*
— Доброе утро, мам, — Егор заходит на кухню и трёт лицо ещё влажными после водных процедур руками. — Доброе, доброе, — мама чмокает его в щёку, продолжая суетиться на кухне, ведь ей уже пора на работу, а если она чего-нибудь не оставит, то Егор либо так и будет сидеть не жравши, либо опять будет есть свой фастфуд. В голове Ракитин обещает себе, что когда-нибудь его матери больше никогда не придётся работать, — голова как? Ничего не болит? — Нет-нет, всё чудесно, — Егор проводит рукой по волосам и зевает, — мам. Он чуть мнётся, не зная, как сказать. — Да, милый? — Мама выключает плиту и накрывает крышкой сковородку с аппетитной яичницей. — Можно к Тёме сегодня? — Егор быстро проговаривает это и тут же опускает глаза. — У него же школа, ну, ученики. — Я хотел сделать ему сюрприз, — на самом деле это будет не совсем сюрприз, ведь они говорят о том, когда они уже увидятся по сто раз на дню. — А как ты к нему попадёшь? — Мама хмурится. — У меня есть ключи от его квартиры, уже давно, — Егор немного смущается, потому что это звучит максимально… интимно? Ведь его мама, по факту, первая, кто узнал о том, что Тёма доверяет ему настолько, что уже сделал дубликат ключей. — Даже не припомню, когда ты последний раз просил об этом и не совсем знаю, что отвечать… — Мама говорит это с легкой улыбкой и гладит сына по голове. — Иди конечно. Но не забудь пригласить Артёма Сергеевича к нам на чай, — женщина подмигивает ему и уходит в прихожую.*
Дома у Артёма все, как и всегда, в лёгком беспорядке. Вещи, которые они тогда свалили с тумбочки, так и лежат неразобранной кучей, и Егор улыбается воспоминаниям. Он фотографирует себя в зеркале и тут же отсылает это Тёме с надписью: «я дома». В ответ на сообщение приходит красное сердечко и «У меня сейчас урок. Позже напишу». Егор оставляет телефон на тумбочке и идёт в ванную, принять утренний душ и помыть голову шампунем Шатохина. После он заходит на кухню, где на столе стоит бутылка мерзкого выветрившегося пива, которое, скорее всего, уже токсичное, потому что Ракитину кажется, что оно стоит тут уже не меньше недели. Он усмехается, выкидывая бутылку и протирая стол. В холодильнике нет ничего кроме сыра-косички, мазика и бутылки воды, и в голове невольно проскакивает: «да уж, если мы съедемся, придётся поголодать». Егор идёт в спальню, с порога ощущая запах своего дезодоранта с легкой примесью древесно-апельсинового парфюма. Невыносимо возбуждает. Ракитин падает лицом на кровать Артема и прижимается к его подушке, прикрывая глаза от спокойствия. Он вслушивается в тишину и уже не может дождаться момента, когда Шатохин переступит порог дома. Он ещё около часа залипает на потолок, включив музыку, когда в дверь звонят. Егор лениво поднимается с кровати, смотрит на время, а потом пугается, понимая, что ещё слишком рано для прихода Тёмы, потому что на часах ещё нет даже одиннадцати. Пока Ракитин идёт до двери, он прокручивает все возможные ситуации, при которых его учитель мог бы вернуться из школы раньше. Может быть, уроки чудесным образом отменили, отпустив всю школу, включая учителей, домой, либо случилось что-то плохое. Егор открывает дверь и понимает, что был прав в том, что произошло что-то не очень хорошее. Только вот не с Артёмом. Перед ним стоит Никита, еле опирающийся о дверной косяк, который практически не в состоянии стоять на ногах ровно и уже скатывается на пол. Мальчик быстро подхватывает Зимова под руки и затаскивает в квартиру, захлопывая за ними дверь. — Ники, ты чего? — Егор ловит его замутнённый взгляд и видит, как у его друга пульсирует зрачок, из огромного, практически скрывающего радужку, мгновенно превращается в маленькую незаметную точку. — Эй, эй, Никит, не вырубайся! — Довольно громко кричит Егор, замечая, что глаза Никиты начали закатываться наверх и закрываться. Егор ведёт его ванну, усаживает на кафель спиной к ванне и быстро убегает на кухню, чтобы налить воды, а когда возвращается, видит, что парень сидит с закрытыми глазами, откинув голову назад. Ракитин легко бьёт друга по щекам, стоя рядом с ним на коленях, приводя в чувство. — Давай скорую вызовем? — Для младшего не впервой приводить объёбанных людей в чувство, но когда твой близкий друг, а не какой-то полузнакомый чел, находится в таком состоянии, паника захлестывает с головой, мешая трезво мыслить. Зимов жутко смеётся, говорит что-то неразборчиво, Егор понимает только: «Да, чтобы на учёте в нарколажке стоять, охуенно придумал», следом идёт какой-то неразборчивый полный бред и жуткий смех. А потом художника выворачивает всем содержимым прямо в ванную. Ракитин, как настоящая подружка, придерживает Никите длинные кудрявые волосы, радуясь тому, что тот блюет не в отключке, потому что не нужно следить за тем, чтобы друг себе ничего не разбил об холодную плитку. Хотя нет, всё-таки нужно, ведь Никита существует как будто отдельно от своего тела сейчас. Старшего рвёт минут сорок, а когда начинает идти желудочный сок вместе с водой, ему становится чуть-чуть легче, и он сползает по стенке, садясь рядом с ногами Ракитина. Тот садится на корточки, внимательно смотря на Зимова, чтобы понять, в каком тот состоянии. Его зрачки всё ещё охуенно широкие, что даёт понять, что художник, скорее всего, нюхал скорее всего соль, либо какие-то лютейшие миксы. Егор благодарит судьбу в эти моменты за то, что умеет разбираться в наркотиках и в том, какой приход они дают. Никита все говорит-говорит-говорит какую-то хуйню крайне неразборчиво, что понять можно не больше чем: «я», «Федя» и «блять». Егор поглаживает старшего по спине и начинает говорить: — Пойдём в гостиную? Ты можешь идти же? — В подтверждение словам младшего, Никита привстаёт, пошатываясь и держась за руку Егора и за угол стиральной машины. — Давай, давай, и расскажешь заодно, что случилось. Они вместе доползают до дивана в гостиной, Егор укутывает дёргающегося и дрожащего Зимова в плед, чувствуя себя настоящей мамой, и уходит на кухню, чтобы сделать крепкий сладкий чай, перед этим проверив, всё ли хорошо в состоянии художника. Потому что когда ты под скоростями, эффект от них, а тем более легкий передоз, будет чувствоваться ближайшие несколько дней. Когда Ракитин возвращается в комнату, Никита сидит, залипнув в стену, но услышав шаги, немного заторможенно переводит взгляд на друга. Его глаза все ещё немного закрываются и закатываются наверх. — Спасибо, — руки Зимова заметно трясутся, но как только он ставит чашку на колени, они начинают успокаиваться, — и прости, мне пиздец как неловко, — он немного заикается, и видно, что говорить более-менее разборчиво ему удаётся с трудом. — Эй, ты чего? Вы меня и бухим успокаивали, и в травму возили, ты мне сам как мама стал, — Егор садится рядом, немного соприкасаясь с Никитой плечами, — я по гроб обязан, и ты знаешь, что я всегда помогу, если смогу. — Да, спасибо, сынок, — художник усмехается, — ты только не тараторь так быстро, а то у меня голова сейчас треснет. Они сидят ещё пару минут в тишине, прежде чем Егор осторожно спрашивает Зимова о том, как вообще получилось, что он в десять утра пришёл домой к Артёму уебанный в хлам. Вспомнив о Тёме, Егор проверяет телефон, отмечая, что уже около часа, но времени до возвращения историка ещё довольно много. Никита, как-то грустно усмехнувшись, начинает говорить. Зимов пытается говорить разборчиво и не сбиваться, но три снюханные дорожки хуй знает чего, хуй знает какой чистоты и смешанные хуй знает с чем, как выяснилось потом, дают о себе знать.Федя зависает на студии практически всё своё время, полностью отдаваясь музыке и текстам, пока Никита сидит дома, рисуя голых девушек и скучая без своего любимого сожителя. А когда Приходов под вечер приходит домой, ему хватает сил только на то, чтобы залезть в душ и упасть в кровать. Художник ложится рядом, утыкаясь лбом в грудь музыканта и укутывает их в одеяло, а потом долго не может уснуть, думая о том, как бы вернуть то время, когда они буквально всё делали вместе, находясь рядом двадцать четыре часа в сутки. Когда Федя не приходит домой после двенадцати ночи, Никита думает, что он слишком гордый для того, чтобы звонить первым и с волнением в голосе спрашивать, что же случилось, и где сейчас Приходов. Вместо этого он вызванивает давних друзей, которые в любое время дня и ночи готовы на движ и любой нарко-алкотрэш. Они быстро соглашаются и говорят, что будут примерно в часа два ночи уже у порога квартиры. Никита достаёт восемь припасённых бутылок водки из их домашнего бара, которые стояли «так, на всякий случай», наливает себе первую стопку и быстро опрокидывает в себя, пытаясь заглушить этим скребущее чувство в груди. Те полтора часа, пока он ждёт корешей, он тратит на просматривание ленты инстаграма и залипанием в потолок. А потом, когда они приходят, всё смешивается в кашу: как две бутылки опустошаются за полчаса, как Глеб, его давний знакомый со школы, достаёт гаш и пластиковую бутылку, и как потом он же достаёт из нагрудной сумки зип-пакетик с белым порошком. Зимов соглашается абсолютно на всё, окончательно заглушая чувство волнения за своего любимого друга в груди, а затем и все чувства вообще. Допивая их небольшой компанией седьмую бутылку водки, художник краем уха слышит, как кто-то говорит о том, что слышал, что нельзя мешать фен с алкоголем, на что Никита отвечает, поправляя кучерявые волосы, что ему абсолютно похуй. Время близится к девяти утра, на улице уже давно рассвело и некоторые решают идти/лететь/плыть домой, а кто-то на поиски новых приключений. Зимов, понимая, что сейчас может вернуться Приходов, скидывает все бутылки в мусорное ведро и на подрагивающих ногах выходит из квартиры, быстро её закрывая. О том, что он забыл телефон дома, он вспомнил только на пороге у Артёма с Егором дома. Накрывает Никиту с тройной силой уже на улице прямо на скамейке в небольшом сквере недалеко от дома Шатохина. В голову начинают лезть параноидальные мысли, заполняющие весь мозг волнением. Паранойя, которая ещё утром ушла вместе с очередным напасом, возрастает в геометрической прогрессии, мешая нормально думать. В глазах темнеет, и Зимов решает, что, если он отключится прямо на улице, его быстро заберут менты, диагностировав передоз. Поэтому он, еле переставляя ноги, плетётся к дому друга, надеясь на то, что он дома.
Егор с затаённым дыханием слушает весь рассказ, под конец замечая слёзы на глазах друга. — Ники, ну ты чего? — Ракитин вытирает влагу на щеках большим пальцем, и крепко обнимает художника, чувствуя, как его трясёт. — Не плачь, пожалуйста, тебе только хуже станет, хочешь позвоним Феде, чтобы он приехал? — Если бы он хотел, то сам бы приехал, — Никита бормочет, уткнувшись лицом в шею Егора, и тот еле разбирает, что говорит художник, — я, блять, не знаю, что мне нужно сделать, чтобы он снова был рад меня видеть и хотел проводить со мной время. Младший поглаживает спину Зимова, обдумывая, что он может сделать и сказать дальше. На ум приходит только уложить его спать, а самому позвонить Приходову и разобраться с ситуацией уже спокойно. Егор вылезает с дивана, проводя рукой по волосам засыпающего Зимова, накрывает его пледом, и тихо выходит из комнаты, проходя на кухню. Никита вымотался слишком сильно и физически, и морально, чтобы продолжать марафонить дальше. Федя берёт трубку с четвёртого гудка и дрожащим голосом говорит: «алло». Егор в нескольких словах описывает ситуацию, и Федя без замедлений говорит, что сейчас приедет. Музыкант стоит на пороге уже через пятнадцать минут, и Егор, оценив его внешний вид, понимает, что тот действительно торопился. Длинные волосы забраны в неаккуратный пучок, из которого выбиваются волосы, а за ухо Приходова заткнута сигарета, про которую он, скорее всего забыл. Егор приподнимается на носочках, доставая её, и тихо говорит: — Он в гостиной, не буди его, пожалуйста, он просто пиздец убитый, и он не уснёт потом, — Федя быстро кивает, наступая на задники кроссовок, чтобы быстрее их стянуть, — что у вас вообще происходит? — В смысле? А что у нас? — Музыкант хмурится, пытаясь вспомнить, что он в последнее время делал не так. И когда до него наконец доходит, осознание накатывает снежной лавиной, Приходов закрывает лицо руками и тихо, отчаянно стонет. — Господи, какой же я долбаёб. Егор понимающе кивает и шепчет: — Просто извинись и всё объясни, он пиздец как тебя любит, так что простит. Только снова так не делай, иначе следующий раз может закончиться реально хуево. Федя кивает на каждое слово младшего, с чистой благодарностью смотря в его глаза, а в голове только одна мысль о том, как он любит своего кудрявого, вечно сонного мальчика с самой милой, самой домашней и самой уютной улыбкой на свете. Он бесшумно заходит в комнату, подходя к дивану, на котором лежит Никита. Зимов приоткрывает глаза и сразу же дёргается, понимая, кто перед ним стоит, но не успевает ничего сказать, потому что Федя сразу же наклоняется, встаёт на коленки рядом с постелью и крепко его обнимает, бесконечно шепча «прости». И Никита прощает.*
Егор тусуется на кухне и говорит Артёму, что тут полный пиздец, но по телефону рассказать это невозможно, однако его хата цела и все, слава богу, живы. Тем временем Никиту, завёрнутого в два пледа и одеяло, бьёт лютая дрожь, что аж зубы стучат, и веки дрожат, стоит только прикрыть глаза. Федя обнимает его со спины и сжимает его нежные руки. — Больше никаких порошков, никаких кристаллов и никаких таблеток, ты меня понял? — Приходов тихо причитает ему на ухо, согревая своим мятно-сигаретным, тёплым дыханием. — Увижу хоть один грамм, хоть одну таблетку, и, я клянусь, ты месяц потом с кровати не сможешь встать, услышал? Никита послушно кивает, судорожно сжимая огромные руки Феди и прижимаясь губами к его шее. — Ид-ди ко мне п-под одеяло, — еле произносит Никита, раскрываясь и приглашая своего парня к себе. Федя тут же прижимается к нему вплотную и, не выпуская тепла, укутывает их в пледы. Федя прикрывает глаза, слушая неравномерный стук зубов Никиты, который всё никак не прекращается. Приходов успокаивающе шипит ему на ушко, залезая под оранжевую толстовку своими горячими ладонями и поглаживая гладкую кожу. Никита льнёт к его прикосновениям, чуть успокаиваясь и пытаясь закрыть глаза, потому что его суставы буквально выкручиваются прямо сейчас. — Скоро отпустит, малыш, потерпи, — Федя целует его шею, — я люблю тебя. И Никита тает от этих слов, опуская голову и осторожно целуя всего музыканта. — Не уходи от меня, — голос Зимова дрожит. — Никогда. И все снова хорошо.*
День, когда Егор выходит с больничного, страновится самым худшим днём. Снова рожи его одноклассников, снова Стёпа, смотрящий на его уже почти зажившие ссадины с чувством какой-то вины. Ракитину блевать хотелось от этого. На каждой перемене он сидел в коридоре на стуле и активно переписывался со своим историком, когда тот не был занят. Однако сейчас он не отвечал, и Егор оперся подбородком о свою руку, стоящую на столе и как-то заскучал. Ровно до того момента, как из кабинета неподалёку не вышел Артем Сергеевич собственно персоной. В руках у него был учебник и файл с какими-то работами, а в другой уже пустая кружка кофе. Егор хочет быть закричать «Тёма», встать и побежать к нему, но здравый смысл вовремя перерезает эти мысли на корню. Поэтому Ракитин просто смотрит на Тёму и на девушку с его параллели, которая к нему подошла и как-то неоднозначно одернула юбку. Он нахмурился и напряг слух. — Артём Сергеевич, я бы хотела спросить, а нельзя переписать тот тест, который был неделю назад? — Девушка говорила буквально чуть дыша, и тут Егор понял, что он может ударить и девушку, но, конечно, этого не сделает. Он сжал кулаки и продолжил разгневанно смотреть на своего учителя. — И где ты была всю эту неделю? — Артем начинает играть по её правилам, говоря таким же тоном. — Я… — Девушка заикается, придумывая, что бы сказать. — Исправляла другие оценки. — Артём поджимает губы и медленно кивает в ответ. — Понятно, — тянет он, кидая мимолетный взгляд на Егора, — в таком случае, ничем не могу помочь, — он хотел продолжить путь по коридору, но девушка его не пускала. Все в классе знали, что просить пересдачу у Артёма Сергеевича — сущий ад, и получить ее, ну,