Доказательство превосходства

**** – …вас никуда не заманивал и ничего о вас не знал, а заражённый… ну знаете… это профессиональная тайна. «Это игнор? …вот блятство, что же жарко-то так?..» – И вы думаете, что я поверю?! Мистер Ли… нет, Виктор. Эта лапша на моих ушах даже не съедобна. – И тем не менее, Хан-сан. Вы с напарником вломились в мой дом, хотя вас никто не приглашал, не так ли? От этих надоедливых голосов голова раскалывается всё сильнее. Микото пялится на белоснежный пол, пока цветные пятна перед глазами не выцветают до серой дымки, но стоит поднять голову, как в окружающем пространстве образуются мелкие блестящие точки, назойливо следующие за взглядом. Но уже полегче – хоть что-то можно рассмотреть. Сначала внимание привлекает седовласый, облапавший врача. Похоже на галюны. Ведь на пальцах этого шкета какие-то неправильные ногти – Микото видел такие только в каком-то малобюджетом фильме ужасов: длинные, заострённые, чёрные как смоль. И приставлены почему-то к шее блондинистого эскулапа. «Жесть… Это меня так после наркоза кроет?..» – И по чистой случайности вам вдруг понадобилась кровь моего друга, да? Самому-то не смешно, Виктор?! – А что, похоже, что я смеюсь?! – Тц, я ведь правда отправлю тебя на тот свет, если не ответишь, мерзкий докторишка! – Я – мерзкий? Это в каком же это месте, интересно?!! «Так этого пидора Виктор зовут?.. … моя голова…» – Эй! Балаболки… завязывайте трындеть… Несколько шагов до стола даются Микото сложнее, чем то восхождение на Токийскую башню на спор без страховки. Тяжело привалившись к пошатнувшемуся железному шкафчику и наслаждаясь приятной прохладой, он не сразу замечает, что голоса и правда затихли. При этом сидящий в кресле чувак в форме бармена продолжает переводить хмурый взгляд с врача на седовласого и обратно, лишь один раз глянув на него, Микото. И вдруг открывает рот: – Этот жгут на моей руке… можно его уже снять? А то я пальцев не чувствую. Колба для забора крови – Микото сто раз видел такие в больнице, типа альтернатива шприцам – всё ещё подрагивает в тонких пальцах врача, чьё запястье покраснело от хватки седовласого… Хотя если присмотреться: волосы этого шкета не седые, скорее цвета старого асфальта. А ещё парень – кореец. «Клиенты пидорка? Чего-то не поделили?» Вода в тяжёлом стеклянном графине пахнет пылью. Не утруждая себя переливанием содержимого в мензурку, Микото приваливается к хлипкому шкафчику спиной, стекло больно бьёт по зубам, но блаженная мокрая прохлада окатывает внутренности живительным потоком. – Он умрёт через несколько часов, – в тоне седовласого лишь констатация факта. А смотрит он… почему-то на Микото. Врач тоже повернул голову и прямо препарирует взглядом. Графин пустеет, и в горле снова мгновенно образуется пустыня. Микото облизывает шершавые губы, осматривая стол и ближайшие к нему на предмет ещё чего питьевого… и обнаруживает раковину. Только идти до неё… А в боку засел моток колючей проволоки, не иначе. Так и подмывает сорвать повязку и убедиться самому, чего там доктор натворил. И позвоночник с какого-то перепугу ноет и горит: просто держать спину прямо – и то напряжно. «Вот же ж ёпт…» Теперь за ним следят три пары глаз. – Суо-сан, почему вы постоянно нарушаете постельный режим? Разве я разрешал вам вставать? – Со своими… проблемами разберись сначала. – Суо… Вы – Суо? – в голосе седовласого удивление. – Вы – Микото Суо-сан?.. А вы, значит, тот иностранец?.. – Конечно, иностранец. Или я похож на японца? Опять эти назойливые голоса звенят, отражаясь в голове дребезжащим гулом, но раковина всё ближе. Микото уже предвкушает, как сунет горящий затылок под кран и откроет его на максимум. Но тут мимо проходит человек, опережая и добираясь до раковины первым. Это тот самый, что сидел в кресле. Его предплечье всё ещё перевязано резиновым жгутом, а рукав другой руки измазан кровью. Остановившись для передышки, Микото наблюдает, как чувак обмывает рану на ладони под струёй воды (становится видно отчётливые следы зубов), а потом вытаскивает белый пластиковый стаканчик из высокой стопки и подставляет его под кран. Горло горит. Веки тяжелеют. Дышать приходится медленно и глубоко, иначе воздух просто не проходит внутрь, а силуэт у раковины то расплывается, то покачивается… И вдруг прямо из воздуха перед глазами возникает белый стаканчик, а чувак в форме бармена уже оказывается стоящим напротив, и на невозмутимом лице его Микото читает признаки сочувствия. – Ты не поверишь, но мне знакомо твоё состояние. И, если память мне не изменяет, антибиотики могут облегчить его. Последнюю фразу бармен произносит, оглянувшись на всё ещё обнимающуюся парочку. Точнее, седовласый всё ещё стоит, прилепившись к спине врача и воротя нос от его затылка – да уж, длинные волосы только выглядят красиво… из-за таких вот раздражающих мелочей Микото и предпочитает встречаться с коротко стриженными девушками. – Антибиотики ещё больше снизят его иммунитет, – неожиданно спокойно вырвав запястье из хватки, Виктор отходит от седовласого, но чёрный ноготь оставляет на нежной коже под ухом надрез. – Хотя мне очень любопытно, что вы ещё знаете о состоянии моего подопыт-… пациента? Врач приближается к ним с барменом, засунув руки в карманы белого халата и совершенно игнорируя остолбеневшего седовласого. Но вот тот вздрагивает, и ногти на его пальцах стремительно бледнеют и укорачиваются. – Семпай… Бармен глядит на седовласого, чьё лицо приняло умоляющее выражение, с долей недовольства. Или не на него, а на шею врача? – Шинву… – так же многозначительно, но непонятно протягивает, и теперь в его голосе прорезается угроза. «Какого дьявола тут происходит? У меня с головой что-то не в порядке, раз я не догоняю?» – Микото зажмуривается и снова открывает глаза. Лба касается прохладная ладонь. Потом ему оттягивают по-очереди нижние веки, ослепляя маленьким фонариком. И глубоко внутри вспыхивает интерес – как бы эти изящные и ловкие пальцы касались его в другом месте? Бармен отходит к своему товарищу, и с их стороны доносится гул напряжённого перешёптывания. Не то что бы оба стрекочут как канарейки, больше похоже на то, что замечание одного вызывает резкую реакцию у второго, но пока парочка занята собой, Микото обращается к ощупывающему его шею врачу: – Виктор – это ведь не настоящее имя? – Как знать… Пидорок не выглядит заинтересованным в разговоре. Кажется, ему больше нравится щупать и тыкать. Не гуди у Микото так голова, подобное бы точно привело его в игривое состояние, тем более, что он ещё пока ни разу не пробовал замутить с парнем, а тут такой деловитый очаровашка… – Так я умру? – Операция прошла успешно. – Тогда почему тот чувак так сказал? Виктор вздыхает, убирает руку от шеи, а взгляд от часов на стене, и неожиданно кладёт руки Микото на плечи, при этом бледные губы его оказываются прямо напротив. – Повернитесь, Суо-сан. – Зови меня Микото, сенсей… – Повернись! Сведённые над переносицей светлые брови, образовавшаяся между ними морщинка – почему это всё кажется настолько милым? – Как скажешь. Лоб упирается в уже нагревшийся от его спины шкаф. Вдоль позвоночника пробегают лёгкие прикосновения. – Виктор-сенсей, может, расскажешь, что ты сделал? И почему тот кореец так тобой недоволен? – Он полагает, что я… убил тебя. – О… – Но мы-то с тобой знаем, кто тут сделал всё возможное, чтобы самоубиться? Даже курицей недельной давности себя нафаршировал. Ты знаешь, что мне пришлось ещё и желудок тебе чистить? – …так вот почему я такой голодный… – Возвращайся в койку. – Но там так холодно и одинокого… Обернувшись, Микото натыкается на холодно блестящий взгляд голубых глаз. Но вот уголки рта Виктора смягчаются, веки еле заметно вздрагивают – и на строгом лице проступает властно-обещающее выражение. – Если выживешь, согрею… – видение длится недолго, уже через миг взгляд врача снова становится остро-недовольным. – А сейчас позвольте проводить вас до койки, Суо-сан. Виктор легко касается ладонью его поясницы, мягкие волосы проходятся по голому плечу, и Микото чувствует себя купившимся на какую-то очень дешевую уловку, но голова работает так плохо, что достойный ответ остаётся крутиться на кончике языка. Простыня укрывает сверху по самое горло. К руке и груди прилепляются сорванные ранее датчики. А рука так и тянется к свисающим светлым лохмам – схватить и проверить, показались они мягкими или на самом деле такие? – Тебе нужен отдых, – перехватывает Виктор его запястье, отстраняется и придвигает ширму на колёсиках ближе. – Попробуй заснуть. – А вдруг не проснусь? – Ну… это будет не самое худшее, что может с тобой произойти. Кажется, он говорит серьёзно. Микото послушно закрывает глаза. Или позволяет им наконец-то закрыться. И прислушивается к тишине. Врач какое-то время явно стоит рядом, но вот снова раздаётся тихий скрип ширмы, а затем и удаляющиеся шаги. – Итак, на чём мы остановились? «А голосок у этого докторишки может быть очень властным…» – На том, чем ты тут занимаешься, – раздаётся в ответ голос седовласого, снова ставший жёстким и угрожающим. – Шинву… я же могу так к тебе обращаться, раз уж мы перешли на неформальную речь? Давай проясним кое-что… Ты ликантроп? – А то ты сам не в курсе? – Я не уверен. Впервые встречаю кого-то из вас в живую. – Да неужели?! А мёртвых – типа каждый день? – Нет, в таком виде вы тоже та ещё редкость, поверь мне… И это… По этому случаю мне нужно срочно выпить, если никто не против. Снова шаги и железный скрип. Звон стекла. – Что это? – Спирт. Будешь? – Н-нет, благодарю… – А вы, Хейваджима-сан? – Не пью. – Ну и правильно, вредно это… Кстати, у меня к вам тот же вопрос, что и к вашему другу. Вы ликантроп? На некоторое время в лаборатории повисает тишина. Микото двигает плечами, устраиваясь на плоской подушке поудобнее, и чувствуя, что в сон и правда начинает клонить всё сильнее. Кажется, кроме датчика, этот хитрец воткнул ещё и иглу… Выдрать бы, да послушать разговор подольше, только вот рука отказывается повиноваться. Хотя, ещё слезая с этой кушетки, Микото уже не был уверен, сможет ли повторить этот трюк снова. И дело не только в слабости – нет, ощущение беспомощности более полное, словно сознание отделяется от тела, постепенно, одну за другой, разрывая с ним все связи. И пока бессмысленные препинание продолжаются, чувства отключаются постепенно. Принося облегчение. И покой. Когда-то он не мог и мечтать о подобном. Полгода в лечебнице длились удручающе долго. Особенно первый месяц. Тело терзала непрерывная боль – врачи, конечно, делали всё возможное, но таких запустившихся наркоманов, как он, у них было три этажа, так что особого внимания удостаивались лишь единицы. Микото до сих пор не в курсе, что побудило Мунакату запереть его с товарищам в том месте, но сначала он лишь проклинал его сутками напролёт. И себя. И всех вокруг. Сгорая от жара живьём, постоянно чувствуя, как ломаются кости и рвутся нервы. Высыхая досуха, умирая, утопая в жгучем желании новой дозы, разнося палату в щепки, нападая на персонал, теряя связь с реальностью в крепких путах смирительных рубашек… не способный уснуть. Не желающий жить таким опустившимся слабаком. – Тогда отдай мне… – Что? – … отдай, если не нужно… – Что отдать? – Своё тело. Свой разум. Себя. И наслаждайся покоем. «Я всё-таки умудрился заснуть?» – Да, это всего лишь сон. Поэтому просто расслабься и отдай. Нет, для сна как-то темно. Микото не чувствует ни рук, ни ног. Он вообще не чувствует ничего, а темнота – это скорее пустота, границ которой не различить. Но где-то там, вдалеке, звучит голос. Или нет, голос раздаётся здесь, совсем близко, а вот его источник – там, спрятан, скрыт. – Да пошёл ты… – ОТДАЙ! Если бы у Микото были глаза, он бы решил, что увидел проблеск молнии. Но это было не что-то настолько тупое. Нет, это была вспышка ярости. Ярости нечеловеческой. Ярости нетерпеливой, оголодавшей и потерявшей всякую надежду, но пока ещё не разум. – И зачем тебе эта развалюха? Да у старика – и то тело поздоровее будет, чем моё… – Отдай. Отдай. Отдай. Отдай. Отдай. Отдай. Отдай. Каждое слово – словно удар. Каждая пауза – будто сильнее сжавшийся кулак. Чужое присутствие обретает плотность, пустота оживает, окружая густым коконом, сдавливая в безжалостной хватке. – Отдай. Отдай. Отдай! Если бы у Микото был рот – он бы рассмеялся сейчас. Это же надо: кому-то так нужно что-то настолько жалкое и бесполезное! – Эка тебя прижало… неужели, всё так плохо? – От-т-тдай… Голос становится глуше, ниже, но совсем не слабее. Да и давление вокруг уже почти оглушает. Собственные мысли трещат, трескаются под чужим напором, в окружающей тьме проступают прутья клетки. Микото чувствует их, как нечто бесплотное, но будто живое. Оно жжётся, бьёт током и режет остро наточенными лезвиями – и никак не уйти от них, не уклониться. – Подчинись… сдайся… отдай… Его слишком много. Микото ощущает себя слишком большим и неподвижным. Может он и рад бы отдать чего там этому уроду нужно, только понятия не имеет – как. Однако эта клетка бесит. И эта боль. И этот всё никак не затыкающийся голос. – Отвали. И вдруг стены клетки вздрагивают от громового раската, больше похожего на рык: – Ч-Е-Л-О-В-Е-К, ТЕБЕ НЕ СПРАВИТЬСЯ СО МНОЙ! – Ха… ну как же ты достал… – ЧТО?!! – Достал! Треск. Но это ломаются и крошатся не его мысли. А он сам. Рассыпаясь мельчайшим песком, просачиваясь сквозь широкие прутья. И вспыхивая ярким огнём. – ХА-ХА! УЖЕ СЛИШКОМ ПОЗДНО! ТЕПЕРЬ Я В ТЕБЕ! НАВСЕГДА! И ОДНАЖДЫ ТЫ СДАШЬСЯ! Я ЗНАЮ!!! – Ага… как скажешь. Чернота отступает, корчась и избегая его огня. Микото больше не чувствует себя неподвижной глыбой дерьма. Нет, сейчас он – живое и свободное пламя, оголодавшее и ищущее жертву. Сметающее всё на своём пути. С жадным рычанием пожирающее само пространство. Неутомимое. Яростное. Наконец-то вырвавшееся на свободу. **** Первое, что он видит, открыв глаза – вырванный с мясом клок огненно-рыжей шерсти. Второе – залитый кровью белый кафельный пол, осколки стекла и поваленные ширмы. Третье – оскаленную морду огромного серого пса и его мощную лапу, только что раздавившую крупный осколок мензурки.