Доказательство превосходства

**** Ночью в больнице довольно шумно: скрипят койки под ворочающимися пациентами, спящими или почему-то бодрствующими, шуршат бумагами дежурные медсёстры, стонет в подсобке женщина-врач под медбратом… временами доносится шелест канатов из шахты лифта, развозящего по этажам только что поступивших больных, а ещё – приглушённые голоса с лестницы и шаги. Большинство звуков сознание отфильтровывает как безобидный шум, но вот шаги заставляют насторожиться и прислушаться – они не похожи на мягкую поступь медицинского персонала, обутого в специальную обувь. И на шаркающую походку проигнорировавшего лифт пациента – да и вообще, зачем кому-то из больных ночью пользоваться лестницей? Ею и в дневное-то время пренебрегают, разве что когда нужно попасть на соседний этаж, а лифт где-то застрял. Скинув с ног тёплое покрыло, не тратя время на обувание тапок, Шинву мягко поднимается с койки без малейшего скрипа. И подходит к выходу из палаты. Приоткрывает дверь кончиками пальцев. Вздрагивает, услышав шлёпанье босых ног за спиной. – Что случилось? – спрашивает Хейваджима почти не шевеля губами. Из-за этого его голос кажется абсолютно безэмоциональным. Или не кажется. Он такой и есть. С того мгновения, как Шинву признался в убийстве, между ним и Хейваджимой повисла отчуждённость. Они и раньше-то не очень много говорили, но… – Нет. Не смог. Ни его остановить, ни себя. – Понятно. Такой быстрый ответ. Прошло всего несколько секунд. И такой равнодушный. – Хочешь поговорить об этом? «Что? Поговорить? Я…» Тогда он мотнул головой – и на этом их разговор завершился. А потом вернулись о чём-то задумавшийся Виктор и по-прежнему невозмутимо-равнодушный Касука. Только в этот раз Шинву показалось, что выражения лиц и глаз у обоих братьев абсолютно идентичны. Этого следовало ожидать. Конечно же, Хейваджима разочаровался в нём. Но если уж на то пошло… глубоко внутри Шинву ждал от напарника чего-то вроде: «Ну и хрен с ними! Сам-то в порядке?» – но не услышал. Зато в течении вечера несколько раз ловил на себе взгляд Хейваджимы, лежащего на койке у противоположенной стены и большую часть времени уткнувшегося в телефон. Виктор отправился на экскурсию по больнице (как он сам это назвал), а четвёртую койку пока ещё никто не занял – поэтому они были в палате одни. Но вместо попыток оправдаться Шинву хрустел оставленными Касукой яблоками и смотрел в окно. И, конечно же, много думал. Например, куда податься после выписки. И нужно ли ему ещё оставаться в Шинсейкай или уже можно вернуться к Мунакате. Еще сутки назад он бы искал предлог, чтобы задержаться рядом с напарником подольше, но теперь присутствие Хейваджимы его тяготило. Это его молчание не шло ни в какое сравнение с тем, другим, когда они пешком ходили от должника к должнику, редко обмениваясь даже парой фраз. Почему-то сейчас от него было больно. Нет, Шинву знал, что не должен ни к кому привязываться. И не только из-за задания. Просто все, кто когда-либо сближался с ним настолько, чтобы узнать правду, уже покинули этот мир. И пока Хейваджима не увяз в этом кошмаре ещё больше – Шинву должен молча оставить его. Без оправданий и объяснений. Потому что так будет только больнее. Ему самому больнее, конечно. Ведь о чём думает или что чувствует Хейваджима, можно лишь гадать. Но даже если забыть об оборотнях и угрозе заражения, остаётся ещё опасность, нависшая над Хейваджимой из-за задуманного Мунакатой… А вдруг он погибнет? Нет, этого Шинву не простит себе никогда. – Что случилось? – повторяет Хейваджима уже громче, видимо решив, что в первый раз его не услышали. Шинву мотает головой. – Ничего? Тогда зачем ты вскочил? Из щели приоткрытой двери сквозит прохладой. А ещё эта прохлада полна запахов и звуков. Стараясь не думать о том, насколько дежурно-нейтрально звучит голос Хейваджимы, Шинву прикладывает палец к своим губам и снова оборачивается к двери. Ему нужно сосредоточиться, но ощущение так близко стоящего мужчины отвлекает. Его тепло. Его запах. А шаги раздаются уже в коридоре. Негромкие. От двух пар ботинок. Их сопровождает вонь сигарет. «Нанахара? И… Яширо? Что они тут забыли?!» Открыв дверь шире и сделав знак Хейваджиме, что всё в порядке, Шинву перешагивает порог и тут же склоняется в идеальном поклоне: руки по швам, спина прямая, угол наклона более тридцати градусов – разве что взгляд направлен в пол, да и одежда мало подходит для официального приветствия начальства. – Ну вот… а мы боялись вас разбудить. Голос вакагасиры Шинсейкая не вызывает эха в пустом коридоре. Шинву поднимает голову и встречает серьёзный прищур жёлтых глаз, хотя в полумраке они кажутся чёрными – хотя зрение оборотней и значительно лучше, чем у людей, с цветовым восприятием в отсутствии света всё же возникают проблемы. – Шеф? – негромко отзывается Хейваджима. – Что вы здесь делаете? – В палате кто-то есть? – вместо шефа спрашивает Нанахара. Шинву кивает, и тот отступает назад. – Тогда давайте выйдем, – предлагает Яширо. – Только куда бы… где тут потише? Вероятно, он имеет в виду место, где их не застукает больничный персонал. – Можно подняться на крышу, если хотите, – предлагает Шинву. Яширо кивает, а Нанахара уже разворачивается, направляясь к лифту. Он выглядит собраннее, чем обычно. Что-то случилось? «Ну конечно же, случилось – Рюдзаки умер и почти все его люди… Интересно, что нам прикажут? Уехать из города? Совершить харакири? Отправиться в полицию с повинной?» Как были, босиком, Шинву и Хейваджима заходят в лифт следом за начальством, а выходят первыми. Дверь на крышу оказывается заперта, но Шинву не видит причин, чтобы не воспользоваться силой. Загородив собой ручку на двери, он надавливает сильнее и с ничем не приглушённым металлическим скрежетом вырывает её из пластика вместе с замком. Хейваджима качает головой. Нанахара бросает на него настороженный взгляд… но Шинву уже открывает дверь, продолжая скрывать от любопытных глаз сквозное отверстие в ней. – Ручка заржавела, – объясняет. – Да уж, со временем всё ржавеет – и ручки, и люди… – глубокомысленно выдаёт Яширо и переступает порог. Снаружи льёт дождь. Но под навесом, среди невысоких деревьев в кадках, сухо, и даже ветер сюда почти не достаёт. Яширо обходит скамейку с изогнутой спинкой, скользя по гладкому краю кончиками пальцев, и вдруг усаживается на неё боком. Шинву и Хейваджима выстраиваются по другую сторону от скамьи. – Во-первых, я рад, что вы несильно пострадали. Можно ответить что-то вроде: «О, это не достойно вашего беспокойства» – но Шинву лишь склоняет голову. Хейваджима тоже не произносит ни слова, и Яширо продолжает: – А во-вторых, не хотите ли рассказать, что на самом деле там произошло? И снова напарник не изъявляет желания заговорить, а Шинву не смеет взглянуть на него, поэтому несколько секунд собирается с мыслями. – Мацубара-гуми приехали почти сразу после нас. И обвинили иностранца в укрывании какого-то беглеца… а потом появился огромный лис и напал на них. Сказка. В которую поверит лишь идиот. Но Шинву больше нечего сказать. – И убил? – Да. – Всех? Странная нотка проскальзывает в голосе Яширо. Похоже на грусть или сожаление – что странно, учитывая, что они с офисом Мацубары всегда были на ножах. – И где сейчас этот беглец и иностранец? – вдруг следует новый вопрос, хотя Шинву ещё не успел ответить на предыдущий. – Эм-м… иностранец в нашей палате, а беглец… Сэр, мы… – Он убежал, – вклинивается Хейваджима. – Беглец убежал? – Яширо хлопает себя по бедру. – …ну надо же! Ха-ха-ха! Кажется, что он смеётся, но глаза его будто не участвуют в этом процессе. – Ладно, – смех резко обрывается, и Яширо косится на Нанахару, стоящего у торца лавки. Тот достаёт из-за пазухи два конверта и подходит сначала к Шинву, потом протягивает второй Хейваджиме. – Нас увольняют? – Именно, – кивает Яширо на вопрос Шинву. – Считайте это выходным пособием. Боюсь, с трудовой возникнут проблемы… Но вам может поступить предложение о работе от кого-то из наших – принимать его или нет, решайте сами. Однако помните – вы никогда не состояли в Шинсейкае. И ничего нам не должны. – Это… из-за случившегося днём? – зачем-то спрашивает Хейваджима. Яширо отвечает не сразу. Но в конце концов отрицательно мотает головой. – Не только… Думаю, вам всё же стоит знать – мы на пороге войны. Точнее, война уже началась, просто официального объявления о начале не было. Неспокойно не только внутри Ямагучи, но и снаружи. В частности, кто-то выбросил тысячи фото проституток в сеть… Слышали об этом? – Нет, босс, – осторожно отвечает Шинву. – А что в этом такого? – О, там не только фото, но и тысячи рассказов об их судьбе. О долгах, наркотиках, уродующих девушек клиентах-садистах… Я почитал – очень трогательно и профессионально написано. В полиции тоже прониклись и даже завели дело. Но вот что странно: ни одна из этих историй почему-то не связана с Ямагучи, но зато затрагивает Сумиёши-кай и десятки других более мелких кланов. – А эти истории правда? Таким же тоном Хейваджима спрашивал Шинву: «Хочешь поговорить об этом?» – нейтрально, но напряжённо. Яширо смотрит на него какое-то время молча. Потом кивает. – Не могу судить обо всём, но кое о чём слухи доходили и до меня… – Понятно. И снова знакомая нота разочарования. Правда сейчас у Хейваджимы сжимаются кулаки. – В общем, ребятки, держитесь подальше от этого мира. А лучше всего – запритесь пока дома. Конечно, главы уже наверняка ведут переговоры… но я слышал о нападениях на наши офисы и наших людей. – А как же вы? Шинву не знает, что побудило его задать этот вопрос. Быть может, он не ожидал такого рода беспокойства о себе со стороны столь важной в Шинсейкае персоны? Или просто решил раздобыть информации для Мунакаты? – Я?.. Я тоже, пожалуй, отсижусь в тёплом месте. Давно мечтал попасть на один закрытый курорт… а тут повезло – путёвочку подарили. Вот теперь глаза Яширо тоже смеются. И если честно, Шинву не чувствует в нём трусости. Может для якудза такое в порядке вещей? В смысле, залегать в яму, когда становится горячо? – Тогда желаю вам приятного отдыха, босс. Последний поклон. Последний кивок. Яширо и Нанахара уходят первыми. Как только за ними закрывается дверь, Хейваджима громко втягивает носом воздух, задерживает дыхание, а потом медленно выдыхает. – Не думаю, что Яширо-сан или другие в Шинсейкае причастны к тем историям… – осторожно произносит Шинву. Почему-то ему хочется напоследок успокоить Хейваджиму. С этого момента его уже больше ничего не держит рядом с ним: с работы уволили, а раз уж Мунаката навел такую шумиху, вряд ли кто-то сейчас сунется к Хейваджиме с претензиями из-за смерти Рюдзаки, особенно если тот последует совету Яширо и действительно какое-то время посидит тихо в своей квартире… – Знаю. Достав пачку из кармана больничной пижамы, бывший напарник садится на лавочку, поджимает босые ноги и глубоко затягивается сигаретой – первой с того момента, как отключился в кресле Виктора. И вдруг выпучивает глаза. Бьёт себя кулаком в грудь. И заходится кашлем. – Что?! Что случилось? Шинву чувствует, как похолодеют ладони. – Н- кх-кх-кх… ничего… кх-кх… просто… кх-кх… крепко пошла… Отдышавшись, Хейваджима снова затягивается, но уже осторожней. Прикрывает глаза. И выпускает облачко дыма. А Шинву приходит в голову, что уходить прямо сейчас нет никакой необходимости. Он вполне может остаться и выписаться утром – пусть укусы ещё не зажили, но с самого начала их никто и не заставлял ложится в больницу. Хотя Виктор оказался прав – вышло лучше, чем бегство. – Куда думаешь податься? – спрашивает вдруг Хейваджима. Скорее всего из-за элементарной вежливости. Шинву пожимает плечами и отводит взгляд. Вид на ночной город размыт из-за пелены дождя и мутного плексигласа, из которого сделан навес и ограждение крыши. Знакомый запах сигарет вместе с уже таким привычным запахом самого Хейваджимы в этом влажном воздухе необычайно силён. Он обволакивает Шинву болезненным теплом. И заставляет вспомнить тот испуг, в доме Виктора. Когда Шинву думал, что Хейваджима умрёт. Или сойдёт с ума, обернувшись. Суо повезло – он хотя бы смог успокоиться, но нет никаких гарантий, что ему удастся вернуться в человеческий облик… Но так везёт лишь единицам. Именно поэтому оборотням и нельзя находиться среди людей. Но его мать… пожелала выйти замуж за человека, бросила стаю и увезла с собой сына. А потом… С семи лет Шинву один. Он привык к одиночеству. Привык держать свои страхи при себе. Но, похоже, пришло время отправиться на поиск сородичей. Вот только выплатит долг Мунакате… И поедет в Корею. «Может и Виктора прихватить? Познакомится со своими дорогими ликантропами поближе…» – Ну как знаешь… Хейваджима спрыгивает с лавки и направляется к выходу с крыши. Шинву смотрит на его взъерошенные на затылке волосы, на расслабленную спину, на шлёпающие по бетону босые ноги, вздыхает и отправляется следом. После улицы в лифте кажется слишком жарко и душно. Коридор на их этаже по-прежнему тёмен и пуст. Только пахнет в нём уже иначе: добавился запах мокрой шерсти. Резко остановившись, Шинву выбрасывает в сторону руку, преграждая путь Хейваджиме. – Что? – Кажется, у нас гость. – И кто на этот раз? – Суо. – М-м-м… и? Это хорошо или плохо? – Пока не знаю. Живот Хейваджимы касается локтя, Шинву пытается заставить свой мозг включиться и подумать, но вместо этого в голове возникает одна глупость за другой. Вроде той, что под тонкой тканью пижамной рубахи его кожа очень горяча. Или что это последняя ночь, когда они вместе, и даже неплохо, что им всё не удаётся поспать… Но странный звук, донёсшийся из палаты, заставляет встрепенуться. И сглотнуть. – А теперь что? Они остановились на полпути, до двери ещё не менее десятка шагов, только вот Суо уже наверняка в курсе их прихода… «Но какого чёрта он тогда вытворяет?!» – Нам, наверное, лучше пока подождать… и не заходить… – Почему? Иногда Хейваджима бывает очень упрям, и простым «потому» от него не отделаешь. Можно, конечно, предложить ему сходить и убедиться самому, тем более, что озвучивать происходящее в палате Шинву совершенно не хочется. Но интуиция подсказывает – лучше туда не соваться. Ведь оборотни не любят, когда кто-то вмешивается в их дела… к тому же Суо наверняка ещё нестабилен. И его срыв в больнице может повлечь за собой множество жертв, не говоря уже об огласке… – Они заняты. С Виктором. – О, Суо пришёл к сенсею? Неужели, чтобы высказать претензии? – М-м-м…– Шинву отводит взгляд и разворачивается вокруг оси, – можно это и так назвать, наверное… – …или у него приступ сексуального возбуждения? Лицу становится жарко. Кажется, Хейваджима вспомнил о том, о чём сам Шинву предпочёл бы забыть. Комок в горле мешает нормально ответить. Да ещё эти приглушённые звуки… Нетвёрдой походкой Шинву направляется обратно к лифту, но дойдя до него, сворачивает в сторону выхода на лестницу. Через некоторое время за спиной раздаются шаги Хейваджимы. Странно, но сердце его бьётся почему-то учащённо. Заболела рука? Или волнуется за Виктора? – Сенсей вроде не против, – на всякий случай уточняет Шинву. – Так что… – Он снизу? Или сверху? Споткнувшись на середине лестничного пролёта, Шинву оборачивается, не веря своим ушам. Конечно, Хейваджима не самый деликатный человек на свете, но подобная беспардонность ему не свойственна… хотя, что-то такое уже было… – Я не знаю. Хейваджима спускается ещё на пару ступенек и, не отпуская перил, наклоняется к Шинву. – А твоё красное как помидор лицо говорит, что всё ты знаешь. – Семпай, – отступает Шинву назад, – зачем вам это знать? Хейваджима не отстаёт. И ещё одна ступенька остаётся позади. По выражению его лица ничего не понять, оно беспристрастно и неумолимо. – Просто интересно. И часто вы… делаете это с людьми? Да ещё и того же пола? – Н-не знаю. Отвернувшись, Шинву ускоряет шаг и добирается до лестничной площадки, но свернуть на следующий пролёт ему не дают – Хейваджима загораживает путь. Шинву пятится. Пока не загоняет сам себя в угол. – Семпай? Руки Хейваджимы упираются в стены на уровне его головы. На лестнице не так темно, как в коридоре, на каждом пролете горит тусклый светильник – свет от него идёт жёлтый, как от старых ламп накаливания, он не слепит, но почему-то кажется слишком резким. Шинву щурится, и снова и снова сглатывает ком в горле, а Хейваджима молчит. И смотрит. Но биение его сердца громом отдаётся в ушах. Перекликается со своим. И заглушает все посторонние звуки. – Семпай?.. – Тогда… два дня назад… ты хотел заняться со мной тем же, чем сейчас занят Суо с сенсеем? От тихого низкого голоса у Шинву случается помутнение рассудка. Не отводя больше взгляд, он кивает. Хейваджима моргает. И продолжает допрос: – Ты хотел взять меня сверху? Сейчас воспоминания о той нелепой попытке зверя доказать своё превосходство над человеком кажутся даже смешными. Но дрогнувшие губы Шинву не способны изобразить усмешку. Он снова сглатывает слюну и кусает предавшие губы изнутри. – Или… ты не был против, чтобы я взял тебя? Плечи немеют. Голова становится слишком тяжёлой, чтобы удерживать её и смотреть снизу вверх. Шинву опускает взгляд, не в силах ответить – зубы просто отказываются разжиматься. Тогда его разум был ещё под влиянием зверя, поэтому он просто не знает… было хорошо – вот и всё, что он помнит. Но сейчас… сейчас Шинву захвачен в плен странных ощущений: эта близость Хейваджимы, его запах, его странный тон – из-за них ему не пошевелиться, не вырваться… не соврать. – Можно мне дотронуться до тебя? Голос пропадает. Шинву кивает, но слабо, ещё надеясь, что этот кивок не заметят. Однако Хейваджима уже придвигается ближе. Его руки соскальзывают со стены, но совсем не исчезают – вместо этого Шинву чувствует, как пальцы обхватывают подбородок и заставляют поднять голову. А потом губ касаются губы Хейваджимы. Горячие. Сухие. Плотно сомкнутые… но вот они раздвигаются и между ними проскальзывает влажный кончик языка, словно спрашивающий разрешение. Глаза Хейваджимы открыты. Они тоже ждут. И Шинву сдаётся. Позволяет языку проникнуть в рот. Пройтись по зубам. Столкнуться со своим языком. Прижаться к нему. Колени предательски слабеют. Низ живота каменеет. И слабо понимая, что именно делает, Шинву толкается вперёд, тут же чувствуя руку, обхватывающую его за бёдра. Пальцы соскальзывают с подбородка, проходятся по шее, вниз по спине, и вот уже руки Хейваджимы смыкаются на пояснице. Но вдруг тот разрывает поцелуй и прижимается лбом к его плечу. – Семпай… – вернувшийся голос слишком слаб, но при первом же звуке тело бывшего напарника вздрагивает и замирает. – Вы правда этого хотите?.. Со мной?.. – А что, не заметно? – звучит глухой и раздражённый ответ. – Просто… я же убийца… – А ещё оборотень… и кореец. И мой напарник. И вообще – мужик! – Семпай… С поясницы исчезает одна рука, находит его запястье и заставляет прижаться к паху Хейваджимы. Под тонкой тканью больничной пижамы Шинву чувствует напряжённую твёрдость. – Сделай с этим что-нибудь, Шинву… или я не отвечаю за себя. Подобная угроза вызывает улыбку. Его снова обнимают и прижимают к себе, так что места для манёвра не так уж и много, но Шинву всё равно удаётся просунуть ладонь под резинку пояса и, чуть помедлив, обхватить горячий член. Тут же прошедшаяся по телу Хейваджимы волна напряжения отзывается в низу живота глубоким томлением. Поэтому Шинву колеблется недолго. И вот в его ладонях уже два члена. Разного размера и толщины, но оба сочащиеся смазкой, болезненно твёрдые и требующие активных действий. И пока Шинву сжимает их, пока водит руками вверх-вниз, то собирая кожицу на набухших головках, то оттягивая вниз до начинающей пульсировать уздечки, ладони Хейваджимы перебираются с поясницы на его ягодицы. Пальцы сминают невольно поджавшиеся половинки, сдавливают, массируют, раздвигают и сводят вместе… само по себе это не доставляет особенного наслаждения, но то, с какой жадностью Хейваджима занимается его ягодицами, заставляет Шинву сбиваться с ритма. И трудиться усерднее. Он чувствует страсть. И желание. Не то что бы он сомневался – вряд ли бы напарник стал делать что-то такое против воли – но сила его возбуждения поражает. Хейваджиму бьёт дрожь. Его живот то напрягается изо всех сил и втягивается, чтобы оставить рукам Шинву больше пространства, то расслабляется, и между их тел совсем не остаётся места – и тогда Шинву понимает, что должен подождать, остановиться, притормозить… – М-можно я?.. Плечу уже давно горячо от тяжёлого дыхания Хейваджимы, но в этот раз его низкий голос раздаётся у самого уха, а сухие губы проходятся по шее, рождая в Шинву неведомое ранее тянущее удовольствие. Оно распространяется по костям. Подчиняет себе мышцы и сухожилия. Заволакивает разум туманом. Словно во сне, Шинву чувствует, как его разворачивают. Холодная стена обжигает ладони. Член повисает в воздухе, отчаянно требуя продолжения и горячей тесноты… и его обхватывают. Но сначала с Шинву сдёргивают пижамные штаны, а потом Хейваджима прижимается сзади, протолкнув член между его бёдер. Снова уткнувшись губами в шею. Прикусывая кожу. И двумя руками взявшись за его член: пальцами одной придерживая нежную кожицу у основания, а другой быстро и резко дроча возле головки. Шинву никогда не пробовал так делать, да и если бы попробовал – у него никогда бы не получилось почувствовать эти жаркие объятия и надёжные сильные руки, услышать этот беззастенчивый шепот: – Шинву… Шинву… Шинву… Сжав бёдра как можно теснее, выгнувшись, чтобы головка члена Хейваджимы плотнее проходилась по наполнившейся кровью мошонке, прикрыв глаза и позволяя себе раствориться в омуте физических ощущений, Шинву забывает, что находится в ночной больнице. И тихонько скулит. Его чувства ищут выход. Не те, что заставляли выть на Луну. Нет, иные. Сейчас ему хочется лишь продлить эту близость, этот жар, когда душа словно вырвалась из тела и объединилась с другой, такой же, уставшей от одиночества. И запомнить, запечатлеть эти ощущения в памяти и в своём теле. «Не хочу уходить… хочу остаться рядом с ним… навсегда.»