Доказательство превосходства

**** Ускоренная регенерация – странная штука. Обнаружить её просто: достаточно увидеть, как быстро затягивается царапина или любая другая поверхностная рана. Только вот скорость деления клеток практически одинакова для разных повреждённых участков тела. И, например, сломанные кости срастаются намного дольше, чем кожа, а разорванные суставы или мышечные ткани не перестают болеть, даже если снаружи рана уже совершенно исчезла. Шинву знает об этом по себе. Но если забыть о скорости, отличается ли регенерация оборотней от регенерации людей? Конечно, проще всего спросить об этом у Виктора Франкенштейна, чем гадать самому, но делать этого совершенно не хочется. Тем более сейчас, сидя на краю кровати и рассматривая тело, занявшее большую её часть и из-за обилия бинтов очень напоминающее мумию. Хозяин дома поделился с ними одеждой. И выделил комнату на втором этаже, совсем рядом со своей спальней. Да, той самой, дверь в которую Хейваджима открыл в первый их визит так неудачно, что та перестала быть единым целым с дверным проёмом. Кстати говоря, входная дверь тоже уже несколько дней стоит перекосившись и нараспашку. И что самое интересное – учёного это будто бы совершенно не волнует. Но раз так – гостям тоже наплевать. Вообще Шинву подумывал убраться подальше отсюда, прихватив Хейваджиму, но во-первых, где ещё посреди ночи найти достаточно квалифицированного медицинского работника, способного оказать помощь и проконтролировать состояние помятого оборотнем пациента? Который к тому же, если верить Виктору, ещё и умудрился выработать иммунитет к обращению? Сам Хейваджима, конечно, заявил, что никаких нянек в белых халатах ему не надо и что всё заживёт само, но куда его везти? Не в свой же грязный гараж? И не к нему домой, если учесть, что кто-то уже пытался его похитить. Кто-то из якудза. «Что-то изменилось на улицах, а я без понятия что… Позвонить Мунакате?.. Но сейчас глубокая ночь… да и звонить первым… а если он прикажет вернуться?..» Поморщившись и вздохнув, Шинву ещё раз обводит взглядом забинтованное тело. Виктор вколол Хейваджиме лошадиную дозу снотворного, так что сейчас его дыхание ровное и еле заметное. Грудь почти не вздымается. И стук сердца кажется лишь отдалённым эхом. Человек. Человек, способный на невозможное. Всегда удивляющий. Решительный. Никогда не сомневающийся. С которым просто хочется быть рядом. Рука сама тянется к перебинтованному бедру. Запах подсказывает Шинву, что под коркой запёкшейся крови раны затягиваются здоровым мясом, но хотя Виктор и заявил, что регенерация Хейваджима теперь не такая медленная, как у обычных людей, Шинву особой разницы не наблюдает. Хотя одно то, что этот парень выжил в драке с самым настоящим оборотнем, и при этом умудрился не сломать себе ни одной косточки, если не считать пары треснувших рёбер – поражающий воображение факт. Жаль только, что остальных ткани его организма оказалась не настолько же крепкими. Там, в лаборатории, его кровь залила весь пол, смешавшись с кровью лиса… Хорошо, что у Виктора было достаточно замороженной плазмы для переливания… В висках снова поднимается шум. При одной только мысли, что этот рыжий придурок мог убить Хейваджиму, сжимаются кулаки, а клыки удлиняются, норовя порвать губы. Да ещё этот запах, пропитавший дом… «Спокойно. Спокойно. Если меня так колбасит, удивительно, что Микото вообще пришёл в себя». Неожиданно за стеной раздаётся грохот. Шинву старательно избегал прислушиваться, но кажется, что происходящее в спальне Виктора начинает набирать обороты. Взгляд Шинву опять падает на спокойное лицо Хейваджимы. «Как же хорошо, что ты спишь. Вот бы и меня кто-нибудь отрубил…» Звуки за стеной смущают. Шинву ещё не успел толком свыкнуться с той ролью, что сама собой пала на него в отношениях с Хейваджимой – да и к с самими этим отношениями вообще – а тут прямо над ухом совершенно не сдерживаясь… занимаются сексом. И ведь не впервые Шинву становится невольным подслушивателем. Ведь там, в палате, они тоже кувыркались не то что бы бесшумно, и тогда, как и сейчас, Микото был в курсе, что рядом другой оборотень с отличным слухом. И дело не только в звуках, но и запахах – они возбуждают. Чужие. Никак не связанные с Хейваджимой и самим Шинву. И всё же нервы раскаляются, дыхание тяжелеет, так и хочется бросится вон, взлететь на самое высокое здание и взвыть. Или отправиться на поиски ближайшего более или менее крупного и густого леса, чтобы забыться в бесконечном и бесконтрольном беге… «Нет, я, конечно, сам сказал, что секс поможет временно избавиться от стресса, но не имел в виду, что вам надо прямо вот взять и заняться этим самым в паре метров от нас…» И кто дёрнул его за язык? Надо было посоветовать купить билет на поезд и отправиться в горы. Но сожалеть уже поздно. Ладони становятся влажными, напряжение проходит по каждой мышце, разгоняя кровь. А ведь они занимались этим всего несколько часов назад! Свет из-за опущенных не до конца жалюзи окрашивает комнату в золотистые цвета – это из-за яркого уличного фонаря. Но Хейваджима сейчас кажется нарисованным на холсте. Снова хочется прикоснуться, ощутить под пальцами шероховатое тепло, вспомнить, как эта грудь прижималась к нему, как обнимали эти руки, окутывали надёжностью и заставляли довериться, расслабиться, раствориться, забыть обо всём… Рык за стеной бьёт по нервам хлыстом. Рыжий оборотень будто насильно делится с Шинву своим возбуждением. Его мыслей не слышно, но вместо них в мозг вливается раскалённая страсть. Неприкрытая даже отголоском каких-либо чувств. Это отвратно. Гадко. Недостойно. Надо уйти, пока не накрыло с головой. Но сама мысль о том, чтобы оставить Хейваджиму тут одного… Нет, невозможно. Придётся терпеть. Запахи… пот, возбуждение, горячая кровь… Против воли Шинву практически видит терзаемое сейчас лисом тело. И хотя лис сейчас в человеческом теле, на занятие любовью это совсем не похоже. Скорее на наказание. Или пытку. Картинка становится чётче, и Шинву понимает, что Микото специально позволяет ему увидеть. Словно дразня или бросая вызов. Чего он пытается добиться? Хочет показать, каким именно по его мнению должен быть оборотень? И что должен трахать он, а не его? «Да чтоб ты понимал…» Шинву рвёт связь. Рвёт. Но это всё равно, что пытаться приказать дождю не литься, а реке – не выходить из берегов. Можно только отгородиться, спрятаться, надеясь, что напасть пройдёт стороной. Но проблема в том, что Шинву уже насквозь «промок». А последние воспоминания о крепких руках Хейваджимы предательски подтачивают его сопротивление изнутри. На самом деле Шинву понимает, что вёл себя с ним довольно пассивно. Хотя хотел чего-то большего… но во-первых, он банально стеснялся, а во-вторых, боялся лишний раз напугать и оттолкнуть. Уже то, что у него неожиданно отросли хвост и уши во время интимного процесса… вообще не понятно, как Хейваджима это перенёс. Ладно – секс с мужчиной – худо или бедно, его готовность можно понять (хотя Шинву никогда не считал себя красавчиком, способным сразить другого мужчину наповал, и уж тем более мужчину-натурала), но как отнестись к спокойствию, с которым Хейваджима принял его нечеловеческую сущность? На зоофила тот совсем не похож. Но даже если его толерантность действительно удивительно широка, стоит Хейваджиме узнать, какие именно желания порождает в Шинву один его запах… наверняка удивится. И точно захочет стукнуть любовника. Это как минимум. Любовника-оборотня. Любовника – наполовину человека, а наполовину зверя. Шинву никогда не говорил ему, что точно так же, как звериная его половина способна воспринимать человеческие чувства и мысли, так и человеческая – ощущать потребности звериной. И что граница между ними на самом деле тоньше листа бумаги. А за стеной продолжает рычать зверь в человеческой шкуре. Шинву ложится на кровать. Вытягивается вдоль Хейваджимы. И вдруг приподнимается на локте, чтобы коснуться кончиком языка блестящей шеи. Похоже, у Хейваджимы поднялась температура. И не скрытые под бинтами участки кожи поблескивают мелкими солёными капельками пота. Кончик языка начинает щипать. Словно тонкий разряд тока проходит по горлу – и кожи уже касаются заострившиеся клыки. Но они не прокалывают её, а лишь прикусывают и оттягивают в сторону. Тут же проступившие тёмные пятнышки скрываются под языком, на этот раз смачно прошедшимся по шее. У Шинву кружится голова, перед глазами плывёт, и он даже не уверен, что рычание, бьющее по ушам, принадлежит не ему. Нет, он не желает отведать плоти этого человека. Но он желает укусить его. Потереться боком. Придавить сверху. Почувствовать власть над ним. Нет больше мыслей о стае. Только о власти. Сделать своим. Доказать. Оставить след. Нос зарывается ближе к подушке, под кончики коротких волос, язык пробегает за ухом, и Шинву жадно вдыхает носом. Сейчас он отвратителен сам себе. Но не может остановиться. Только приподняться. Перебросить одну руку и ногу по другую сторону от спящего, чтобы нависнуть над ним. А потом позволить своим руками подогнуться, а языку пройтись по бледно-розовым губам Хейваджимы. По острому подбородку. Зажмурившись, Шинву прячет лицо, прижавшись лбом к твёрдой груди. Живот сводит от возбуждения, и та штука между ног… он ведь никогда не был настолько похабным, чтобы не суметь заглушить грязные желания. Но сегодня… сейчас… – Прости, – вот и всё, что он может пробормотать человеку, который отнёсся к нему с терпением и уважением. – Прости… Рука обхватывает взбудораженный орган. Разогнувшись, стараясь не осесть на бёдра Хейваджимы, Шинву сжимает пальцы сильнее. Слюна отказывается скатываться с охваченное спазмом горло. Мысли замирают. Колени слабеют и дрожат. Прикрыв глаза, сквозь опущенные ресницы Шинву смотрит на спокойное лицо Хейваджимы. И почему-то чувствует себя псом, который трахает ножку стула. Или ногу хозяина. Нет, ещё хуже, грязнее… Он словно наркоман, подсевший и слетевший с катушек после первой же дозы. Или со второй? Да, что-то неладно с ним начало твориться после больницы – после того, что произошло на лестничной площадке. Его тело словно проснулось. И если ночь, когда Хейваджима узнал секрет Шинву, оставила в нём лишь след вины и сожаления, то ласки в больницы… а потом и полноценный секс в гараже… нечто подобное Шинву почувствовал, впервые догнав свою первую жертву, разодрав мягкий пушистый мех и вкусив её ещё живую кровь. Безумие, грозящее ему с той поры в каждое полнолуние, было следствием или причиной? Неважно. Теперь у него появился новый повод сходить с ума. Не переставая терзать собственный член, Шинву падает вперёд, успев подставить локоть и утыкаясь носом в шею Хейваджимы. Окунаясь в его будоражащий запах. Не совсем здоровый. Частично забитый лекарствами. Но всё равно ставший родным, близким, практически своим собственным. И вдруг в голове вспыхивает простая мысль: «Я никуда без тебя…» Да – теперь действительно никуда. Шинву никогда не мог похвастаться особенно крепкой силой воли. Практически всегда плыл по течению. А те несколько решений, которые он принял и которые что-то крупно изменили в его жизни – все они были практически навязаны Шинву. Вот и сейчас ему снова не оставили путей для отступления. И сбежать от Хейваджимы, чтобы подарить ему нормальную спокойную жизнь обычного человека, уже, наверное, не выйдет. Шинву просто не сможет. Не захочет. Осознав истину неожиданно ярко и чётко, Шинву разжимает пальцы. Липкая сперма вытягивается в тонкие нити. Несколько мелких капель, упавших на грудь Хейваджимы, начинают впитываться в бинты раньше, чем тот соображает, что их надо скорее стереть. И не придумывает ничего лучше, чем воспользоваться краем серой рубашки, что выдал ему Виктор. Опять грязь. Опять стыд. Стащив рубашку с себя до конца, обтерев свой живот и ниже, а потом забросив её в дальний тёмный угол, Шинву ложится на самый край кровати. Стоны и влажные шлепки из-за стены его больше почти не тревожат. Вместо этого голову занимают раздумья. На самом деле Шинву уже множество раз думал о том, что будет делать после того, как спектакль Мунакаты подойдёт к концу, но до сих пор в его планы не входило участие Хейваджимы. А ведь это многое может изменить. Внести коррективы. И даже заставить отказаться от некоторых планов совсем. **** В это время в этом же доме, но в соседней комнате… Франки дерут, как гулящую девку. Какой чёрт вселился в Микото и в него самого, Франки не знает, но он точно не рассчитывал, что всё это обернётся подобным беспределом. Когда кореец «успокоил» его, заявив, что прямо сейчас не обязательно срываться с места и везти Микото в дикие места «погулять», а можно просто заняться сексом, «тем более, этот способ снятия стресса вам вроде уже знаком», он не особенно удивился. В конце концов, если сексуальная терапия помогает людям, то нет ничего удивительно и в её эффективности, когда дело касается оборотней… даже если стресс последних и имеет уникальную подоплёку. В общем, закончив обрабатывать раны Хейваджимы Шизуо, Франки отправился первым делом в ванную. В конце концов, зная о сексе заранее, лучше к нему как следует подготовиться: помыться там во всяких местах, прийти в нужное настроение, смазаться… ведь, как ни крути, а в прошлый раз если бы не слюна самого Франки, оставшаяся на члене Микото, и не его приказ растянуть себя, сейчас он бы вряд ли был готов к принятию чужого члена в свой зад. Ну да пустяки. Конечно, Франки немного взволновало отношение Микото… Вообще-то, он никому и никогда не признавался, что секс сам по себе его мало интересует. Может, лет тридцать назад Франки ещё и находил в нём интерес, но в последнее время вовсе перестал испытывать настоящее возбуждение. И дело не в возрасте. Точнее – не в возрастных изменениях его тела. Просто чем старше он становился и чем больше углублялся в науку – тем меньше в голове оставалось места для посторонних вещей: будь то еда или что-то другое, необходимое телу – всё это лишь отвлекало, служило помехой и бесполезной тратой времени. Но если без еды его организм вряд ли бы научился обходиться, то без секса – вполне. А когда Франки открыл в себе навык привлечения мужчин не совсем здоровой ориентации и психики, то даже слегка расстроился, что вынужден растрачиваться на ритуал соития перед тем, как усыпить жертву и приступить к по-настоящему интересным вещам. А усыплять приходилось многих. В конце концов, не так уж много преступников ловится на живца в гей-барах и клубах. Остальные же после пробуждения должны были уходить от него в полной уверенности, что после секса полночи проспали в кровати. И что никто не делал им укол, чтобы закрепить состояние сна. И не лазил внутрь через микроскопические отверстия с помощью медицинского лазера, не брал кровь, не вводил ничего в вены и мышцы – ну и далее, по списку… Хотя были и те, кому не повезло проснуться утром. Впрочем, вряд ли Франки кому-нибудь когда-нибудь о них расскажет. Ведь мало кто любит вспоминать свои неудачи – и тем более признаваться в них. И сегодня ему предстоял очередной эксперимент. Точнее, было отличие. В этот раз Франки не собирался усыплять бдительность подопытного, чтобы получить его тело в свое распоряжения всего лишь на несколько предутренних часов. Нет. В этот раз он собирался сделать Микото как можно более зависимым от себя. Жаль, Франки никогда не интересовался методами дрессировки диких животных, но судя по тому, что жертва его эксперимента вот уже несколько раз возвращалась к нему сама, движется Франки в правильном направлении. И даже если есть вероятность погибнуть на этом самом пути… чего не сделаешь ради науки? Нет, ради удовлетворения собственного эго? В любовь пусть играют дети. А у взрослых есть дела поважнее. В общем, размышляя примерно в этом направлении, Франки вышел из ванны, заглянул к перебинтованному пациенту и его узкоглазой сиделке, а после этого с практически спокойной душой и холодным сердцем зашёл в свою спальню. И застал там огромного мохнатого лиса, занятого вылизыванием своих причиндалов. То есть, вероятно, Микото превратился не только для того, чтобы получить возможность дотянуться до собственных яиц (судя по блестящей приглаженной шерсти – язык его уже прошёлся по всем доступным местам), просто так совпало, что Франки зашёл именно в тот момент, когда очередь дошла по паховой области… и всё же зрелище заставило вздрогнуть. Но быстро взять себя в руки. Подойти к кровати, сесть на неё, придерживая полы халата, словно пояса для этой задачи недостаточно, и приготовиться наблюдать дальше. Но лис уже распрямился, оставшись сидеть на задних лапах, только обмахнулся хвостом, да уши его разошлись в стороны, чтобы тут же снова встать торчком, обратившись к человеку. – Кхм, – выдал Франки. В ответ узкие зрачки огромного животного чуть расширились, перестав напоминать просто тонкие линии в середине песочно-жёлтой радужки. А потом лис вдруг оттолкнулся от кровати передними лапами и упёрся ими в грудь Франки, заваливая его на постель. Горячий язык прошёлся по лицу – широкий, длинный, влажный, но не слюнявый. – Нет, – ответил Франки, качнув головой на подушке. – Такой твой вид меня совершенно не возбуждает. Лис фыркнул и сильнее надавил передними лапами, соскользнувшими ближе к плечам – ключицы царапнула боль, халат смялся и собрался складками, оголяя грудь. Холодный нос толкнулся в щёку, потом в шею. И вот уже защекотал правый сосок. Франки попытался поднять руку, по тяжесть на плечах не дала ему это сделать. То есть, рука, конечно, приподнялась, только вот лапа переступила с плеча на место сгиба в локте, придавив конечность обратно к кровати. В миллиметре от подбородка щёлкнули зубы. А потом плоский язык вновь прошёлся по соску. И вдруг занырнул в подмышечную впадину не придавленной руки. Ощущение показалось Франки слишком интимным, и он инстинктивно прижал руку ближе к телу. Однако язык лиса всё равно умудрился оставить горящий след на нежной коже буквально несколько минут назад выбритой подмышки – и Франки догадался, что легко сегодня не отделается. – Фу! Белые с лёгким серым оттенком клыки зверя обнажились, но язык остался свисать из пасти. Дыхание, окутавшее Франки, свидетельствовало об общем здоровье полости рта оборотня и его пищеварительной системы, а вот взгляд песочных глаз не говорил ни о чём. В комнате всё ещё горел верхний свет вместо небольшой прикроватной лампы, и с каждой секундой Франки осознавал, насколько неподходящая атмосфера царит в его спальне. Неподходящая для интима. – Фу! – повторил, пытаясь подняться и сбросить с себя мохнатую громадину. – Если собираешься остаться зверем, переночевать можешь и на коврике в ванной. Что-то мелькнуло в глубине вертикальных зрачков, и жёлто-песочный оттенок глаз лиса рывком перешёл к оранжевому спектру. А потом звериное тело будто надломилось изнутри. Плечи стали шире. Морда втянулась. Но шерсть осталась практически нетронутой, и теперь Франки придавливал к кровати не лис, а лисо-человек, даже зрачки его всё ещё остались вертикальными. – Ещё раз обратишься ко мне, словно к какой-то шавке, и на твоих костях не останется ни клочка мяса! Звук голоса Микото лишь отдалённо напоминал человеческий, в нём сплелись яростное восклицание и угрожающее рычание. Франки открыл рот, собираясь заявить что-то вроде: «Извини, но зоофилия меня никогда не привлекала» – но не успел. Его схватили за плечо и волосы, оторвали от кровати и рывком развернули. Ноги запутались в покрывале, но вот уже щека почувствовала холод стены. Руки тут же упёрлись в неё, но шею сжали когтистые пальцы, по коже побежали несколько струек крови, сзади между ног пихнулось колено, и уже через миг Франки почувствовал, как в него входит член. И то, что он вроде как подготовил себя – не особенно помогло избежать боли. Сжав зубы, пережидая дикое напряжение, пока Микото проталкивался всё глубже, Франки пытался убедить себя, что ничего у него сейчас там, внутри, вовсе не рвётся. Что это страх застилает ему глаза. Но смазка помогла члену довольно быстро проникнуть на максимальную глубину, и Микото замер. А Франки лишь спустя несколько мгновений смог сделать выдох. Морщась от боли в заду и шее, он выгнул немного спину, ища более приемлемое положение – но времени на это ему не дали. Едва услышав его выдох, Микото начал двигаться. Продолжая прижимать к стене, углубляя раны на шее… и вдруг отчётливо рыкнул – и вместо руки к шее прижались острые зубы. Онемение скользнуло по позвоночнику, а за ним следом бросился табун из мурашек. Внизу живота всё напряглось, наливаясь кровью и заставляя вспомнить тот укус в палате… Так на семидесятом году жизни у тела Франки окончательно обнаружилась настоящая эрогенная зона… Ему даже показалось, что он сейчас кончит. И вовсе не от елозания члена внутри, а от этого единственного укуса. Но тут зубы разжались, а вот в волосы на затылке вплелась пятерня, отрывая от стены и заставляя выгнуться назад до предела. Да так, что когда Франки всё-таки попытался дотянуться до стены руками, чтобы упереться и придать себе хоть немного надёжной устойчивости, новый рык раздался уже у самого уха. Оба его запястья поймали, завели за спину – и похоже, что Микото хватило одной руки, чтобы надёжно зафиксировать их, потому что пальцы второй уже вновь вернулись к волосам. – Никто ведь раньше не драл тебя по-настоящему? Хрипло вскрикнув, Франки ощутил такой толчок, что поясница его затрещала. На шее же догорал и остывал след укуса… но от него по позвоночнику всё ещё стекались жаркие волны, пока и там, внизу, не начало зарождаться то самое удовольствие, ради которого пассивы, собственно, и занимаются анальным сексом. – Самоуверенности… тебе не… занимать… Одна рука Франки всё-таки выскользнула из плена, а может Микото позволил ей это, но вот до стены дотянуться не смогла. А мгновением позже Франки закинул её вверх и назад, ловя пальцами густую лохматую шевелюру и заставляя Микото прижаться к своему плечу. Не слова не говоря, тот впился зубами в его ключицу. Впился, но… вместо обжигающей боли Франки стегнуло хлыстом неистового наслаждения. И от места укуса по телу во все стороны ударили молнии, пронизывая нервы и заставляя ослепнуть от ярко вспыхнувших пятен перед глазами. Такой фейерверк Франки наблюдал впервые. И впервые чувствовал нечто настолько необузданно-дикое… Микото двигался всё безумнее. Всё грубее. Он практически полностью выходил из него и тут же загонял член обратно, внутренности Франки сбивались в кучу, собственный член горел, шлёпая по животу, а в ушах отчетливо отдавался стук спинки кровати о стену и её скрип. Когда же его вдруг толкнули вперёд, вжав лицом в подушку, под коленями хрустнуло – и руки провалились в пустоту. На затылок обрушилась отвалившаяся спинка – но Микото это не остановило. И пусть Франки оказался под совершенно диким углом: вторая спинка, позади, всё ещё держалась, на пол рухнул лишь один край кровати – зверо-человек продолжал трахать его, практически вбивая головой в угол из разломившихся частей. Впрочем, длилось это недолго. Скоро кровать развалилась совсем. Молясь о том, чтобы выдержал хотя бы пол, их обоих не отправило в полёт на первый этаж, Франки кусал губы, стонал, хрипел, дёргался, изгибался, подставляя шею и плечи всё новым укусам. Голова опустела. Мыслей не стало. Он забыл, где он и с кем. Весь мир сжался до размеров его собственного тела, исходящегося судорогами самого непристойного вида. И это совершенно не волновали Франки. Когда же рука Микото вдруг скользнула к низу его живота, сжав член у самого основания, Франки уже сам взревел, словно обиженный зверь. И попытался толкнуться в руку. Но рука зафиксировала его бёдра, а член сзади вдруг замедлился… но только чтобы вдруг заскользить часто-часто, сдвигаясь туда-сюда уже лишь на половину длины, если не меньше. И воздух окончательно застрял в горле Франки. Задыхаясь, чувствую, как по щекам сбегают горячие слёзы, он изогнул шею и впился зубами в подбородок Микото, откинувшего голову назад. Рука скользнула по его члену. И мир взорвался. Вместе с ним самим.