обменявшись несколькими жгуче неловкими фразами, они выяснили, что пользоваться резинками ни у кого из них нет ни объективных причин, ни желания. Коннор даже деловито предположил, что отсутствие «дополнительных преград», вероятно, может положительно сказаться на достижении ими «нужного результата», и Хэнк почувствовал, что у него покраснели даже кончики ушек под шерстью. Учитывая это, а также тот факт, что подобной моральной подготовки не требовали у него даже квалификационные тесты, штурм крупнейшего детройтского наркопритона и собственная свадьба, Хэнк всё ещё не особо догонял, на какой он стороне баррикад: оголтелого безрассудства или какого-то абсурдного благоразумия.       Это была короткая, сухая и самая волнительная переписка в жизни Хэнка, и почему-то он подозревал, что она была такой не только для него. Он откуда-то был уверен, что, пусть за выверенные формулировки сообщений и был ответственен однозначно Коннор, но по ту сторону экрана ушастые засранцы, без сомнений, находились вдвоём. Может, даже, в постели или в обнимку, склонив головы над телефоном, раздумывая вместе над ответами и почти наверняка соприкасаясь кошачьими ушами. Эта картина представлялась Хэнку очень явственно. Не менее явственным был приснившийся ему той же ночью сон, в котором он, сидя между ними, клал ладони на их макушки и мягко подталкивал друг к другу, чтобы они целовались у него перед носом, пока он гладил их за ушками и чувствовал на себе тепло и тяжесть двух тел.       Утреннее пребывание в душе впервые за много лет заиграло для Хэнка новыми красками.       Время поджимало; в конце концов, он нацепил наименее аляповатую рубашку из тех, что были у него в гардеробе, захватил из бара бутылку хорошего красного вина, давненько простаивающую без дела, и набрал из кухонного шкафчика специй. Он решил, что, оправдываясь холодом, приготовит им всем глинтвейн — это он, слава богу, хорошо умел. Хотя бы будет, с чего начать.       На пороге их квартиры в светлом вестибюле он стоял ровно в девять, но заставил себя нажать на кнопку звонка только через несколько минут. Дверь открыл Гэвин и, не здороваясь, с ухмылкой посторонился, впуская его внутрь. Неподалёку нашёлся и Коннор, который, в отличие от Рида, соизволил сказать:       — Здравствуй, Хэнк, — и, как всегда, улыбнулся.       Хэнк заставил себя изречь несчастное «привет, ребятки» и стянул с головы капюшон. Хвост уже выбрался из укрытия, тут же оплетя правую ногу. По тому, как парни попытались спрятать любопытство на лицах, он осознал, что впервые высвободил его при них полностью. Его хвост не только был другого цвета, но и ощутимо длиннее и, кроме того, более пушистым (Хэнк, честно говоря, заколебался после беспокойного сна собирать шерсть с кровати, которая выглядела теперь по утрам так, словно с ним снова, как в давние времена, дрых Сумо). На головах парней наконец не было дурацких маскарадных колпаков, уши и хвосты были освобождены из повседневного плена и были этому откровенно рады. Ридовы ушки вело в стороны, Конноровы — спокойно и внимательно стояли торчком; его хвост выглядывал через руку, засунутую в карман домашних штанов. Хвост Гэвина вальяжно и по-хозяйски плавал за его спиной из стороны в сторону. Теперь, когда ничто не было спрятано под одеждой, разница в рудиментах очень бросалась в глаза. Хэнк попытался отогнать непрошено пришедшую в голову мысль о котятах.       Он протянул пакет с вином и специями куда-то между ними двумя и скованно пояснил:       — Для глинтвейна.       — Я приготовлю, — тут же отозвался Коннор, принимая пакет и сразу улетучиваясь на кухню, не дав Хэнку ни единого шанса что-либо возразить.       Надежда чем-то занять руки на время неловких пауз испарилась вместе с ним.       Хэнк огляделся. В их совместной (теперь) небольшой, но просторной квартире было, можно сказать, даже уютно. Правда, в глаза слишком явно бросалось противоборство распиздяйства Гэвина и щепетильной любви к порядку Коннора, которые пока что вели равный счёт. На аккуратно заправленной кровати живописно валялась тарелка с почти вывалившимися ошметками апельсиновой кожуры. Сквозь прибранный письменный стол путеводной нитью Ариадны струились провода Ридовых наушников, идущие прямо из напоминающего гнездо клубка. Почему Гэвин предпочитал провода в век беспроводных технологий, оставалось загадкой. На комоде были расставлены фоторамки, на одной из которых ушастый маленький Коннор держал за руку миловидную девочку-ровесницу, на другой — не менее ушастый, но чуть более взрослый Рид гонял по газону футбольный мяч. В углу стояла небольшая аккуратная ель и скромно светилась гирляндой. В целом всё выглядело куда приличнее, чем в тот единственный раз, когда Хэнк вынужденно заглядывал сюда вместе с Гэвином в промежутке между двумя вызовами — много лет назад, когда их ещё ставили работать вместе. Тогда квартира Рида куда больше напоминала его собственную нынешнюю холостяцкую берлогу. Коннор определённо вносил оживление в её интерьер всем своим существованием. Это был их дом.       С кухни раздалось бряканье посуды, затем звук вытащенной из стекла пробки и льющейся куда-то жидкости. Хэнк понадеялся, что Коннор не напортачит, испортив его вино до состояния, когда его невозможно будет пить, и хотел было пойти за ним и проследить, но Гэвин вдруг достал из кармана сигареты, вытащил одну и протянул ему.       — Будешь?       — А то, — кивнул Хэнк, радуясь, что сможет пристроить руки, которые совсем не находили себе места, хоть куда-нибудь.       Гэвин напялил поверх футболки худи, и они прошли на маленький балкончик. Сверху открывался незамысловатый, но в целом умиротворяющий вид на спальный район. Внизу во дворе играли дети, совершенно полноправные обладатели своих ушей и хвостов. Хэнк порадовался, что этаж достаточно высокий и снизу в темноте нельзя толком разглядеть, что у них двоих на головах.       Гэвин щёлкнул зажигалкой, затянулся, затем поднёс огонь к сигарете Хэнка, выдыхая дым в сторону. Хэнк почувствовал его тёплые пальцы своими, слегка подзамёрзшими, и это было неожиданно приятно.       Гэвин продлил это касание — всего на долю секунды, но Хэнк заметил, — затем отстранился, прищурившись, внимательно глядя ему в глаза.       — Есть новости? — спросил Хэнк. Дым незнакомых сигарет горчил где-то в горле, но это тоже было хорошее ощущение, правильное. То, что сейчас ему было нужно.       Гэвин качнул головой. Он вдруг стал серьёзен; на лице больше не было и следа дерзкой насмешливости, с которой он встретил его у порога.       — Только мысли, — сказал он. Хэнк выжидающе смотрел на него, и он, снова сделав затяжку, продолжил: — Мы с Коннором думали, с чем это может быть связано. Почему именно мы… и ты.       — И что надумали? — Хэнк невольно отметил, как напряглись его ушки и замер хвост, снова юркнувший под одежду от холода.       — Ну… например, это может быть связано с тем, что я был в тебя влюблён. Долго. До Коннора.       Хэнк едва подавил приступ кашля, слишком интенсивно втянув дым. Со стороны можно было подумать, что он удивился, однако это было не так. Скорее даже, ровно наоборот, — услышал то, что ожидал.       Он просто банально нервничал. Они никогда не обсуждали это, Гэвин — так и не найдя в себе сил и смелости в своё время, Хэнк — предпочитая делать вид, что ничего не происходило. Он не был удивлён, что Рид поднял сейчас эту тему, но всё равно оказался не готов.       — Неужели, — пробормотал он, отворачиваясь и опираясь о перила. Он не имел ни малейшего понятия, что отвечать на признания в уже прошедшей любви.       Гэвин тоже сложил руки на перила, стряхнул пепел с сигареты. Их локти почти соприкасались. Одно из Гэвиновых ушей трепыхнулось, но затихло.       — Втюрился в тебя, как пацан, когда меня только определили в наш участок, — продолжил он. — Но ты тогда был женат.       Хэнк молчал. Он помнил всё это — долгие взгляды, неловкие шутки, попытки подсесть за обедом или нарваться ехать вместе на очередное дело. Он не был ни идиотом, ни слепцом. Но Гэвин влюбился не в то время и, пожалуй, не в того человека. Будь Хэнк помоложе, посмелее, похолостее, в конце концов, — он бы, вероятно, и рискнул. Зажал бы парня в тёмном углу, дав ему если не отношения в том смысле, в котором тот их жаждал, так хотя бы хороший секс. Загадывать наперёд у Хэнка всегда в этих вопросах выходило так себе, но — как знать, быть может, это стало бы началом чего-то, чему Хэнк долго бы пытался подобрать название и в конце концов наверняка бы забил, потому что не суть. Молодой Гэвин был смешным, ершистым, трогательным. Хэнк помнил и своё странно-отеческое желание потрепать его по волосам, а перед этим дать подзатыльник дурной голове за то, что тот вечно лезет на рожон. Всыпать по первое число и потом стиснуть его, брыкающегося, шипящего, в грубых и крепких объятиях, зная: это то, что тому и нужно.       — Я правда старался не лезть, Андерсон, но потом ты развёлся, и… — заговорил было Гэвин и снова замолк, сообразив, что Хэнк, скорее всего, не горит желанием вспоминать ни тот период, ни тот эпизод.       Но было поздно — у обоих в памяти уже всплыл вечер, когда Гэвин случайно наткнулся на Андерсона в баре недалеко от участка, где тот сидел за стойкой, хмуро цедя виски. В тот день Хэнк подписал бумаги о разводе, и всё, что мог сделать Гэвин в ответ на его слова об этом, — это купить ему и себе выпить ещё. Потом были длинные и странно уютные паузы — про бывшую жену Хэнк не имел желания трепаться, говорить о работе никому из них не хотелось, а общие темы упорно не желали находиться, но молчать вдвоём всё равно было приятно. Потом было тёмное такси и рука Гэвина, случайно соскользнувшая на Хэнково колено и пробывшая там всю дорогу до его дома. Хэнк по какой-то причине не сбрасывал её, и сквозь пелену алкогольного тумана Гэвин едва находил в себе силы сдерживаться и не набрасываться на него прямо там, на заднем сиденье. Он вышел из такси вслед за Хэнком, который явно того не ожидал, и как только машина уехала, надвинулся на него у порога его опустевшего дома. Когда их лица оказались слишком близко друг к другу, чтобы можно было списать это на проблемы с координацией после нескольких порций виски, за дверью тоскливо заскулил пёс, а Хэнк пробормотал какую-то чушь про то, что им ещё вместе работать, и мягко отстранил его от себя, пьяного и обнаглевшего. Гэвин тогда лишь хмыкнул — горько, болезненно, — и после того, как они молча выкурили на крыльце по последней сигарете, уехал.       — Я не был тогда готов, Рид, — проговорил Хэнк. Он решил не добавлять бессмысленное: «Но это не значит, что мне не хотелось».       Гэвин затянулся, разглядывая его поникшие уши. Отвернулся.       — Знаю, — сказал он в темноту перед собой. — Я надеялся, что тебе просто нужно время. Но после того, как жена забрала у тебя сына, ты совсем замкнулся и никого к себе не подпускал.       — Джеффри пиздабол, — пробормотал Хэнк.       — Честно сказать, об этом знали все, не только кэп, — осторожно произнёс Гэвин, всё ещё опасаясь реакции. Но Хэнк был на удивление спокоен. Это тогда он рвал, метал и уходил в запой. Сейчас он, очевидно, мог относиться к этому если уж не философски, то, по крайней мере, как к пережитому этапу. Гэвин усмехнулся. — Чэнь называла тебя моей личной чумой. Что есть, то есть, Андерсон, ты и правда та ещё зараза. Но тогда ты стал просто редкостной сволочью, и мне пришлось отвалить.       Хэнк пожал плечами, то ли извиняясь, то ли показывая, что, мол, что уж теперь.       — Одна из причин, по которой я приударил за Коннором, когда он пришёл, — только чтоб от тебя отвлечься, — признался вдруг Гэвин. — А потом, когда понял, что втюхался в него по самые яйца, было уже поздно.       — Что «поздно»?       — Всё поздно, — Гэвин затушил окурок в пепельнице.       Хэнк помолчал.       — Коннор знает?       — Да, — Гэвин невесело улыбнулся. — Это пиздец как странно для меня, но у нас нет секретов друг от друга.       Снизу внезапно раздался чей-то безумно-радостный визг, и уши их обоих рефлекторно встопорщились на резкий звук. Они поймали друг друга на взглядах, направленных на чужие макушки, и невольно и синхронно улыбнулись одинаковым мыслям. Кошачья природа была совершенно неконтролируема; совладать с ней мог только уникум Коннор.       — Ты же знаешь, Гэвин, — Хэнк перестал улыбаться. Голос его после курения на морозе слегка охрип. — Я не лучшая партия.       — Мне было похер, — поделился Гэвин. А потом, подумав, добавил уже тише, но вполне слышимо: — Да и сейчас бы было.       Губы Хэнка снова тронула улыбка и быстро затерялась в бороде.       — Скажи мне честно, Андерсон, — попросил вдруг Гэвин, шмыгнув носом. — У меня хоть шансы тогда были?       Хэнк осознал, что его хвост снова высунулся и полез обвивать Ридову талию. Он заставил его вернуться, пока тот не заметил.       — Больше, чем у кого-либо, — честно ответил он.       Гэвин встретился с ним глазами на мгновение, затем отвел взгляд в сторону города, хмыкнул. Достал ещё одну сигарету, повертел в пальцах, не торопясь поджигать. Они немного помолчали, думая каждый о своём.       — Окей, Рид. Откровение в ответ на откровение, — вздохнул Хэнк, нарушая тишину, разбавленную лишь далёкими отзвуками улиц и редкими голосами. — Когда Коннора ко мне приставили, я… чёрт, — он стиснул окурок между пальцев и замолк.       — Ты — что? — услышал вдруг он сбоку.       В дверях стоял непонятно когда успевший подкрасться Коннор, с поразительной ловкостью удерживая сразу три кружки дымящегося глинтвейна, и смотрел на него своими грустными понимающими глазищами. Его уши навострились в их сторону — и кошачьи, и человечьи, — и тут до Хэнка дошло, что инициатива Коннора оставить их с Ридом наедине была далеко не случайностью, а чётко спланированной операцией. Коннор был в одной свободной футболке, и Гэвин молча стянул с себя худи и накинул ему на плечи. Тот улыбнулся ему благодарно, отдал им двоим по кружке, обхватил двумя ладонями свою. Хэнк подумал, что ведь и правда — говорить о таких вещах в данном случае следовало не только Гэвину.       — Я… — он стиснул кружку в руках. Стекло обжигало пальцы, но Хэнк этого почти не чувствовал. — Ты мне нравился. Думаю, я был влюблён. Когда ты только пришёл. Довольно сильно влюблён, вообще-то. Не думал, что я так ещё умею. Я даже хотел… блядь, — он запнулся, отпил немного из кружки, потому что горло нещадно стянуло сухостью. Глинтвейн Коннор умудрился не запороть, хоть и приготовил его совсем не так, как это делал Хэнк. Но вкуса, как и температуры, Хэнк всё равно почти не ощущал. Возможно, дело было в том, что он уже довольно долго находился на холоде. Или в том, что это был самый откровенный его разговор за последние лет десять.       — Что ты хотел, Хэнк? — мягко спросил Коннор, поощряя говорить дальше. Несмотря на то, что признаваться во всем этом ему жутко не хотелось, голос Коннора магическим образом развязывал язык.       — Хотел, ну… позвать тебя куда-нибудь. После работы там или на выходных, — пробурчал Хэнк. Ему было не по себе от того, как Гэвин пронизывал его взглядом, выражения которого он не мог понять. Он заставил себя посмотреть на него и сказал: — Но ты опередил меня, приятель. А вставать у кого-то на пути… не по мне.       Да и кому он вообще сдался, прибавил он мысленно, тем более кому-то вроде Коннора. Хэнк также ума не мог приложить, зачем он сам нужен был Риду, который, имея беспроигрышный шарм заправского мудилы, мигом нашёл бы себе пару в десятки раз получше. Собственно, напомнил себе он, Гэвин и нашёл.       Коннор склонил голову, изучая что-то в его лице. От такого его сканирующего взгляда у Хэнка вечно бежал холодок по спине, ещё с самого их знакомства; в этот раз ещё и встала дыбом шерсть на ушах и хвосте.       — По тебе было не сказать, — произнёс Коннор, сделав про себя какие-то выводы.       То время Хэнк тоже помнил прекрасно. Как отмахивался от его обходительного «доброе утро, лейтенант», как не благодарил за принесённый кофе, как заставлял его корпеть до ночи над бесчисленными рапортами, какие синяки были у него под глазами на утро. Парень ведь просто хотел наладить контакт и заниматься любимым делом, а Хэнк заваливал его опостылевшей бюрократической ерундой, да ещё и порой хамил в придачу. Какое счастье, что Фаулер через полгода всё-таки внял его просьбе и перевёл Коннора к Риду, подумал Хэнк. Тот, в отличие от него, хотя бы чувства свои смог выразить по-человечески и не убивал его здоровье.       — Я вел себя как мудак, знаю, — он не хотел оправдываться, но чувствовал необходимость что-то сказать. — Я терпеть не мог, когда ко мне приставляли новичков, и Джефф это отлично знал. Я не лучший образчик для подражания, — он развёл руками.       — Ты профессионал в своём деле, и это капитан тоже отлично знал, — улыбнулся Коннор. — Ты многому меня научил. И Гэвина тоже… в своё время, — он кинул секундный взгляд на Рида, но даже за этот миг в нём успело мелькнуть столько интимной, плохо скрываемой нежности, что Хэнк отвёл глаза и принялся усиленно вдавливать в пепельницу давно потухший окурок.       Хэнк помнил: когда выяснилось, что эти двое начали встречаться, он ощутил себя полным идиотом, враз перестав прокручивать в голове слова, которые уже никогда не сказал бы своему стажёру. В то же время он почувствовал и облегчение, досадное и едкое, ведь голос вернувшегося наконец здравого смысла, в подтверждение всех страхов и сомнений, успокаивающе шептал: «Теперь можно не пытаться. В этом всё равно не было смысла, старый болван». Коннор тихо и восторженно светился за соседним столом, а Рид сконфуженно шмыгал носом и опускал голову в бумаги в попытках не пялиться на него со своего места слишком часто. Они были молоды и счастливы — так откровенно и неприкрыто, что у Хэнка искренне не получалось желать им зла. А за тоскливую пустоту внутри он мог винить лишь самого себя.       Хвост под его курткой зябко приютился вокруг пояса. К чертям всё это, решил Хэнк, отступать было уже поздно.       — Уж не знаю, связано ли это, как вы думаете, с отростками, но, раз Гэвин рассказал, что он… и я подумал… — он на миг сжал ледяную перекладину перил так, что побелели костяшки руки. — Что вам следует это знать.       — Я думаю, это было правильное решение, — кивнул Коннор. — Рассказать нам. Обоим.       — Я бы предпочёл, чтобы вы также оба об этом забыли после сегодняшней ночи, — предупредил Хэнк. — В любом случае. Вам это ясно?       Он выглядел достаточно грозно, произнося это, даже несмотря на напряжённо торчащие из седых волос ушки.       — Как скажешь, Хэнк, — покорно сказал Коннор. Он решил, что они чуть позже подумают над тем, что им следует помнить, а что забыть. — Если размышлять дальше, то у нас выходит замкнутый круг, — заметил он.       — У нас выходит «третий лишний», — возразил Хэнк. — Давайте называть вещи своими именами, парни.       — Мне показалось, мы только что выяснили, что тут никто не лишний, — глаза Коннора пронзительно сверкнули за линзами; он приподнял брови, и лицо его приобрело выражение чрезвычайной непоколебимости. Выглядело это, пожалуй, довольно пугающе вкупе с кроткой улыбкой, бродящей по губам.       За те три года, что Хэнк проработал бок о бок с Коннором, он успел уяснить, что если сквозь мягкие черты и дружелюбную улыбку проскальзывает вот эта вот непрошибаемая уверенность в собственной правоте, — то всё, дело труба.       Собственно, так оно и было.       Ему безумно хотелось снова закурить, но тянуть дальше было ещё невыносимее.       — Не будем забывать, зачем мы здесь, — сказал он, и это прозвучало неожиданно жёстко. — Избавимся от этого дерьма на головах и на задницах да разойдёмся.       Задумчивая улыбка сошла с губ Коннора.       — Ты ведь понимаешь, что это может не сработать? — серьёзно спросил он.       — Слишком хорошо понимаю, — усмехнулся Хэнк. — Но отчаянные времена требуют отчаянных мер, верно? К тому же, на второй половине праздников мне наконец привезут Коула, не могу же я показаться перед ним в таком виде. Он и так, наверное, забыл, как я выгляжу. Последний раз мы виделись на суде три с лишним года назад.       Он тут же пожалел, что ляпнул об этом. Вопрос того, как объяснить свои вернувшиеся уши сыну, был для него, пожалуй, даже насущнее вопроса, как объяснить этот же факт всему остальному миру. Хэнк не был уверен, говорила ли с Коулом его мать на излюбленную тему всех родителей о пестиках и тычинках и не успела ли просветить его, куда однажды деваются кошачьи рудименты. Даже если так, это не упростило бы ему задачу.       Хэнк уставился в свою кружку, задаваясь вопросом, ляпнет ли он сегодня ещё что-нибудь настолько же личное или судьба будет к нему милосердна и заткнёт ему рот. Учитывая сложившуюся ситуацию, у него даже были идеи, как и чем это можно сделать.       Гэвин молча хлопнул его по плечу, словно какой-нибудь старый друг. В любых других обстоятельствах это было бы неуместно и глупо — ведь они никогда не были близки и даже не были приятелями, — но сейчас Хэнк вынужден был признать: парни действительно были единственными, кто способен его понять. От этого короткого, неуклюжего и искреннего жеста ему, вопреки всему, стало немного легче.       — Пойдёмте внутрь, — предложил наконец Коннор. — Здесь холодно, вы оба замёрзли.       Словно только вспомнив, что на нём лишь одна футболка, Гэвин поёжился, затем отпустил плечо Хэнка и кивнул ему на дверь. Что-то в этом кивке настораживало, но выбор у Хэнка был не сильно широк — в конце концов, он решился прийти сюда не для того, чтобы превращаться в упрямую сосульку.       Подозревая, что сейчас случится, Хэнк перешагнул порог. Так и есть — он столкнулся нос к носу с Коннором, который и не собирался отступать назад. С ласковой настойчивостью шлагбаума он перегородил ему дорогу, и Хэнк едва успел затормозить, чуть не расплескав содержимое своей кружки. Он был достаточно близко, чтобы ощутить исходившее от Коннора тепло и непередаваемый запах дома — так пахнет их одежда, мелькнула у него мысль, их волосы, их постель.       Рид нарисовался сзади, закрыл дверь на балкон и, оперевшись на неё, отрезал все пути отступления. Хэнк оценил слаженность их действий — это снова была откровенная, бессовестно спланированная ловушка. Коннор осторожно выцепил кружку из его немного согревшихся пальцев и отставил на подоконник вместе с почти нетронутой своей. Хэнк обессиленно наблюдал за ним, осознавая, что — всё, вот оно, оно происходит.       — Ладно, парни, давайте серьёзно, — он попытался справиться с лёгкой паникой, собираясь задать вопрос, который не мог им не задать, прежде чем станет поздно: — Со мной всё ясно. Но вы, пусть и вынужденно, пригласили третьего в свою постель. Обычно парочки идут на это по другим причинам… — он усмехнулся. — Вы уверены, что у вас всё будет в порядке? Мы ещё можем всё отме…       Обрывая его на полуслове, Коннор невесомо положил руки ему на пояс и слегка нервозно дёрнул хвостом. Под рёбрами у Хэнка что-то жарко шевельнулось. Коннор никогда не был к нему так близко, кроме того злополучного дня на крыше. Хэнку нестерпимо захотелось снять с него чёртовы очки, но руки словно налились свинцом.       — Есть кое-что, о чём вы не знали, лейтенант. — От официоза, с которым Коннор неизменно обращался к нему в первые месяцы работы, у него что-то тоскливо и знакомо затянуло в груди. — Вы тоже нравились мне.       Хэнк подумал, что если это шутка или, ещё хуже, попытка утешения, то она совершенно ни к чему. Он даже попытался разозлиться, но вместо этого ощутил лишь горечь и усталость.       — Тебе нет необходимости врать, Коннор, — произнёс он, вздохнув. — У меня встанет на тебя и так.       Коннор снял свои очки сам и отложил куда-то в сторону, спокойно и неспешно. Когда в офисе за столом напротив он так же снимал их и тёр уставшие от монитора и бумаг глаза, Хэнк старался не смотреть на него. Он ума не мог приложить, почему без очков Коннор выглядел едва ли не обнажённым.       Сейчас Хэнк уже не смог бы оторвать взгляд.       — Но это правда, — просто сказал Коннор. — Ты был честен, и мне тоже незачем врать тебе. Первые месяцы я… испытывал симпатии к вам обоим.       Коннор не врал. Когда он перевёлся в их участок, ничто не помешало ему беззастенчиво запасть на двоих сразу. Вот только Гэвин, нахально ухмыльнувшийся при знакомстве и окрестивший его «новичком», хотя Коннор работал в полиции не первый год, почти сразу начал его сторониться и отпускать ехидные шуточки. Коннор поначалу недоумевал, чем он вызывал такую к себе неприязнь, однако это не мешало ему отвечать на выпады в свою сторону успешным игнорированием или — изредка — острой иронией. После недолгих наблюдений явственно напрашивался вывод: в офисе и, видимо, по жизни Гэвин Рид не жалует вообще никого — кроме, разве что, офицера Чэнь. Та каким-то чудом умудрялась быть ему другом и даже пресекать время от времени облавы сарказма, если тот вконец забывался и начинал перебарщивать. Расположить к себе местного языкастого мудака с устоявшейся репутацией Коннор находил задачей любопытной, тем более что мудак был в его вкусе; однако у мрачного и нелюдимого лейтенанта Андерсона, к которому его приставили и с которым он проводил на тот момент почти всё своё время, оказались слишком тёплые пальцы, которых он случайно коснулся, передавая пачку бумаг.       Хэнк молчал, не в силах подобрать подходящих слов, чтобы описать Конноров специфический вкус на мужиков. «Испытывать симпатии» к двум главным гондонам на участке — это ещё постараться надо. Парень явно любил приключения.       — Понимаю, с моей стороны это было крайне… неэтично. Но я ничего не мог поделать с этим, — на скулы Коннора снова прокрался тот самый лёгкий, едва заметный румянец. — Вы оба отталкивали меня, это было интересно и… больно, — он на миг сомкнул губы в тонкую линию, нахмурился. «Ему было интересно, понимаете ли», — повторил про себя Хэнк. «Интересы» Коннора были, очевидно, с того же поля, что и вкусы. Хэнк постарался также отогнать паскудные мысли о том, что он, сам того не подозревая, когда-то был тем, из-за кого Коннор испытывал боль. — Но когда меня назначили твоим напарником, я решил, что это будет моим знаком. И сосредоточился на тебе, — он невинно улыбнулся.       Признания Коннора в чувствах больше были похожи на перечень военных планов по захвату врага, однако глаза, которые теперь не были скрыты стёклами и находились так беззащитно близко, что Хэнк мог разглядеть в них собственные кошачьи уши, давали понять, что сейчас он искренен как никогда.       — Пойми меня правильно, я не хотел навязываться, — руки Коннора осторожно и медленно огладили его пояс через куртку, как будто успокаивая, приручая. — Я знал, что ты недавно развёлся и у тебя непростая ситуация… Ты действительно мне нравился, и я просто хотел понять, смогу ли я постепенно… завоевать тебя.       Мысль о том, что в Конноре временами буйствует маленький бессовестный Наполеон, только укрепилась у Хэнка в голове. Руки на его поясе с едва слышным шорохом скользили по ткани, и его крайне интересовал вопрос: то, что делал сейчас Коннор на глазах у Рида, было частью их совместного «плана» или его личной тактической импровизацией? Неприятно ему, конечно, не было — наоборот, ненавязчивые, но вполне очевидной направленности прикосновения пускали по всему телу сладкие волны мурашек, которые терялись где-то под шерстью хвоста. Шерсть на рудиментах всё ещё стояла дыбом. Коннор соблазнял его — это было так очевидно и так естественно, что Хэнку было не по себе. Разумеется, они собрались здесь по недвусмысленной причине и, вероятно, стоило ожидать чего-то подобного, но…       — Мне казалось, у меня даже начало получаться, — продолжал делиться Коннор. — Тогда, на крыше, ты… посмотрел на меня иначе.       — Ты спас меня если не от смерти, то уж наверняка от переломанных костей, — проворчал Хэнк, спрашивая себя, что можно было ещё прочитать в том его взгляде, кроме «ебать мой хуй, я только что чуть не откинул копыта».       Разумеется, он тут же себе ответил. Глубоко запрятанные воспоминания весь сегодняшний вечер выбирались наружу, с каждым разом всё смелее и смелее. Среди них было и воспоминание о том, как на той несчастной крыше Коннор неловко дёрнулся ему навстречу, коротко и пронзительно обняв. О том, как Хэнк почувствовал на миг его лёгкий ненавязчивый парфюм вперемешку с запахом молодого и сильного тела, разгорячённого бегом. Тогда Хэнк убедил себя: Коннор лишь хочет его успокоить, ведь это так, чёрт возьми, логично — успокаивать того, кто только что был на волосок от бестолковой гибели. Но это не помогло ему удержаться от того, чтобы не сжать судорожно в ответ ткань его пиджака на спине и не пробормотать какие-то нелепые слова благодарности в человеческое ухо. Не помогло забыть, как растрепавшиеся мягкие волосы коснулись на миг его щеки.       Хэнк вообще ощущал себя каким-то бедовым — ему ничего не помогало.       — Я понимаю, как сложно тебе было, но я рад, что ты рассказал о своих чувствах, Хэнк, — произнёс Коннор негромко. Он смотрел прямо и ясно, и его ушки топорщились на голове с очаровательной серьёзностью. — Потому что теперь я знаю, что я мог бы тебя добиться.       Зато сам Хэнк не знал, радоваться ему теперь или плакать — в него, старого идиота, были когда-то влюблены двое красивых молодых копов, которые после тщетных попыток вполне закономерно начали встречаться друг с другом, пока он куковал в одиночестве с псом и бутылкой вискаря. «Иду по жизни, проёбывая» — это было как раз про его случай.       — Я бы продолжил, пусть и не знал об этом тогда, — между тем сообщил Коннор. — Но Гэвин… неожиданно предложил подвезти меня до дома, когда я задержался в участке, — он вдруг улыбнулся, опустив на миг ресницы. — Точнее, он едва ли не загнал меня в машину силком. В начале пути я, честно говоря, думал, что он везёт меня расчленять.       — Я волновался, дурила, — подал голос Гэвин. Хэнк не мог не улыбнуться. Рид, который вслух признавал, что способен волноваться, был чем-то новеньким. — Это ты у нас можешь с одним лицом мочить преступников и целоваться.       Коннор на это лишь смешливо фыркнул. Хэнк почувствовал, как кончик мягкого гибкого хвоста коснулся тыльной стороны его руки, и ему стоило огромных усилий, чтобы не повернуть ладонь и не потрогать пушистую тёмную шерсть.       — А на следующий день он пригласил меня на свидание, и я… — проговорил Коннор и почему-то замолк, смяв на мгновение в руках ткань Хэнковой куртки.       — И ты согласился, — закончил за него Хэнк, горько усмехнувшись. Коннор кивнул. — Что ж, ты сделал резонный выбор. Это не удивительно и не страшно, приятель.       Завоеватель позволил себе быть завоёванным, подумал он. Какая грустная и красивая ирония.       Коннор кинул нерешительный взгляд на Гэвина, совершенно не зная, что сказать. Хэнк тоже молчал, солидарно признавая, что говорить тут и правда было нечего.       Но слова, разумеется, нашлись у Гэвина Рида.       — О боги, да засоситесь вы уже, мужики, — он закатил глаза. — Или я столкну ваши ушастые головы сам. У вас минута, а потом я покажу, как надо.       Что ж, было бы глупо не признать очевидное: если Коннор предпочитал действовать постепенно, то Гэвин обычно рубил с плеча. Так было сейчас, так было и тогда, три с лишним года назад. Пронаблюдав некоторое время за смазливым новичком и его попытками подружиться с местным Северусом Снейпом, он отчётливо понял, что однажды это имеет все шансы закончиться совсем не тем, что он сможет вынести. И в один из обеденных перерывов позвал Коннора, невинно ковыряющегося вилкой в своём контейнере, на свидание. Только чтобы тот не клеился больше к Хэнку, сказал себе тогда Гэвин. Предварительно он даже подвёз его накануне, заодно узнав, где тот живёт, чтобы в день икс эффектно за ним заехать — действовать он решил быстро и агрессивно. Коннор озадаченно пялился на него всю рабочую неделю, а в субботу снова сел к нему в машину, пристегнул ремень и поправил воротник рубашки, на долю секунды оголив шею, таким движением, что Гэвин впервые за весь свой двадцатилетний водительский стаж перепутал газ и тормоз. Они сходили на свидание. Потом ещё на одно, и ещё. Потом это слегка вышло из-под контроля, и спустя пару месяцев Коннор переехал к нему, но зато он действительно перестал пытаться сблизиться с лейтенантом. Да Рид и сам перестал. Внезапно для него самого ему стало не до того — сразу после Хэнка Андерсона он с размаху впечатался в ничуть не меньший катаклизм, на новеньком блестящем значке которого красовалось «детектив Коннор Бишоп, полиция Детройта».       Коннор рассказал ему всё как есть почти сразу — он был одним из тех людей, которые предпочитали вносить ясность в отношения с первых дней. Гэвин тогда нервно рассмеялся и покачал головой, — он подумал, это было бы смешно, если бы не было так драматично. За прошедшие годы Хэнк слишком прочно въелся ему под кожу, и Гэвин давно уже не рассчитывал, что кому-то удастся с этим что-то поделать — все его предыдущие попытки заканчивались полнейшим фиаско. Но Коннор — глупый, ничего не подозревающий новичок, который был как никто близок к тому, чтобы пойти по его собственным следам идиотской любви к упрямому бородатому старику, — смог. Коннор, который покупал древние дурацкие фильмы и просил смотреть их вместе с ним. Коннор, который ласково целовал его в плечо в ванной по утрам, а потом насмешливо щипался за ягодицы. Коннор, который кидал пакет продуктов на заднее сиденье машины и садился рядом. Гэвин понял, что не имеет права не признаться ему в ответ. Оратор из него был неважный, и было безумно сложно найти нужные слова. Но он считал, что попытка у него всего одна, и он вдруг понял, что не простит себе, если не сделает этого. Потому что Коннор, эта невыносимая честная задница, заслуживал знать. У его душераздирающе корявой речи была лишь одна цель: дать Коннору понять, что, пусть их отношения и завязались благодаря порыву эгоистичной ревности и отчаянному стремлению забыться в ком-то другом, Гэвин даже не рассчитывал, что он станет для него самым близким и родным человеком.       Коннор выслушал его внимательно и спокойно; Гэвин скрепя сердце готовился, что после этого он уйдёт. Он думал, что сам почти наверняка ушёл бы, узнав такое. Он был готов принять его решение, каким бы оно ни было. Но, к его дичайшему облегчению, Коннор понял. И остался.       В итоге этот разговор лишь ещё больше их сблизил.       Хэнк каждый день неизбежно маячил в их повседневной жизни где-то на заднем плане. Изредка он сверлил хмурыми нечитаемыми взглядами то одного, то второго, но ни разу не проронил ни слова по поводу их отношений, о которых неведомым образом негласно прознал почти весь участок (Чэнь клялась, что она здесь ни при чём). Коннор продолжал работать с ним, оставаясь, по язвительным комментариям Гэвина, словно выпускница пансиона благородных девиц, оплотом вежливости и воспитанности. Гэвин немного охреневал от больного, тянущего чувства внутри, которое появлялось при виде их двоих рядом и которому нельзя было подобрать ни одного существующего названия. Однако ему потребовалось лишь один раз психануть, а Коннору — один раз припереть его к стенке, стиснув запястья в стальной хватке, чтобы продемонстрировать самым охренительным отсосом в жизни Рида всю серьёзность своих намерений, а затем подтвердить их словами у самых его губ. Словами, которые Рид раньше слышал только в кино, а теперь вдруг сказал их и сам — в ответ.       Наблюдать за их совместной работой Гэвину пришлось недолго — в один прекрасный день Андерсон вышел из кабинета капитана, не глядя ни на кого, и скрылся в курилке, а Фаулер вызвал их с Коннором к себе и без лишних слов всучил наводки на дело о двинутом хорвате, который зачем-то и как-то угнал из зоопарка белого медведя вместе со смотрителем, попутно убив из охотничьего ружья нескольких работников. Тогда у них выдалась весёлая неделька, плавно перетёкшая в месяц, а затем в года совместной работы самого эффективного дуэта участка. Вопрос о том, что Хэнк сказал Фаулеру, со временем забылся сам собой.       Они искренне считали Хэнка пройденным этапом для обоих; обсудить это на берегу для Коннора было так же естественно, как для Гэвина — в новинку, но то, что идея была правильной, оба понимали прекрасно. Эта тема никогда не была запретной, лишь только болезненной и бередящей старые раны. Это была одна из тех вещей, которые искоренить полностью получилось бы, пожалуй, только лоботомией. Так уж вышло, что они жили не в сказке, где всё делилось на чёрное и белое и где после хэппи-энда по мановению волшебной палочки пропадает груз прошлого и испаряются все беды.       Зато загадочно вернувшиеся рудименты, по-видимому, решили подарить им сказочное настроение, а заодно ткнуть под нос то, что оба они боялись замечать и признавать. Решение проблемы казалось настолько очевидным, что принять его оказалось до смехотворного просто — и в то же время невыносимо сложно. После этого они долго не могли заснуть, лежа в тишине; Гэвин обнимал так крепко и гладил по волосам, зарываясь в них носом, так ласково, что Коннор думал лишь об одном: никогда в жизни они не были ближе друг другу, чем теперь. Он знал, что это уже не изменится. Даже если Хэнк откажется и не придёт.       Но Хэнк пришёл, он не собирался сбегать, и его согласие и сегодняшние слова убеждали только сильнее: рудименты выбрали именно их троих не просто так. Ушки и хвосты призывали избавиться от себя, а тела, на которые они вернулись, сейчас тянуло друг к другу слишком остро и явно, чтобы сомневаться в том, как именно это сделать.       Рудименты не подсказывали, что случится после, когда они достигнут этой цели. Как не подсказывали и то, почему вдруг эта цель сейчас казалась совершенно абсурдным образом не столь важна.       Важным было то, что они делали это вместе.       И решиться поцеловать сейчас Хэнка было для Коннора странно, приятно, захватывающе, но — не страшно. Гэвин был рядом. Хэнк был здесь, в их квартире, в их руках, и он был не против. Тяга, которая так долго нарастала чудовищной и смертоносной лавиной, внезапно стала самой естественной, самой правдивой вещью на земле.       Никто больше не собирался ей противиться.       — Не переживай, Андерсон, — усмехнулся Гэвин. — Мы готовы.       — Мы готовы, Хэнк, — шёпотом повторил Коннор, прежде чем накрыть его тёплые губы своими. — Больше, чем ты можешь себе представить.