Под афишами порнофильмов девочка всегда кого-то ждёт. Даже если нелепые надежды в цветочную вазу ставит она, Прозаичные дни по-прежнему остаются унылы. Людские мечты — это борьба. Кичащийся ими я — их лояльный сторонник. Если желание загадаю, то оно сбудется, сбудется, сбудется!
— Я скурил весь этот огромный пакован, детка, — смеётся Тэхён, размахивая косяком, зажатым между пальцами, и показывает пустой пакетик. — Поэтому глаза такие красные, — нижнее веко оттягивает пальцем, демонстрируя омерзительную картину своего глазного яблока с червяками красных капилляров. У стоящего перед ним парня челюсти сводит от злости, от этого до ужаса противного и тягучего 'детка', но он смиренно ждёт, пока Тэхён стряхнёт с себя облюбовавшую его шлюху и поднимется с мягкого дивана. Шум беспорядочного вечера давит на виски и раздражает только сильнее. Нахождение нищего музыканта в подпольном клубе не поддавалось никакому объяснению, наличие у него травы тоже. Но в любом случае он уже находится здесь, а значит старший не должен задавать вопросов, просто следовать несложной комбинации: довести своего полоумного брата до машины и отвезти домой. Растрёпанный пучок раскачивался из стороны в сторону, пока Тэхён одаривал девушку поцелуями и снова прикасался припухшими от покусываний губами к самокрутке, которая занимала намного больше места в голове. Иногда он ловит себя на мысли, что о формах подруги по имени Мэри Джа думает чаще всего. — Слушай, милая, — вдруг возразил Тэхён, оттянув от себя девушку за волосы, и попытался собрать глаза в кучу, чтобы сфокусироваться на её лице и выглядеть донельзя серьёзным. — А можно я тебя в рот трахну? — его деловитое выражение лица крайне смешит, но, на удивление, она кивает и уже собирается опуститься на колени, когда мужские пальцы вплетаются в её выжженные волосы и с силой тянут в сторону. Девушка визжит, резко хватается за жилистое запястье в попытке ослабить боль, но оказывается опрокинута на пол клуба как бесполезный мешок с костями. — Опять ты мне весь кайф обломал, — Тэхён равнодушно осматривает оскорблённую девушку, в очередной раз затягиваясь, а потом принимает протянутую братом ладонь и встаёт с насиженного места; оставляет прекрасную даму с пышными формами одну, но была ли она ему нужна? Накуренное тело не слушается, и он слегка заваливается в сторону, опирается на любимого брата, но его сильная хватка неизменно чувствуется на плече. Сегодня он как никогда серьёзен и зол, подмечает Тэхён, и гаденько ухмыляется, зная, кто стал причиной. В кармане лежит телефон на беззвучном с десятком пропущенных, солнце давным-давно скрылось за горизонтом, а старший не любит засыпать без Тэхёна. И последний об этом, конечно же, знает. Знает и о том, что его брат сейчас расталкивает пьяных людей, чтобы вернуть бестолкового домой и устроить не самый приятный разговор, добавить в урну ещё больше разбитых тарелок и некрасивых синяков ему на лицо, а после заняться крышесносным сексом спустя целую неделю воздержания. Они выходят на свежий воздух, и парень без лишних слов прикрывает Тэхёну глаза ладонью, оберегая чувствительную сетчатку от яркого света фонарей и неоновых вывесок. Тэхён чувствует родное тепло, исходящее от широкой ладони, прижатой к его уставшим глазам, и невольно расслабляется. Сладостное предвкушение разливается внутри живота, и даже злость, исходящая от старшего, не способна испортить игривое настроение. Тэхён прижимается к чужому телу, хихикая, когда перед ним открывают дверь иномарки и усаживают на переднее сиденье. Он закусывает губу, жадно следя за обходящим машину парнем. Его твёрдая походка источает уверенность и недовольство, но Тэхён хочет до жути и даже не боится последствий, матов и недовольства. Не боится, что его будут отчитывать, потому что знает: брат хочет не меньше. На нём рубашка бордового цвета закатана до локтей, чёрные брюки и эти дурацкие меховые тапки от гуччи, которые Тэхён просто ненавидит и считает безвкусицей. Судя по одежде, он сорвался с одного из благотворительных вечеров, информацию о которых никогда не раскрывает. Он заводит двигатель и выруливает на дорогу, даже не взглянув на Тэхёна, а тот своевременно лезет в бардачок за сигаретами, наглеет и почти не обижается, когда видит дорогую марку. Старший ему никогда денег не давал, курсы вокала перестал оплачивать, стоило только понять, что Тэхён намерен серьёзно заниматься музыкой, а не поступать в университет. Парень за рулем всегда носит спонсорскую одежду, имеет в кошельке долларовые купюры с двумя нулями и порошок самого лучшего качества, но Тэхён никогда подобного не хотел. Как бы он сильно не любил брата, как бы сильно ему не нравилось с ним заниматься сексом, плясать под его дудку — ни за что. Он может скитаться по друзьям, есть самую дешёвую еду и употреблять самые низкокачественные наркотики, даже одну футболку носить несколько лет подряд, но никогда не откажется от возможности петь. — Тебе моего внимания не хватает? — спрашивает он, когда машина тормозит на светофоре. Тэхён хитро улыбается с ментоловой сигаретой меж губ, заправляя выбившуюся прядь за ухо. — Ну да, можно и так сказать. Оставленные тобою копейки кончились через два дня, а ждать, пока ты натрахаешься с той старой бабкой, я не буду, — он подносит зажигалку к кончику и уже чисто по инерции прикрывает огонёк рукой. — Ты сейчас сидишь здесь только из-за этой бабки, неблагодарная мразь, — хладнокровно выплёвывает он, удивляясь, как до сих пор держится. Его внутреннее альтер эго подначивает свернуть шею этому мальцу, но он уже не в том возрасте, чтобы быть не в состоянии держать себя под контролем. Правда на лице желваки от напряжения играют, и пальцы на руле сжимаются до вздутых вен. Бесит. Как же бесит эта норовистая сука. — Может и неблагодарная, но зато твоя самая любимая, — хмыкает Тэхён, делая затяжку, и тянется к старшему, невзирая на вереницы машин, несущихся рядом. Он берёт его за челюсть пальцами, заставляя открыть рот, и поворачивает к себе, выдыхая ментоловый дым с едва различимым черничными нотками прямо в губы. Старший в отместку сильно кусает паршивца за нижнюю губу, но поцелуй не разрывает, только сбрасывает немного скорость, поглядывая на дорогу. Тэхён, получив негласное разрешение, жадно присасывается к губам брата, показывает, как сильно скучал. Целует его с большим увлечением, напирает с каждым новым мокрым звуком, сигарету бросает на панель и вторую руку на затылок пристраивает. Он оголодал по этим тонким губам, по юркому языку, который сейчас сквозь губы проскользнул и нёбо оглаживает. Ему абсолютно похуй на опасность и на то, что его брат, в общем-то, ведёт машину. Похуй на ноющую губу и привкус крови в поцелуе, на подбородок, измазанный в слюнях, на тлеющую сигарету. Старший не перестаёт покусывать его пухлые губы и глотать горькую от сигарет слюну. Тэхён становится ещё более манящим в своём нетерпении, до зарождающейся где-то внутри похоти послушным. Его длинные волосы, выбившиеся из пучка, щекочут щёки, и парень отрывает правую руку от руля, чтобы мешающиеся пряди зачесать назад. Тэхён тихонько хнычет, чувствуя, как брат оттягивает его крашеные волосы, и возбуждается только сильнее. Ему коробка передач неприятно упирается в бедро, и он уже подумывает отстраниться, когда слышится оглушающий звуковой сигнал. Брат резко отталкивает чуть ли не залезшего к нему на колени Тэхёна и поворачивает руль влево, заставляя младшего взволнованно ахнуть и в страхе схватиться за потолочную ручку. У него сердце стучит, как у загнанного в клетку зверя, звук его биения в ушах отдаётся. Все мышцы разом напрягаются и гвоздями прибивают к кожаному сидению. У Тэхёна в глазах ужас и страх смерти разгуливают до тех пор, пока машина не выравнивается и яркий свет машинных фар не слепит глаза. Сигарета уже давно слетела куда-то вниз и наверняка потухла. Они останавливаются на светофоре. Огни города освещают испуганное лицо Тэхёна, его в конец растрепавшиеся волосы и мокрый от слюны рот. — Испугался? — брат тянется к нему и прикусывает меленькое ушко в серебряных кольцах, заставляя вынырнуть из-под пелены страха и прийти в себя, подставиться под приятные прикосновения. Тэхён трясётся, как осиновый лист, когда губы брата выцеловывают его напряженную шею. Приоткрывает рот в надежде что-то сказать, но оттуда вырывается лишь всхлип. — Конечно испугался. И собери уже свои волосы, а то выглядишь как использованная потаскушка. Тэхён незамедлительно лезет в бардачок за расчёской. На лобовое стекло оседают крохотные снежинки.✠✠✠
Со вчерашнего дня идёт снег. Небо девственно чистое. Чонгук поднимает к нему свой взор, и всё начинает казаться незначительным для него. Стряхивает резные кристаллики с плеча в надежде отпустить. Заметёт ли начавшие скапливаться воспоминания о ней и лёгкие сожаления, как следы его широких шагов? Надоедливый мужчина кричит: «Спешите приобрести сейчас!». Его весёлый голос на виски давит, намекает, что нужно отложить в сторону никчёмное нытьё. Но Чонгук знает: если меланхолия посетит однажды, ей никогда не будет конца. Голова забивается несуразностями, и Чонгук приходит в уныние, пишет странные песни, тексты которых хранит во внутреннем кармане пальто — ближе к сердцу. Спеть их хочет, зная, что никто не услышит; да и денег сейчас на этом не сделаешь. Они на самом деле просто куча ненужного хлама. С этими мыслями он идёт обратно домой. И, вернувшись сегодня на закате, опять запрётся в комнате. Утром следующего дня Чонгук включает телевизор, прильнув щекой к холодному бетону с сонными глазами, принуждая работать несоображающую голову. Грабежи, двойные самоубийства, политики, необратимые несчастные случаи, айдолы — заткнитесь уже. На выходных в гости брат зайдёт, так уберись же ты, лентяй, в своей комнате. Дел по горло, и мать болезненно стонет в соседней комнате, ей нужно принять утренние таблетки, но Чонгук сидит на своей незаправленной кровати со сбитыми простынями и не может подняться на ноги. Вялый, словно живой труп. Перед ним на тумбочке стоит маленький календарик с зачёркнутыми цифрами. Уже прошёл месяц с той самой встречи в пивном баре, а она в голове так отчётливо, будто вчера была. И он соврёт, если скажет, что не ждёт повторной встречи, что глупые выдумки не фантазирует. Цвет прекрасных дней, всё ещё неисчезающий и чёткий, и вещи, которые не сбудутся, сколько раз о них не проси, не покидают голову. Вспоминает, как она улыбалась, прищурив глаза. Но действительность сидит у изголовья кровати и гадко поскрипывает: «Не думай, что ты такой особенный, мусора кусок!». И правда. Невыносимо. Словно кошмар. Хочу забыть. Нет, не забуду. Этот день тоже проходит по дешёвому сценарию, написанному на коленке. Чонгук давит улыбку при встрече с братом, широко-широко улыбается маме и готовит для неё ужин, сообщив, что вернётся на рассвете. Наконец дописывает текст, над которым горбит спину уже месяц, и надеется сегодня на концерте спеть его, а после, спев, отпустить. Опустить и надежды, и глупые воспоминания, и чувства, скопившиеся подобно пыли в комнате, не дающие вдохнуть без боли. По дороге на работу, в электричке, он сердито глядит на раздражающих подростков в школьной форме. Их поведение и раскатистый смех вызывают желание проблеваться, поэтому он отворачивается к окну. У него в наушниках звучит обворожительная «Mass in B Minor» Иоганна Себастьяна Баха. Вместе с ней образы пасмурного города за стеклом преображаются. Месса открывается мрачным звучанием хора, а её скорбная тема, словно мученица в страданиях, полна глубочайшей выразительности и чувств. Чонгук смотрит в окно электрички и видит величественно ступающую меж людьми Смерть, окидывающую всех внимательным, ласковым взглядом. У неё чарующими драгоценными камнями обшито длинное одеяние. За шлейфом её графитового платья неспешно ступают Скорбь и Горечь — две сестры, приносящие слёзы непрестанные, подводящие сокрушённое размышление к трагической кульминации Мессы — повести о крестных муках Спасителя. В конце мелодия спускается всё ниже, увядает, и, словно изнуренная, умирает. Всё умолкает. Картинка размывается. Электричка останавливается. Он снова оказывается на серой улице, отходами пахнущей, уродливой. Кстати говоря, клуб, в котором они выступают, зовется «93 Feet East». На входе, под фиолетовым светом неоновой вывески, в очередь выстроились малолетки с папиными кредитками и разодетые куклы, и Чонгук, смотря на огромную колонну людей, удивляется их огромному количеству. Скорее всего, сегодня здесь угнездились наркоторговцы, думает он и заходит в неприметную дверь с северного крыла здания. Намджун с Тэхёном обнаруживаются в курилке. Тэхён настраивает свою новую электрогитару и параллельно подкрашивает брови тупым карандашом. Знать, откуда у вокалиста появилась такая дорогая штука, Чонгук не будет ради своего же блага. — Вы бы хоть дверь открыли проветрить, — недовольно хмурится Чонгук, вдыхая спёртый запах сигарет. Обстановка раздражает с первых же секунд прибывания здесь. — О, Чон, — тут же оживляется Намджун, переставая пялиться в какой-то помятый листок. Они пожимают друг другу руки, и Намджун незамедлительно продолжает: — Ты вчера просил напомнить… — Да, да, помню, — Чонгук понимает его с полуслова и тянется во внутренний карман, чтобы достать тетрадный листочек в клетку, сложенный в четыре раза. Он исписан кривым, как старый покосившийся забор, почерком вдоль и поперёк. Чонгук, даже не скинув гитару с плеч и не раздевшись, стоит в центре курилки рядом с любопытно поглядывающим на него Намджуном и разворачивает лист. Совсем не боится критики и осуждающего взгляда группы, ведь зачем стыдиться собственных чувств? По правую руку материализуется любопытный Тэхён, когда он расправляет несвежую бумажку. А после терпеливо ждёт, пока они прочитают кривые строки, сочащиеся чувствами, которые она оставила ему и благополучно пропала.Мы с тобой в игрушечном доме, Живя под пеленой, никогда ни в чем не нуждались. Воспоминания не приносят ни радости, ни покоя. Жизнь и смерть всегда приводили лишь К любви и сожалению. Но у тебя есть ответы, А у меня — ключ от двери Бернадетт.
— И кто эта загадочная Бернадетт? — расплывается в улыбке Тэхён, играя бровями. Он обнимает младшего и смеётся в плечо, пытается даже потрепать его за щеку на радостях: их любимый Чонгук-и наконец-то влюбился. — А я то думаю, почему ты такой неприкаянный в последнее время ходишь. Так вот оно что! — он бьёт себя по лбу и снова возвращается к гитаре, обещая, что они обязательно обмоют это дело за бутылкой пива после концерта. — Ты хочешь спеть её сегодня? — догадался Намджун, всё ещё сканируя глазами строчки текста. — Если это возможно, — голос его не выдавал никакого волнения, хотя сейчас решалась судьба одной истории, которую он создавал в течение месяца. — Возможно, — выдохнул Намджун, глядя на листок с восторженным обожанием. — И почему в нашей группе только я пыжусь над текстами? — воскликнул он с лёгкой укоризной. В его глазах мелькнуло что-то похожее на отцовскую гордость. Чонгук рассмеялся. — Это единичный случай, — он убрал текст в карман и вытащил из другого флешку с минусом, добавляя, что хочет выступить в самом конце. — Без проблем, — Намджун пожал плечами и, забрав флешку, вышел за дверь. Чонгук выдохнул. На сцене гитарист прыгал как заведённый, постоянно одёргивал розовую водолазку с горлом, покусывая губы и смотря куда-то в потолок. Не находил себе места, перемещался от одного края сцены к другому, взволнованный бушующей толпой и своим предстоящим выступлением. Людей сегодня действительно было много, они слились в одно огромное пятно, источающее запах потных тел и перегара. Танцевали как не в себе, стоило группе наиграть что-то из репертуара «Oomph!». Подпрыгивали вместе с бесящимися гитаристами, качали руками в такт музыке, даже в текст не вслушивались особо. Публика заглатывала громкие песни про третий Рейх и нежелание воевать, про проституцию и отвращение. Недавно вышедший альбом «Ritual» — глоток свежего воздуха и прилив вдохновения. Музыка в нём живая и искренняя, но при этом агрессивная и мрачная. Чонгук прикрывает глаза, добиваясь идеально звучащего тона дисторшн гитары. Он вытворяет самую настоящую алхимию со своей гитарой, дергая струны, а она повинуется ему, подстраиваясь под пальцы мастера. Последняя песня заканчивается под одобрительные крики и свистки. Слившиеся в один шум голоса ударяют в голову, и Чонгук зачесывает мокрую чёлку назад, настраиваясь на так называемый заключительный аккорд. Тэхён уступает ему место у микрофона, всё ещё улыбаясь слушателям, и похлопывает Чонгука по плечу. Свет приглушается, а яркий луч белого света останавливается на парне, обхватившем металлический корпус микрофона двумя руками.IAMX — Bernadette
Из динамиков неспешно льётся музыка, она чем-то похожа на восход солнца в весенний день — такая же свежая, с каждой секундой набирающая обороты, параллельно с которыми просыпаются нежные цветы, обласканные утренним солнцем. В игру вступают барабаны, они словно повинуются неизбежному, подводят к исповеди. Чонгук лишь немного подыгрывает минусу, изредка проводя пальцами по струнам. Голос вокалиста раздаётся после дрожащего аккорда гитары и становится на первый план. Ровный и спокойный тенор таит в себе сотни чувств, которые вырываются и заставляют голос дрожать, распадаться на атомы, а после снова выравниваться и звучать чуть громче, словно теперь исполнитель уверен в своих словах. Чонгук водит глазами по залу и натыкается на хмельные взгляды, делится своими интимными чувствами с каждым, для кого они не предназначены. Он думает только о ней, прикрывает глаза и тянет ноты, видя утончённое лицо перед собой, полные голода и азарта глаза. В тот вечер она собрала его по кусочкам и вернула целостность, утешила разбитого мальчика одним своим взглядом. Казалось, она подобрала секретный ключ к его душе. — Бернадетт, ты — моя свобода, и я благословляю тот день, когда ты изменила ход моей истории. И теперь в его игре есть какая-то грусть, плач отчаяния, стенание. Что-то в его выборе нот, скользящем от одинокого баритона до глубокого баса. — Время сотрёт каждое лицо, каждое имя. Мы одиноки, и некого винить, — напевает он и снова возвращается к припеву, растягивая её прекрасное имя, выведенное на салфетке. Бернадетт. Сумасшедшего темпа музыка, только что сменяющая картинки в его голове с одной на другую, в один момент падает в пропасть и затихает, оставляя только плачущие аккорды. На лице грусть, и он больше не в силах этого выносить. Выдыхает и собирается с силами, почти касается губами холодной сетки микрофона, тянет ставшее любимым имя дрожащим шепотом, так, чтобы почти не было слышно. Бернадетт. И даже пьяницы, и даже безразличные ко всему миру подростки, пропустившие в себя несколько рюмок водки, взрываются аплодисментами. Чонгук насильно заставляет себя улыбаться, кутается в свинцовые доспехи, чтобы никто не увидел льющуюся кровь из глубоких ран, оставленных песней. Проводит похоронную процессию своих чувств, гордо стоя на сцене. Кланяется и в последний раз проводит глазами по толпе, предвкушая взбудораженного Тэхёна и гордого Намджуна, от которых получит похвалу. Собирается уйти и останавливается. Останавливается, прибитый к полу гвоздями. Галлюцинация? Вижу молодого человека, как две капли похожего на тебя, Бернадетт. Вижу образ твой. За барной стойкой, расположенной вблизи сцены, на высоком стуле, закинув ногу на ногу и подперев щёку рукой, сидит мужская копия таинственной незнакомки, увиденной им месяц с лишним назад. Да он рехнулся! Совсем с ума сошёл! Чонгук неосознанно приоткрывает рот, мотает головой несколько раз, пытаясь стряхнуть наваждение, избавиться от фантазий, подкинутых влюбленным мозгом, но парень всё ещё сидит там. Сидит и смотрит на застывшего Чонгука, который продолжает стоять в центре сцены и вызывать недоумение у публики своим видом. У него волосы цвета платинового блонда красиво уложены в какую-то, несомненно, модную прическу. Чонгук в этом не разбирается, но считает, что смотрится это очень привлекательно. На его лице нет косметики, и выглядит он по-мужски красивым, но даже с такого расстояния Чонгук может разглядеть эти до невозможности пронзительные глаза, сбивающие с толку. У него белая рубашка с необычным, словно пикассовским орнаментом, содержащим в себе геометрические фигуры, расстёгнута на две пуговицы и заправлена в черные джинсы с широким ремнём. Чонгук как вгрызся в него взглядом несколько секунд назад, так и оторваться не может. Он замечает, как его широко раскрытые глаза вызывали легкую улыбку у парня, и недоумевает ещё больше. Возможно, Чонгук слишком оголодал по её лицу, и видит то, что хочет видеть. В тёмном помещении клуба ему могло померещиться всё что угодно. Но почему этот человек улыбается, смотря прямо на него в упор? — Пошёл вон со сцены, Чонгук-а, — гаркнул Намджун, подгоняемый другими исполнителями, ожидающими своей очереди, и схватил несопротивляющегося парня за предплечье. Тот пятился назад, ведомый старшим, неотрывно смотря в сторону барной стойки. Наваждение. Перед его лицом говорили что-то громким голосом, возмущались или же хвалили, за плечи обнимали и открывали зелёную бутылку газировки. Но каждый жест и каждое слово пролетали мимо и до мозга не доходили, — настолько сильно он был погружён в свои мысли. Чонгук сидел как в прострации, даже гадкий скрип двери его не раздражал и мелькающий туда-сюда Тэхён, отчего-то слишком взбудораженный. Намджун закуривает вторую сигарету и снова не открывает окно, но Чонгук слишком вымотан, чтобы сделать замечание. И, наверное, утомил его не концерт и долбящие по ушам басы, а человеческий взгляд, что из головы не выходит. Чонгук подрывается с места, чуть не опрокидывает лежащую рядом гитару, на вопросы парней не отвечает, только отмахивается. У него глаза огнем горят, а желание не упустить тонкую ниточку, связывающую его с незнакомкой, разрастается до такой степени, что даже вспотевшие тела, которых он невольно касается, пока проходит через клуб к барной стойке, не вызывают чувство омерзения. После концерта он не переодевался, так и сидел в застиранной розовой водолазке, в ней же пошёл искать парня, сильно похожего на Бернадетт. Прямоугольная стойка с неоновой подсветкой уже маячит перед глазами, Чонгук отталкивает от себя какого-то парня с широкими тоннелями и вытаскивает изо рта длинный волос, раздраженно выругиваясь. Упустил. Он ничуть не удивляется. Высокий стул, на котором сидел парень, пуст. Чонгук выругивается снова и думает о том, какой же он всё-таки идиот. Нужно было сразу спрыгивать со сцены и подходить к нему, а не сидеть истуканом на диване. Он устало падает головой на сложенные на барной стойке руки, полностью поверженный. Бежал сюда сломя голову, как дурак, спешил, а очухался-то в самый последний момент. Опоздал. Всё потеряно. Судьба смиловалась, сверху наблюдая за страданиями смертного, подарила ему подарок и наказала не упускать, но он опять все проебал. Чонгук усаживается на тот самый стул и подзывает бармена с огненно-рыжими волосами и татуировкой над бровью. — Ирландскую бомбу, — с досадой выдохнул он, продолжая барабанить по стеклянной поверхности стойки. Сегодня на смене был его любимый бармен, с которым он нередко переговаривался и травил шутки, изливал душу и жаловался на хозяина клуба, но сегодня настроения не было совершенно. Хотелось просто напиться, выблевать все свои чувства и уснуть где-нибудь в канаве. Может, вороны примут его за мусор и заклюют. Так даже лучше. Бармен ставит перед ним большой бокал, содержащий в себе пиво, ликёр и ирландский виски. Внезапно парень говорит что-то негромким голосом, хотя Чонгук всегда считал, что тот читает его как открытую книгу и знает, когда нужно молчать, а когда говорить. Чонгук даже не разбирает слов, заглушенных громкой электро музыкой, только больше раздражается. — Отъебись, Хосок, ради всего святого, — взрывается он и тут же сводит брови к переносице, находя бармена в самом конце стойки. Неловкость накрывает, и парень тут же сутулится, надеясь, что никто не видел его позора. — Я спросил: меня ищешь? — снова вклинивается чей-то голос в его голову, теперь звуча очень отчётливо. Где-то рядом. За спиной. Чонгук разворачивается на стуле со стаканом в руке и теряет все тревожные мысли, успевшие посетить его за эти минуты. Если его место всё ещё не среди мягких белых стен, то перед ним точная копия Бернадетт. Мужская копия Бернадетт, сунувшая руки в карманы джинс, выжидающе смотрящая на него. Чонгук жадно смотрит на парня, рассматривает каждую деталь: смазавшийся черный карандаш в уголках глаз, серебряные колечки в ушах, отчетливо выделяющийся кадык, который был закрыт воротом оранжевой кофты с очевидно девчачьим принтом когда-то давно, висящую на шее цепочку и широкие плечи, обтянутые рубашкой. Он выглядит каким-то неземным в свете разноцветных огней клуба. Чонгук облизывает его голодным взглядом с головы до пят, не замечает, как очевидно пялится, а он терпеливо стоит и позволяет смотреть на себя. Чонгук понимает, что его либо ловко обвели вокруг пальца, либо у этого парня есть сестра, сильно похожая на него. Склоняется ко второму, потому что даже крохотная мысль о том, что парень мог переодеться в женскую одежду и выдавать себя за девушку, кажется дикой, но такой… впечатляющей? Чонгук сглатывает. — Тебя, — наконец-то очнулся Чонгук, кривовато улыбаясь и делая глоток алкоголя. — Не подгонишь номерок своей сестрички? — «прекрасная актерская игра, пять баллов», хвалит себя Чон, когда парень, стоящий перед ним, меланхолично пожимает плечами и усаживается на соседний стул. — Давай телефон, — просит он, и Чонгук протягивает старенький смартфон с потрескавшимся экраном, облегченно выдыхая. Он встретится с ней? Абсолютно точно встретится с девушкой? Теперь желание узнать, чём кончится вся эта ситуация, преобладает над желанием увидеть незнакомку. Чонгук чувствует себя чёртовым детективом, который почти добрался до разгадки. Раздается стандартный айфоновский рингтон, прежде чем Чонгук успевает сделать очередной глоток. У парня звонит телефон, и он отвлекается, чтобы достать его из заднего кармана джинс. Даже такая мелочь нервирует нетерпеливого Чонгука, который хочет как можно быстрее заполучить номер незнакомки. Но парень не спешит дальше вбивать цифры, а, напротив, протягивает разбитый смартфон обратно со словами: — Вот и всё, — он сбрасывает звонок со своего мобильника и кладёт его рядом. Чонгук непонимающе смотрит на надпись «звонок отклонён» и незамедлительно лезет в историю звонков, а когда находит на первой строчке номер, подписанный именем Юнги, приходит в замешательство. — Что это? — без улыбки, что красовалась на устах несколько секунд назад, спрашивает Чонгук, злобно косясь на спокойного парня. — Номер моей сестрички, — весело отвечает тот. Насмехается. — Вы с ней одним телефоном пользуетесь? — не понимает Чонгук, возмущенный абсурдностью ситуации. — Она отдала телефон мне, боясь, что кто-нибудь в этом клубе сможет стащить его. В любом случае, ты хочешь увидеться с ней? Бернадетт сейчас здесь. У Чонгука глаза загорелись от одного только звука любимого имени. Он энергично закивал головой и вытащил несколько центов из кармана, высыпая их рядом с недопитым коктейлем. Вставая со стула следом за Юнги, он почувствовал, как стремительно учащается пульс. Людей стало значительно меньше, они лавируют между ними, как по лабиринту, но страх упустить Юнги из виду не дает покоя, подначивая ускорить шаг. Чонгук немного сетует на своё хмельное дыхание, потому что знает на своей шкуре, как неприятно стоять рядом с человеком, от которого за сто метров разит перегаром. Противоречия разрывают. Все эти грёзы, несомненно, хороши, но где-то глубоко в душе образовался росток неверия. Чонгук пытается вырвать его с корнем, но странное предчувствие, намекающее на ту улыбку, которую он получил сегодня, ещё находясь на сцене, и странные, липкие взгляды, не перестаёт кричать об обмане. С другой стороны, его решение последовать за Юнги подогревает непонятный интерес и алкоголь в крови. Кого он увидит сейчас? Чонгук ловит себя на мысли, что ему без разницы, какой половой орган находится в трусах Бернадетт. — Подожди немного, я сейчас приведу её, — оповещает Юнги, когда выводит Чонгука на улицу через черный выход. Последний даже не думает о том, откуда Юнги знает про эту дверь, предназначенную для исполнителей и персонала. Не видит и сверкнувшую в темноте улыбку, будучи погруженным в свои раздумья.Под афишами порнофильмов девочка всегда кого-то ждёт. Даже если нелепые воспоминания в качестве серёжек носит она, Невыразительные дни только лишь уходят. Что до мечты — идол она. Поклоняющийся ей я — аморальный тип.